— Я у господина-мужа в немилости, — говорит Сакура заложнику своего господина-мужа, — и, как видите, в ссылке. А вы почему ещё здесь? Вас разве не должны были обменять на шестого сына Имагавы? Я слышала, он ещё ребёнок.

— Да. И болен, — говорит Учиха Саске — такой же высокий, темноволосый и тихий, каким она покидала его с первым снегом. — Неразумно перевозить ребёнка в таком состоянии зимой. Мы ждём.

Голос у него низкий. Сквозь разделяющую их шёлковую ширму она видит его чеканный профиль. Служанки поговаривают, что он красавец.

— Значит, вы намерены злоупотреблять моим гостеприимством чуть дольше, — говорит Сакура.

Он склоняет голову. Молча.

— Как же? — продолжает она. — Мне так хочется, чтобы в поместье появился ребёнок! Детей любить легко.

Сквозь полотно она видит, как он наклоняет голову. На мгновение наступает тишина, а затем он будто обдаёт её холодом, какой проходит через стены. Хлёстко, но с нежностью говорит: — Уверен, наступит время, и ваш господин-муж подарит вам ребёнка.

— Вы считаете, что я не угодила тем, что не родила ему сына? — спрашивает Сакура. — Или хотите оскорбить моего господина-мужа? Сказать, что он слаб в постели? Ваши предположения не совсем верны. Неужели, достопочтенный самурай, я теперь должна гадать? Надеюсь, с мечами вы управляетесь лучше.

— Отнюдь, — вежливо отвечает он, но теплота в его голосе ставит оттиск на плоской церемонности.

— Вы сомневаетесь, что я могу угодить?

Он вновь склоняет голову. Обдумывает слова или смеётся? Потом с неприкрытой иронией произносит:

— Как можно? Я видел своими глазами: госпожа — сама грация.

***

Сакура — не первая жена Узумаки Наруто и не главная. Но она, быть может, — его соратница по бутылке, ведь чаще всего спаивает его до бесчувствия. В политическом плане она даёт ему восточные провинции и удовлетворяет притязания на земли с рисовыми полями. В бытовом — она ему не подходит. Наруто любит весь свой двор в главном дворце: с блистательными сановниками и верными вассалами. Сакура не выносит театральности и шума.

Она испытывает к мужу некую привязанность, как и он к ней. Впрочем, ничего нелепого, похожего на любовь. Любезно — он выделяет ей поместье. Любезно — она не посягает ни на его внимание, ни на кошелёк.

***

— Я слышала, что вы воспитывались вместе с моим господином-мужем в поместье Хатаке, — говорит Сакура однажды. Двери на веранду открыты. Снаружи лучи позднего зимнего солнца блестят на заледенелом снегу, сквозь который пробиваются жёлтые нарциссы. Учиха Саске сидит на веранде и кормит птиц. Шёлковый занавес висит, как всегда, для приличия. На полотне отчётливо виден подсвеченный солнцем силуэт. Вдобавок к высокому росту у Саске широкие плечи.

— Да, — отвечает он. От его голоса птицы разлетаются, хлопая крыльями. Он смотрит им вслед. — Это было очень давно.

— Вы, стало быть, старик, — насмехается Сакура.

Он издаёт звук: не вздох. Ей кажется, он рассмеялся.

— Я вышла за него, — улыбается Сакура, — потому что он написал мне красивое стихотворение, и я влюбилась в его почерк. Разве не романтично?

— Научитесь врать убедительнее, — говорит Саске.

— Он заплатил моей тётушке, Цунаде-химэ, две тысячи коку риса, — признаётся Сакура. — Тогда я была польщена: за меня отдали так много. А сейчас думаю, что это обычная цена за жену даймё.

— Не знаю, — говорит Саске безразлично. — Я никогда ничего не покупал.

Деньги у самураев — пошлость. Сакура потворствует пошлости.

— Женщин? — интересуется она.

— Ни одной, — говорит Саске.

— Мечи? — спрашивает Сакура.

— Мечи? — повторяет он.

Сквозь шёлковую ширму Сакура видит, как он поворачивает голову. Интересно, какого цвета его глаза в свете солнца?

— Как можно их купить или продать? — спрашивает он. — Госпожа, они — моя душа.

***

Когда погода теплеет, и тяжёлая парча сменяется воздушными шелками, Сакура видит Учиху Саске реже. Настал посевной сезон — нужно вести хозяйство. Но вечерами при свете фонаря Саске иногда составляет ей компанию. Они слушают шум дождя.

— Через месяц-другой появятся светлячки, — говорит Сакура.

Он молчит. Спустя пару мгновений произносит:

— Сегодня я получил известие. Ребёнок Имагавы — его шестой — не пережил зиму.

В дождевых каплях отражается свет фонаря.

— Значит, вы остаётесь. Или есть седьмой ребёнок, который тоже подойдёт?

— Седьмая — дочь, — говорит Саске так тихо, что его голос тонет в шуме дождя.

— Дочь, — повторяет Сакура отрешённо. — Интересно. Нам ждать до её совершеннолетия? Как думаете, мой господин-муж и за неё заплатит две тысячи коку? Или будет достаточно вас?

— Госпожа, вы оцениваете меня в две тысячи коку?

— Пусть мы будем равны, — говорит Сакура. — Хотя бы в этом.

Он не отвечает. Налетевший ветер сыпет капли на шёлковую ширму. В фонаре дрожит пламя свечи. Саске отходит от края веранды и говорит:

— После светлячков будут цикады. Поищем их, когда запоют?

— Вы меня возьмёте? — спрашивает Сакура с замиранием сердца.

— Вы пойдёте? — отвечает он.

Луну скрывают грозовые облака, и свет теперь исходит только от фонаря. Он создаёт на шёлковой ширме причудливые тени. В воздухе пахнет дождём и сырой землёй. Цветы не цветут, а он не посвятил ей ни строчки. Но Сакуре вдруг всё равно.

— Достопочтенный самурай, — говорит она с улыбкой, — вы не сдвинете ширму?