Здесь не нужно бесконечных описаний — все обыкновенно. Лев снова укрыт в гостиной, снова будет споен и отказываться от этого не посмеет. Ему не хватит сил, ему не хватит воли и нет желания отказать. Оно обычно. Оно уже принялось, а если-если предлагают в Вашу скучную пыльную жизнь, то почему Вам и отказать? Пусть же Бес бесится пред глазами, рукой машет и уже присматривает себе на запястье черную ленту*. Он злобен, он разочарован, но Льву все равно. Сидит в кресле, сидит и смотрит в вечно мотающийся силуэт и бросающий салюты тенью свеч. Волосы блестят сумрачной седостью у концов, у корней темнеются и в средине русеют. Профилем острым дергает, ноздрями ходит, а Льву все равно. Он иногда морщится и просит уж присесть, да угомонить чертей в главе старой.
— Чего Вам все не емется? — глаза бирюзовые грустно прокатятся под веками дремными — На вопросы мои Вы так и не ответили.
Кто следующий! Да может и сам Дамантов, чего же нет? Может сейчас рука не просто махнет, а махнет на шею и придушит цепкой хваткой тонких перстов.
Карл Иванович молчит, он смотрит в пустоту перед собой. Черные-черные глаза, черная-черная душа, а вот идея у Беса светлая. Он в это верит! Нет, он в это не верит, а сонному духу уж и все равно чего там себе думает существо вечно дерганное. Как-нибудь выяснится, что падучая болезнь* имеется — Лев не удивится. Падучая, а честь пала много раньше. Пали замки и юношеские идеалы создавая из обыкновенного господина это чудо. Чудо, тварь. Чудо-юдо, да дело его кота-баюна*.
— Хочу выпить.
Весна не настала, а зовы кошачьи все одинаковы. Кошка — животное сатаны, дак значит Бес и кошка. Непохож, но оно-оно само в голове так сложилось. И заявлению этому никто из стен, кресел не удивлен. Они подтверждающее скрепят, а половицы отрицательно шепчут.
Лев с половицами солидарен, мотает головой и не согласен совершенно.
— Только не вино Евгении. Я эту гадость в рот не возьму.
Хоть убейте — не возьмет! А если верны предыдущие догадки, Бес на могилку принесет вино в стопочке.
— Если Вы так привередливы — у меня есть водка, — Карл Иванович наконец принимает свой начальный лик насмешливого существа из тени — На трезвую голову ответы Вы не выслушаете.
Обжечь язык или обжечь честь? Обжечь язык или обжечь честь. Разница не велика, пусть наливают хоть нашатырный спирт. Пусть наливают и мешают с солью слез бесовой жены. Но что же там такое скрывается за ответ, который слушай только пьяным? И чего же за него так волнуется господин мрачный? Мрачен и от того весел.
— С коньяка на водку. Спиваемся-спиваемся, Карл Иванович. Теряем всякое благородство.
— Но Вы согласны?
Кивок, стекло и руки иные выверенным движением зальют по край, да чуть меньше. Рюмочка гранена, рюмочка. Рюмочка, а! Рюмочка! И ненавистна жидкость эта, но, если жгло душу, да почему не сжечь проводник речей ее. Сожгите последнее и останьтесь покойны. Пусть где-нибудь в пьяном бреду у черта отрастет вторая голова и оглохнуть станется по-настоящему. Залейте глаза, залейте последнее и погрузитесь в темноту…
— О!
Вот оно последнее слово любого смельчака, решившего глотнуть, а глотнешь тут лишь залпом.
— О-о, многословности оно нам не даст, но, — чего-то там Бес посредине скажет, чего-то там пошутит, увы, Лев слишком увлечен гулом в ушах — Так к чему я это Вам… Давайте еще одну.
Еще одну, а за одной и еще одна. И когда на лице появится заметный румянец, а черт даже заведет под носом унылый мотив Лев вспомнит о своих вопросах. Хотя, здесь уже в голове рисуются другие.
— Я не понимаю — от чего Вы так просто от Виктора Павловича избавились? Он Вас содержит в конце концов.
Щеки на каждое слово двигаются неохотно, пленят половину звуков и под губой держат. Мутит-мутит, но мутит-мутит с таким странным чувством, что понимается — завтра кранты. Завтра-завтра, а может и сегодня вечерком. Был вечер на первой, а ночь будет на тридцать восьмой. Где они столько достанут? Где-где? В глазу затроится, в глазу запляшет, и любимая нимфа пред пустотой покажется ничем.
— Да-а нужен ли он-он мне на-а последние дни? Дело близится к концу на че-г-то держать дурачину, — улыбка желтая мечется, промеж губ стекло–Но это… Это. Не самый важный вопрос для Ва-вас-нас-с.
Не хватает лишь икнуть для окончательной завершенности. В темноте глаз визави так полно детской неусидчивости — он уже пыль рассматривает на люстре и прикидывает о смысле ее нахождения. Нужна ли пыль в утопии?
— Нужна ли пыль в утопии, Карл Иванович?
— Наконец-то Вы спрашиваете по существу! — ответ на удивление быстр и разборчив, даже трезв, но рука на виске выдает — Нужна пыль в утопии. Пыль она же предмет… Пусьер-пусьер? , да пусьер и пусьер звучит, как дурацкий.
Рычит грубо, исчезает этот ласковый выговор и приходится понять — Бес все же русский. Он может менять себя вечности, но стоит расслабить голову и все на свет показывается. Так и брали бы русский парфюм!
— Пусьер и пусьер, а нужен ли нам этот пусьер? Пуля же в маузере осталась лишняя — стрельнете.
— Да пыль же с люстры? — удивленно пошатнется Карл Иванович — А люстры в утопии нужны! Пыль может и не нужна, а люстры-ы чем Вам не угодили.
Ударения путаются, слова меняются и мешается все в столь странные содержания диалог, что здесь одними запятыми под каждой буквой не отделаешься.
— Мне все нормально, мне все нравится. Я ведь не при… — Дамантов сморщится и сглотнет — Придумывал эту с-утопию. Во всем Вам преданный слушатель и выясняю интересующие.
— Соберете потом мои мон-н-ологи в произведение цельное, Лева?
Дмитриевич Лев утвердительно кивает, даже как-то выпрямляется.
— Соберу, там только про шторы, водку, коньяк и станется.
Ивановичу Карлу то не очень нравится, а посему он отрицательно кивает, даже как-то сутулится.
— Вот Вы свели ж мою личину к одному!
— Из уважения к Вам могу вписать туда маленькое-маленькое словечко об утопии.
Говорить об уважение друг к другу — одна из стадий попойки, когда уже из глаз начинают валиться слезы, а из головы воспоминания.
— Вы меня уважаете, Лев?
Вопрос так тихо сказан, что собутыльник черта невольно переходит на заговорщический шепот — мальчишки-гимназисту решают совершить пакость против преподавателя греческого.
— Периодами. В оправдание скажу, что я вообще мало кого уважаю. Даже себя не очень уважаю, а Вас иногда и уважаю.
Карл Иванович руку на грудь положит, разулыбается довольно и засмеется. Не протяжно, но так легко и не затейливо, что и Льву станет весело. Улыбнется вон криво с непривычки, посмурится позже, а потом и опять улыбнется.
— Ну льстите, конечно. Льстите! Подливать больше не буду, а то мы завтра с Вами черт чего сделаем. Я так точно, а мне там столько проверять всего…
— Да капельку плесните, чего нам станется? Все равно допивать.
Льву тыкают по лбу ласково и укачиваются подальше.
— Смысл какой, Левушка? Мы уже все равно не очень-очень не.
Нечего на это ответить и покорно Дамантов сникает, присмиряет резко очнувшийся пыл.
— Правы будете.
— Еще бы и не прав. Да можно ли так часто и столько пить? — Бес так глас тянет, что история скорая чувствуется почти физически — У меня двоюродный или (тесть чей-то он был) дед так и помер алкоголиком. Пил и жил ради «пил». Пил-пил, да чего же получил? Зато смешной был — опухший, толстый, неловкий. Всю юность над ним просмеялся, а теперечи… Вальсовал так ужасно, что смешно! А сам я уж наверно годами по залу не пускался, надо ли оно?
Дед. О, про дедов Льву больше рассказать, чем о танцах! Его только дед и растил. Только он спас от болезни, только он заставил отца потратить лишнюю монетку и вывести мальчишку от смертного ложа. Довести до стола обеднего и получить недовольные взгляды братца с папенькой. Ненавидели до такой степени, а все за что? Мать померла по вине этого… Этого. Лишь дед и дед! Но никогда от деда ласки не было — он лупил с еще большей ревностью, чем остальные. Бил, но бил во имя, а дома били просто так. Разница не велика для мальчишеского ума.
— Вспомнили чего-то, Лева? Вспомнили чего-то?
— Да так, тоска нагнала, — в красных голосках прозрачного огня вдруг взметнется мятное море — А вопрос то… Кто следующий, Карл Иванович?
Карл Иванович молчит. Он улыбается с таким состраданием, что все внутри теряется и кажется — минута, а потом Дамантова нет. Почему рука черта ложится на запястье и сжимает? Что же? Почему же? Холод, иней. Смерть-смерть, да не пугает смерть. Хочется попросить не говорить, попросить замолчать или застрелить не словом. Но пуля не сравнится с фразой:
— Ваш отец.