Воздух вокруг горячий и липкий,

Я дышу — но это неточно.

Кто посылал за смертью молитвы,

Встретит рождение ночью.

Были багряными небо и море,

Были по локоть руки в горячем,

Мне нужно, чтобы ты стал предо мною,

Чтобы ты стал настоящим,

Чтобы ты стал мне нужен…

Мельница «Грифон»

Пробуждение выходит тяжёлым, как после хорошей пьянки.

Нет.

Как после плохой, очень-очень плохой пьянки, во время которой пили всё, что горит, а в конце тебя отпинали ногами.

Но пробудиться всё же выходит, и это уже плюс. Венти бы не удивился, если бы после войны Архонтов он уснул навсегда. Потому что ну как бы он удивился? Мёртвые же не удивляются.

Венти осторожно потягивается. Боль в теле чувствуется, но такая, терпимая, будто оно так выражает своё недовольство тем, что им долго не пользовались. Слабость медленно улетучивается вместе с остатками сна. Венти расправляет крылья, делает ими на пробу пару взмахов, заставляя траву пригнуться, а листья зашелестеть. Вроде ничего. Голова всё ещё тяжёлая, но это пройдёт.

Венти снова потягивается, уже не осторожничая, всем телом. В позвоночнике даже ничего не хрустит, так что и не скажешь, что ему уже… Так. Подождите. Венти слегка растерянно оглядывается по сторонам, будто надеясь найти среди леса, прибитый к дереву календарь, потому что…

— А собственно, — вопрошает Венти, — какой сейчас, о небо и звёзды, год?

Две белки, сидящие на ближайшем суку, переглядываются, но не отвечают.

— Значит так, да? — Венти смотрит на них укоризненно. Белки упорно продолжают молчать. — Я, вообще-то, местный Архонт.

Венти пытается придать голосу важности, даже неосознанно приподнимается на цыпочки. Посмотреть на белок сверху вниз всё равно не выходит, зато хоть ноги размял. Узнать год тоже не получается, потому что, сколько бы ни прошло лет, за это время белки совершенно утратили уважение к богам. Немыслимо!

Впрочем, выйдя из леса на холм, Венти понимает, что не всё так плохо. С холма открывается вид на новый Мондштадт. Который наверняка уже никакой не новый, возможно, даже немножко-побитый-жизнью Мондштадт. Но тем не менее город стоит, мельницы крутятся, вино — как очень надеется Венти — изготавливается. Всё чудесно! Как предполагал Венти, этот город справляется и без него.

Осталось только нанести визит вежливости и убедиться.

***

Убедиться, что ничего тут не чудесно и ни разу они не справляются.

— Нет, ну ты представляешь, — говорит Венти, — стоило оставить их без присмотра на какие-то двести-триста лет, они придумали рабство, гладиаторские бои, жёсткую классовую систему и завели себе дракона, чтобы его бояться, и вообще… апчхи!

Кот, сидящий рядом с Венти на крыше, очень понимающе прикрывает глаза. Будто говорит: «Да-да, всё именно так, эти люди такие ненадёжные, только глаза отведи, а они уже всё попортили».

— Вот и я о том ж… пхчи! — чихает Венти и трёт нос рукавом. У него, кажется, аллергия на кошек. Откуда вообще у Архонта аллергия? Может, это чьё-то проклятие? Невозможность нормально пообщаться с котами — это похоже на проклятье больше, чем на аллергию.

Венти с сожалением встаёт и идёт по коньку на противоположный край острой двускатной крыши. Легко и плавно, как канатоходец. В одной руке лира, в другой — бутылка с вином. Для баланса. Душевного.

Потому что ему, — о звёзды и бездны! — просто невероятно обидно. Его лучший друг погиб, чтобы люди выстроили город свободы. За эту свободу заплачено слезами и кровью, этого должно было хватить, чтобы откупиться от гордыни и ненависти. Но людская жадность и тупость, видимо, не знают границ.

— Меня не было не так уж долго, — говорит Венти, запрокидывая голову в небо, где виднеется едва различимый призрак Селестии, — почему они растоптали всё, за что мы сражались?

Спрашивает Барбатос, ненужное, отринутое божество, будто надеясь услышать ответ. Надеясь услышать голос друга, весёлый, звенящий, живой.

— Они растоптали всё, за что мы сражались, всё, за что ты погиб. А за те годы, что я спал, они совсем позабыли тебя, — говорит Барбатос и трёт глаза рукавом. Аллергия. У него аллергия на несправедливость. — Но я всё равно их почему-то люблю.

Город Свободы, погрязший в рабстве и клановой грызне. Звучит как ужасная шутка.

Но Венти всё равно хочется смеяться. И совсем немножко — плакать. Но вместо этого он снова трёт глаза, делает последний глоток из горла. А потом швыряет бутылку в окно богатого дома.

От любви. От очень, очень большой любви.

Краем глаза Венти замечает какие-то движение внизу, вдаль по улице. Какая-то девушка, услышав шум, не вздрагивает, а напряжённо замирает, как зверь перед броском. Она стоит на коленях, будто только что прервала молитву, но кажется, что ей хватит одного движения, чтобы нанести противнику смертельный удар.

— Венесса, с тобой всё хорошо? Я слышала шум, — из открытой двери в какой-то пристрой выглядывает красноволосая девочка в бедной потрёпанной одежде. Не одежде даже — рубище.

— Всё хорошо, — бросает Венесса, обводя округу внимательным, как у орла взором, и только потом оборачивается. — Линда! Ты же должна спать. Я говорила тебе, боги будут недовольны, если ты станешь ложиться так поздно.

Венти со знанием дела кивает. Он крайне недоволен, когда такие маленькие девочки не спят ночами и теоретически могут увидеть, как он тут ходит по крышам и бьёт бутылками чужие окна.

— А если боги будут недовольны, я перестану выигрывать на боях, — заканчивает Венесса назидательным тоном, но Линда только дуется.

— Боги не слишком-то хорошо тебе помогают, — говорит она обиженно, — ты каждую ночь им молишься, так что они могли бы стараться лучше.

Венесса начинает что-то объяснять Линде, но Венти уже не слушает. Потому что он полностью согласен с Линдой. Боги могли бы стараться лучше.

— А разве боги не гневаются, когда хозяин заставляет тебя сражаться на арене? Пусть они сами придут сюда и разберутся со всем этим! Они нужны нам сейчас! — слышится обиженный выкрик Линды.

«Вы совершенно правы, юная леди, боги должны разобраться, — кивает Венти, — ваше желание было услышано».

Губы против воли растягиваются в улыбку. В голове рождается очень хитрый план.

***

Сяо опирается на древко копья, как на посох. Боль в мышцах кажется привычной, почти незаметной, как шум ветра в ушах. На горе Аоцзан всегда ветра. Они разгоняют тяжёлые плотные облака, открывая широкий обзор на долины. Сяо смотрит на земли Ли Юэ под своими ногами и пытается сверху определить, откуда же исходит противный гнилостный запах.

Дурная энергия всегда пахнет так — гнильём и горечью, как от пепла. Дурная энергия всегда пахнет так, как и должны пахнуть разлагающиеся останки древних богов. Сяо дёргает носом, принюхиваясь, осматривается, вглядываясь в просветы между горами. Понять, откуда же исходит запах, всё равно не выходит. Он будто везде, окутывает всю долину удушливым смрадом.

— Нужно убираться отсюда, — говорит Бронзовый воробей, — иначе старуха опять начнёт кудахтать.

Говорит, но с места не двигается. Так и сидит на ветке выросшего на скале дерева, как, собственно, и подобает воробью. В нём правда есть что-то птичье, то ли в остром носе, то ли в наклоне головы, то в том, как быстро он ей вертит из стороны в сторону.

— Хранитель Облаков не кудахчет, она же не курица, — педантично поправляет Сяо, — она… хм… цапля.

Или журавль. Он не слишком хорошо разбирается в птицах.

— Но с тем, что она старуха, ты согласен, — ухмыляется Воробей.

Не то чтобы согласен, просто поспорить не может. В возрасте птиц он разбирается ещё хуже, чем в самих птицах. Воробью, наверно, виднее.

— И чего она всё ворчит, что мы приносим с собой запах скверны? — Воробей демонстративно обнюхивает воздух вокруг себя. — И ничем не пахнет, — фыркает, — ну разве совсем чуть-чуть.

На самом деле иногда от них несёт так, что все живые существа в радиусе полукилометра разбегаются в ужасе. Но это в особенно «удачные» дни. Когда останки древних богов поднимаются из своих могил, а Яксам удаётся захоронить их обратно. В остальное время аромат гниения и смерти тоже следует за Яксами, просто становится менее ощутим.

Но тот запах, что сейчас медленно заволакивает долину, точно исходит не от них. Его явно приносит откуда-то снизу.

— А ещё знаешь, что люди в Ли Юэ недавно придумали? — продолжает щебетать Воробей — Такую интересную штуку, называется — отпуск.

Это как освобождение из рабства?

— Что это? — всё же уточняет Сяо.

— Это когда ты отдыхаешь, но платят тебе так, будто работаешь, — Воробей задумчиво чешет голову, его и без того взъерошенные волосы топорщатся ещё больше. — Ну это не всегда так, только на время, потом опять работать надо, но всё равно. Вот бы Яксам тоже отпуск.

Произносит мечтательно, даже глаза прикрывает, представляя этот самый отпуск. Сяо тем временем рассматривает долину под ногами, и что-то неопределённое внизу, под корнями большого дерева ему не нравится. Рассмотреть подробнее он не может, слишком далеко, да и возвышающиеся как колонны скалы мешают. Но Яксы умеют не столько видеть, сколько чувствовать.

— Мы вряд ли можем позволить себе что-то такое, — отвечает Сяо и с удивлением замечает некоторый оттенок сожаления у себя в голосе. Яксы действительно не могут позволить себе перерыв. Слишком мало их осталось, слишком много скверны витает в воздухе. — К тому же нам не платят.

— А могли бы платить, — Воробей тоже замечает это что-то внизу и подаётся вперёд, — Моракс создал мору, мог бы и нам немного отдавать.

— Зачем тебе мора? — усмехается Сяо, натягивая маску.

— Будет — придумаю, — Воробей распахивает свои большие бронзового цвета крылья, разминает плечи, поправляет кинжалы на поясе, — может, буду скупать всё, что сделают люди без разбора. Мне нравится, когда они что-то выдумывают. Кажется, даже если проживу тысячу тысяч лет, всё равно буду удивляться их фантазии.

Сяо улыбается под маской, а потом отталкивается от скалы и камнем падает вниз.

***

Добраться до дерева у Сяо выходит медленнее, чем у Воробья. У того быстрые лёгкие крылья, они привычно ловят здешние буйные ветра и несут Воробья вперёд. У Сяо не менее быстрые ноги, но он петляет между скалами и перепрыгивает разливающиеся ручьи.

Когда Сяо наконец добирается до долины, Воробей всё ещё в воздухе. Он кружит над большим холмом, покрытым густой жёлтой травой. Не холмом даже, так — грудой сваленных друг на друга камней. И всё бы ничего, но…

— Мне одному кажется, что этого здесь раньше не было? — озадаченно спрашивает Воробей.

Сяо качает головой. На последствия обвала не похоже. Груда выросла далековато от скал. Да и слишком уж она ровная, некоторые камни ещё травой со мхом поросли. Но не могла же куча каменных глыб просто взять и прийти сюда сама.

Или могла?

Мысль вспыхивает в голове в тот момент, когда Воробей, опускаясь ниже, осторожно пинает один из камней ногой.

Делает он это зря.

Холм приходит в движение мгновенно. Сяо слышит свист даже раньше, чем грохот. Свист, с которым огромный неожиданно гибкий хвост, похожий одновременно и на дерево, и на ядовитую лозу рассекает воздух и врезается в тело Воробья.

Тому удаётся вильнуть в сторону, и удар выходит скользящим, но всё равно впечатывает его в землю. Сяо хочется обернуться и посмотреть. Убедиться, что всё не так страшно. Ему хочется броситься к Воробью. Но вместо этого он бросается на каменного монстра.

Монстр размером с небольшую гору. Сяо не достаёт ему даже до сгиба толстой черепашьей ноги, покрытой каменными наростами точно панцирем. На спине — не броня, груда камней и железной руды, которую только киркой годами дробить.

Сяо на пробу ударяет монстра по лапе. Пытается попасть в зазор под камнем. На грубой коже остаётся лишь едва заметная вмятина. Только тогда чудовище обращает на Сяо внимание. На широкой приплюснутой морде не отражается никаких эмоций, зато вот узкие глаза между огромных изогнутых рогов горят гневным алым огнём. Монстр, пропитавшийся осквернённой энергией, явно не рад, что его вырвали из сна.

Он ударяет лапой. Земля под ногами идёт ходуном и трескается. Сяо чувствует, что теряет опору. Отталкивается в последний момент, изворачивается прямо в воздухе, на мгновение зависая над каменным панцирем.

«Хоть бы одно слабое место».

Сяо падает. Наконечник копья лязгает о камни, откалывая от одного кусок. Монстра это только злит. Хвост с острыми, как шипы, древесными сучьями несётся к Сяо на огромной скорости. Он понимает, что не успеет уклониться.

Его дёргают назад с такой силой, что чуть не вырывают плечо из сустава. Они с Воробьём несколько раз нелепо кувыркаются в воздухе, уходят вниз от нового удара, приземляются.

— Ты цел? — вопрос выходит наполовину радостный, наполовину удивлённый. Сяо смотрит на Воробья сквозь прорези маски. У того две длинные кровоточащие раны на боку, но в целом…

— Нормально всё, — отмахивается Воробей. — Эти два ребра были мне не очень нужны.

Они разбегаются в стороны от очередного удара. Сяо всё же удаётся поддеть копьём одну из пластин на голове, прямо над глазом. За это он получает сильный тычок рогом. И «будем считать, эти два ребра мне тоже не очень нужны».

— Подними меня выше, — говорит Сяо. Он отколол ещё несколько пластин, но ценой тому три глубокие раны и, кажется, ещё одно ребро. Одно уже всё-таки нужное ребро.

— Легко сказать, — Воробей заметно припадает на одно крыло. Бронзовые перья на нём окрашены алым. У него сломан один кинжал, по лезвию второго идёт глубокая трещина. Такая же глубокая, как, судя по всему, идёт по кости в правой ноге, на которую Воробей больше не может наступать.

— Просто подними, — Сяо то ли просит, то ли приказывает.

Он отскакивает от кругового удара хвостом и чувствует, как одно из нужных рёбер впивается в не менее нужные органы.

— Я запрещаю тебе использовать слово «просто» рядом с этой штукой, — почти шипит Воробей и отбрасывает второй сломавшийся клинок. На руке у него новая рваная рана. Вся его светлая одежда сделалась такой же бронзово-алой, как и крылья.

Но он всё равно подхватывает Сяо и за несколько мощных взмахов крыльев поднимается в небо. Всё выше и выше.

Вокруг разряженный горный воздух. Холодный, как талая вода. Чистый, как хрусталь. Ветер и перистые облака. Где-то далеко шумит водопад. Где-то ещё дальше поёт флейта. Сяо видит вершины гор, острые, как зубы дракона. Они поднимаются так высоко, что чудовище, оставшееся внизу, кажется незначительным.

Всё в этом мире, включая жизнь и смерть кажется незначительным. Мимолётным.

Они замирают на мгновение в этой высоте. Закатное солнце слепит Сяо глаза, заливая всё рыжим и алым. Одежда пропитывается своей и чужой кровью. Крылья по бокам от него машут всё медленнее и тяжелее.

— Эта тварь нам не по силам, — говорит Воробей. Голос у него хриплый, со странным тревожащим присвистом. — Кажется, мне всё-таки были нужны те два ребра.

— Мне тоже, — отзывается Сяо. Он должен смотреть вниз на свою цель, но смотрит лишь на крупные алые капли, срывающиеся с перьев.

— Мы могли бы сбежать, — говорит Воробей. Голос у него безжизненный. Он сам себе не верит. Сяо качает головой, потому что «мы могли бы, но мы не можем».

— Мы могли бы выжить, — говорит Воробей. И разжимает руки.

Сяо чувствует высоту, чувствует, как она несётся на него встречным ветром. Сяо слышит, как высота воет в его ушах, и у него захватывает дух. Его захватывает ощущение не полёта, но падения, в котором Сяо настолько свободен, насколько не может быть ни до, ни после.

Воздух становится всё душнее и жарче. Высота сгорает быстро, как фитиль бомбы. Сяо вытягивает копьё вперёд. Вдыхает. И на выдохе вонзает остриё точно в брешь в броне чудовища.

Оно бешено вертит головой. Резкие сильные рывки, так что Сяо бросает из стороны в сторону. Что-то щёлкает в плече. Кажется, руку всё-таки выбивает из сустава.

«Мне не очень нужна эта рука», — говорит себе Сяо, сжимая зубы, чтобы не кричать. И вгоняет копьё глубже. Монстр ревёт. Сяо едва удерживается, чтобы не завыть с ним в один голос. Рука болит так дико, словно её медленно отрезают.

— На меня смотри! — Воробей оказывается прямо около морды монстра и с силой пинает его ногой. Монстр перестаёт мотать головой и пытается ухватить Воробья зубами. Но тот уходит в сторону.

Сяо всем весом наваливается на копьё. Лезвие почти полностью скрывается под кожей. Чудовище рычит и снова резко встряхивает головой. Сяо болезненно вскрикивает. Ему кажется, что рука оторвалась вовсе.

Воробей отвлекается на его вскрик всего на секунду. А потом слышится хруст.

Тихий на фоне других звуков, но у Сяо всё леденеет внутри. С таким звуком ломаются хрупкие птичьи кости.

Монстр сминает в своей пасти крыло Воробья. Сяо на мгновение ловит его взгляд. Полный не боли, а испуга и удивления. Огромные распахнутые глаза будто спрашивают: «Как же так вышло? Как я мог не успеть увернуться?»

Сяо кажется, что сейчас Воробей каким-то невероятным образом выскользнет из захвата и скажет, что «ладно, заживёт, это всё равно было моё нелюбимое крыло». Но он не выскальзывает. Монстр сам разжимает пасть. А уже через мгновение с невероятной для такого тела скоростью бьёт хвостом с разворота.

Сяо перестаёт слышать что-либо кроме стука собственного сердца. Перестаёт видеть что-либо кроме черноты, заволакивающей ему глаза. Отчаянный вопль чистой злости рвёт ему горло. Он чувствует каждую рану на своём теле. Чувствует, как больно впиваются в плоть его сломанные нужные рёбра. Но всё это меркнет перед всепоглощающей ненавистью.

Копьё проваливается внутрь головы, пробивая кожу, ломая кости черепа. Сяо чувствует, как ломается его собственная рука, но ему наплевать. Чудовище издаёт последний болезненный рёв и затихает, падает на землю безжизненной грудой камней.

Сяо знает, что на самом деле оно не умерло по-настоящему. Существа, подобные ему, никогда не умирают до конца. Они всегда возвращаются. Но Сяо и на это сейчас плевать.

Он спускается, чуть не падая. Оскальзывается на луже чёрной смердящей крови. Его собственная кровь такая же чёрная. От него, словно дым, исходит проклятая энергия. Но это тоже неважно. Вообще ничего не важно.

Сяо добредает до тела Воробья и падает рядом с ним на колени.

— Знаешь, это было не очень нужное тело, я найду себе какую-нибудь замену, — с трудом говорит Воробей, выталкивает слова сквозь сжатые зубы.

Не смешно. Совсем-совсем не смешно.

На теле Воробья две раны — на груди и на животе. Через рану на груди можно увидеть, как судорожно бьётся его сердце. Но Сяо не смотрит. Сяо не отрывает взгляд от бледнеющего лица.

Он не умеет врачевать, может лишь вытянуть немного тёмной энергии в надежде на… что? На то, что такие раны заживут сами? Но Сяо всё равно забирает столько энергии, сколько может вобрать его тело. Просто потому, что ему уже так плохо, что он не чувствует боли.

Ему хочется, чтобы Барбатос был здесь. Возник будто из ниоткуда, как тогда на поле битвы. Чтобы снова жаловался, как ему неудобно кого-то спасать и вообще зачем он за это взялся? А потом всё бы вдруг стало хорошо. Или хотя бы приемлимо. Не ужасно.

Но так не будет. Сяо знает, что так не будет, потому что такова судьба любого Яксы — умереть в бою так или иначе, рано или поздно. Это лучше, чем сойти с ума и напасть на своих. Поэтому нечего ждать помощи. Никто не придёт. Ни Барбатос, ни Моракс.

Как бы они ни были нужны… Никто…

Над головой хлопают крылья, но Сяо не поднимает головы. Хранитель облаков приземляется чуть поодаль и Сяо, спотыкаясь, отходит назад. Хранители не должны контактировать с тёмной энергией, это не их забота, это не их работа.

— Глупые, глупые дети, — говорит Хранитель, качая головой.

Сначала немного странно видеть, как тебя осуждает цапля, потом привыкаешь.

— Вы можете что-то?..

Сяо недоговаривает, Хранитель снова качает головой. Ему кажется, что он видит в её глазах тихую, но глубокую грусть.

— Я могу кое о чём вас попросить? — с трудом выдавливает Воробей. Лицо его не белое даже — бесцветное, лишь с губ катятся алые капли крови. — Напоследок.

— О чём угодно, — говорит Хранитель, заслоняя его крылом.

Сяо делает шаг назад, за ним ещё один. Снова скользит на луже чёрной крови, натёкшей с тела, похожего на груду камней. Тёмной энергии в нём почти не осталось. Вся эта скверна теперь на Сяо. Внутри него.

В залитой золотом закатного солнца долине Сяо кажется себе пятном грязи.

Хранитель Облаков смотрит на него и чуть ведёт клювом в сторону. Уходи, говорит она. Уходи и беги отсюда как можно дальше, не позволяй скверне коснуться ни живого, ни мёртвого. О последнем желании умирающего я позабочусь сама, а ты позаботься о себе. Как сможешь.

Вот, что говорит она.

Но Сяо слышит лишь: «Не дай тьме вновь расползтись по самому священному месту в Ли Юэ. Беги и умри не здесь».

И Сяо бежит.

***

Руки, сжимающие эфес меча, дрожат. Но не от страха, а от едва сдерживаемой ярости. Стены города за её спиной не принесут защиты. Она чувствует острые наконечники стрел и такие же острые взгляды, направленные ей в спину. Люди на стенах глядят на неё жадно, как хищники на добычу. Весь этот город превратился в арену, в центре которой она сама и её народ, отданный на растерзание монстрам.

Дракон накрывает её своей тенью, заслоняя солнце. Она смотрит в его жёлтые глаза, они смотрят в ответ. И чёрный вытянутый зрачок сужается, становясь тонким, точно игла.

— Если вы победите Урсу, я отдам вам все нажитые богатства и ключи от Мондштадта, — говорит лорд. Смеётся лорд. — Разве я не щедр, госпожа Венесса?

И его слова тонут в недовольном рокоте толпы, в криках «убийца», «трус», «мошенник».

Но Венесса не слышит никого. Венесса сжимает меч. Венесса смотрит на дракона. Вокруг неё тела поверженных монстров, на теле алеют раны, мышцы сводит от усталости. Но Венесса поднимает оружие и размыкает губы:

«Если ты правда есть… — шепчет она, — даже если тебя нет, сейчас самое время, чтобы стать настоящим. Ты нужен мне».

Дракон камнем падает вниз. Венесса в последний момент успевает перекатиться по земле, взмахнуть мечом. Сталь лязгает о чешую и высекает из неё искры. Но не оставляет ни царапины.

Великий дракон Урса заходит на новый виток. Венесса готовится к новому бесполезному удару. Готовится умереть с оружием в руках, как умирали её предки.

А потом она слышит музыку. Далёкую, прозрачную как воздух ранним весенним утром, и в то же время будто идущую прямо у неё из груди. Она слышит пение лиры и без единого слова понимает, о чём эта песня. Лира поёт Венессе о том, что она дитя бесконечного неба, о том, что если люди отняли её крылья, то ветер станет этими крыльями.

Музыка мягко обнимает её, поддерживает её руки. Дракон снова падает с неба, как хищная птица. Но Венесса больше не чувствует себя мышонком, замирающим от страха в траве.

Она поднимает меч и разрубает драконью броню так же легко, как рассекла бы воздух.

Дракон ревёт, поднимается на дыбы, словно перепуганная лошадь. Взмахи его крыльев создают такой сильный ветер, что Венесса не удерживается на ногах. Она не сразу понимает, что дракон улетает, что толпа на стенах ликует. Она смотрит в небо и не верит своим глазам.

Она слышит, как хлопают чьи-то крылья, как чьи-то ноги касаются земли. Повернув голову, Венесса видит рядом с собой Венти. Странноватого барда, который сначала налетел на неё на улице, а потом пробрался в её темницу в ночь перед боем. Барда, который обещал сложить о ней песню, но она отказалась.

За спиной его два белых крыла, а в руках изящная лира. Яркие сине-зелёные глаза задумчиво смотрят вдаль, туда, куда улетел дракон, а потом оборачиваются к ней.

— Венти… — выдыхает она, — то есть Барбатос…

Он качает головой и улыбается. Вся задумчивость вмиг улетучивается из глаз, остаются только радость и игривое веселье.

— Теперь-то ты позволишь мне сложить о тебе песню? — его улыбка тёплая, как весеннее солнце. Венесса вдруг понимает, что и сама улыбается, несмотря на все свои раны.

— Это будет огромной честью для меня, быть упомянутой в твоих песнях.

— Не просто упомянутой. Я сложу о тебе целую сагу! — решительно кивает он.

— Тогда мне стоит непрестанно возносить тебе хвалу. Каждый день благодарить тебя за эту победу, — Венесса с трудом встаёт, опираясь на меч. Ей не привычно смотреть на своего бога сверху вниз, но его это нисколько не смущает.

— Не стоит благодарить. В конце концов всё это из-за меня.

— Но ведь… — начинает Венесса и осекается. Если бы она тогда не вступилась за бродяжку-барда перед сыном лорда, её не посадили бы в темницу, не заставили бы сражаться с драконом. — Выходит, всё было подстроено?

— Может, совсем чуть-чуть, — Венти отводит взгляд в сторону. — А теперь пойдём и заберём ключи от твоего города.

— Моего города? — удивляется Венесса. — Но разве Мондштадт не принадлежит тебе по праву?

— Нет такого права, которое заставит меня взять на себя административные обязанности, — разводит руками Венти. — Этот город никогда не принадлежал мне. Я лишь присматриваю за ним иногда. И то не так хорошо, как стоило бы. К тому же у меня есть ещё одно неисполненное обещание.

Венессе кажется, что она разглядела призрак тоски и печали в искрящихся глаза Венти, поэтому она отводит взгляд и смотрит на стены. На стены её города, которые распахиваются перед ней.

***

Воздух похож на болотную воду. Такой же мутный, липкий, отдающий гнилью. Пропитанный тёмной энергией, словно дымом огромного пожара, он не проталкивается в лёгкие, застревая в горле, царапает его, будто осколками стекла. Сяо пытается вцепиться в него клыками, вырвать у этого мира ещё одну секунду жизни, ещё один удар сердца.

Но в нём слишком много тьмы и слишком мало сил. Он помнит это состояние с тех пор, когда хозяин заставлял его пожирать сны тех, кого убивал. Они были полны горечи, злости и боли. Чистейшей ненависти. Они царапали рот и резали губы. Сяо давился ими, задыхался, отплёвывался. И чужие сны шли у него горлом, мешаясь с собственной кровью.

Сейчас же тёмная энергия будто разгрызала его изнутри. Рвала на части. Сяо знал, что не справится сам. Что он…

«Ты не умрёшь, — говорит Барбатос в его памяти. Давно. Так давно, что можно уже не вспоминать и не верить. — Пока я рядом, я не дам смерти забрать тебя».

«Но что если тебя не будет рядом?»

Он снова спотыкается и понимает, что не может больше идти. Сяо не знает, где он — главное, что далеко от Заоблачного предела. Песок под ногами, вода и небо кажутся ему чёрными.

Сяо думает о том, что его путь окончится здесь. О том, что это место не хуже любого другого. Но вдруг слышит флейту.

Едва различимый звук, чуть громче дуновения ветра и плеска воды. Сквозь чёрный туман и сизый дым Сяо не видит почти ничего кроме размытых очертаний. Его тянет дальше. Туда, где пела флейта. Ему хочется пить её звук, как родниковую воду. Но он не может сделать и вдоха. Проклятая энергия всё ещё забивает горло, словно болотная тина.

«Пожалуйста».

Последний рывок. Попытка схватиться зубами за воздух.

«Ты нужен мне».

Пение флейты смолкает. Колени подгибаются. Сяо чувствует, что снова падает. Но теперь его тянула не высота, а глубина. Глубина пугала.

Чьи-то руки хватают его за мгновенье до бездны. Снимают с него, казалось, приросшую к лицу маску. Тёплая узкая ладонь ложится на щёку.

— Прости, я снова слишком долго.

Сяо едва чувствует это. Тепло кожи. Тонкие пальцы в своих волосах. Сяо кажется, что его тело полое точно флейта. И сквозь касание губ губами Барбатос вдыхает в него музыку.