Бес восседал в кресле, злобно хмурил брови и периодически ругался. Попадался на глаза порою Георгий — в такие моменты Лев Дмитриевич пытался забыть русский язык. Ситуация доставала до дерганья пальцев у манжеты, до желания присоединиться ко всем этим отвратительным монологам с «надоели». Карл Иванович очень быстро переключался на что-то более терпимое стоило всем сожителям (а семьей называть их не будем) затихнуть. Нос красный, но формы не сменил. Обошелся черт простым ушибом, а жаль даже немного. Может язык бы закусил наконец, прекратил вертеть часы в руках и позволил Льву Дмитриевичу слабо кивнуть — уйти. Ученышу приходилось бдительно сидеть рядом, на каждое шипение отзываться и надеяться на еще один бокал коньяка. Поощрение за хорошие поведение — пряник. Ощущаете себя цирковой зверушкой, которой показывают горящей обруч. Страшно, но страшно и не прыгнуть. Какая грубость вседозволенность человека, его помешанность на власти и желание за счет этой власти само утверждаться. Власть. Слишком часто теперь это слово проскальзывает на языке Дамантова, слишком часто проходит в маршах мыслей — сбивает выстроенную годами идеальную цепь.
Хотелось спросить, узнать хоть что-то, но Бес сегодня был еще более плодовит в словах и менее содержателен в речах. Это было невыносимо тягостно слушать, а потому Лев Дмитриевич решил заняться иным занятием — рассмотреть шторы. Какое-то время они побыли в гостиной, но оттуда пришлось уйти в желание найти хоть малый покой. Кабинет черта был завален хламом доверху. Фотоальбомы, книги (зачем только утописту кулинарные рецепты?) и пустые листы. В таком бардаке Лева не мог долго мыслить. Так что же со шторами? Они были самым аккуратным, самым красивым во всем этом доме. Никаких взветлений, сложностей в исполнение… Шторы. Просто шторы. Может и не вписывающиеся, может и скучные, но шторы! Серые шторы. Серый цвет был везде, серый цвет покоил душу и позволял мыслям течь плавно.
— Что Вы смотрите на них?
Спросит Бес спустя минутное молчание. Видно задал вопрос, но его визави уже улетел отсюда вдали туманные. За окном ясно, за окном даже снег не идет. Слякоть, а больше ничего нет. Слякоть и капля крови во тьме переулков.
— М? — Лев мыкнет протяжно, будто его отвлекли от картины в галерее — На них? Шторы?
— Ну, а куда Вы смотрите? — Бес чуть наклоняется в сторону Льва, вынужденного стоять под чужое ворчание — На шторы получается.
Зачем он на них смотрит? Лев не мог сказать точно, но помнил подобное платье у матери. Почему это столкнулось в голове сейчас? Детство стало все чаще приходить из глубин воспоминаний.
— У моей матери было серое платье.
— Как и у многих женщин, — едко отметил ударенный возвращаясь с движением кистей рук — К тому же, эти шторы не серые. Они, позвольте, зеленоватые.
Лев нахмурился. Нет, шторы не были зеленоватыми. Они были серыми! Они точно были серыми, почти темными. Какой еще зеленый здесь увидел Карл Иванович?
— Они, позвольте, никак ни зеленые. Даже перелива такого я не вижу.
Глаза темные закатились, мизинец шевельнулся мол: «подойдите и посмотрите внимательнее!». Просить долго не пришлось, Лев уверенно кинулся к портьере и наклонился так-сяк. Точно не зеленоватая! Напоминает темную воду по рассвету, в ней сочетаемы более оттенки голубого… Какой же здесь обнаружился зеленый?
— Нет, она все еще не зеленая.
— Нет, я ее покупал! — Бес ладони сжал — Она зеленоватая, как вода ночи океанической.
Лев поправил воротник, повернулся и как-то перекосился. Раздумывал и вспоминал виды темной воды… Может быть Бес и прав, но тут явно цвет воды в контрасте темноты и первых лучей неприглядных.
— Увы, Вы обманулись в покупке! Здесь на лицо рассвет.
— Какой же рассвет ежели ночь?
Лев Дмитриевич сглатывает язвительную мысль. Сглатывает неизвестную доселе злость, сглатывает и решает молчать. Бес специально. Ему наплевать на шторы — у него плохое настроение и он жаждет на ком-то отыграться. Вроде и получил желаемое, но нос болит еще. В таких ситуациях трагедия познается уже в экипаже.
— Ладно, — тянет черт — На вопрос ответите, Лев Дмитриевич?
— Я не услышал.
Тишина. Пустота оседает на языке и заставляет внимательнее присмотреться к Карлу Ивановичу. Сидит, улыбается во все желтые зубы и задумчиво водит пальцем по воздуху.
— Ну, не услышали и не услышали, Лев Дмитриевич, — вздохнул Бес — Проблема у нас наблюдается, с таким носом идти договариваться. Ну у нас… У меня? Подозреваю, что Вы и имени не услышали. Знаете Виктора Павловича Гаева?
Лев слышал из уст брата. Между ними таилась неприкрытая неприязнь.
— Тот который к жене Гликштейна сватался? Лично знаком не буду.
–Ну как сватался? Пытался, — Бес ус прогладил –Социалист, дурак местами, но очень осведомленный. Я даже заявлю, что он мне Вашу кандидатуру порекомендовал.
Дамантов теперь точно разделял мнение Константина. Подумайте-ка, вот зараза! Обрек на выслушивания стольких бесполезных речей, большинство из которых скоро будет видится в кошмарах. Подле серого платья матери воссядет черт из табакерки, закинет ногу на ногу забыв о всех физиологических удобствах и начнет туманный монолог.
— Какая жалость. И с каким Вы вопросом к нему спешите?
–Понимаете, если на месте Аркаши (земля ему пухом) окажется мальчишка социалист — никому это не понравится. Я знаю его довольно близко от того в его взглядах политических осведомлен, но суть! Остальным не так повезло, а конкуренцию Гликштейну он составит, поверьте… Если, конечно, мы избавим от поддержи Константина.
Ученыш неуверенно решил прислушаться, впервые заинтересовался с таким поражением. Имя Кости значилось совсем рядом с папашей… И этот вкус осознания, вкус правды скорого возмездия над людьми, причинившими столько боли. О, немыслимые страдания матери у ног отца и брат с его постоянными насмешками. Золотистые глаза, постоянная лесть и ложь. Игрался, использовал и бросал несчастного Леву. А что мог вечно болеющий мальчишка? Чудом дожил до тридцати, чудом! Лучше бы не доживал. Можно ли назвать жизнью пляс у чужих коленей? Можно ли назвать жизнью зависимость от полнейшего безумца? Почему рука Евгении была столь нежна? Почему не могла ударить-вонзить-проткнуть сильнее? Со всей дури! За порванные юбки, за разбитую посуду и разорванные письма.
— И?
— Й, — отчеканил Бес с какой-то обидой уровня дошкольника — Виктор Павлович имеет честь со мной часто обедать. Всегда в определённом месте, всегда в единый час… Знаете, насыщению он предает особое значение. Доходит до звания эстета — самого вкусного блюда ему мало. Вот нам необходимо воспользоваться его неудачным выбором компании и предложить нашу поддержку! Он, разумеется, хочет себе место Андрея. И, самое главное, знает, как удачно придавить Костю. Даже лучше, милый Лева!
Что лучше? Почему Лев стал резко Бесу мил? От чего раздражительность улетучилась? Что должен есть Виктор Павлович такого, что Бес говорит это все будто пережил когда-то удивление поразительного открытия? Да откуси голову младенцу — Бес говорит только об утопии. Утопия, власть. Гаев, в честь идеалов Маркса, питается головами императоров и скверной буржуазии? Так сам же плод этих кругов. Господи, как же все это задрало!
— Что лучше? — спросит ученыш сжимая кулаки до белых костяшек — По каким критериям я был Вам предложен? Что Виктор Павлович такого знает?
— Я иногда забываю о Вашей занудности и раздражительности. Ну сами подумайте, у Вити, враждующего с этими дуралеями, всяко идей больше. Мы внимательно послушаем и решим.
Лев кулаки наконец ослабляет, складывает руки за спиной — дабы соблазна не было, глазом бирюзовым мерцает.
— Разве «Витя» не сокращение от «Виталий»?
— А как мне его звать, позволите? Викой?
Лев покачал головой в разные стороны — может и отрицание, может и согласие. Может еще что-то третье… Да ученыш и сам до конца не понимал, что имел ввиду.
— Это все?
Пролетело перед мертвым беззвучием. Послышался чей-то глухой кашель, донесся до чутких ушей Беса и догадкой до его протеже. Кашель Гошкин… И одного этого кашля, хлюпанья носом, достаточно дабы взвести нервозность Карла Ивановича. Он прятал ее относительно людей от него не зависящих, но на своей семьи отыгрывался полным образом. Темнота в зрачках мерцает злобой, пальцами щелкает.
— Как же он мне надоел. Было бы тут чего потяжелее… Тростью все-таки обещал не бить-с.
— У ножки кресла валяются кулинарные рецепты, Карл Иванович.