Лев смотрел в потолок с такой пустотой в глазах, что сам напоминал один из трупов сегодняшнего дня. С такой пустотой в глазах, что сам напоминал отца их лишенного. Бирюза последняя в мире осталась, последняя бирюза омывалась о красный край. Тело наконец-то ощутило все недостатки подобной авантюры — плечи щемило от каждого вздоха, грудь с горлом резало, а руки, резанные об вазу гудением обдавало. У краев кожи это неясное то ли онемение, то ли наоборот, чувствительность лишняя. Крайность боролась с иной, а потом это странное чувство, как все оно сводится к центру медленным вальсом. Вальс! Как же Дамантов не любил всякие разновидности танцев, в них он понимал всю свою неловкость. Но важно ли это? Не бывать более ни на каких вечерах, лишь чудом доживать до этого времени суток. Будет ли завтрашний вечер? Дамантов не знал, но почему-то был уверен — нет. Пули так и не истратили, может схватить маузер тот, да, подобно Гефту, прострелить себе голову?
Подобно Гефту, подобно отцу. Слова Евгении становятся все же правдой, слова карт! Возмездие над врагом, с которым он до безумия схож. Принесло он столько боли от осознания последующего! И чем-Николай Гефт-то схож? Пулей будет? Нет, с ним нет нужды себя сводить. Признать лишь, что слизок был до ужасающего. Предал, а почему? Родители все деньги на образование старшего сына отдали, а юноша не мог позволить себе кануть в бедность — врал, хитрил и льстил. Достиг, а потом подумав вздорить пал. Он получил свое, он получил свое, но в отличие от остальных знакомых Льва, может быть ему было даже стыдно.
Жалкая надежда, жалкая и бессмысленная, но с каким отчаянием смотрел в глаза бывший друг. С какой непередаваемой болью и жалостью к самому себе. Отвратительно, но он хотя бы не цеплялся в плечи, да не писал оправдательные письма.
Лев потрясет головой, он не хочет об этом думать. Он вообще не хочет думать и проклинает Господа за то, что тот человеку способность думать. Где находится мыслитель и убийца? Где сейчас убивает в себе последние силы? На полу валяются желтые бумаги, в воздухе пахнет дешевыми чернилами — это та самая квартира, где они с Бесом обнаружили список и у того загадочно пропали перстни на пальцах. И почему-то именно здесь Дамантов ощутил странное спокойствие, стоило лишь осознать, что он в том месте, где еще не зналось о будущем недолгих недель.
Перстней на перестах вновь нет! Черт стоит где-то в дверях и мнется с предложением:
— Дайте хоть раной займусь. Лежите уж минуту и молчите, а руки то все в бордовом, ну…
Глас наполнен таким подозрительным дружелюбием, такой благосклонностью, которой в жизни не зналось. Дамантов кривится, ему не нравится.
— На кой черт?
— Ну как «на кой»? — Карл Иванович подойдет, руку потребует и Лев заметит бутыль в руках — Вы мне еще живым нужны, простите Бога ради. Да и сколько Вы прошли, а умрете от какого неприятного процесса?
Это смешно! Это смешно, но Лева неохотно даст ладонь свою под чужое руководство. Пускай иль хочется. Бутыль знакома, а посему выдвинет раненный предположение:
— Вином Евгении?
Бес фыркает в ус, принимается за дело свое с легкостью достойной.
— А чем еще советуете мне рану промыть если пить его нам запрещается?
— Когда Вы его только захватить успели? С собой носите уж трофей?
Ответа не последовало, но Лев его и не ждал. Зачем ему ответы на вопрос, который его волновал последним образом? Задал и задал, почему не спросить? Отвлечь дурную голову от мысли о красной точке в голове иной, отвлечь дурную голову от мысли об осколках вазы в голове иной?
— Они и неглубокие, — довольно заметит Бес — Вы с таким гневом впивались в них, что я ожидал увидеть руку Христову. Я все же не сдержался и возвратился в последний момент, но там уж поздно было. А винить себя Лева не надо! Ваш отец страшный человек и он сделал ужасные вещи, пусть лучше в гробу их творит. Может и нет чести с достоинством в Вашем поступке, но не их ли Вас хотели лишить? Отцы порой творят страшные вещи…
— Ваш что же вытворил?
Лев не знает зачем спрашивает, он снова не знает зачем, но спрашивает и противиться этому не может.
— Мой не мстил после уезда, мой в целом чуть лучше будет, но там есть, — Бес за бинтом потянется, сколько прихватил и разложил на тумбе подле — Отец мой из-за брата старшего был лишен всего. Тот опозорил семью, довел деда до болезни страшной, а потом батюшка все возвращал. Разумеется, что оно сделало его дурного нрава, да… Знаете, никогда не интересовался «почему». Как сейчас понимаю, я был на этого брата неприятно схож, а посему и получал различные унизительные заявления в свой адрес, но оно с Вашим не сравнится, конечно. От Вашего я пребываю в дикому недоумение и отвращение. Как минимум — Вы точно сын этого таракана.
Лев Дмитриевич не решается говорить о Гоше, не решается ворошить гнездо, которое добродетель приостановит. Не хочет! Пусть сочувствует, пусть жалостливо смотрит, кончая с перевязкой и радуясь выполненной работе.
— Спасибо.
Только это Лева и сможет сказать. Он не знает, что еще добавить, он не знает, что еще сказать.
— Но давайте не будем о Вашем отце, — проявит милосердие Карл Иванович, спину выпрямит и пройдется по комнате — Он последний был в списке все равно, а об остальных говорили минуту «после», да и о нем не будем. Скоро нас наконец ждет финал всего предприятия, Лева! Скоро мы достигнем этой власти, а затем достойного покоя. Скоро наконец-то все наши усилия оправдаются!
Это слишком сложное и завуалированное предложение выпить, а Дамантов не уверен, что сможет на него достойно ответить. Он и без того в столь сумрачном состояние и не понимает почти ничего, а если выпьет сверху? Но перенести все эти переживания на трезвую голову? Разве что бокальчик.
— Долейте уж остатки, Карл Иванович, — просьба исполняется без препирательств, пусть и пройдут лишние минуты — Что же делать дальше мы собираемся? Раз он последний, что дальше?
Бес усмотрится в окно, заулыбается и в этой улыбке полно такого детского довольства, а цель полна такой мрачности, что можно, пожалуй, и второй. Лева тоже в окно глянет, вдруг там что? Причина для третьего, например.
— Дальше, Лева, ждем мы с Вами исход. Нет у нас возможности пережидать долго, ибо обнаружится все довольно быстро. Завтра уже на ушах будут стоять. Эта квартира — последние место, куда заглянут, но последние — это не никогда.
На улице темно, хоть глаз выколи. Темно и видны лишь края крыш иных, никого нет. Никто не осмелится выйти, все чувствуют этот скорый конец и когда на заголовке газет мелькнет новое слово, то конец приблизится с минуты на мгновение. Так долго ждали, так удачно появилась ситуация! Хлеба нет, а теперь нет и идеала.
— На крыльях рассвета устремимся куда же? За Виктором Павловичем в заморье?
— Зачем же, Лева, в заморье? Свершим необычный променад, да глянем на город с иной стороны-ракурса. Возвысимся над ним, а потом наконец придет всему конец.
Дамантов думает заявить о том, что Бес говорил о всем замысле игры — проигравшей, выигравший. До этого последнего акта они были товарищами, но теперь, стало быть, они враги? Стало быть, оно и так, но там на улице виднеется синие платье под фонарем. Синие платье, подол которого изляпан в чем-то черном. Так быстро проносится страшная тень — сюда ли бежит призрак женщины рыжей?
— Лева, — над ухом пронесется — Чего Вы так побледнели? Увидели, чего?
— Там женщина. В синем и с пятнами, рыжая. Она пробежала только что… — присмотрится Дамантов темные глаза чужие, узрит непонимание — Вы видели?
Отрицательно мотают головой. Жмут плечами и огорченно хмыкают — что-то упустилось интересное из-под носу пудренного.
— Не видел, Лева. Может показалось в ночи чего? Там фонарь такой поганый, постоянно мигает и тени бросает неясные.
Заявлять, что она виделась постоянно не хотелось совсем. Еще подумает о безумие ученыша! Потерял всякую гениальность. Хотя, безумие без гения? А был ли этот гений у Льва когда-нибудь? Ничего такого не было и никогда не появилось бы.
–Забудьте, Карл Иванович, — махнет ладонью, той, которую совсем недавно руки «врага» обводили бинтом — В начале всего этого действа Вы говорили о выигравшем и проигравшем? Мол, мы товарищи до момента последнего. Получается, мы теперь враги?
Ответ снова держится на языке чужом долго, подбираются слова, а к чему? Слишком все оно стало спокойным, слишком оно все стало добрым. Был где-то тут подвох, но Лев Дмитриевич никак не хотел его видеть.
–Мы соперники, Лева, — улыбка все еще добрая, желтая, но добрая и снисходительная до приторности — И Вы на эту роль прекрасно сгодились. Изумительный Вы человек, пусть и глупый местами. Оно должно так решиться, кто-то должен выиграть, а кому-то суждено проиграть. Но не задавайте этот вопрос слишком рано — еще не время! Друзьями мы бы никогда не стали, увы. Коллегами, да, но не друзьями. Вам я в какой-то степени отвратителен, а Вы не умеете слушать. Достигли бы мы этого лишь со временем, а его у нас очень мало, Лева.
— Не так уж Вы мне и отвратительны.
Бес утвердительно кивает:
— Конечно, когда Вам наливают неудобно называть собутыльника отвратным.
— Оно итак, — Лев того отрицать не будет — Но мне очень мало людей… Нет людей, которые мне нравились бы, простите Бога ради. Вы один из наименее.
Слышен зевок, Льва хлопают по плечу и тот недовольно щурится.
— После рюмки-ок водки Вы говорили тоже самое.
Ну-ну, пытает тут! Дамантов напряжет последние извилины и выдаст потрясающую теорию:
— Может Вы спутали вино с водкой, когда наливали? Цвет можно оправдать тем, что в одном из очередных затяжных монологов Вы прикусили язык, а я даже не посочувствовал — вот и плюнули в бокал.
— На пересдачу можете не приходить.