Когда Юнги медленно приоткрывает один глаз и не слышит плавной мелодии будильника, то решает перевернуться на другой бок и продолжить впервые за долгое время столь крепкий сон. Хмурит брови, сильнее закручивается в ткань толстовки и подминает её под себя, как вдруг висок прорезает тупая боль. Веки мгновенно распахиваются, а голова взлетает с подушки, суматошно пытаясь осознать ситуацию. И, стоит взгляду наткнуться на твёрдый угол кровати, Юнги понимает: он здорово приложился головой.

В свете лучей, проникающих за окно, неспешно кружатся пылинки, опадая на десятки незнакомых вещей, которые Мин разглядывал лишь в ночи.

Аккуратно прислонившись затылком к стене, Юнги одной ладонью пытается успокоить боль, однако последняя изворотливой змеёй ползёт дальше. Мало того, что пробуждение получилось экстренным, так ещё и глаза, предатели, не фокусируются ни на чём, ослеплённые послеобеденным солнцем.

Послеобеденным.

Юнги подрывается. Чуть не врезается в стену и носом, стоит встать на ноги и чуть не лечь от головокружения. Игнорируя спящий в ворохе пледа комок, он щурится в поисках телефона. Реальность кружится в паническом вальсе, в то время как воспоминания нехотя складываются в подранную киноплёнку.

Шаг за шагом к окну Юнги восстанавливает каждую секунду ушедшей ночи и уже сам хочет приложиться обо что-нибудь, потому что утреннюю смену на подработке он благополучно пропустил. Мин должен был честно подумать о ней, когда принимал странное приглашение своего соседа. Должен был.

Юнги усмехается.

Ему было всё равно. Если бы ему предложили повернуть время вспять, он бы свой телефон выключил к чёртовой матери.

Он бросает взгляд на свернувшегося в углу кровати Чимина, и подходит к рядом лежащему с ним мобильному, нажимая на кнопку блокировки. Будильник снят. Десять утра.

Прощай, получка, в добрый путь.

В четверг утренние пары смещаются к полудню, начиная с баскетбола и заканчивая английским языком, поэтому придётся придумывать план молчаливого побега из квартиры одногруппника. В этом ему равных нет: многолетний опыт за спиной. А в детстве он хотел стать шпионом. Желание в какой-то степени, да исполнилось.

Долго не размышляя, Мин топает к двери и осторожно жмёт на ручку, выскальзывая в гостиную прямо в поток свежего воздуха из-за огромного раскрытого окна. Старый тюль мерно колышется; его концы опадают на голые, ничем не укрытые батареи, сложенную гладильную доску в самом углу. Юнги будто возвращается в свою квартиру: пронизанную холодом, пустотой и ощущением покинутости, однако без недельных слоёв пыли. На полках древней мебели расположились фигурки из киндер-сюрпризов, лампа, старый телефон, несколько пластинок. Столы укрыты скатертями из тонкой вязи.

Медленно развернувшись на триста шестьдесят градусов, Юнги приходит к выводу, что квартира точно съёмная и такая же старая, как этот дом, — значит, здесь больше никто не живёт.

Не желая копаться в чужом белье, Мин высматривает входную дверь прямо по курсу и неслышно бредёт к ней. Темнота коридора лишает возможности передвигаться ровно, не шатаясь, отчего Юнги прикладывает все свои силы к тому, чтобы ничего не снести. Неожиданно замечая прилив бодрости, он отсчитывает непривычные семь часов сна, пока с лёгкостью выходит на площадку подъезда: дверь оказывается незапертой.

Ну, думает Юнги, раз она всю ночь была нараспашку, значит, Чимин не волнуется по поводу безопасности, поэтому он просто захлопывает входную дверь и идёт к своей. Переступает порог, сгребает с земли на удивление нетронутые вещи и свободно бредёт к спальне.

Он понимает, что идиот, когда поворачивает ключ в замке и толкает дверь вперёд, а она не двигается дальше, чем на пару миллиметров. Всё-таки комод — хорошее и практичное препятствие.

Сейчас нет времени на скалолазание по чужим балконам, поэтому он оставляет всякие размышления на потом. Приходится лишь терпеливо выдохнуть и потопать к шкафу в гостиной, чтобы залезть в нижнюю полку и надеть пусть и старые, но чистые носки, а следом оккупировать кухню. Готовить еду, зная, что она предназначена для послерабочего времени, совершенно нет желания, но Юнги уже давно не ощущал такого прилива энергии, пусть и сопровождающегося тошнотой.

Обед, кажущийся ранним утром, сдвигает всё его мироощущение, и через час Юнги идёт во второй университетский корпус как на иголках и так же залетает в раздевалку опоздавшим. Студенческий пропуск чуть не заваливается между шкафчиков, но Мин вовремя подхватывает его и надевает форму для соревнований, понимая, что будет щеголять в красном с номером девять на спине вместо чёрного.

— К чёрту, — выдыхает вместе с грохотом захлопнувшейся дверцы, и заново собирает волосы в хвостик, только теперь уже аккуратнее.

Высокие стены спортзала ослепляют. Юнги знает, что у волейболистов всё ещё роскошнее, а баскетболистам приходится довольствоваться закрытым пространством размером с одну игровую площадку и крошечными трибунами. К обеду там всегда либо те ребята, что не горят желанием посещать пары, либо те, что прячутся от тренеров, маскируясь под обычных зрителей. А вот на игровой площадке уже собралось несколько игроков из его команды. Один жалуется на то, что сегодня не с кем играть, в то время как другие откровенно ржут над собравшимся прямо на национальные соревнования Юнги. Сквозь гогот зовут Мина на разминку, приветственно хлопнув по спине.

Захваченный азартом и звуком отбивающегося об полированный пол мяча, Мин всегда забывает о том, какая жизнь его окружает и где он находится. В такие моменты важны лишь его игроки, тактика и наблюдение за каждым человеком на поле, поэтому, когда его бросок неожиданно сбивает зашедший за противоположную команду лёгкий форвард, Юнги теряет концентрацию на блоке и неудачно отдаёт мяч в чужие руки.

Знакомая макушка только что увела его очки.

Чимин, без привета и ответа, разыгрывает мяч у краёв трёхочковой дуги и ловко забрасывает его прямо в кольцо, вызывая у Юнги то ли недоумение, то ли удивление. Глуша в себе каждую из этих эмоций, Мин в чужой манере проносится мимо и даже не проезжается взглядом по Паку. Знакомый атакующий защитник уже вовсю ведёт, однако не поспевает за игроком другой команды. И Мин, выждав, пока ему передадут мяч, в отместку забрасывает трёхочковый.

Ладони пылают, однако Юнги вовремя успокаивается и сосредоточенно вливается в общую игру, замечая, как уже сформировавшиеся команды борются за первенство. Иногда взгляд скользит по лицу непоколебимого Чимина, который не обращает никакого внимания на Мина, даже не поздоровавшись как противник с противником.

Выбрасывая из головы всё лишнее, Юнги в последний раз напоминает себе о том, что они — всего лишь одногруппники: Мин, вечно блуждающий в своих проблемах, и Чимин, умело играющий не только в баскетбол.

После заслона опекающий тяжёлого форварда парень, которого раньше Юнги вообще не видел, передаёт тому мяч, чтобы попасть в кольцо со средней дистанции. С криками и овациями самим себе команда Мина побеждает, пока он сам старается не вылавливать крепкую фигуру Чимина глазами, чтобы принципиально не пересекаться.

Они не подружились, твердит себе Юнги, когда вспоминает о том, как они дышали друг другу в спину, пока Мин пытался увести мяч, а Пак, поворачиваясь лицом к лицу, смотрел лишь на чужие движения. Юнги мяч не отдал — и провёл данк.

Они друг другу абсолютно ничем не обязаны. Юнги — идиот, который зацепился за мнимую возможность знакомства.

После ледяного душа и долгой просушки волос феном, Мин перетягивает свой ворох резинкой, избегает толпы в раздевалке, но сталкивается с ней в столовой. Затем вливается в поток, подхваченный размеренной рутиной, и корпит за столом над заданными упражнениями.

Становится совершенно душно от повторяющихся изо дня в день событий: те же пары по английскому, тот же преподаватель и кабинет. Юнги врывается в него и заваливается за самую первую парту около стены. Девушка, что обычно сидит рядом и пользуется его домашним заданием, удивлённо вытягивает шею и, поняв, что останется без бесплатного сыра, начинает копошиться. Абстрагировавшись от развернувшейся сцены за спиной, Мин набирает сообщение своему начальнику, слёзно распинаясь о том, как ему стало плохо, и почти с нетерпением ждёт трели университетского звонка.

В аудиторию постепенно стягивается вся его группа, и Юнги, сидя со стороны двери, украдкой поглядывает на вошедшего Чимина, что уверенной походкой проплывает мимо. Его спина не горбится ни на миллиметр от веса бумаг в руках, которые он с грохотом опускает на заднюю парту, где обычно заседает со всей своей сворой.

Звонок разрезает чужой заливистый смех и не заставляет его прекратиться. Но залетевший с ноги в кабинет парень за мгновение пресекает даже шёпот.

— Пак Чимин, чёрт тебя дери! — ревёт он, вытягивая шею и доставая из кармана смятый листок бумаги. — Я эту блядскую бумажку тебе подписал, а декан меня ровно нахуй послал!

— Хорошая рифма, — со смешком чеканит Пак, плавным движением снимая с носа очки. — Повторяю ещё раз. Во-первых, это твоя «блядская бумажка» называется объяснительной, — чуть ли не по слогам проговаривает, поднимая левую бровь и садясь на своё место. — Во-вторых, ты отдал её сразу, как только подписал?

— Я ебу? Занёс и занёс.

— Слушай, мне сейчас не до твоих причитаний. Объяснительную не приняли потому, что ты отдал её позже положенного срока. Теперь иди и сам закрывай свои пропуски.

Юнги не нужно оборачиваться, чтобы в полной тишине, иногда прерываемой шепотками, услышать сорвавшийся голос Пака. Но Мин, откинувшись на стул, всё равно скользит взглядом по лицу, где залегли напряжение и усталость, до этого спрятанные под притворной улыбкой. Зубы сводит от того, как этот парень до ужаса старается оставаться душой компании и брать на себя всю ответственность, однако Юнги не имеет никакого права его за это осуждать. Пак — прирождённый лидер, но не по собственному желанию.

— Ты староста, я за этот универ деньги плачу, которые выплачивают тебе, так что выполняй, блять, свою работу!

Ущемлённая гордость взрывается, и парень, делая широкий шаг вперёд, бьёт кулаками одну из парт. Шёпот стихает. Чимин, выдохнув, молчит, абсолютно игнорируя решившего заявить всем о своих делах придурка, но отчего-то бездействует, как и все его друзья по бокам. Они глядят лишь в экраны телефонов, и только одна девушка, терпеливо сжимая кулаки, еле сдерживается от того, чтобы не взорваться.

Чимин, отстранённо оглядев аудиторию, зарывается пальцами в волосы. От Мина не скрываются дёрнувшиеся вверх брови.

— Сраная бумажка, о которой не предупредил ты, — давит вспыхнувший, как новогодний фонарь, парень. — Ты здесь только потому, что мы тебя, грантёра и старосту, содержим! Я хочу проебать пары — я проёбываю. Я хочу, чтобы ты закрыл пропуск, — ты закрываешь, блять!

Проиграв в битве терпения, Юнги не сдерживает языка за зубами:

— А нахуй пойти не хочешь? — незамеченный на первой парте, в той же наглой манере гаркает Мин и обращает на себя всё внимание. Вскидывает подбородок, отталкивается на стуле к стене, показывает карандашом на дверь и светит своими гематомами на лице. Специально показывает, что уже ввязывался в драки и ещё от одной не откажется. — Вышел отсюда и закрыл дверь, а то сквозит.

Получая в свой адрес леденящий, но сокрушённый взгляд, Юнги провожает чужую фигуру прямо до двери, а потом, чуть ли не лишаясь слуха от громогласного хлопка, садится ровно и принимается дописывать брошенное на середине предложение.

Этот английский высосет ему всю душу. Переносицу от склонённой головы тянет, отчего приходится выровняться и заметить с десяток пар глаз, впившихся в его спину.

Репутация хулигана успешно заработана, только вот никаких очков повышения навыка и уважения не предвидится. Студенты поговорят — и перестанут. Забудут о существовании человека, который играет декорацию на обширной сцене жизни. Только вот зачем эта декорация вылезла на первый план — ещё один хороший вопрос.

Теперь Чимин, как минимум, должен ему хотя бы сухое «привет» и, как максимум, — тот самый учебник по информационным технологиям: завтра семинар.

— ✗ —

Впервые за этот год учебный год Юнги познаёт, что такое впитывать в себя информацию и, точно губка, мгновенно выдавать её обратно. Расщедрившаяся преподавательница даже ставит ему высший балл, которым Мин гордится всё то время, пока едет в другой конец города, чтобы взвесить себе на плечи сумку для пицц и отправиться в одно из «увлекательнейших» приключений. Накрапывающий дождь тоже радует, так и намекая Юнги, чтобы поберёг свои хлипкие кеды.

К ночи его приподнятое самочувствие вновь пробивает твёрдую поверхность земли и уносится сгорать к ядру. Между заказами Мин не успевает залететь в ресторан и кинуть сумку на пол, как уносится в туалет: его тошнит. Головокружение выходит на финишную прямую, и его скашивает прямо на кухне среди носящихся туда-сюда шефа и помощников. Перед расплывающимся взором маячит рука со стаканом воды, и он выхватывает её среди образов, словно не пил уже три тысячи лет.

Заставляет подняться лишь сигнальным маячком висящее в сознании сообщение начальника о том, что если сегодня Юнги не явится на подработку, то сгорит вся его месячная зарплата. Мин уверяет обеспокоенных сотрудников, что с ним всё в порядке, а следом за уголком около запасного входа его вылавливает девушка, работающая вместе с ним, и говорит, что прикроет. С искренней улыбкой и усталым вздохом забирает все его заказы, а самого вышвыривает из пиццерии домой отсыпаться, но Юнги подбирает себя с земли и отправляется к треклятому заводу.

Спина практически орёт о том, что ему на сегодня хватит, а часы неспешно передвигают свои стрелки, смакуя чужие мучения. Мин, борясь с повторным желанием завернуться в полиэтилен и стать товаром в коробке, загружает последний грузовик и падает около стены, приняв протянутую сигарету. Он не знает этих мужчин, видит их впервые, потому что не должен был заходить на сегодняшнюю смену, но чувствует их понимание. Они все здесь словно брошенные на произвол судьбы и денег котята. Тычутся в углы, слепо ведомые запахом возможности выбраться, но не могут сделать это, даже став на плечи друг друга. Лестницы нет. Выхода из порочного квадрата — тоже.

Горечь сигареты жжёт горло, отчего Мин морщится, но благочестиво докуривает подарок как можно медленнее, совсем не зная, где сегодня ночевать. Сменённые замки в каморке и собственноручно забаррикадированная дверь лишают права выбора. Однако выбор приходит сам: под конец дня парень со съехавшей набок каской затаскивает Мина к той самой подсобке. Он гордо вручает ему точно украденный ключ и говорит быть осторожнее, потому что теперь в некоторых коридорах есть камеры видеонаблюдения. Они договариваются на ящик пива.

Только касаясь колючего шерстяного одеяла, с которым Юнги уже успел сродниться, он вырубается, укутанный ощущением, будто планета вращается вокруг него, а сам он — нет. Кровать словно уплывает, раскачивая на волнах тошноты, но всё равно ничто не мешает ему в кои-то веки просто заснуть.

Все блаженные часы ему снится чёртов зомби-апокалипсис, выжимая все соки, и если в начале сна Юнги пытается найти радиовышку для связи с миром, то потом плюёт на происходящее и ныряет прямо в толпу зомби. Последние отчего-то принимают его за своего и не трогают, а следом Мин распахивает глаза, одним махом руки выключая будильник. Ощущение, будто Юнги встаёт из гроба, потому что веет замогильным холодом и абсолютно не располагает к хорошему началу дня.

Ситуация-то, в принципе, никогда и не располагала к нему.

На улице природа плачет навзрыд, смывая дороги и превращая их в грязь, в то время как бедные кеды стоически не расклеиваются, когда Юнги закрывает пакетом голову и пробирается через глубокие лужи к университету. Он не удивится, если будет сидеть на парах в полном одиночестве, потому что даже преподаватели побрезгали бы выходить из дома: осень снова надела самую ненавистную людьми маску.

Теперь учебное заведение похоже на болото, и Мин направляется прямо вглубь не как лягушка, а как водяной, и уже в холле выжимает куртку. Абсолютно не понимает, зачем пришёл на час раньше, потому что бежал как сумасшедший, и, уже стоя около батареи в коридоре, хочет приложиться головой о стену: за окном распогоживается. Через полчаса вовсю светит солнце, а он кукует, всё так же прижимаясь штанами к батарее, только уже в кабинете. Читает учебник по экономической теории, ждёт, когда волосы просохнут, и оказывается прав: на семинар приходят лишь восемь человек.

Чимин вновь не здоровается: он вообще не появляется на занятиях.

Раздражение тремором захватывает ладони. В квартиру без Чимина не попасть, не выломав дверь, а взгляд последнего, пронизанный отсутствием сил прятаться, не вылезает из головы. Придётся самому разрабатывать план по вторжению на чужой балкон, и как жаль, что Юнги не умеет ползать по стенам.

Расписание пятничного вечера неумолимо меняется: чуть ли не вплавь добираясь до района, Мин пересекает родной парк и вытирает мокрую шею таким же мокрым рукавом куртки. Кучные облака, разбитые солнцем, тоскливо смотрят ему вслед.

Юнги ведь хотел изменений — и вот теперь переминается с ноги на ногу, беспрерывно зажимает кнопку дверного звонка. Минута за минутой тянутся, отчего он, не выдерживая, сжимает ручку двери и толкает её. «Закрыто», — говорит ему крепкий замок. «Чёрт тебя дери», — отвечает ему парень и бредёт уже к своему порогу. В гостиной пытается столкнуть свою баррикаду в виде комода, но, получив лишь отрицательный результат, топает в ванную, чтобы скинуть сырые вещи и закинуть их в сушилку.

Честно говоря, он бы переждал бурю на кухне или же здесь, прямо в ванной комнате, если постелить одеяло в душ. Однако хлипкая дверь, открывающаяся наружу, не выдержит особых приступов гнева, поэтому Юнги усаживается на стиральную машину в попытке сообразить, что ему, собственно, делать, потому что подсобка на заводе занята другим человеком. Оценивает даже отсыревший балкон, соскребая ногтем кусочек штукатурки со стены, и разочарованно выдыхает. Выбить к чертям дверь тоже не вариант: её придётся чинить, что займет ещё больше времени.

На северной стороне улицы разыгравшийся сквозняк холодит и так промёрзшие кости. Толстая сигарета между указательным и большим пальцами чуть не выпадает, но Мин прислоняется к перилам и вдыхает горький дым, вновь подыскивая ответ на чужой полуночный вопрос. Нет, ему не нравится курить. Ему не нравится забивать свои лёгкие сигаретным дымом, но с ним становится немного легче, а мысли структурируются. Даже если не сигареты, сила привычки заставит выбрать нечто другое.

Впиваясь взглядом в невысокие деревья с разлетающейся во все стороны листвой, Юнги, ведомый лишь одним желанием, вытаскивает телефон из кармана. Заходит в мессенджер и переводит взгляд на общее фото их компании. Намджун так и не сменил его, да и заходил в сеть неделю назад, оставив Мина без ответа на «мог бы ли я на выходных перекантоваться у тебя?». У них пятерых были чертовски завораживающие улыбки, оставшиеся лишь на фотографиях.

Костяшки пальцев сводит. Мин выдыхает дым, заходясь кашлем.

Хочется сделать хоть что-нибудь, да даже последовать за идиотской идеей снять с банковского счёта несколько тысяч и переночевать, как человек, в гостинице. Однако мозгом-то Юнги понимает, что придётся работать ещё несколько недель, а сердцем понимать не желает.

Старый добрый зал ожидания железнодорожного вокзала принимает Мина уже как родного, и он волочится к сидению около длинного окна с рюкзаком наперевес. Несколько часов наблюдает за снующими повсюду охранниками, делает вид иностранца, послушно ожидающего свой поезд, а потом, прислонившись к автомату с газировкой, засыпает.

Вышвыривают его к рассвету; Юнги обедает в забегаловке недалеко от остановки, затем трясётся в полупустом автобусе с учебниками, разложенными по сидениям, и старается заучить хотя бы несколько фразовых глаголов из четырёх сотен. Клюёт носом все те часы до первой пары, автоматически выискивая среди одногруппников знакомую макушку. Спустя два семинара её также не обнаруживается, и Юнги, подрываясь с места и пытаясь не будить заснувшего за трибуной преподавателя, подхватывает вещи и направляется прямо в деканат. Кажется, будто сознание перевёрнуто вверх дном, заставляя фильтровать идеи в неправильном порядке.

Чтобы соврать и забрать журнал их группы, потому что заместитель старосты неожиданно попросил, у Юнги хватает ума так же, как твердить себе о том, что он охотится за номером Чимина из-за собственной выгоды. Ведь в комнату можно перелезть только через квартиру Пака, не вызвав никаких подозрений. И всё. Никаких воспоминаний о знакомстве, что сейчас отыгрывается на нервах Мина вопиющей симфонией.

Если бы Юнги мог избавиться от желания вторгаться в чужие жизни, он бы сделал это, а не занимался копанием в поведении Чимина, выискивая тот самый момент, когда Пак перестал защищать себя в перепалках. За два года обучения в университете этот ответственный идиот не пропустил ни одного занятия, и Мину бы порадоваться, что это мгновение наконец-таки настало, но нечто всё равно клешнями выскребает из него уверенность. Дурные воспоминания заколачивают голову.

Сгорбившись в пустой аудитории, Юнги раскрывает журнал посещений и переписывает чужой номер телефона к себе в заметки, сохраняет и также быстро выходит за дверь, чтобы отдать его заместителю старосты.

И с этого момента день сливается с остальными буднями, оставшимися в прошлом, отличаясь лишь объёмом заказов в пиццерии и кукованием под чужой дверью в два часа ночи. Юнги ждёт, прислонившись к обшарпанной стене, и греет руки в карманах. Вполне может быть, что вся боль на дне чиминовых глаз ему просто показалась, ведь Мин настолько глубоко заплыл в болото обречённости, что путает выдумку с реальностью. Однако обычно люди ночуют в своих квартирах, чтобы быть разбуженными такими нарушителями спокойствия, как Юнги. Может, Пак просто уехал по делам с родителями, если они живут в другом городе, или решает неотложные вопросы, исчезнув с радаров на некоторое время. Однажды так сделал и Хосок — и это не даёт Юнги просто стоять на месте в терпеливом ожидании, глушить чувство загнанности и предвкушение непоправимого.

Юнги, в конце концов, не просто безмолвный наблюдатель, коим нарёк себя несколько лет назад. Он человек. Пусть и беспомощный временами, бьющийся в закрытые ворота, но человек, который такого же барана рядом остановит, а не продолжит впустую избивать ворота.

В свою квартиру он зайдёт только под пушечный выстрел, поэтому Мин, до этого времени надеявшийся избежать лишних действий, лезет за полученным номером телефона. Следом вслушивается в эхо гудков, разлетающееся по лестничной клетке, топчется на месте, потому что уже не помнит, что это такое — говорить по телефону.

Замирая и всматриваясь на спящего в уголке около лифта паука, Юнги неожиданно задаётся вопросом о том, что он здесь вообще делает, как вдруг звонок принимают.

Дёргаясь, Мин молчит.

Вся эта ситуация до ужаса странная. Повод задуматься и отступить, однако нечто беспокойное смешивается с кровью и проникает в каждый сосуд.

— Слушаю, — отвечает знакомый мягкий голос, и Юнги, внимательно вслушиваясь в тембр, искажённый связью, пытается найти те самые ноты тревоги, которые слышал уже не раз. Намджуна уличить было — раз плюнуть, если надавить и прислушаться, а вот Хосок тогда оказался таким же профессиональным лжецом, как и этот парень на другом конце телефона.

Юнги бьёт себя кулаком по лбу, хмурясь.

Он не должен переносить свои травмы на однокурсника.

— Это Юнги. Мне нужно попасть в квартиру, — отвечает, задирая голову к потрескавшейся штукатурке.

— Прости, — смеётся Чимин после секундной заминки. — Ты потерял ключ?

Какой-то шорох мешает расслышать последнее слово.

— Даже не спрашивай. Единственный способ — твой балкон, и я был бы очень признателен, если бы ты оказался у себя.

— Почти, — тараторит Пак и шуршит чем-то звонким и раздражающим, кажется, прижав телефон к уху. — Знаешь, — продолжает он и с глухим стуком что-то роняет, — как тебе идея взять сейчас твою гитару в обмен на мой балкон?

— Что взять? — переспрашивает Юнги и машинально трёт переносицу пальцами, тут же чуть ли не вскрикивая от боли. — Два часа ночи. В безвозмездное пользование без присмотра я тебе её не отдам, а сам я устал.

— Ты же не можешь спать, когда устаёшь.

Юнги тяжело выдыхает. Парень говорит загадками, заставляя сдающийся мозг Мина функционировать, однако результата не выдавать никакого.

— Раньше тебя это не останавливало, говорю.

Теперь Юнги понимает, о чём идёт речь, и прислоняется спиной к стене, оставляя на куртке белые разводы пыли.

— Где ты?

— Недалеко. Возьмёшь гитару? — голос переплетается вместе с глухим завыванием ветра, отчего Мин настораживается, мысленно подбирая различные варианты местонахождения парня. Ненужное волнение скребёт подкорку сознания.

— Я тебе уже всё сказал. Я устал и гитару не возьму. Где ты?

— Мне жаль, я всё-таки далеко. Не смогу прямо сейчас вернуться домой, — растягивает Пак, но не собирается класть трубку.

— Ты понимаешь, что я не смогу попасть в квартиру?

— Через часа два только, очень занят.

— Нет. Позвать меня к себе вообще-то было твоей идеей.

— Ох, меня уже зовут. Я побежал!

Юнги молчит в непоколебимом ожидании, отнимая телефон от уха и разглядывая экран, на котором всё ещё идёт звонок. Секунда, три, восемь, двадцать.

— Ты не собираешься сдаваться? — аккуратно спрашивает Пак, и Юнги возвращает мобильный к уху, не говоря ни слова. Лишь прикрывает глаза, спокойно прислоняя руку ко лбу. — С меня конспекты по маркетингу, ИТ и менеджменту.

Убаюканный шорохами на фоне, Мин разглядывает обувь и пытается удержать себя в реальности. Всё, в чём он нуждается, — еда и спокойный месяц беспробудного сна. Пусть даже и кома. Было бы неплохо, если бы Чимин организовал ему фальшивые похороны.

— Сделаю за тебя курсовую. Любой предмет.

Юнги распахивает глаза: не может быть, чтобы Чимин пошёл ва-банк лишь для того, чтобы взять у своего соседа музыкальный инструмент. Ребята, когда-то пытавшиеся заплатить ему за труд и разбрасывавшиеся баснословными суммами, получили лишь аргументированный отказ. К тому же любой преподаватель поймёт, что работу писал не Юнги, уличив в тексте почерк того, кто уже два года приносит университету и научной кафедре победы на конференциях. Если только Чимин не профессионал своего дела во лжи.

Ах, да.

— Не пойму, ты так не любишь проигрывать? — наконец отвечает Юнги и выдыхает, представляя, сколько часов свободного времени прибавится благодаря этой сделке. Ради вклада в будущее он готов помучиться сейчас, чувствуя, что этот пришибленный всё равно не остановится. — Пусть так.

Разве что с гитары нельзя будет спускать глаз, иначе Хосок вернётся с того света и удушит за предательство. Хотя если бы это действительно вернуло его, то Мин бы разбил гитару в первую же минуту после известия.

— Тогда сейчас спущусь.

— Откуда? С неба? — выпаливает вырванный из мыслей Юнги и задирает голову кверху, стоя на последнем этаже их многоэтажки.

— С крыши.

Болезненные воспоминания вихрем заполоняют голову, превращая привычный уклад в полную анархию. Сердце, будто бы вновь заведённое, ревёт, дымится — и моментально глохнет, когда Чимин сбрасывает звонок и уже спустя несколько минут с ужасным скрежетом открывает дверь в конце лестницы. Она царапает пол, являя Мину закрученного по самые уши в шарф не взрослого парня, а мальчишку, который вальяжно спускается со ступенек и подходит к двери в свою квартиру. Открывает замки, даже не мажет взглядом по застывшей фигуре Юнги, и пропускает последнего вперёд.

Юнги заставляет себя ни о чём не думать, хотя очень хочется истерично смеяться.

Тишина пустого коридора впивается в уши, с силой надавливая. Мин, ориентируясь лишь на лунный свет, заливший гостиную, смело шагает прямо к чужой комнате, однако ждёт, пока Пак сам откроет дверь. Вторгаться в личное пространство Юнги всё так же не намерен, поэтому даже не пронзает взглядом силуэт жмущегося в шарф мальчишки. Бредёт, окутанный темнотой, сквозь такую тёплую и уютную комнату, следом распахивает балконную дверь. Не колеблясь, Мин перемахивает через перила, в прыжке цепляется уже за свои и вваливается в окно. В два шага оказывается около гитары и подхватывает её, закидывая себе на плечо.

Он ведь может нарушить условия сделки. Ему просто надо было вернуться в квартиру.

Юнги оборачивается, замечая, как за окном резко вспыхивает далёкий тёплый свет. Словно крошечный светлячок, он порхает в ночи, освещая некие пути, одни из которых давно завалило камнями, а другие разрушаются сами.

В этой комнате холоднее, чем снаружи.

— Ты где там? — зовёт Чимин.

Поправив растрёпанный ворох волос, Юнги молча переодевается в чистую толстовку с джинсами и накидывает поверх старую отцовскую куртку. Сминая пальцами её кожаный материал, Мин шаркает к окну и забирается на подоконник, стараясь не оббивать гитарой все поверхности.

Там, на соседнем балконе, шумно переминаясь с ноги на ногу в огромной безразмерной куртке, Чимин походит то ли на снеговика, то ли на колобка, лишь с пронзительно ярким взглядом, которым ожидающе смотрит на Мина. До глупости смешная картина.

Пак неожиданно вытягивает вперёд ладонь, приглашая соседа за неё ухватиться, и даже долгий ступор Мина не заставляет его опустить руку. Чимин лишь незаметно улыбается и продолжает ждать инструмент, гипнотизируя спину Юнги, у которого от сюрреалистичности сводит в теле каждую мышцу.

— Хватайся. — Смотрит прямо в глаза.

Юнги протягивает гитару, осторожно наблюдая за чужой реакцией, однако не замечает в ней ничего необычного, пока Чимин аккуратно забирает инструмент из рук. И затем Пак повторяет:

— Хватайся.

А вот и доказательство.

Усмехаясь догадке, Юнги практически без проблем справляется с так называемым прыжком веры, но всё равно цепляется за локти Пака, как только ступает на бетонную поверхность. Они практически одинакового роста, и даже если Юнги шире в плечах, чем Пак, то последний всё равно выглядит крепче. Он с лёгкостью отодвигает неподъёмную дверь чердака, пробирается по металлической лестнице вверх — и следом в их лица врезаются потоки воздуха.

Высота девятого этажа зачаровывает. Звёзды, рассыпанные по небосводу, сверкают, перекликаясь с огнями оживающего ночью города. Только ступив на крышу, Юнги вдруг останавливается и, сам того не ожидая, запрокидывает голову, считывая небесные тела. Руки сами просятся в стороны — Мин вскидывает их, давая ветру и завораживающей атмосфере забраться под одежду.

Жутко холодно и не менее чарующе.

Там, внизу, около края крыши и выше — свобода. Мириады эмоций, рассыпанные по миру, тысячи возможностей. Однако этот дом, их мысли и доводы — клетка, намертво заколотившая их души.

Замечая пристальный взгляд сбоку, Мин опускает руки и кусает щёку. Подстраиваясь под лёгкий и невесомый шаг Чимина, он идёт за ним, через мгновение замечая свечение, которое приятным оттенком описывает замызганный подтёками бетон.

— Хорошо ты тут устроился, — тянет Юнги и рассматривает затёртое покрывало на земле, где примостилась гирлянда. Туда же кладёт и гитару.

— Тэхён-хён не смог прийти.

— А, поэтому ты затащил сюда меня.

Юнги щурится и пронзительно сканирует каждое движение Чимина: Мину кажется, что эта мелочь пропитана ложью. Видение словно испаряется, оставляя вместо подделки реальность. Ослепительных цветов улыбка воцаряется на чужом лице, и Чимин тоже вскидывает руки по обе стороны, разворачиваясь к небу. Тоска вязкими тенями отпечатывается на его спине.

Ради кого он притворяется, хочется спросить и натянуть шарф Чимину на глаза, чтобы заглянул наконец-таки внутрь себя, но Мин лишь приваливается на промёрзшее покрывало и греет руки в карманах. Сжимает в руке зажигалку, не выдерживает и достаёт из внутреннего кармана припрятанные сигареты. Было бы странно, если бы Чимин не знал о собственноручно разыгранном дурацком театре одного актера.

Пак же, в свою очередь, замечая, как чужие пальцы разворачивают целлофан, незаметно подкрадывается и одними глазами пытается выпросить одну, на что Мин лишь отмахивается.

— Отойди, чтобы не пропах дымом, — хмурится, чиркая колёсиком. Яркий огонёк вспыхивает около лица. — На лучше.

В Пака прилетает конфетка, неожиданно нащупанная Мином под подкладкой куртки. В то время как Юнги жадно давится дымом, Чимин не слушается и садится рядом на другой конец покрывала, закинув конфету в рот и уставившись в свирепый горизонт. Последние кучевые облака покидают небосвод, являя отрешенным и загнанным глазам парней горящий полумесяц. Он бледный, точно замёрзшие щёки Юнги, однако светится ярко, точно как Чимин.

— Тэхён любит небо, — делится шёпотом Пак. Кончиками пальцев касается воздуха в бесполезной попытке поймать ветер. — Хочет стать пилотом.

— И как? Получается? — усмехается Юнги и, отвернувшись, выдыхает плотное облако дыма, что всё равно уносится в сторону одногруппника.

— Да. Учится для лицензии в Hanseo University, потом, как он рассказывал, уже пойдёт на пилота коммерческого рейса.

— И что он забыл у нас?

— К сестре приехал.

Повернувшись в сторону соседа, Юнги вновь делает затяжку и, возможно, совсем немного завидует жизни этого парня. Нехорошо копаться в чужом бюджете, но этот самый Тэхён, разглядывавший аниме с бутылкой коньяка под боком и забравший у Мина куртку, располагает достаточной суммой денег для учёбы в частном высшем заведении. В то время как Юнги, сидевший с краю, надрывается за копейки на двух работах и ничего не может в своей жизни изменить. Даже Чимин ведь, притворяясь, выстроил рутину собственными руками, удерживая в них контроль. Обрёл пусть и не друзей, но своё место в компании, не вынужден работать как паханая лошадь и в университетском рейтинге разместился наверху.

Хочется приложить себя носом об бетон за бессмысленные сравнения: они ведь совершенно разные люди.

Юнги рассматривает его ровный профиль, щёки, усыпанные веснушками, где пляшет свет гирлянды, и признаётся, что завидует оставшимся у того силам. Мина же прибивает к земле. Он знает, что сам виноват в том, как живёт.

— А я бы хотел стать космонавтом, — вдруг выпаливает Пак и падает на спину, окуная волосы в песок промёрзлого бетона. Жмурится в ожидании реакции.

— Хотел? Почему не стал? — Голос заглушает шум города.

Разомкнув веки, Чимин поворачивается, пронзительно рассматривая одногруппника и сводя брови к переносице.

— Это детская мечта, — констатирует он факт. — Почему ты воспринял её так серьёзно?

— Разве? В космос летают дети?

Чужое лицо расслабляется, и Мин, улавливая секунду, отворачивается, чтобы выдохнуть дым, однако тот, разгоняемый ветром, всё равно опять летит в парня рядом. Секунда становится минутой, следом — двумя, однако Юнги не хочется даже дотрагиваться до телефона, не желая пересекаться со временем и завтрашним днём, который, к сожалению, уже наступил.

Далеко в выси неожиданно падает звезда, разрезая полотно небосвода кроткой белоснежной стрелой.

— Ты видел? — вскрикивает под боком Чимин, чуть ли не вскакивая. — Звезда! Я впервые вижу падающую звезду!

— Это знак, что ещё не поздно.

Пак на мгновение входит в ступор, уточняя сказанное и абсолютно не контролируя свои эмоции, ведь даже Юнги видно, как парня пропитывает радость. Юнги мешкает, кладя локоть на колено, и хмыкает на такой искренний восторг:

— Ну, стать космонавтом?

Теперь смеётся Чимин, не переставая выискивать на небе других кандидатов на скорое падение.

— Ага. Я бы хотел летать, — отчего-то шепчет и затихает, оставляя Мина в безмолвии крутить сигарету меж пальцев и наблюдать за ссыпающимся к ногам пеплом. Фраза, произнесённая горьким шёпотом, застревает в голове, и Юнги старательно подыскивает ответ, не желая оставлять Пака проигнорированным.

— А я бы хотел видеть вместо этих развалившихся домов живые леса. Вместо дождевой воды, смешанной с грязью, — морскую.

Сердце простреливает. Юнги, сам от себя не ожидав такой искренности, с как можно тише тушит сигарету об ладонь и смотрит в противоположную сторону. Чужое присутствие продолжает непривычно мягко давить на плечи, заполняя теплом атмосферу покинутой крыши. Кожу жжёт.

— Хочешь уехать? — Из всей информации одногруппник вылавливает лишь это, пробуждая в Мине полумёртвую надежду.

— Если бы мог.

И вновь тишина среди кратких, обрывистых, однако таких ценных и редких в безумных трудовых буднях фраз. Юнги впервые тошнит от громогласной и давящей тишины: она, наваливаясь на сознание, вдавливает в землю, заставляя склоняться перед несбыточным. Наполнить бы в её ведром кристально чистых слов.

— Если бы мог, я бы уехал туда, где нет шума и людей, — выпаливает Юнги, цепко гипнотизируя узоры покрывала под ногами. — В горы. Или в лес. Выбросил бы свой телефон. Жил бы среди деревьев. Они не умеют надоедать, говорить и требовать.

Вот и выдал Юнги всю свою подноготную именно тому проницательному человеку, который мастерски владеет чтением между строк и улавливанием смысла.

— Полностью не убежишь. Волки съедят или в болото провалишься, — задумчиво тянет Чимин, продолжая собирать своими волосами всю грязь. — А ещё продуктами запасаться надо. Проворонишь момент, они закончатся — и всё. Телефона нет, связи нет, ты потерян.

— Весомо. Но зато перед смертью полюбуюсь яркими звёздами. Не то, что здесь. Столбы дыма и затянутое ими небо. Почти ничего не разберёшь.

— Они хотя бы есть.

— Тут из созвездий мало что разглядеть можно, всё заслонено. Раньше было видно.

— Ты разбираешься? — Пак вдруг приподнимается на локтях, заинтересованно смотря на соседа.

— Есть такое.

— Я только Большую Медведицу смогу найти, да и то с натяжкой, — еле слышно признаётся Чимин и щурится в попытке высмотреть над головой хотя бы что-нибудь отдалённо напоминающее искомое созвездие. — А нет, я солгал. Не смогу. Я знаю, как она выглядит, но звёзд очень много.

— Ты, наверное, имеешь в виду Большой Ковш? Он находится в созвездии Большой Медведицы. Вон он, — так же тихо отвечает Юнги и двигается ближе, указывая на группу звёзд и очерчивая её ладонью. — Видишь?

— А… Да, да… — Чужое лицо с лёгким от холода румянцем удивлённо вытягивается, а глаза загораются в незыблемом предвкушении.

— По Ковшу затем можно найти Полярную звезду, которая входит уже в созвездие Малой Медведицы… Да, вон и она, — усмехается, наблюдая за движением глаз Чимина и блеском на дне его зрачков, что превращается в отражения небесных тел. И сам, словно заворожённый, снова возвращает внимание к горизонту, продолжая: — Вообще, сейчас под «созвездиями» понимают не группы звёзд, а участки, на которые разделено небо в астрономии. То есть Большая и Малая Медведицы — это созвездия, а вот Большой Ковш — это группа звёзд, входящая в созвездие. По-научному это астеризм.

Удивлённо то переводя взгляд на Юнги, то обратно возвращаясь к поискам, Чимин инстинктивно вцепляется в локоть Мина. Юнги ожидаемо дёргается, но не отстраняется, ведомый чужим интересом.

— Ковш найден! — отрапортовывает и указывает пальцем в сторону находки. — Теперь Полярная…

— Ищи её выше Большой медведицы.

— Есть! — перебивает Пак и сам восторженно дёргается, не имея терпения удержать себя на месте. — Что дальше?

— Проведи взглядом левее — и будет тебе ковш Малой Медведицы.

В то время как Чимин, практически не дыша, растворяется в поиске звёзд, Юнги смотрит на свою измазанную шрамами ладонь. Затем переводит взор на другую руку, только сейчас осознавая, что предал понятие личного пространства: локоть уже несколько минут оккупирован, а в сантиметрах десяти сидит сам Чимин, следуя указаниям Мина и всецело доверяя ему своё внимание.

Безмятежность разливается теплом по телу. Ветер на крыше ужасно морозный, и Юнги не удивится, если сляжет с простудой, однако ради этого ощущения эфемерной безопасности стоит остаться. Стоит застудить себе спину, пожертвовать сном и крохами свободного времени в обмен на кое-что более ценное, пусть и нерациональное. Мин не знает, что будет завтра, сможет ли встать в очередной раз или просто не проснётся, однако он цепляется за некий смысл сейчас. И, кажется, пока что этого хватит.

— Я нашёл! — вспыхивает рядом ещё более горячее пламя. Локоть высвобождается.

— Поздравляю, ты научился ориентироваться по звездной карте. Теперь можно искать все остальные группы звёзд.

— Астеризмы, — повторяет Пак, закрепляя название у себя в памяти.

— Да. Например, северо-западнее, на десять часов, есть созвездие Дракона, — выдыхает Юнги со смешком и засовывает ладони в карман толстовки. Следует за Чимином, тут же находя созвездие, и понимает, что на этом его потемневшие от времени знания заканчиваются. А ведь когда-то давно они все соревновались в скорости нахождения созвездий, но рекорд, конечно же, был у Намджуна — двадцать два.

— Я видел его, когда был в центральном книжном. У них над кассой висит карта звёздного неба… О, нашёл! — вновь шёпотом сообщает Пак, будто боясь потерять фокус на обнаруженном сокровище. Оторвавшись от созерцания неба, Мин устало закрывает глаза, убаюканный стихшим ветром. — У тебя такое же. — Чимин застаёт Мина врасплох, мягко касаясь его запястья и заставляя резко открыть глаза. Пак вытягивает его дрогнувшую ладонь из широкого кармана и, аккуратно касаясь чужих пальцев, разворачивает её. — Видишь? Точки сходятся в Дракона. Вот здесь и здесь, — тихо проговаривает, пока мягкость чужих ладоней и сухость собственных отдаются непривычными ощущениями по всему телу.

Сколько лет его никто не брал за руку?

Всё, на что Мин сейчас способен, — это шепнуть обескураженное «вижу» и не двигаться в попытке осознать происходящее. Чимин смотрит на его рвано зажившие шрамы, затёкший кровью новый, а Юнги не хочется выдернуть руку и отойти подальше из-за нарушения личных границ. Словно он может раскрыть ладонь Пака — и там будут такие же. Ужасные, развороченные и невидимые, потому что шрамы у него лишь на сердце.

«Точки», — сказал Чимин.

Юнги улыбается.

Пак умудрился запомнить такую мелочь и безмолвно поддержать, не задавая никаких вопросов и не выпытывая информации. Мин не уверен в мотивах своего соседа-полуночника, однако уверен в том, что он точно такой же.

— Когда-нибудь я стану космонавтом, — осторожно проговаривает Пак, а потом поднимает глаза выше, смотря в чужие. Не отпускает ладонь Юнги, который опасается даже шевельнуть пальцем, чтобы не спугнуть тепло. — А ты будешь жить в горах. Без телефона и с деревьями, которые не умеют разговаривать, двигаться и требовать.

Медленно и осознанно наполняя лёгкие чем-то, кроме никотина, Мин мягко сжимает ладонь Чимина и аккуратно отводит взгляд, борясь с такой ужасной и дурацкой улыбкой. Потому что в этих, казалось бы, глупых словах есть смысл. Потому что в силуэте Чимина, кажется, больше нет ничего искусственного.

Отпуская Чимина и наблюдая за тем, как он копошится во внутренних карманах куртки, Юнги понимает, что скучает. Тоска, завладевая каждой мыслью и клеточкой тела, выкручивает тело, превращая Мина в комок сбитых друг в друга нервов и воспоминаний. Присутствие человека рядом, который не жаждет разбить тебя об землю, хаотично возвращает в прошлое, окунает в щёлочь проведённых мгновений, растворяет в счастии, которое уже не вернуть. Его облик остался там же: во времени, что разламывает черепушку надвое.

Хочется закрыть глаза и сбежать в воображение хотя бы на пару драгоценных минут, поддаться мягкости момента и вседозволенности, однако щелчок затвора возвращает Мина назад.

Перед взором ночь, уходящая осень и Чимин. Юнги клянётся, что скоро перестанет их различать.

В руках у парня уже как лет двадцать назад вышедшая из продажи пленочная фотокамера. В руке Юнги — мороз.

— На этом динозавре хоть что-нибудь будет видно? — спрашивает Мин, пытаясь заглушить нежелание появляться на фотографиях ближайшее никогда. Однако хрупкое спокойствие напротив не хочется разрушать одним предложением.

— Я знаю, что я барахольщик.

Юнги задаётся вопросом, зачем тот оправдывается вместо обычного «да» или «нет», но вслух произносит совершенно иное:

— Не в этом дело. Здесь темно, только гирлянда, но она не поможет.

— Так это была просто проверка.

Дрожащими пальцами доставая ещё одну сигарету под очередной щелчок камеры, теперь направленной на созвездия, Юнги чиркает колёсиком зажигалки. Щелчок — укол в сердце. Щелчок — воспоминания о фотоальбоме их компании разбиваются болью. Он до сих пор лежит в самом дальнем углу высокого шкафа в гостиной, куда не забиралась ни одна живая душа. Лишь Юнги, надышавшийся пылью несколько лет назад и так и не притронувшийся к снимкам.

У Намджуна под чехлом мобильного телефона — Юнги уверен — всё ещё находится то самое фото, где Хосок громко орал смесь панк-гранж-метал-рока; где Юнги сжимал изрезанную намджунову ладонь своей; где Сокджин ругал Чонгука за то, что выпил последнюю банку газировки, но всё равно с широкой улыбкой делал фото.

Пальцы автоматически снимают блокировку на телефоне, а глаза впиваются в пустые диалоги мессенджера.

Ничего не изменилось.

— Жаль, она не видит того, что вижу я, — вздыхает Чимин, опуская камеру. — Ты был прав.

— Мало ли, — тут же отвечает Мин с полным дыма ртом. Выдыхает. — Может, фотография окажется даже атмосфернее, когда пойдёшь проявлять.

— Если. — Юнги в непонимании хмурится на брошенное слово. Чимин ведёт плечом. — Если пойду проявлять. Старенькая студия в центре закрылась, придётся ехать в другой город.

Два широких шага — и Чимин вновь приваливается рядом, вынуждая Юнги отвернуться, чтобы выдохнуть сигаретный дым, однако он продолжает отправляться в Пака. Беззвучно фыркая и уже порываясь встать на негнущиеся ноги, Юнги вдруг останавливается из-за мягкой ладони, что касается спины.

— Ты вымазался. Немного совсем. Около лопатки.

Мин заглядывает себе за плечо, прикидывая момент, когда он успел это сделать, и вспоминает свои рассекания лестничной клетки в течение телефонного разговора. Штукатурка решила пройти весь этот длинный ночной путь вместе с ним. Кивнув головой в знак благодарности, Юнги докуривает сигарету и на автомате тянется за новой.

— Это седьмая. Нервничаешь?

— Я думал, пятая. Считал?

Внизу воют сирены. Молниеносно разворачиваясь к источнику звука, Юнги останавливает себя от того, чтобы сжать ещё не добитую пачку сигарет, и смыкает губы. Между указательным и большим пальцами повисает одна, уныло глядя в сторону горизонта вместе с Юнги. Пальцы вновь подрагивают.

— Надеюсь, успеют, — звучит приглушённое под боком, на что Мин поднимает бровь, горбясь ещё больше. Кивнув головой в сторону умчавшейся кареты скорой помощи, Чимин безмолвно разглядывает свой фотоаппарат.

У Чонгука был похожий, старенький, прошедший войну с бабушкой, ещё когда Корея была японской колонией, и доставшийся ему от неё в подарок на пятилетие, потому что денег в семье не водилось. А как только появлялись — сразу же исчезали в руках родителей, следом — в переулках и среди мусорных свалок.

Игнорируя острое желание отвернуться, Юнги впивается взглядом в чужой силуэт, словно стремясь уличить его в искусственности. Будто происходящее секунда на секунду растечётся грязными красками сна, смоет иллюзии и заставит Мина очнуться. Возможно, это его тело только что промчалось по проспекту в машине скорой помощи. Скорее всего, так и есть. Визг колёс на поворотах, нетерпеливые сигналы автомобилей — всё в его честь, ведь реальности, укутанной спокойствием, для него просто не может существовать. Где-то в ней есть подвох — и Юнги убирает сигарету, наблюдая за каждым изменением в ночи, в оранжевых огоньках на радиовышке вдалеке, в фигуре парня, перебирающего фантик от конфеты. Всё просто не может быть так легко. Может быть, реальность уже рассыпалась? А возможно, рассыпался сам Юнги.

— Давно играешь?

Мин растрёпывает упавшие на лоб волосы, выдыхая. Поначалу не разбирает вопроса, следует за мыслями глубоко в отчаяние. Копошит взглядом бетон под ногами и никак не может собраться с силами, чтобы посмотреть назад.

Этого просто не может быть. Не тогда, когда в земле лежит лучший друг, который так хотел поступить в музыкальный колледж. Не тогда, когда за решеткой сидит человек, чьё сердце мягче любой карамели и благочестивее любого персонажа страниц Библии.

Запястья касается нечто тёплое.

Выдирая себя из убивающих своей бессмысленностью размышлений, Юнги выравнивает спину и заставляет себя не убирать руку из-под чужой. Будто бы остатки рациональности бьются об чугунную голову, звоном приводя Мина в себя. Чимин, мягко обводя пальцами вены на запястье, плавным движением раскрывает ладонь Мина и скользит подушечкой от середины ладони к кончику большого пальца. Словно повторяет силуэт костей, ненавязчиво вырисовывая каждую успокаивающими движениями.

Юнги не успевает задать вопрос.

— Мне это упражнение помогает прийти в себя, — шепчет тот, в то время как Мин смотрит сквозь чужие руки и замечает пропавший из них фотоаппарат. — Благодаря монотонным движениям сосредотачиваешься.

— Эффект Плацебо, — строго выносит свой вердикт Юнги, но не вырывается. Лишь прикрывает веки, желая упасть головой на чужое плечо. Невзначай приземлиться в мягкость, с которой Мин так давно расстался, и заснуть глубоким сном, пусть он отчасти этого не заслуживает. Погрузиться в него с головой, чтобы до бесконечности выискивать созвездия на антрацитовом полотне над головой, чтобы отвечать на вопросы, о которых и не задумался бы вовек, и больше никогда не возвращаться в то, что на эти часы осталось за спиной. — Играю давно. Это… — Он давится словами, что только что чуть не вывалились тошнотой из грудной клетки, и думает, зачем хотел дать им волю. 

Замолкает. Пауза становится слишком длинной, чтобы продолжить, а Юнги нравится это оправдание.

— Это хорошо, когда можно поделиться переживаниями с музыкой, — заканчивает фразу Чимин.

Как убийственно звонко разбиваются слова о рёбра. Громогласным отголоском впиваются в виски, в затылок, в горло до кровавых ошмётков, точно желая разгрызть Юнги как вольфрамовую клетку.

— Я когда-то играл на классике, — продолжает Пак, жмурясь от ледяного ветра, иглами впивающегося в и так раскрасневшиеся щёки. — Ходил в музыкалку. Когда заканчивал с отличием, думал, разобью инструмент об стенку, выброшу его в окно и вместе с нотными листами сигану следом за ним.

От расплывающейся на чужом лице улыбки Юнги тоже смеётся, только со слухов про сольфеджио смутно представляя, через что пришлось пройти этому парню.

— Ты поэтому потребовал мою гитару?

— О, нет, — смеётся Чимин и натягивает на голову меховой капюшон, — я не буду вершить правосудие за убитые нервные клетки! Считай, я сам принёс их в жертву.

Они вновь остаются наедине с молчаливой ночью и приближающимся завтрашним днём, в чью сторону так не хочется даже поворачиваться. Юнги, последовав чужому примеру, тоже набрасывает на макушку капюшон толстовки и бросает взгляд на высоко разлитое чернилами море.

Там ведь никого нет. А если бы и был, увидел бы Хосок в этом парне то же, что увидел Юнги? Если перемотать плёнку времени назад, всунув карандаш в кассету, Чимин бы отлично поладил со всей их сворой и даже, скорее всего, стал родственной душой Чонгука.

Мин вновь глядит на небо в поисках решения.

— Можешь поиграть, — бросает, разворачиваясь к Паку. — Покажи, на что способен, отличник.

— Трёх аккордов хватит? — издаёт смешок в ответ и куляется назад, чтобы осторожно взять гитару в руки и стянуть с неё чехол. Капюшон сползает, спутывая волосы.

— А как же фингерстайл? Или как там он по-научному называется у вас?

Юнги отворачивается под Чиминов смешок. Слушает шум города, звук трущейся ткани пуховика о деревянную поверхность корпуса инструмента. Вылавливает приглушённый треск струн, скрип колок в настройке четвёртой и первой. Ощущает, как ладонь Пака оглаживает гриф, затем другая извлекает звук из-под нескольких струн в известном только ему одному переборе. И, вывалившись из реальности, не сразу улавливает голос чужой души.

— Когда солнце взойдёт, я сожгу своё тело, не понимая, что я наделал.

ильта — дым.mp3

В который раз за вечер замерев в лёгком ступоре, Юнги не может отодрать локти от колен. Чимин совершенно неуверенно играет на гитаре, но совершенно уверенно поёт: чисто, сильным голосом вытягивая каждую ноту и абсолютно гладко лавируя между ними. Рисуется, думает Юнги, но оказывается сбит с толку чистотой чужих мотивов, и исправляет себя: Чимин старается.

— Я подожгу твою сигарету, сделаю вдох — выдохну телом. Тело немеет, воспоминанья, что-то теряя, мельком увижу…

В отличие от замершего Юнги, этот парень не смотрит себе под ноги, а вздёргивает подбородок, откидывает волосы со лба и рассекает ночной город взглядом, где сейчас прячется смысла больше, чем во всех размышлениях Мина.

Хочется мягко улыбнуться, ведь понимание того, что этот парень поёт о себе, согревает, пусть слова и раскрашены кровавой вымученностью. Хочется отругать себя за эгоистичность, потому что Юнги наконец не чувствует себя одиноким в бесполезных вопросах и пустых ответах.

— Твой силуэт. Стало печально. На улице пусто, одни фонари.

Юнги кажется, будто он уже видел этот фильм, однако концовка ему совсем не понравилась. Чимин, рассевшийся на покрывале, как снеговик, и еле подогнувший под себя ногу, следит взглядом за пальцами, чтобы не соскользнули, и улыбается уголками губ.

Гирлянда будто бы начинает светить ярче, вторя его мелодии, отбрасывая золотистое свечение на красный кончик носа. Юнги же дёргается от пронзительности чужих глаз, впивающихся прямо в его зияющую глубинную бездну, куда в здравом уме не заглянешь.

Этот парень не просто лгун, он — сумасшедший, выносит вердикт Юнги и выпускает из груди лёгкий смех, искренне рассекающий его надвое. Мину плевать на всё, что происходит этажами ниже. Хотя бы сегодня.

— Чёрный дым, чёрный снег — это люди, их больше нет, — уже громче и мощнее поёт Чимин, пока Юнги медленно затягивает вихрем осознания в опрокинутую безмятежность. — Вот бы исчезнуть, пойти по ветру туда… где нет меня…

Он ощущает слабость, что тенью легла на тело, ощущает скребущую усталость. Пляшущие перед лицом блики и застилающая взгляд темнота так и говорят ему, чтобы прекращал размышлять, прекращал безостановочно анализировать.

— Я стал гореть, не смейте тушить, снова спокоен… я упокоен. Летя по чистому небу, вдыхая твой дым… он кажется мне родным.

Однако всё, на что оказывается способен Мин — это понимать. Понимать, что он так чертовски глуп и потерян.

До самого конца игры он сидит с тяжелым сердцем, пробитым не одним кирпичом. Груз наваливается на плечи, заставляет сгорбиться. Воспоминания заживо сжигают, меняясь с реальностью, и он в который раз жалеет о сделанном и проклинает себя за несделанное.

Чимин — это осенний вихрь, пламенное тепло в середине сентября, ярко-жёлтые кленовые листья, запах которых топит словно в сиропе. Это дурацкие старые песни на поцарапанных пластинках, дребезжащий плеер, бренчащий антиквариат и дуновение родного прошлого, которое неожиданно оказалось прямо перед носом. Поддашься — сгниёшь в сырой земле, собственноручно вырыв себе могилу. Юнги же назовёт её новым домом и ляжет в ней спать, забывая про настоящее.

Когда чужое колено касается его собственного и отрывает от проклятий в сторону мучительного абстрактного, Мин дёргается. Обезоруженный, поднимает глаза на соседа, уже закончившего свою партию и протягивающего гитару в другие руки. На автомате забрав её, Юнги размещает инструмент на коленях и зависает в созерцании еле видимых веснушек на чужом лице, будто он сможет сложить их в созвездия.

Чимин вновь шелестит фантиком в ожидании, заставляя Мина вырваться из иллюзий. Это действие ни к чему не обязывает, не требует и не отталкивает звуком, должным раздражать.

Юнги сжимает гриф в ладони и чувствует лишь отторжение.

— Я забыл отодвинуть комод, — чеканит и удерживается от того, чтобы не вмазать себе по лбу.

— Комод?

— Долгая история, — отмахивается Мин и кладёт такую же промёрзшую гитару в чехол. Чимин не отвечает, кротко кивая головой. Юнги цыкает: — Подпёр им дверь в свою комнату. Чёрт зайдёшь с другой стороны, поэтому придётся импровизировать.

Чимин вновь кивает, рухнув макушкой прямо на гирлянду, свет которой сразу же начал тускло пробиваться сквозь растрёпанную шевелюру.

Постепенно возвращается восприятие реальности вместе с замёрзшим до онемения телом, которое жаждет лишь упасть в кровать. Возвращается и головная боль, и очередные планы, так и оставшиеся незавершёнными. Один из первых, например, — проникнуть в квартиру, тогда как хочется лишь наоборот.

Вздыхая, Юнги отталкивается от земли и с хрустом коленей поднимается на ноги, чем вызывает смех в звездой распластавшемся парне. На что Мин, сложив руки на груди, терпеливо ждёт, пока встанет уже Чимин. Последний улыбается ещё шире и как можно аккуратнее соскребает себя с земли вместе с покрывалом. А затем, выравниваясь, остаётся преданным хрустом спины.

Теперь смеётся уже Мин, закидывая гитару себе на плечо. В то время как Пак вместо того, чтобы вынуть из гирлянды батарейки, набрасывает её на шею, Юнги подходит к краю крыши и глядит вниз. Хватает ртом воздух, утирает слезинки из уголков глаз, которые нещадно режет ветер, и, обернувшись на стоящего во всей боевой готовности соседа, бредёт к железной двери.

Чимин топает спереди, освещая своими огнями на плечах замызганные стены, стёртую с них краску и залитые чем-то липким ступени. Сверкает точно новогодняя ёлка, не выказывая и толики усталости, пока Юнги надеется вовремя ухватиться за перила и не въехать лицом в бетон. Его держит в реальности одна цель — живым перемахнуть на свой балкон, про что он тут же забывает, как только они пересекают порог чиминовой квартиры и вместе валятся на пуфик в коридоре.

Темнота, ободряющая безопасностью, убегает от свечения маленьких огоньков. Устало мыкнув, Пак, удобнее устроившись около вешалок и подняв руку к шее, нажимает на крошечную кнопку, заставляя огоньки бешено переливаться цветами.

— Ты собрался здесь спать или устраивать мини-вечеринку, я понять не могу, — выдыхает Мин, уже давно закрыв глаза и так же прислонившись затылком к стене. Холод чужой куртки рядом, прижимающейся к плечу, не отталкивает.

— Оба варианта, как видишь, — всё ещё бодро отвечает Чимин, однако черепашьими движениями начинает стягивать с себя сначала куртку, затем — обувь. Юнги берёт с него пример, но, столкнувшись с колким холодом, мгновенно останавливается. — Чаю будешь? Согреемся хоть.

— Давай, — без всяких раздумий соглашается и даёт себе ещё минут пять на то, чтобы собрать последние крохи сил и разлепить веки, следом подняться и протащить себя сквозь всю квартиру. Будто бы здороваясь, она всё так же встречает безмолвием и пустотой, когда Мин всё-таки стаскивает с себя вещи и ставит новой целью стул на кухне.

Чимин свет не включает. Только чайник синевой раскрашивает серую плитку стен, будто бы стремясь оживить эту монохромную поверхность, но не получает от неё никакого внимания. Юнги, перебравшийся из одного удобного места в другое, гипнотизирует появляющиеся за стеклом пузырьки, вспоминая океаническую гладь, которую видел лишь на картинках. Перед носом — дряхлая кухонька, и хоть засозерцайся, но привычный пейзаж не изменится. Поролон, заложенный в щели оконных ставней, свисает, постепенно вываливаясь из-за ветра. Форточка, забитая наглухо, тихо трещит, а маленькая ручка к ней забыта в углу подоконника вместе с прикорнувшей там паутиной. Где её хозяин?

Чайник шумно закипает, безостановочно дымя.

Чимин скрипит полкой покосившегося кухонного шкафа, который старше их двоих вместе взятых. Древнее радио, стоящее на самом верху, давно погибло без батареек и внимания, но всё ещё стоит с вытянутой антенной будто бы в попытке дотянуться до помощи. Почему Чимин не перетянул его к себе в комнату?

В кружку плюхается кипяток. Бьётся об стенки, как мотылёк, чьё тело так и иссохло у вентиляции.

Во дворе ревёт двигатель соседской машины. И куда понадобилось так поздно?

Да, из этих панельных джунглей, пронизанных родной атмосферой детства, хочется уехать. Но с ними не хочется расставаться.

— Сколько сахара? — звучит голос где-то рядом.

— Три.

Чимин хмыкает, а Юнги в ответ даже не вздыхает, кивком подтверждая беззвучную шутку о том, какой же он сладкоежка.

— А ты сколько кладёшь?

— Мне вообще без сахара нравится, чтобы вкус чая не портить.

— И зачем тогда сахар в доме? — уже озвучивает десятый за вечер вопрос, однако не получает в свой адрес никаких колкостей об очевидности.

— В особые моменты люблю что-нибудь печь, — делится Пак и разворачивается, шагая к к столу, чтобы поставить на потёртую клеенку две кружки с заварочными пакетиками. — До конца не доливал, рядом с тобой стоит графин, так что разбавь, если хочешь.

Юнги кивает, с готовностью пододвинув графин к себе. Поверхностно задумываясь о значении особых моментов и щурясь, Мин разглядывает в кружке оттенок чёрного чая и довольно дорогие пакетики, на что тут же отзываются:

— Если ты гурман, то прошу простить, что без цейлонского рассыпчатого и подноса.

— Да я лишь подумал, что ты мог бы один пакетик на двоих заварить. Чтобы не выбрасывать зря.

— Я потом из них ещё несколько заварю. Около хлебницы блюдечко, туда положи.

— Без вопросов, — усмехается Юнги и прислоняется к стене. Дешёвый чай испестрил воду красителем, сливаясь с по-домашнему мягким мраком. Мину остаётся только ждать, пока кипяток приобретёт вместе с цветом и вкус, как вдруг он замечает, что за окном пушистыми хлопьями идёт снег. — Гляди. — Кивает головой Паку, чтобы он повернулся вправо, уткнувшись носом в стекло.

— А передавали дождь.

Там, за чужой фигурой, оживают крошечные чудеса, которые приходят лишь раз в год, только зимой, одаривая надеждой и верой во все, что показывают по телевизору. В сердце возрождается тепло, родившееся далеко в прошлом, и воспоминания блестят перед взором ёлочными игрушками, переливаются мишурой и мелькают еловыми лапками с превосходным запахом Рождества и глупого, такого наивного чуда.

Юнги улыбается, обхватывая кружку двумя ладонями и игнорируя жар, опаляющий кожу. Новые раны горят, однако Мин не отрывается от окна; не отрывается от чужой макушки, маячащей по всему горизонту в попытке проследить за каждой снежинкой; не отрывается от чужого бардового свитера, цветом вторящему румянцу на лице Чимина.

Это самый умиротворяющий и безопасный сон из всех, которые Юнги мог когда-либо заполучить. Грудную клетку раздирает рвущимися наружу словами, неизвестными предложениями и рассказами о сладостях, соснах и сугробах, но Мин лишь отхлёбывает чай и откидывает голову на стену. Закручивается в толстовку и пропадает вместе с Паком в этой метели, что начинает бушевать теперь не только в их сердцах.