Когда юный принц был на пороге своего шестнадцатилетия — а также на пороге событий, что разрушат его прежнюю жизнь, — он внезапно, но вместе с тем неизбежно, осознал факт того, что влюбился. И в тот же момент с него словно спала невидимая броня, сделав мужавшее день ото дня тело открытым и уязвимым для внешнего мира. Он, кто раньше прятал насмешливую улыбку при виде томящихся в любовных порывах придворных и посмеивался над робкими, пылкими, благородными любовными посланиями придворных воздыхательниц, теперь обнаружил себя в состоянии полнейшей бескомпромиссной дурости. В сказках любовь придавала героям смелость, решимость, красноречие. Кэйа не любил сказки, не любил героические истории и относился к ним с пренебрежением. Сейчас же, столкнувшись с этим чувством лично, он почувствовал себя безжалостно обманутым и испытал ко всем прочитанным романам и сказкам лавину праведного презрения. Он не стал смелее — он стал бояться выглядеть нелепо, и поэтому чаще молчал. Он не стал решительнее — каждое свое письмо он перечитывал не единожды, прежде чем скомкать, выбросить и начать заново. И красноречие? О каком красноречии может идти речь, когда любая оговорка, слетевшая с языка из-за нервного перевозбуждения, не позволяла ему спать ночами, пряча лицо в подушке? 

Он стал тенью прежнего себя. И что самое удивительное, его это не тяготило. Все неудобства отходили далеко на второй план, в тень того солнечного, теплого, щекочущего чувства, которое разгонялось по венам с каждым биением сердца, которое, казалось, даже не требовалось красть, ведь оно само было готово выпрыгнуть в чужие руки.

Когда это началось? Кэйа знал, что что-то похожее зрело в нем из крошечного зернышка с самой первой встречи. Но налилось крупным, готовым вот-вот распуститься, бутоном оно после поцелуя. Первого поцелуя, который у принца украл его лучший друг. С тех пор чувства Кэйи больше нельзя было назвать дружескими. Он пытался. Пытался вести себя так, будто ничего не было, и на утро, после того вечера, и в свой следующий визит в Мондштадт, и снова и снова. А потом перестал обманываться. Спустя месяцы борьбы и попыток разобраться то ли это, что ему кажется, пришлось наконец признать. 

Кэйа влюбился в Дилюка Рагнвиндра. 

И все перемены, происходившие в нем — это вина Дилюка Рагнвиндра. Он был обречен. И был уверен, если ему не ответят взаимностью, мир рухнет. Шаткий, неустойчивый, как карточный домик мир наследного принца Каэнри’ах был вверен юному заморскому аристократу, без его на то согласия и ведома. Кэйа хотел и боялся признаться. В один миг он считал, что тот поцелуй и был признанием Дилюка. В другой – считал, что это было что угодно, кроме этого: опьянение; месть за подколки; тренировка, на случай если придется целовать Эолу. Но он так и не нашелся с ответом. Более Дилюк никак себя не выдавал. В последних письмах принц оставлял намеки — они с Дилюком продолжали вести регулярную переписку на каэнрийском — но не получал на них реакции или же та была настолько тонкой, что даже с обостренным воображением Кэйа ее не считал. Сам он был уверен, что его чувства очевидны. Он замечал, как посмеивается над ним Хальфдан, как качает головой Дайнслейф, когда он спускался к столу или на тренировку, растрепанный и невыспавшийся после бессонной ночи, проведенной над письменным столом в попытках написать ответ на полученное накануне письмо из Мондштадта. Он знал, о чем шепчутся придворные, когда в очередную заграничную поездку — а он заезжал в Мондштадт вне зависимости от того, куда отправлялся для дипломатического визита вместе с королевой или другими придворными — он увозил целый сундук из подарков, которые многие сочли бы за ухаживания за некой мондштадской аристкраткой. Он не мог смотреть в глаза Крепусу, пусть тот и почти всегда был в хорошем расположении духа и неизменно приветливо и почтительно встречал принца как в своем городском поместье, так и на винокурне. Он думал, нет, был уверен, что если герцог Рагнвиндр посмотрит ему в глаза, то узнает о природе чувств к Дилюку и запретит сыну общение с Кэйей. Ведь — и эта мысль теперь неизменно вызывала у принца изжогу — Дилюка он хотел женить на Эоле Лоуренс. Что с течением времени и сам невольный жених стал считать ошибкой, к огромному облегчению Кэйи. Возможно, не знай он, что Дилюк не хочет ни помолвки, ни свадьбы, то потерял бы покой вдали от него, мучаясь в кошмарах, порожденных его собственническим сердцем.

— Если твой отец не откажется от этой затеи, я тебе помогу, — говорил Кэйа, выслушав Дилюка, — заберу в Каэнри’ах. Ты же теперь человек принца. Будешь послом Мондштадта при нашем дворе. Потом вступишь в мою личную гвардию. Станешь ее капитаном. Дайна я отправлю в отпуск. И не придется жениться.

Дилюк рассмеялся через силу, и Кэйа досадливо поджал губы, пока тот не видел.

— Я серьезно. У нас есть иностранные послы, которых при дворе почитают. Да и я столько всего тебе еще не показал. А еще ты сможешь есть пиронику в сахаре каждый день.

— Ты мне столько ее привозишь, что я и так ем ее каждый день, — улыбнулся Дилюк.

Кэйе захотелось сказать что-то еще, чтобы видеть эту улыбку подольше. Но, ощутив внезапный прилив смущения, он сник.

— В любом случае подумай над моим предложением. 

Дилюк мягко похлопал его по плечу. 

— Хорошо. Но все не настолько плохо, чтобы рыцарю пришлось бежать из дома с принцем в его замок. — вздохнул он, — Я поговорю с отцом. Эола будет на моей стороне. Магистр Варка вернулся из экспедиции и работы стало меньше, так что я найду время, подготовлюсь и поговорю. Обязательно.

Но время шло, а Дилюк не решался на разговор. Когда Кэйа в очередной раз покинул Мондштадт, то взял с него обещание, что тот поговорит с Крепусом до следующего визита. Однако он понимал, насколько Дилюку трудно на это решиться. Он знал его слишком хорошо, чтобы игнорировать, как его друг болезненно зависим от одобрения отца. Для себя Кэйа давно принял, что собственный отец никогда его не полюбит, и поэтому старался всего лишь не попадаться на глаза лишний раз. Но у Дилюка было иначе. Их отношения с отцом казались гораздо более запутанными. Поэтому Кэйа никак не упомянул данное обещание, когда, встретившись в порту через пару месяцев, он понял, что разговор так и не состоялся. 

Зато Дилюк ему улыбался. И смотря в его лицо, каждый раз все более взрослое, Кэйе хотелось верить этой улыбке. Все тревоги растворялись, а сердце трепетало в эйфории от воссоединения. 

А потом проблема разрешилась сама собой. Эола отказалась от ухаживаний — вынужденных и чинно официальных, как напоминал себе каждый раз Кэйа, — и ее решение было принято кланом Лоуренсов. Так, Дилюк избежал и недовольства отца, и помолвки накануне своего шестнадцатилетия. А Кэйа перестал открывать письма со страхом, что в одном из них будет объявление о помолвке или, того хуже, приглашение на нее.  

— А тебя самого разве не собираются женить? — однажды спросил Дилюк, после того как долго возмущался о зацикленности на браке среди аристократов, — Ты же принц. 

Кэйа слегка растерялся. Его матушка никогда не говорила о планах на брак, лишь продолжала требовать от него всех качеств, которые по ее мнению присущи хорошему королю. 

— Мне никто не интересен, — лукавил он, а затем, подумав, добавлял, — да и сейчас главная проблема короля это автоматоны. К городам приходит все больше беженцев, народ волнуется. Сейчас никому нет дела до поиска партии принцу. Меня держат подальше от двора. 

Кэйа хотел, но не решался посмотреть на Дилюка, чтобы увидеть его реакцию. Ему хотелось верить, что несмотря на тяжелое положение в Каэнри’ах, которому его друг всегда сочувствовал, факт, что Кэйю пока не собираются женить, вызвал у того облегчение. 

— Знаешь, а ведь если бы я мог выбирать, я бы предпочел браком укрепить союз с Мондштадтом, — сорвалось с языка, прежде, чем Кэйа успел себя остановить.

Это был один из редких случаев, когда его осмотрительность к собственным словам давала осечку. В качестве наказания он месяцами будет вынужден в холодном поту вспоминать и прокручивать в голове сказанное, молясь, чтобы у Дилюка память не была столь беспощадна.

— Почему? — Удивленно взметнув брови, спросил Дилюк, очевидно, не ожидая такого поворота в разговоре.

Кэйа запаниковал и нервно рассмеялся. Сказать правду было решительно невозможно, ведь кроме Дилюка ему от Мондштадта почти ничего нужно не было. Разве что…

— Э-э, из-за вина, конечно! Хочу, чтобы погреба во дворце ломились от вашего превосходного вина в любое время года.

— Хм, но тогда разве союз не должен быть с владельцами производства… — недосказанная фраза повисла в воздухе. 

Кэйе показалось, что скулы Дилюка стали краснее. Но возможно их просто нагрело знойным летним солнцем. 

— Хах, и то верно. — он зажмурился, в сотый раз проклиная свой язык.

И они оба замолчали. Кэйа, в ужасе, что он выдал себя, пытался придумать любую другую тему, чтобы увести разговор и прервать неловкую тишину. 

Но мысль о том, существует ли для него, как для принца, возможность заключения брака с мужчиной, не оставляла его головы. Но спросить он не мог, если не хотел в тот же момент признаться в своих намерениях. Он знал, что простолюдины такое практикуют. И даже мелкие дворяне. В поисках информации, Кэйа погружался в архивные книги о королевских венчаниях в поисках похожих прецедентов в его династии. И действительно нашел королеву, жившую более сотни лет назад, которая заключила брак со знатной придворной дамой. Трон ее дети, каким бы образом она их не завела, не наследовали и он перешел ее младшей сестре — та вышла замуж и родила королевских наследников. О судьбе старшей в книге сказано не было, но оно и понятно — здесь был лишь перечень венчаний и детей, рожденных в браке и продолживших королевский род. 

Среди королей однако не было тех, кто изменил бы традиции заключения брака с женщиной. Либо же о них не осталось никаких упоминаний.

«Я всегда могу стать первым» — утешал себя Кэйа, в приступе особой юношеской мечтательности. —  «И мне не важно перейдет ли престол моим детям.»

Только вот Кэйа был единственным сыном и наследником своего отца. У короля были братья. Старший отказался от короны и отлучился от двора много лет назад, а младший был бездетен и заседал в совете. И так выходило, что у династии Альберих больше не было продолжателей. 

В Мондштадте же дела обстояли иначе. У них не было королей, не было династии, которую нужно продолжать. Отношение к браку было гораздо проще. Если бы Рагнвиндры не были самым малочисленным кланом — насчитывающим всего двоих представителей, — то возможно, у Дилюка был бы шанс самому распорядиться своим будущим. В котором, хотелось верить, нашлось бы место Кэйе. 

Каждый раз, когда размышления приходили к этой точке, вообразить благоприятный исход не получалось. И приходилось прерываться, возвращаться к реальности, не окунаясь слишком глубоко в безнадежность и безвыходность своего положения в собственных фантазиях. Но как бы Кэйа ни бегал от этих мыслей, они вспыхивали в его голове в самые неподходящие, самые беззаботные, легкие, полные счастья моменты. Каждый раз, стоило ему ощутить в себе желание сделать шаг навстречу, пересечь грань, забыть о неловкости и страхах, они набрасывались на него стервятниками, оглушительно крича, вспарывая когтями плоть. И вместо желаемого шага навстречу, он убегал прочь. 

Был лишь один раз, когда эти мысли не смогли его остановить. Он смог противостоять им, смог поверить, что его любовь — настоящая, отчаянная — сможет побороть все обстоятельства.

Но тот раз был днем последней встречи. Судьба, подарившая принцу росток надежды, отобрала его, хладнокровно отравив реальность и безжалостно вырвав с корнем все до единого побеги. 

***

Листва в Мондштадте не успела потерять свою живительную зелень, а облака не налились свинцовой тяжестью, когда ранней осенью была организована парфорсная охота. 

Лай, сливающийся с ржанием и людскими выкриками, разносился в широком поле, обрамленном лесом. Стая собак загоняла кабана, а за ними во весь опор неслись всадники — аристократы, — стараясь опередить друг друга и первыми прийти к загнанной дичи. Среди первых на серой кобыле скакал Его Высочество принц Кэйа. Лошадь, послушная малейшему движению, легко преодолевала любую кочку и яму на пути, позволяя всаднику полностью довериться ее ходу. Бедра принца сводило от напряжения, скопившегося в теле. Он чувствовал себя охотником и дичью одновременно. За ним мчалась еще более дюжины всадников, — целью которых все же был не он, — стремящихся первыми забрать животное у собак, и не позволить это сделать никому другому. Никто не собирался поддаваться принцу, ни из-за его положения гостя, ни из-за титула, ведь призовой фонд обеспечивала сама винокурня «Рассвет». Бочка одного из самых дорогих вин пятнадцатилетней выдержки была обещана в руки победителю. Мондштадтцы были готовы на многое ради такой награды.

И Кэйа хотел победить. Но не из-за вина, по крайней мере, не только из-за него. Никто не хотел, чтобы он участвовал. Даже Дилюк — Кэйа чувствовал его у себя за спиной, — был против. Принцу предложили наградить победителя, оказать такую честь, в качестве единственного представителя королевских кровей, но он отказался. И вместо этого решил участвовать сам, чтобы утереть нос всем чрезмерно опекающим и доказать, что он не хрустальный. 

Дилюку тоже пришлось присоединиться к охотникам, но он был единственный из них, кому не было дела до несчастного кабана. Его целью было оберегать принца и проследить, чтобы по завершении охоты тот остался цел. И несмотря на то, что Кэйю раздражала опека Дайнслейфа, Хальфдана и Лоуренса, вниманием и участием Дилюка он не мог не довольствоваться. И теперь, когда ему в спину пристально смотрит пара алых глаз, ударить в грязь лицом тем более не хотелось. Он должен победить, чтобы не уязвить юношескую гордыню. К тому же появилось и еще одно обстоятельство. Ведь Дилюк не просто присоединился к охоте. Его любимица, верная кобыла Массандра, сейчас несла на себе принца, легко опережая всех прочих охотников, ни разу не споткнувшись и не сбившись с хода. Кэйа, до глубины души польщенный таким доверием, был обязан сделать ее лошадью победителя. Конечно с точки зрения Дилюка, он скорее доверил надежной Массандре Кэйю, а не наоборот, но принц предпочитал думать наиболее лестным для себя образом. 

Уже у кромки леса послышался пронзительный визг и за ним, словно по инерции, многократно множащийся лай десятка собак. Кэйа вжал пятки в бока лошади, практически ощущая запах крови, брызнувший в воздух. Со всех сторон разносился свист охотников, краем глаза Кэйа заметил как к нему подбирается гнедая кобыла с Эолой Лоуренс верхом. Иронично, что именно она была той, кто ближе всех подобрался к добыче помимо принца и Дилюка, и боролась с ними за первенство. И ей особенно не хотелось уступать. За ней, стремительно набирая ход, шла Джинн Гуннхильдр. Прочие аристократы сливающейся массой голосов мчали позади. 

Позже, когда на пиру его кубок наполнят выигранным вином, Кэйа подумает, что эта охота все-таки была достойна песни — трое наследников великих кланов гнали свирепого вепря впереди всех, а победу у них забрал иностранный принц. Не без оговорок конечно. Но и эти оговорки заслуживали отдельной песни. 

Кэйе было не впервой принимать участие в охоте. Но он никогда не был тем, кому предстояло добить загнанного собаками зверя. Но, в порыве животного азарта и пьянящего чувства победы, он не задумался об этом. Он был первым из охотников, кто, срезав путь через небольшой овраг в один прыжок, добрался до загнанного кабана.

Стремительно спешившись с лошади, принц поспешил к окруженной псами добыче. Выжлятники уже принялись разгонять их свистом. Визжа и скуля, псы пятились и отскакивали, вьясь у ног Кэйи и бешено виляя хвостами. В глаза бросалось, как шерсть многих была перепачкана в крови, а несколько прихрамывали, когда отходили. Обходя, и стараясь не задеть перевозбужденных животных, Кэйа направился к добыче.

Вепрь лежал на боку, припадочно дыша. Трава вокруг него окрасилась в бурый, а шерсть блестела от крови. Мелкие глаза-бусинки горели яростной чернотой. Животное громко хрипело, дергая ногами. Огромный черный зверь, которого, прежде чем согнать в поле, гнали через весь лес, казалось, полностью обессилело. Резкий запах ударил в ноздри. Кэйа, сглотнув от отвращения и едва заметно вздрогнувшей на краю сознания жалости, достал охотничий нож. Сталь блеснула, отразив яркий свет полуденного солнца. 

— Не торопись, — крикнула ему выжлятница, суровая, мрачная женщина, которую он мельком видел в начале охоты. Кэйа, не прислушиваясь, лишь отстраненно подметил ее фамильярность.

Собаки пронзительно скулили, раззадоренные запахом крови, и, чтобы как можно меньше нервировать их еще живой добычей, Кэйа перехватил нож в руке, готовясь нанести добивающий удар — он прежде видел, как это делается. Знал, что шкура может быть довольно плотной и бить нужно сильно и уверенно. 

Но не успел. 

— Принц!

Опавшие листья взметнулись в воздух, когда раненое животное, взбрыкнув, подскочило и ринулось вперед. Собаки завыли. Выругались выжлятники. За спиной всхрапнула кобыла.

— В сторону!

Замершего в ступоре Кэйю грубо оттолкнули за шкирку подальше от животного. Перед глазами вспыхнуло красным. Все произошло слишком быстро. Он думал, что ему помогла выжлятница — она была близко, — но через мгновение, за которое и моргнуть не успел, он с ужасом осознал, кто перед ним. 

— Ди…

Кабан, которому и 10 шагов не нужно было, чтобы преодолеть расстояние до внезапно ворвавшейся преграды, с отчаянной яростью набросился на нее, разинув пасть. Преградой был не кто иной, как Дилюк. Кэйа не успел ничего сделать — страх, словно яд, парализовал мышцы и сковал тело. 

Мир замер, а вепрь со всей силы влетел в Дилюка, сбивая с ног. Кэйа услышал крик. Повалив жертву, зверь навалился на нее, хрипя и воя. 

Секунды растянулись в вечность. Кэйа на ватных ногах бросился вперед и тут же все стихло. Визг животного оборвался. И как раз в этот миг в поле зрения появились выжлятники, Эола и Джинн. Все бросились к вепрю, и пара ножей вонзилось в грубую шкуру. Они все что-то кричали, но сердце принца билось слишком громко, и он ничего не мог расслышать. 

Вепря сбросили с Дилюка, еле слышно охнувшего. Вся его одежда была в крови. Дилюк продолжал лежать на земле, глубоко дыша, пока вепря оттаскивали подальше. Когда тяжелую недвижимую тушу опрокинули на спину, Кэйа заметил застрявший в шее, под челюстью, нож. Нож Дилюка. 

И тут со всех сторон посыпались вопросы от тех, кто пришел на помощь.

— Капитан Рагнвиндр, вы целы? 

— Раны? Ноги в порядке? Посмотрите сюда, капитан.

— Форма, кажется, цела. Это кровь животного.

— Вы убили зверя?

— Да, вон нож по самую рукоять загнан. 

— Это было слишком безрассудно.

Дилюк, медленно приподнявшись с земли, осторожно и неуверенно отряхивался от грязи, пока вокруг суетились выжлятники и подоспевшие аристократки. Тяжело дыша, он растерянно переводил взгляды с одного говорившего на другого.

— Простите, — пробормотал он, оглядываясь, — а принц Кэйа…

И тут все как по команде вспомнили про него и обернулись. Это был один из редких случаев, когда Кэйе стало настолько не по себе от чужих взглядов, что пришлось потупиться, стыдливо поджав губы. 

— Ваше Высочество, как вы? — подойдя, спросила запыхавшаяся Джинн.

Она и Эола вели себя довольно собрано и хладнокровно. Убедившись, что Дилюк живой и кажется целый, они обратили свое внимание на принца. 

— Кажется, капитан принял весь удар на себя, — заметила Эола, протягивая руку Дилюку и помогая ему подняться.

Кэйю ощутимо укололо из-за того, что не он был тем, кто помог Дилюку. Его трясло и выглядел он наверняка так, словно ему самому нужна помощь, но было что-то мелочное и глупое в этом чувстве, чему Кэйа не мог найти оправдания.  От слов Эолы Кэйа совсем сник. От пережитого шока он внезапно ощутил невыносимую слабость по всему телу. Если бы его сейчас видела королева… Кэйю бы ждали долгие часы лекций о королевской чести и достоинстве, которые он должен защищать несмотря ни на что. А не поджимать хвост, словно побитая собака.

— Я в порядке. 

Мужаясь, он подошел к Дилюку. Тот тяжело дышал, попытки как-то очистить одежду не увенчались успехом. Кэйа успел заметить, как дрожали его руки, прежде чем он сжал ладони в кулаки. Принц огляделся. Эола рядом с выжлятниками осматривала тушу мертвого вепря, а Джинн отошла успокоить лошадей. Остальные охотники будут здесь через несколько мгновений. Дилюк открыл было рот, но не дав ему что-либо сказать, принц положил руку на плечо, перепачканное в крови, и крепко стиснул. 

— Спасибо… Но ты не должен был этого делать. — тихо сказал он, борясь с жгучим чувством стыда. Кэйа оглядел его с ног до головы, — Ты не ранен? Кровь…

Дилюк, замерев, уставился на принца. И без того бледная кожа была пергаментно-серого оттенка, а зрачки практически заполонили всю радужку. Он был весь в крови, и, скосив взгляд на ладонь в белой перчатке на своем плече, слегка поджал губы. 

— Нет, я в порядке. Кровь не моя. Кажется. — в тон Кэйе ответил Дилюк тихим надтреснутым голосом, — Ты точно цел? Я не слишком сильно тебя дернул?

Это было ужасно нечестно. Кэйа неосознанно сильнее сжал ладонь на чужом плече.

— Ты мог погибнуть или серьезно пострадать из-за меня. Ты не обязан меня защищать. Ты не мой подданый. 

Дилюк со свистом выдохнул. Крылья носа затрепетали.

— Я сам решу, что мне делать и почему. — буркнул он, оскорбившись, — но я рад, что все в порядке. Прошу меня извинить, Ваше Высочество.

К ним подбежали прочие охотники, возбужденные и взволнованные, наблюдавшие за случившимся издалека. Дилюк пошел им навстречу, выпрямив спину. Некоторые из них были его подчиненными в Ордо Фавониус, перед которыми он должен держаться с достоинством.

— Капитан Рагнвиндр! 

Кэйа удивился, заметив что на лицах большинства вовсе не испуг. Они были в восторге.

— Кто победил? 

— Кабан напал на капитана кавалерии!

— Разве первым был не принц?

С прибывшими охотниками суета стала невыносима. К Дилюку тут же слетелись самые голодные до подробностей охотники. Кэйа, больше всего сейчас не желая к себе лишнего внимания, оседлал Массандру и, отмахнувшись от брошенных вслед фраз, поехал прочь, назад к лагерю, игнорируя тех немногих, кто последовал за ним, как за победителем.

Возможно, он был бы среди тех, кто сейчас восторженно хлопал капитана по плечу, с присвистыванием оглядывал поверженного кабана и радовался предстоящему пиру, на котором разделают животное и нальют всем вина. Если бы главными героями этой истории был кто-то другой. Если бы на секунду его сердце не остановилось от мысли, что Дилюк пострадает или погибнет. Из-за него. 

Он не радовался ни своей победе, ни выигранному призу, ни отстаиванию собственной самостоятельности. Кэйе хотелось забыть об этой охоте. Но он не забудет. И теперь едва ли будет столь легкомысленно относиться к загнанному в угол зверю.