Раннее лето в Корее было тёплым.

На самом деле, местный климат мало отличался от привычного роунского, поэтому Кэйл не испытывал никаких проблем с адаптацией в новой стране. Но, видимо, различия всё же имелись — растения здесь были совершенно другие, и даже трава, устилавшая Внутренний Сад, хоть и походила на самую обычную траву, к которой он привык с детства, имела немного другой оттенок зелёного и не раздваивалась на середине побега, разделяясь на две былинки. Ива, склонившаяся над прудом, тоже имела немного другую форму листьев, а по всему саду были высажены неизвестные Кэйлу цветы, названия которых пришлось искать в книгах. Не то, чтобы он когда-либо увлекался садоводством, но было легко попасть впросак, не узнав в разговоре название какого-либо распространённого растения.

А ведь был ещё и язык цветов, который ему полагалось знать по статусу…

Словом, у Кэйла не было ни единой свободной минуты, чтобы просто побездельничать, как он любил.

Ко всему прочему, он ещё и умудрился простыть. Кэйл понятия не имел, как — он вообще редко болел, — но факт оставался фактом, и неприятная слабость и ломота во всём теле не позволяли отнестись к болезни пренебрежительно. Сначала он думал, что это просто сказывается усталость из-за бесконечных празднеств и плаванья из Роуна в Корею, поэтому проигнорировал начавшиеся симптомы и просто продолжил работать, упорно переводя страницы древней книги, но через пару дней вынужденно сдался, когда даже Чхве Хан заметил, что у него слишком бледный цвет лица. Пришлось признаться в недомогании, что всегда было крайне неловко, и под обеспокоенным взглядом направиться в постель.

Подумаешь, какая-то простуда.

Правда, было отчего-то приятно из-за того, что Чхве Хан воспринял его слова чрезвычайно серьёзно и пригласил дворцового целителя, который, впрочем, не сказал ничего нового — банальная простуда на фоне стресса из-за смены климата и переезда в другую страну. Он выписал постельный режим и крайне мерзкие на вкус лекарства, но Рон, внимательно осмотрев и обнюхав каждое из них, заключил, что это были обычные лекарства от простуды. Так что Кэйл послушно проглотил их, а после, удобно устроившись на подушках, снова вернулся к переводу «Семи таинств Когурё», положив книги на принесённый Ын Су деревянный столик для постели. У него было не так уж и много времени.

За прошедшие с начала перевода три дня он сумел перевести примерно три четверти от первого тома, хотя, по большей части, это была заслуга Чхве Хана. Император сдержал обещание — каждый день после обеда он заглядывал в Павильон Плачущей Ивы и составлял Кэйлу компанию в переводе, разъясняя непонятные слова и помогая с расстановкой правильных ударений, когда Кэйл пытался читать или говорить на корейском.

Однажды Кэйл поймал себя на том, что по-настоящему наслаждается этими моментами.

С Чхве Ханом было… спокойно. Уютно даже — от одного его присутствия Кэйл заметно расслаблялся, часто выходя в общении с Императором за рамки вежливости. Чхве Хан ни разу не поправил и не пристыдил его за это — напротив, он, казалось, забавлялся каждый раз, когда Кэйл отходит от этикета и позволял себе вольности вроде того, чтобы нахмуриться, сделать недовольную гримасу или даже тихо выругаться себе под нос, когда до него наконец-то дошел смысл одной особо заковыристо написанной фразы. Это было немного странно. Они знали друг друга всего ничего, но, если честно, в последние дни Кэйлу казалось, что он встречался с Чхве Ханом раньше. Он не смог бы объяснить, с чем связано это ощущение — оно просто было, периодически давая о себе знать и сбивая его с толку.

Впрочем, пока он успешно игнорировал его. В конечном итоге, у него были дела поважнее.

За дни своей болезни он успел полностью перевести два тома древней книги и ознакомиться с некоторыми ритуалами, посвящёнными воцарению Императора. Это было довольно увлекательное чтиво — роунские традиции значительно отличались от корейских, и изучать последние было действительно интересно. Чхве Хан сразу сказал, что свадебные ритуалы и ритуалы для Хвангу находятся в третьем и четвёртом томе и предложил начать изучение с них, но Кэйл отказался. Казалось правильным начать с начала, чтобы понять, как традиции были связаны друг с другом и лучше понять культуру, лежавшую в их основе.

Кажется, он тогда обескуражил Чхве Хана своим ответом.

Как бы то ни было, Кэйл в целом был доволен тем, как продвигалось изучение древней книги и корейского языка в целом. Единственным, что его раздражало, была постоянная слабость, из-за которой ему приходилось прилагать усилия, чтобы даже просто сесть в постели. Рон хмурился, касаясь ладонью его лба, Бикрос готовил ему специальную еду для выздоровления (бульон и гренки, хотя Кэйл все равно почти не ел — его тошнило от одного только запаха еды), а лекарь непонимающе разводил руками, принося новые снадобья, которые немного облегчали состояние и позволяли концентрироваться на работе хотя бы в то время, когда его навещал Чхве Хан.

В остальное Кэйл был вынужден тратить время на сон, потому что Рон попросту отнимал у него книги и уносил их в кабинет, а у Кэйла не было сил, чтобы вернуть их.

Это начинало напрягать. В Роуне он бы просто выпил зелье и был бы здоров уже через несколько часов, но в Корее зелья моментально теряли свои свойства ровно как и любые (за редким исключением) магические предметы. Кэйл был уверен — если бы симптомы были чуть серьёзнее, Рон бы уже связался с Роуном в письме и в приказном порядке отправил бы Кэйла на корабль, чтобы, покинув аномальную зону корейских границ, влить в него так много лечебных снадобий, как это только было возможно. Но простуда оставалась простудой, из всех симптомов проявляясь лишь в общем недомогании, тошноте и ломоте в суставах, поэтому Рон ничего не делал, просто наблюдая за ходом лечения и заваривая Кэйлу согревающий лимонно-медовый чай.

Кэйл был благодарен уже за то, что хотя бы чай не вызывал у него тошноту.

Сегодня он опять проснулся поздно — Рон и так редко будил его раньше десяти утра, а из-за его болезни вообще перестал это делать, но пока Кэйлу удавалось как-то просыпаться самому и приводить себя в хотя бы условный порядок до прихода Чхве Хана. Тот явно волновался о нём, что было логично — он сомневался, что Император обрадуется сорванному перемирию по причине пропуска Кэйлом их свадьбы, долженствующей это перемирие закрепить, — но всё равно от этого становилось приятно. Один раз с ним даже пришли принц Хон и Принцесса Он, но быстро ушли, заинтересованно стрельнув в сторону Кэйла глазами и пожелав скорейшего выздоровления. На какой-то момент Кэйлу показалось, что их носы как-то по-звериному шевельнулись, но он быстро выкинул это из головы.

Ему снова совершенно не хотелось есть, но под суровым взглядом Рона он впихнул в себя две гренки и запил их половиной кружки чая, после чего позволил старому дворецкому переодеть себя в свежую сорочку — для этого пришлось встать, и, если бы Рон не держал его, он бы точно некрасиво свалился на пол — и расчесать, а после повязать лентой его волосы. Только после этого он помог Кэйлу удобнее устроиться на подушках и принёс его книги, так что, немного поёрзав, тот снова взялся за перо. До прихода Чхве Хана он собирался хотя бы начать разбираться с текстом, чтобы подготовить вопросы, на которые тот мог бы ответить.

Император был пунктуален — он пришёл ровно в своё обычное время, после обеда, примерно в три часа дня. Как всегда, не стал сразу заходить — Ын Су с поклоном доложила о его визите, и Кэйл попросил её пригласить Чхве Хана войти, хотя уже несколько раз пытался завести с тем разговор на тему бессмысленности некоторых традиций, но в конкретно этом вопросе Чхве Хан оставался непреклонен и даже заявил, что не желает проявлять неуважение, врываясь к покои Кэйла без соблюдениях всех формальностей. Кэйл почему-то подумал, что, если бы отец и их с Альберу и Лили матери поступали так же, как Чхве Хан, у них у всех троих резко снизился бы шанс родиться… и тут же выкинул эту глупую мысль из головы. Их будущий брак должен был стать лишь формальностью, поэтому взаимная вежливость и следование букве этикета казалось логичным. Хотя, по чести, Кэйл бы с радостью посмотрел, как Чхве Хан тайком прокрадывается в его комнату ночью через окно.

— Приветствую Вас, Принц Кэйл, — Император церемонно склонил голову и тут же внимательно оглядел его, как делал каждый день, видимо, надеясь заметить признаки улучшения его состояния. — Как Ваше здоровье?

Кэйл улыбнулся.

— Благодарю за заботу, господин Чхве Хан, — он чуть склонил голову, обозначив ответный поклон — вообще-то, судя по успешно изученному томику корейского придворного этикета, ему следовало бы выполнить строго определенный поклон, но положение больного позволяло ему вольности. — Целитель Пак Хун прекрасно знает своё дело. Думаю, совсем скоро я пойду на поправку.

В глазах Чхве Хана на миг отразился явный скепсис, судя по всему, направленный в сторону высказывания о профессионализме дворцового целителя, но его быстро сменила озабоченность.

— Я был бы рад услышать это, если бы Вы не говорили мне одно и то же на протяжении многих дней, а Ваше состояние совершенно не менялось, — он покачал головой, опустившись на подушку, предусмотрительно положенную слугами сбоку от постели Кэйла. На несколько мгновений он умолк, но потом продолжил. — Если Вам не станет лучше завтра, я пошлю гонца в Хамён. Быть может, там найдутся лучшие целители, чем уважаемый Пак Хун.

Он произнёс это «уважаемый» с такой интонацией, что Кэйл едва подавил смешок. От этого в горле запершило, и он сглотнул, пытаясь прекратить это и поморщился. Возможно, целитель из Хамёна действительно не помешает. За эти дни Кэйлу до смерти надоело болеть.

Хамён, или Город Мудрецов, как его высокопарно прозвали в народе, располагался к востоку от Сеула, ближе к сердцу корейских земель, и представлял из себя город, разросшийся вокруг огромного Университета Хамён. Почти все корейские науки преподавались, изучались и развивались именно там, из-за чего город являлся одним из самых важных стратегических объектов страны. Ещё когда он жил в Роуне, Кэйл подумывал, что было бы крайне любопытно посетить этот город — в конце концов, он никогда не видел ничего подобного. В Роуне всё развитие исходило из магических башен, раскиданных тут и там по территории Империи, и обычно каждая из них специализировалась на чём-то одном, так что Кэйлу было сложно даже представить, как может существовать целый город, почти все жители которого являются учёными в самых разных областях. К сожалению, у него было крайне мало шансов попасть в этот город, пока шла война, но, если так подумать, когда он станет Хвангу, ничто не должно помешать ему попасть туда…

На его губах сама собой появилась улыбка.

— Вижу, продвинулись в переводе со вчерашнего вечера, — Чхве Хан кивнул на его записи, и Кэйл очнулся от раздумий и тоже посмотрел на них. Он как раз начал записывать перевод третьей книги, успев перевести целиком две страницы — за эти дни скорость его перевода значительно возросла. Правда, именно этот том приходилось переводить особенно тщательно, ведь речь наконец-то зашла о свадебных традициях. Пока Кэйл не видел ничего особенно сложного, хотя количество церемоний ужасало, но это было ожидаемо для свадьбы правителя. Хотя некоторые моменты всё ещё казались странными, как то, что, после их свадьбы Чхве Хан будет обязан почитать Деруса и Виолан как своих матушку и отца. В идеале, они вообще должны были совершить чхинён — свадебный обряд, после которого Чхве Хан минимум на месяц остался бы жить в семье Кэйла, как бы демонстрируя, что становится частью их дома и рода, но для правящего императора это было невозможно. Поэтому церемония будет чуть проще, хотя Чхве Хану всё равно придётся кланяться Дерусу и Виолан в ноги, тем самым доказывая свою решимость взять Кэйла своим мужем.

Звучало, если честно, немного дико, но Чхве Хан пояснил, что во время церемоний подобного рода все титулы и звания как бы исчезают, ставя на первое место кровное родство. Император перестаёт быть Императором, становясь женихом, и может поклониться даже простолюдину, если захочет взять в жёны его дочь. Поэтому его поклон Императору другой страны не будет признаком подчинения его, как правителя, а лишь станет символом уважения и почтения к отцу его будущего мужа. Что не было бы странным, если бы Чхве Хан не был старше Деруса Хенитьюза почти в четыре с половиной раза.

Кэйл вздохнул. С некоторыми традициями следовало просто смириться.

По крайней мере ему стало понятно, почему ради заключения мирного договора Чхве Хан предложил именно императорский брак.

В Корее это было не просто обменом кольцами или выгодной сделкой, как иногда случалось в Роуне. Скорее, местное бракосочетание походило на ритуальный обряд — своеобразное испытание, после которого новобрачные обретали единство с семьями друг друга. Родители невесты становились родителями жениха, а братья жениха становились братьями невесты и наоборот — брак объединял людей в одну большую семью, обрубая узы вражды и создавая узы родства — не даром в Корее самым тяжким преступлением считалось именно брато- и отцеубийство. Семья была священна, и, принимая в неё кого-то, человек как бы принимал его и всю его семью в своё сердце. Это была какая-то особая, непонятная пока до конца Кэйлу философия, но он не мог сказать, что она не нашла никакого отклика в его душе.

Если так подумать, хорошие отношения Империи Корея и Королевства Арм вытекали именно из далёкого, призрачного родства их правящих семей. Наверное, для семьи Чхве семья Барроу была кем-то вроде братьев, родни, несмотря на то, что с тех пор, как Нэлан стал Чон Гуном, минуло несколько поколений.

И сейчас Чхве Хан собирался сделать такой же роднёй и правящую семью Хенитьюз.

Это…действительно заставляло задуматься о многом. Ну, когда у него появится свободное время — сейчас стоило сконцентрироваться на переводе древнего текста и подготовке к церемонии.

Кэйл перевёл взгляд на текст и кивнул.

— Да. У меня появились некоторые вопросы, и я хотел бы…

Он не успел договорить.

В горле вдруг запершило особенно сильно, и Кэйл с изумлением увидел, как медленно, словно время вдруг стало вязким, на белоснежной бумаге расцветает клякса алого цвета, а затем ещё одна и ещё. Непонимающе он сморгнул, а потом перевёл взгляд на Чхве Хана, чьи серо-стальные глаза медленно расширились, наполняясь ужасом, и только тогда ощутил железистый привкус на языке. Он осторожно провёл пальцами по губам и непонимающе уставился на них, когда, отведя руку немного вниз, увидел, что они тоже окрасились алым.

А потом вдруг какая-то волна вдруг поднялась из его груди, и, не в силах её удержать, он согнулся пополам, окропляя бумаги и стол своей кровью.

Последним, что он осознал, были руки Чхве Хана, бережно подхватившие его, и его властный крик, но слов он уже не успел разобрать. Темнота поглотила его, и он потерял сознание.