Словно нет ни греха на мне
Обнимай бездыханное
Тело — лёгкое, как перо
С твоего крыла.
Аффинаж «Пан»
У Венти дрожат руки, зато не дрожит голос. Каждое слово повисает в воздухе словно очерченное жёстким контуром, высеченное ветром в пустоте. Ни единой фальшивой ноты, он мог бы спеть гаммы минимум в двух октавах, если бы это понадобилось. И при этом продолжать держать Сяо в этом мире.
Венти так уже третьи сутки, если он правильно подсчитал. Если прикрыв на выдохе глаза, он не открыл их на вдохе через сотню лет. Время любит шутить с ним жестокие шутки.
Венти продолжает шептать слова заклинания, выдыхая их вместе с воздухом и энергией в приоткрытые губы Сяо. У этих губ вкус крови и смерти, вкус бесконечной боли, от которой у Венти сводит горло.
— Почему ты всегда так?.. — он резко вытирает рот от чужой крови. — Почему ты не можешь просто отступить?
Сяо ему не отвечает. Он лежит на песке, головой у Венти на коленях и выглядит настолько мёртвым, что если бы Венти не чувствовал его слабый пульс, решил, что это так. Вокруг них вьются ветра, рвут в клочья проклятую энергию мёртвых Архонтов. Венти научился этому ещё во время войны, вычищать скверну, не поддаваясь ей. Он гордился этим умением, но за столько лет сна оно несколько притупилось. Его то и дело захлёстывают волны злости, своей или чужой, Венти уже не может отличить. Он пытается отстраниться от этого, но тогда приходит страх.
«Кто-то снова умрёт на твоих руках», — говорит скрипучий холодный голос в его голове.
Венти наклоняется к Сяо и снова заставляет его сделать вдох. Это могло бы выглядеть романтично, если бы Венти не был на грани нервного срыва, а Сяо — смерти. Это могло бы быть романтично, если бы Сяо не был похож на мраморную статую, если бы он не ощущался как кусок холодного неподвижного белого камня.
— Давай, ты можешь дышать сам, — говорит Венти, то ли уговаривает, то ли приказывает. — Ты ведь понимаешь, что потом должен будешь ответить на все эти проклятые поцелуи?
Конечно же, это не поцелуи. Конечно же, Сяо на них не ответит. Конечно же, он даже о них не вспомнит.
Венти собирает вокруг себя почти всю оставшуюся у него энергию и отталкивает её от себя, последним рывком разгоняя остатки порчи. Но Сяо всё ещё дышит медленно, слабо, будто боясь вспугнуть дыханием подобравшуюся к нему смерть. Лёгкую, как крыло бабочки.
— У меня почти не осталось сил держать тебя, Сяо, — шепчет Венти одними губами, склоняясь низко-низко.
У него слезятся глаза и кружится голова, он сам готов свалиться рядом.
— Сяо, пожалуйста…
***
Снег. Крупные, но невесомо-лёгкие хлопья. Они кружатся в воздухе медленно, как птичьи перья. Алатус смотрит, как снежинки оседают на его руку, делая её такой же белой, как всё вокруг. Он смотрит, как по его синеватой коже ползут белые узорные, точно кружево, пятна инея.
Ему было больно и холодно. Когда-то. Сколько-то морозных часов назад. Сейчас он уже ничего не чувствует, кроме всепоглощающей усталости. Только голод и жажда ещё едва заметно скребут живот и горло, но скоро уйдут и они. И внутри будет так же бело, пусто и тихо, как и снаружи.
Это чувство абсолютной пустоты единственное спасение, на которое Алатус может рассчитывать. Когда хозяин бьёт его, Алатус не может ничего сделать. Магия ужасающей силы сковывает его по рукам и ногам, врезаясь в плоть будто настоящие кандалы.
Когда хозяин бьёт его, Алатус может только терпеть и ждать. Ждать, когда он устанет, когда ему надоест. Тогда его выбросят из дома на землю и оставят лежать.
Потом снова придётся ждать, ведь каждая рана, каждая сломанная кость будет гореть огнём. Так что снег — это даже неплохо. Холод чуть-чуть унимает боль от ударов прежде, чем сам начинает жалить кожу.
Когда же тело так выматывается, что перестаёт чувствовать боль, приходит тишина.
Алатус лежит, слушает тишину и смотрит остановившимся взглядом на то, как в белом воздухе над белым полем падает белый снег. Всё это настолько похоже на смерть, насколько Алатус вообще может себе представить. Насколько сама смерть может ему позволить.
Иногда ему кажется, что души тех, кого он убил, стоят на границе и, каждый раз, как Алатус приближается к ней, захлопывают перед ним дверь. Потому что его существование в этом мире куда болезненнее и мучительнее, чем может быть посмертие. Алатусу кажется, что он отвратителен смерти настолько же, насколько отвратителен жизни. Каждая отпихивает его от себя, и они никак не могут решить, кто же всё-таки оставит это у себя.
Вот он и существует где-то на грани. Пустая оболочка со сгнившим сердцем.
Снежинки, падая на его кожу, не тают. Алатуса укрывает снегом, точно тяжёлым белым одеялом. Он вспоминает дом, настоящий дом, который у него когда-то был. Руки кого-то из родителей, которые гладят его по голове перед сном. Это было так давно, что ему кажется, он всё это выдумал.
— Сяо.
Алатус мечтает просто закрыть глаза и проснуться в том, несуществующем времени. Или совсем не проснуться.
— Сяо, пожалуйста.
Снега наваливается всё больше, так что становится трудно дышать. Алатус не видит в этом проблемы, а в дыхании — смысла.
— Сяо, пожалуйста, если ты сейчас умрёшь, я… я придумаю про тебя очень глупую и обидную песню и буду петь её в каждом трактире и баре, на каждой площади и улице каждого города.
Через пелену внутренней тишины Алатус едва слышит чей-то голос. Далёкий. Будто идущий из того же несуществующего настоящего. Потому что здесь и сейчас вокруг только тишина, снег и смерть.
— Сяо, я серьёзно, у тебя будет худшая на свете посмертная слава, ты тысячу раз пожалеешь о том, что решил умереть. Так что… пожалуйста…
Алатус вдруг начинает чувствовать, как снежинки, лёгкие перья белоснежной птицы, касаются его рук. Едва ощутимые скользящие прикосновения, почему-то отдающие теплом.
— Пожалуйста… Алатус!
Сердце делает такой болезненный гулкий удар, что Сяо вздрагивает всем телом и судорожно вцепляется во что-то. Он думает, что это будет древко копья, но вместо этого пальцы стискивают чужую ладонь.
— Осторожней, сломаешь же.
Сяо пытается извиниться, отпустить, отстраниться, дышать, но все действия смешиваются. Остаётся только хватать ртом воздух, слушать оглушительный стук сердца и смотреть на Барбатоса.
Сначала Сяо думает, что ему мерещится. Он слышал, что перед смертью может привидеться всякое, но он чувствует себя ошеломительно живым. И ещё не знает, как к этому относиться.
Он лежит на песке, смотрит на Барбатоса снизу вверх, под головой у него что-то мягкое и тёплое, а над головой белые крылья, распахнутые как навес.
— Надеюсь, ты будешь умирать не перед каждой нашей встречей, — улыбается Барбатос.
— Не перед каждой, — эхом отзывается Сяо. На лицо ему плавно опускается белое перо, соскальзывает, едва касаясь щеки и застревает в волосах.
— Через раз, да? — тихо смеётся Барбатос. — Не подумай, мне даже начинает нравиться тебя спасать, но я о тебе волнуюсь. Оказываться на грани смерти, полагаю, вредно для здоровья.
Сяо собирается ответить, что находиться на грани смерти — это его работа. Что его не нужно спасать, потому что такой, как он, не заслуживает спасения. Усилий Архонта он тем более не заслуживает. Сяо собирается, но не говорит ничего. Просто молча смотрит в глаза, лазурно-аквамариновые весёлые и усталые.
Сяо потихоньку начинает соображать, что нечто мягкое и тёплое под головой — это колени Барбатоса. И что он до сих пор сжимает его ладонь в своей руке. И что надо извиниться, и поблагодарить, и встать, и отпустить, и исчезнуть.
Барбатос прикладывает палец к его губам раньше, чем Сяо успевает открыть рот.
— Тихо, знаю всё, что ты мне можешь сказать. Ну только если ты не собрался разболтать мне парочку тёмных секретов Моракса, — Барбатос несколько секунд выжидающе смотрит на Сяо, но Сяо молчит. — Нет так нет.
Он будто бы даже немного обижен. Но Сяо не знает ни одного тёмного секрета, кроме своих собственных.
— Сколько я спал? — спрашивает он, скользя губами по коже. Барбатос почему-то вздрагивает и отдёргивает руку.
— Всего три дня.
— Всего?
— Я случайно проспал лет триста. Или больше… Так и не узнал, какой сейчас год. Так что три дня это такая мелочь.
Все эти три дня Барбатос был с ним, думает Сяо. Странное чувство, которому он не помнит названия, трогает его сердце. Осторожно, словно ступая на хрупкий осенний лёд. Белые перья продолжают падать, выводя узоры в воздухе. Сяо кажется — поверни он голову, увидит, как они укрывают песок точно первый снег.
«Все эти три дня Барбатос был со мной, — мысль повторяется, как волна вновь набегает на берег, — все эти три дня он тратил свою энергию, чтобы излечить меня от скверны».
Вот откуда усталость в его глазах. Вот почему падают перья. Ведь крылья полностью созданы из анемо-энергии. Барбатосу просто не хватает сил, но он всё равно материализовал их, чтобы закрывать Сяо от солнца.
— Достаточно, — говорит Сяо и встаёт, опершись одной рукой о песок. Вторая всё ещё держит ладонь Барбатоса, но теперь его пальцы сжимают её в ответ. Вырывать Сяо не решается.
Он смотрит на сомкнутые руки, поднимает вопросительный взгляд на Барбатоса, но в ответ получает лишь хитрую улыбку. Это похоже на какую-то игру, правил которой Сяо никогда не узнает.
— Не стоило, — говорит он, отводя глаза, — тратить на меня силы. Я не заслуживаю такого отношения от одного из Семерых Архонтов. Стоило потратить время на кого-то более достойного, так что впредь…
— Если ты так пытаешься сказать «спасибо», — перебивает его Барбатос, — то — пожалуйста. Я же говорил, мне начинает нравиться тебя спасать. Я чувствую себя нужным. К тому же я ведь обещал. Так что я выполнил сразу два обещания.
Барбатос выглядит счастливым и довольным. Даже усталость из глаз пропадает. Всё его лицо будто говорит: «Ну скажи, какой я молодец».
Сяо не понимает, как всё прожитое им время, все пережитые битвы уживаются с этой ребячливостью. Но он ведь и правда выполнил целых два обещания, что придёт и что не позволит Сяо умереть, пока он рядом.
Так и не дождавшись похвалы, Барбатос ведёт крыльями, расправляя их, и вдруг после резкого взмаха они распадаются облаком белых перьев. Сяо кажется, что он снова слышит хруст. Тот хруст, с которым ломаются полые птичьи кости. Ему становится трудно дышать. Пальцы сами собой стискивают ладонь Барбатоса сильнее.
— Ты должен был спасти не меня, — говорит Сяо, глядя на опадающие перья. — Не я должен был выжить.
Барбатос молчит. Он ложится на песок и тянет Сяо за собой. У Сяо всё ещё кружится голова, а тело кажется ватным, так что он не сопротивляется и опускается рядом. Лицо Барбатоса теперь так близко, что лёгкий солоноватый ветер доносит тепло его дыхания. Сяо снова смотрит в глаза цвета бездонного неба и не может оторваться, потому что видит в них понимание.
Понимание тех чувств, которым сам Сяо не может дать названия.
— Больно? — Барбатос то ли спрашивает, то ли отвечает. У его интонаций сотни и тысячи полутонов, он играет своим голосом точно струнами арфы.
Больно. Сяо действительно больно. Так больно, что хочется выть и кричать. Его друга убили на его глазах. Хотя он должен был жить. Должен был вытребовать у Моракса мору, покупать на неё всякий хлам, который придумывают люди. И радоваться. Сяо должен был остаться там, поить своей кровью землю, смотреть в небо остановившимся взглядом.
— Это пройдёт? — спрашивает он Барбатоса.
Тот улыбается. Но улыбка у него надтреснутая, тихая.
— Нет, — отвечает Барбатос, и глаза его становятся на сотни лет старше, — но со временем станет легче.
Время. Если подумать, оно милосерднее к Сяо, чем жизнь и смерть.
Сяо хочет сказать, что он благодарен за это не совсем утешение, за свою спасённую всё-таки жизнь, но не может подобрать слов. Он продолжает молча смотреть Барбатосу в глаза. Они смотрят в ответ полусонным взглядом, под которым от Сяо начинает ускользать реальность.
— Откуда ты знаешь моё имя? — спрашивает он, просто чтобы что-то сказать. — Моё первое имя.
— Алатус? — переспрашивает Барбатос, будто у Сяо может быть ещё какое-то первое имя. — Спросил у Моракса. Давно.
— Зачем?
Барбатос хмурится, словно всерьёз задумываясь над вопросом.
— Потому что ты мне интересен и потому что нравишься.
— Почему? — вопрос вырывается раньше, чем Сяо успевает его обдумать. Он действительно не понимает, что в нём может быть интересного и уж тем более нравится.
— Всё-то тебе расскажи, — сонно ворчит Барбатос и, прикрыв глаза, зевает. — Когда-нибудь сам поймёшь.
Сяо хочет аккуратно убрать свою ладонь из чужой руки и уйти, чтобы не мешать, но пальцы Барбатоса сжимаются только крепче.
— Барбатос, — осторожно зовёт Сяо, не понимая спит он уже или нет.
— Венти, — едва слышно отвечают ему. — Зови меня Венти.
Его дыхание становится глубже, ровнее, Сяо чувствует, как вокруг него клубится сон. Мягкий и лёгкий, точно утренний туман, пахнущий разнотравьем и цветами сесилии. Сяо лежит рядом на нагретом солнцем песке и боится вспугнуть этот сон.
«Венти», — Сяо повторяет про себя это имя, лёгкое и звонкое, как мелодия музыки ветра. Оно ему подходит.
На безмятежном лице Венти тени от листвы, трепещущие, как крылья бабочек, и медово-тёплые солнечные блики. Пальцы у него тонкие, изящные немного прохладные, словно он только что перебирал ими ветра. Сяо хочется сжать его ладонь чуть крепче, провести другой рукой по щеке, придвинуться ближе и слизнуть крупинки сна прямо с полуприкрытых губ.
Но Сяо лежит неподвижно, поражённый тем, что до сих пор может желать чего-то так сильно.
***
Сяо не замечает, как заснул, но проснувшись уже не находит руки Венти в своей. Вместо неё пальцы сжимают что-то другое, прохладное, гладкое. Раскрыв ладонь Сяо долго смотрит на аквамариновый кристалл с эмблемой в виде распахнутых крыльев, будто застывшей внутри.
Глаз Бога, понимает Сяо запоздало. Его Глаз Бога.
Он думает, что Венти ушёл, оставив такой прощальный подарок, но, оглянувшись, видит его рядом. Венти сидит у воды, взгляд у него то ли задумчивый, то ли печальный, и волны, набегая на берег, скрывают его ноги по щиколотки. Сяо кажется, что он может смотреть на это так долго, пока не запомнит всё до мельчайших подробностей, чтобы никогда уже не забыть.
— Зачем ты дал мне Глаз Бога? — спрашивает Сяо, и губы Венти трогает мягкая улыбка.
Он приподнимает голову, подставляя волосы под солёный ветер, щурится, глядя на солнце. На коже у него светлые водные блики, а вокруг витает свежий запах не до конца развеявшегося сна.
— Чтобы ты мог дышать свободнее, — отвечает Венти и наконец смотрит на Сяо.
И Сяо понимает — неважно, если он не запомнит, как именно получил Глаз Бога, неважно, что он проспал самый волнительный момент. Зато он точно не сможет и не захочет забыть улыбку Венти, блики от воды у него на коже, ажурные тени листвы на щеках, свежий запах его снов и то, как тихое море, набегая на берег, нежно обнимает его белые ноги.