Было бы замечательно научиться спать с умом, а не сидеть всю ночь смотря в одну точку — угол темный. Ощущение, что там кто-то ждет в желание объяснить всю суть. Дамантов несдержанно встал подле координаты, устало моргал и прислушивался к шуму за стеной. Содержание нравоучений Карла Ивановича доходили частями — «От вас больше проблем! С чего бы Вы мне сын? Давно можно было догадаться». И каждое слово наводило на мысль — с кого все это началось? Бес ли тут виновник, иль подобная манера закрепилась через множество поколений? Боль одного человека переходит другому! Деньги нет, а боль и ужас вполне. Эта цепь вечна. Может и славно, что Льву не довелось побыть отцом? Общество окончательно потеряло всякий образ в голове… Грязь. Кто-то бы противился этим ужасающим планам, да. Обвинил бы Льва в глупости, в медлительности и идиотизме, но к чему ему сопротивляться? Черт все же прав, сын судьи социум ненавидит. Ненавидит общественные идеалы, конкретных людей и вид человеческий. Ему противны иконы, ему противны картины, ему противны мелодии и голоса. Он всегда был несчастен, всегда! Не заслужил ли он возмездия? Не заслужил ли шанса увидеть погибель? Везде придётся быть несчастным, везде! Не заслужил ли он момента? Не заслужил ли шанса созерцать конец? Об этом всем утопист когда-то говорил, да. Лев теперь понимает, теперь вспоминает. Может он окончательно свихнулся? Отчаянье сменилось интересом, увлеченностью.
Но это уже не важно, эти мысли отступили стоило лучу солнечному врезаться в глаза красные. Жажда забиться под стол, жажда спрятаться и скрыться от наступающего дня. Встреча, которую обещали, может стать последним актом до полного безумия. Сколь не старался бы собрать хаос в голове ученыш, сколь не вычеркивал — проиграл. Та фраза… Забылось, что его затащили в бессмысленную игру во имя покоя. Черт просто жаждал упокоиться, чего же? Лев тоже только этого желал. Ради этого покоя можно, как-нибудь потом, сцепиться под словом.
За этим прошел день весь. Дамантов отвлекался от своих глубоких размышлений лишь на глас потолка, да желание покурить. Это уже перестает быть рядовой привычкой и перерастает во что-то бесконтрольное. Даже здесь нет свободы… Но не о том! Не хотелось лишний раз тратить извилины в те части судьбы, что принуждали ногти ломаться о твердь стены. То не кожа! От этого останется опечаток лишь на пальцах без того красотой не блещущих, а не рубцами у висков. Рубцами не дорожными, те к другому виру. Он восседал на софе в гостиной, блистал полной уверенностью и был до ужаса энергичен. Интересно, может это лунный день так сработал?
— Лев Дмитриевич! — раздастся Бес посреди тишины абсолютной, затихли домочадцы — Добрый… вечер, стало быть. Вы целый день пребывали в размышлениях! Я даже заскучал по-вашему молчанию.
Говорящий встанет, расплывется в улыбке достойной чешира. Руки плещут из стороны в сторону, подобно морской волне, лишь цвета здесь ночи океанической. Это был один из самых странных разговоров за жизнь. Пусть он таким и останется!
— Большую часть дня Вы все равно отсутствовали, — желанный гость укол решил пропустить, пусть то может и печально сказаться на его здоровье — Выглядите уж слишком энергично.
–Вы о вчерашнем? — скандал вспомнился неохотно, на секунду даже показалось, что Карл Иванович сбился — А? Ну это не столь важно, знаете. Мне все равно, как «отцу-у» необходимо порой нравоучить этого недалекого. Вчера, признаю, переусердствовал, но Гоша — мальчишка глупый — и мое усердие может сказаться поразительным образом.
Интересно каким? Но это спрашивать Дамантов не хотел. Ни его ума дело. Он не может разобраться в своем прошлом, своем настоящем и своем, дай Бог оно будет, будущем. А ему нужно еще морочить голову незрелым не до чего дураком!
— Рад, что это не отразится на Ваших делах. Мы в скором времени уходим?
— Наших делах, — черт улыбается, пальцем в воздухе водит, но этот минутный покой кончается тем, что Льва подхватывают под руки — В скором, могу сказать мгновенном! О, как же все замечательно сложилось.
Лев в зрачок чужой внимательно всматривается. Чего же тут сложилось? Виктор Павлович чек не только на Женьку выписал? Оно, впрочем, неважно. Содержатель чертовской был мало интересен. Правда, ежели Гаев падет, а он с такими взглядами падет, кто будет это все содержать? У Беса точно был сторонний доход.
А больше мы ничего не сможем сказать об этой части вечера. Здесь была пара бесполезных препираний, но они очень скоро перестали иметь всякое значение. Господам все равно нужда была устремиться к чужому крыльцу, все выведано до механического. Закрыв глаза найдется ручка, открыв увидится божий свет. Где-то там, на другой стороне улицы, стоит женщина в синем. Ее костюм старомоден, из девяностого года. Держится ровно, воротник белый прижат к шее. Перчатки белые, плотные, но среди коротковатых пальцев спрятались черные фиалки. Зима на дворе, откуда она их достала? Рыжая, рыжая и высокая, костлявая. В ней нет ничего красивого, но этот образ голова запоминает*.
****
— Только прошу Вас, — Бес уже с минуту объясняет Льву, что от его ворчания все пойдет коту под смарку — Без лишнего. Посидите молча, ответьте, где надо — я Вам дам понять — а остальное время не злите осу. Она может и обломала жало, но если она будет не разговорчива и откажет — мы потеряем все.
— Я понял, не беспокойтесь. У меня нет никакого желания тратить лишние слова… в нее. Хотя, возьмем пример с Елизаветы II — существу недостойному называться женщиной*.
Карл Иванович предпочел оставить эту шутку без должного внимания. Сравнили. Лев и не ждал реакции особо бурный. Это было выражение не ждущие одобрение. Его смысл был лишь в попытке выбросить эту невыносимую боль подальше, у входу. Дабы не нести ее дальше на носках туфель.
Стучите пальцами, черт! Ученыш постоит в стороне, дождется покуда Вас затащат на родину. Ему здесь нечего делать. Он лишний, лишний. Ему не нравится запах духов, который пробивается даже из стен. Ему не нравится шелест юбок приближающийся и ему не нравится красная моська открывающая дверь. То не Муха, а прислуга.
— Добрый…
Бесу договорить, впрочем, не дали.
— Добрый вечер, господа, — у женщины голос старческий, прокуренный и страдальческий — Евгения Владимировна гостей не ждет.
Рядом сразу раздается шум, стук стекла об стол и сквозь эту тонкую дверную щель доносится глас:
— От чего не жду, Марина? Этих жду, — раздается стон картона карточного — Запускай господ.
Голос тянучий, мятой отдает. Он бы пошел Елене, а не Лилит. Первая жена Адама отказавшиеся ему подчиняться, принятая лишь пастью ада и там свой упокой нашедшая. В древних сказаниях та умерщвляла младенцев, издевалась над спящими мужчинами. Ночное приведение! Лев мог не волноваться — в последнее время у него со сном тяжко.
Шторы. Шторы на дверях, шторы в круглых арках. Висюльки, стекла! Здесь не хватает лишь повешенных мышей, но видно, что мадам куда-то собиралась. Ящики ничем не завалены — с них лишнее в чемоданчик перенесли.
— Интерьер, — начнет Бес смотря, как одна юбка сменяется другой (Марина изволила убежать) — Интересный.
— Благодарю за оценку– силуэт мутный выйдет из-за портьер, развесит их руками бледными — Добрый вечер, Карл Иванович… И? О, а об этом Вы меня не предупреждали.
В движениях Евгении уверенность правила, каждая волна в сером дорожном платье понималась — она не боится. Что ей Дамантов? Она всегда была «над». Лев Дмитриевич поощрять ее поведение не жаждет! Лишь черт глаза темные уставил в лик чудотворный, поражается себе. Такую женщину не каждый на своем веку увидит. Яркая синева глаз, волосы в которых могли бы прятаться вороны и скарабеи. От нее веет дорогим табаком, дорогим парфюмом, а тугой корсет не стянет ее главную суть — свободу. Как бы не хотелось людям написать ее пленницей, увы! Она сама себе хозяйка. Лев это смог понять. Намного проще было с ней не говорить вообще, не встречаться с истиной* и не позволять ее пальцем ухватиться за край манжеты. Нет. Он не попадется еще раз, прошла юность! Прошла влюбленность и ее заменила холодная ненависть. Такая, что человек сам уже становится пылью, не вызывающей ничего.
— Ну? — Бес улыбается змеей — Вы оба будете не рады этой встрече. А в свое оправдание скажу, это было необходимо.
— Не рады? — Женя осматривает мужа с ехидством — Мне все равно. Он был просто картой, даже не козырной. Его значимость для меня подобна старинной валюте, ежели Вы меня понимаете.
Предмет данный можно удачно так продать! Но Лев не считает нужным делать это замечание, обойдется. Слишком много сил в эту сущность было вложено! Право, с каким она наплевательством говорит об этом. Словно Лев действительно предмет, а не живое существо. Лишь билет в путь счастливый. Валюта. Карта.
— Пройдемте, господа. Чего Вам стоять в дверях?
Гостиная встречает сладковатым запахом дыма, причудливыми узорами и сочетаниями синего с золотистым. В этом всем было что-то древнее, но древнее, но не по Греции — из чего-то иного. Египетского, турецкого… Шумерского? Как давно не слышал о них мир. Египтян вспоминают чаще, но от Османской империи тут больше тени. В какой-то степени можно понять, мир с интересом решил посмотреть на что-то более древнее и неизвестное! Обратиться к цивилизациям и народам дальше Рима. Хотя османы свой век пережили в средине девятнадцатого столетия, но это так… Детали.
На столике журнальном разложены карты. Это уже вызывает у Льва некоторое раздражение. Всякий раз, когда он соприкасался с чем-то созданным для общения с потусторонним (хоть иконы) в нем что-то злобно сворачивалось.
Евгения усядется за место, где была до прихода своих внезапных гостей. Ей уж лень тянутся за сигаретой, о курение здесь говорит лишь пепельница ракушкой блистающая. Рукой проведет, предложит усесться напротив. Два дивана, как никак!
— Вы по поводу Константина Дмитриевича?
Карл Иванович кивнет. Глаз сощурит, пальцем качнет. Бес имеет слишком много сходств с мадам. Дамантов теперь это видит особенно четко, ну! Те вдвоем сравнились с существами адскими. Лилит, Люцифер. Все буква «Л». А, да… Но это другое, Лев.
— Да, именно так. Я предлагаю Вам договориться. С Вас — возможность для меня подобраться к Косте. С меня — банкнота на Ваш уезд отсюда. Я полагаю, что Вы догадываетесь, что ждет Вас в скором будущем.
— О, да, конечно, — Евгения усмехается — Я могу даже заявить, что всегда догадывалась. Да и Ваш приход для меня был весьма ожидаем.
Лев удивленно хмыкнет, забудет наказания своего старшего товарища и все же вмешается.
— Карты подсказали?
— И они тоже, Лев Дмитриевич. В большей степени я догадывалась о том, что кто-то придет за мной торговаться относительно Вашего брата (узнать обо мне из-за его манеры вести дела — легче лёгкого; в нем слишком много самоуверенности).А что можно предложить женщине местонахождение которой сулит ей верную погибель? Но не о том, — погибающая отвергает бирюзу в пользу темноты — К тому же меня можно использовать, как объект для устрашения, верно? Вам, Карл Иванович, нужно просто прижать и заставить сделать…. Отказаться от помощи к Гликштейну? О, это довольно умно, но он будет очень сильно упираться. Уверены, что меня Вам хватит?
Черту нравится смекалистость визави. После общения со Львом тугодумным — это подобно бальзаму. Брови сходятся в удивление, но сами губы не спешат убрать оскал усмешливый. Он даже забывает о наглости Льва, его отвратительном нарушение данных друг другу обещаний.
–Ежели Вас не хватит действительно возникнут некоторые сложности, но тут…
Пауза. В ней Дамантовой предлагается самой поразмыслить, то она делает быстро и без лишних слов, отлично от ее «мужа» кардинально. Ей не стоит никакого труда догадаться.
— Все решается пулей. Но разве от этого не будет слишком много шуму? — Евгения нахмурит тонкую бровь — Или Вы к тому и стремитесь? Впрочем, то меня не касается (коснется ежели Вы спихнете вину на меня, но там у Вас будут трудности). Я не против с Вами посотрудничать.
Пулей? Какая прелесть, но пойдет ли на столь резкий шаг Карл Иванович? Впрочем, результат будет тот же. Проблемы появятся, время сократится, но если оно того требует… Хотя, может Бес имеет иной план и иное решение? Сомнительно.
— Да-да, не будем о плохом. Вас, клянусь, более не обеспокою. Так поведаете?
— Чего же не поведать? — игристость сменяется задумчивостью, в голубых глазах что-то меняется и механизм переворачивает ход свой — Константин обещал ко мне зайти, свести подальше — проблемы ведь у него начались. Боится, что придут за мной! Но мы то с вами не дураки и нам все ясно. Вам даже идти далеко не придется…. Я ведь верно понимаю? Сразу в затылок устремите дуло, а там он, конечно, обеспокоится. Соврете, что сдала все до последней нитки чулка. Да-да, это весьма удобно. Намного проще, нежели действительно все доказать, а ему дураку в страхе скорой смерти не вздумается дельно головой управить. Но мне всегда казалось, что Вы действуете куда более изящно, Карл Иванович.
Тот хмыкает беззвучно. Лишь движение ноздри с серой тенью, сомнение некоторое проходит в лице, но его уловить никто не посмеет.
— Мне тоже это особо не нравится, но выбора у меня иного нет. Время-время, время! Время — время. Его слишком мало, Евгения Владимировна. Я просто не успею сдействовать иначе, а помедлю — потеряю, — на том краткая справка кончена — Но не о том. Ближе к делу, не будем томить, куда он зайти намеревается?
— Куда-куда? — повторяет Муха без всякого интереса — Сюда. Откуда ему еще меня забирать, м? Не сегодня, конечно. Удобно для Вас тем, что он определенно придет один. Завтра-завтра.
Дальше Дамантов слушал краем уха. Они обсуждали те детали, что его никоим образом не волновали. Абстрагироваться, представить, что его тут нет и их слов нет. Ничего нет. Нет пепельницы, нет штор, нет синевы стен и рамок окон. Пусто. На картах видны вмятины от розоватых ногтей. Карты, карты. Что дадут карты?
— Хотите Вам погадаю, Лев Дмитриевич? — с не с чего донесется женский голос — Вижу же, что у Вас нет никакой уверенности в завтрашнем дне.
— А карты мне этой уверенности добавят?
С чего она взяла? Тут забылось все, остался лишь силуэт рук и какие-то нелепые очертания лица.
— Карты инструмент. Они помогают заглянуть, осмотреть со стороны — это действительно добавляет некоторой уверенности. Больше всего люди боятся неизвестности, Вам ли не знать? — руки, держащие нож с далеким к земле изящество, начинают мешать колоду — А Вам необходима хотя бы слабая уверенность. Позвольте сделаю хоть что-то хорошее, дабы Вы не так печалились.
Вы, Евгения, говорите это в разбитое ничто! В разбитую пустоту ничего не имеющую. Во мрак, где повесились даже пауки. Они не могут больше плести небосвод, не могут плести одеяния для декораций. Все распалось и обнажилась грязь.
— Тасуйте.
Лев не сильно противится. Он признает, что ему это нужно и лишь где-то внутри завороженно ожидает. Никогда не тянуло к такому дурману, никогда не говорил Дамантов к звезде и немому существу. В нем эта тяга отсутствовала.
В движениях ее было мастерство цыганки племенной и врача старейшего. С каким хладным интересом она вскроет карту, подобно вскрытию трупа. Это поразительно. Поразительно.
— Самое страшное для женщины быть умной, — Евгения скажет это беспричинно — Вы не имеете никакой власти над своей жизнью, но осознаете это. Стремитесь к чему-то… Приходится причинять боль людям Вам безразличным, знаете? Так карты! Любуйтесь, двойка мечей, солнце, башня.
— И что это значит?
Безразличный старается скрыть свое любопытство, хмурит брови и трет переносицу белесую.
— В скором времени Вас ждет возмездие над врагом, но Вы с ним слишком похоже.
— Это интересно кто? — ответом медикус разочаровался, сжался весь и побледнел в зелень бирюзовую — Вы на Костю намекаете?
Муха карты складывает, усмехается и в этом что-то есть. В этом что-то есть, но это не приносит никакого удовольствия. В этом что-то есть, но этим не удается даже поразиться.
— Я ни на что не намекаю, милостивый. Лишь читаю сказанное картами!
— Я…
Но эту череду из болезненных воспоминаний, осознаний и всего того, что приводило конфликтного мальчишку в уныние, прервет Карл Иванович чихом.
— Нет-нет, Вы продолжайте-продолжайте.
Мадам отрицательно мотает головой. Вздымает, плывет лодкой. За ней улетает пыль (ее можно будет увидеть лишь в луче света, но она ощущалась ворсинками в носу), а Лев лишь вежливо складывает аркан выпавший обратно.
— Да чего продолжать? Мы с вами все обсудили, а притворяться, что вы мои желанные гости я не намеренна.