Юнги не помнит, куда побрел с момента, когда пустая кружка с глухим звуком коснулась стола. Ни один образ реальности не затронул его сознания, убаюкивающе погружая в тишину ночи и давая чудесно проснуться без орущего под ухом будильника.

Поднимая своё тело будто бы из недр собственной гробницы, Мин уже понимает, что вновь опоздал на утреннюю субботнюю смену и всё-таки вырубился в квартире Чимина. Мутным взглядом окинув залитую светом комнату и замечая заснувшего в ворохе одеял парня, Юнги глядит на заснеженную оконную раму.

Хуже оставленного телефона в куртке и пропуска работы без предупреждения ничего быть не может — Мин тут же хочет с этим поспорить, —поэтому с шумом падает обратно на декоративную подушку и заворачивается в серый пушистый плед. В который раз посылая последствия к чёрту, закрывает глаза, чтобы спать дальше, но сон не идёт — и теперь хочется послать к чёрту уже и его. Вцепиться в одеяло как в щит от неизбежно бегущего времени, утонуть в их мягкости, что кучей скрутились и под боком, и в ногах — повсюду. Мелькающие пятна света перед глазами раскачиваются маятником, подбивая тошноту к горлу, и пляшут в безмолвии утра.

Груда одеял слева мерно вздымается и так же неслышно опускается — Чимин спит тихо, недвижимо, свернувшись калачиком и напоминая игры в прятки, когда тебя никто не идёт искать.

Всё же приходится стянуть себя с кровати и, еле удерживая равновесие, подойти к Паку, которого разбудить оказывается той ещё задачкой. Он удивительно устойчив к любого рода шуму, поэтому Юнги особо долго не размышляет, просто стаскивает с него одеяло и тут же получает убийственный взор в ответ.

— Просто спи, — хрипит Чимин и переворачивается, абсолютно наплевав на присутствие чужого человека в своём доме. Юнги умалчивает о том, как чётко ситуация намекает на частого посетителя вечеринок.

— Я сам с гитарой не перелезу через балкон в свою комнату, — цыкает Мин, отметив маячащие на экране чужого телефона цифры, что оповещают о десяти утра. — На ногах еле стою.

— Вот же угораздило тебя забыть про комод. Сегодня выходной, а значит — праздник, поэтому, так уж и быть, моя комната становится твоей комнатой. Ложись и спи, — бурчит, уткнувшись в подушку. — Carpe Diem.

Выдохнув, Юнги опять поворачивается к окну и распростёртому белизной небу, вовсе не представляя, как перебросить своё тело и не убить его из-за головокружения. Мин разворачивается ко всё ещё недовольно трепыхающемуся вороху, монотонно размышляет, в то время как руки не страдают нерешительностью и резко вцепляются в край одеяла. Чимину чужое упорство не по вкусу:

— Отдай одеяло и ложись, — привстаёт на локтях и смотрит грозно, в точности как машина считывая мысли с лица Мина. — Не хочешь спать — тогда вон там мои конспекты. — Чуть ли не со скрипом вытягивает руку и указывает ей на стол, из последних сил вырывая своё одеяло. Падает обратно лбом в подушку. — Найди новую тетрадь и пиши. Вот тебе дело.

Воцаряется тишина, которая тут же тонет в смешке Юнги, ведь сохранять непроницаемость просто невозможно, когда перед носом взрывается уже подорванная атомная электростанция. Чимин — бунтующий вихрь, унявшийся только на время сна, олицетворение бедлама, что не может не смешить.

В отличие от хозяина, на письменном столе царит порядок и аккуратность: папки, тетради, файлы и широкие акварельные листы разделены и ровно сложены у стены, а с полок глядят научные приспособления, с течением времени ставшие декорацией. Из свидетельств о наступившем двадцать первом веке лишь ноутбук в углу и лежащие сверху игровые наушники. Если бы Юнги осмелился впустить незнакомца за собственноручно организованное рабочее место — второй дом, — где проходит большая часть жизни, то висел бы хмурой тучей на чужим плечом, неустанно ведя наблюдение. Однако Чимин позволяет себе зарыться в пещеру мягкости и не размыкать глаз, поэтому Мин отыскивает плывущим взглядом нужные блокноты цвета пергамента, на обложках которых чёрным маркером выведены названия предметов, и аккуратно выуживает самую непримечательную тетрадь из другой стопки. Она достаточно банальна для того, чтобы её было не жаль отдать, как и ручка с голубым колпачком, поэтому он раскладывает их перед собой.

С глубоким вздохом потягиваясь, Юнги чуть не оступается, но вовремя возвращает былое равновесие, решив обозначить эту субботу днём перекроенных планов. Он ведь совсем перестал сопротивляться обстоятельствам: сказали отработать пропуски без зарплаты — без вопросов выполняет, накинули дополнительные неоплачиваемые часы — спускает это с рук. И даже сейчас покорно плывёт по течению. Пальцы сжимают край стола. Вопрос заключается в том, хочет ли он сопротивляться.

Откидывая волосы со лба, Юнги стягивает с них резинку и завязывает новый хвостик, направляясь к выходу из комнаты, чтобы добраться до рюкзака и вновь настрочить слезливое оправдание в адрес начальника. Затем вернуться в комнату и упасть в мягкое компьютерное кресло, расслабив спину и бросив взгляд в окно.

Говорят, что почерк многое рассказывает о его владельце, — Юнги хмыкает, изучая каллиграфически выведенные слоги Чимина. Ровные росчерки таблиц и графиков завораживают, структурированность пунктов пленяет организованностью — такие конспекты вселяют жажду их переписывать. Перелистнув страницу, сразу за заголовком темы Мин сталкивается с небольшими рисунками кораблей и созвездий на полях, следом — нотами, выведенными чёрной ручкой по синей клетке. Не только комната, увешанная полотнами и заставленная антикварными вещами, в которых многие не видят абсолютно никакой пользы, рассказывает об этом парне больше, чем его глаза, тускло горевшие во вчерашней ночной мгле.

Поражающая разница между тем, как ответственно подходит к учёбе Чимин и как грубо к этому относится Юнги, сминая покоцанный листочек с ещё октябрьских лекций, выуженный из кармана куртки. Мин будет дураком, если не воспользуется отличной возможностью и не перерисует себе в тетрадь всё, что напридумывал этот парень, прицепившийся к однокурснику из-за собственного одиночества. Однако Юнги сомневается, что Чимин может быть таким же идиотом, который завис на границе здравомыслия и потерянности, периодически меняя их местами.

Мин зарывается пальцами в волосы. Он ведь ищет в любой движущейся вещи своё отражение и следы спасения, пытаясь сковырнуть из их глубин правду, лишь бы получить хоть какой-нибудь стоящий ответ. Он его не получит. Хватит бесконечно думать — о других людях, о прошлом, о настоящем и будущем, об общении, изношенных философских темах — и анализировать. Надоело влачиться сквозь будни с горящей корой головного мозга без покоя и отдыха. Однако дни находятся во власти Юнги, которому придётся пожертвовать одним, чтобы заполучить другое — закон равноценного обмена.

С силой массируя виски, Мин сосредотачивается на формулах по макроэкономике ровно до второго по счёту листа, пока глаза не начинают слипаться. Зависает на седьмом в предложении слове, совсем переставая моргать. Планы на ближайшую неделю автоматически структурируются в сознании, раскладываются по полочкам с названиями дней недели, в то время как Мин глядит на них, таких же, как и все эти месяцы, годы, — и хочется выть. Драть на себе волосы, орать во всё горло из-за повторяющейся рутины, забраться на крышу и сигануть вниз, очнувшись уже в больнице, в другом городе и в другом теле. Однако никто не предоставит ему ещё одну жизнь, поэтому придётся налаживать нынешнюю.

— Так, всё, — шепчет Юнги, решительно переворачивая страницу конспекта и сосредотачиваясь на росчерке букв.

Ничто не меняется по щелчку пальца. И если он настолько слеп, чтобы игнорировать прошедшую ночь, то можно ставить на груди клеймо безнадёжного.

Юнги выпадает из реальности ровно до того момента, пока прямо на тетрадь по информационным технологиям вдруг не приземляется кружка кофе. Утопающий в своём старом домашнем свитере, Чимин прислоняется к краю стола поясницей.

— Ну, как успехи? — Он аккуратно делает пару глотков из сжатой в ладонях кружки. Греется, прижимая её ближе к себе, пока расфокусированный взгляд Мина пытается уловить силуэт чужой фигуры.

— Твои конспекты только выставлять в художественной галерее, — прямолинейно выпаливает Юнги и отъезжает на стуле назад.

— Стараюсь, — усмехается Пак. И добавляет секундами позже: — Если бы.

Чимин хмыкает и лениво отводит взгляд, пока Юнги прикрывает веки, ощущая притягательный запах кофеина. Из кружки Пака идёт пар, и Мин осторожно касается своей, чтобы не обжечься, как вдруг удивлённо чувствует обратное. Не удерживается и опустошает кружку в пару глотков.

— Ведь ты рисовал эти картины на стенах? — вопрошает Юнги, бросая взгляд на дальнее полотно, выполненное пастельным акрилом. Продолжает сжимать кружку тёмно-изумрудного цвета пальцами. — Если да, то это грех — думать слова, которые не думают другие, и записывать их на бумагу, которую не должны видеть другие.

Получая в ответ лёгкий смех, Мин поднимает голову.

— Не думал, что кто-то будет мне с серьёзной физиономией цитировать Айн Рэнд.

— Ты что-то имеешь против?

Чимин смеётся, мотая головой.

— Ты похож либо на того, кто читает документалки про Джека-Потрошителя, либо на того, кто не читает вовсе.

Уколотый в самое нутро, Юнги складывает руки на груди и откидывается на спинку стула.

— А ты похож на того, кто в руках из книг держал только учебники.

Грустно усмехаясь, Пак качает головой. Отхлёбывает кофе, твёрдо ставит кружку на стол и зовёт Мина на выход из комнаты. Подниматься нет никаких сил, поэтому Юнги едет к порогу на стуле, но потом всё-таки приходится встать на ноги и подойти к широкому неглубокому шкафу. Чимин горделиво распахивает дверцы и, как дворецкий, коротко кланяется, пока Мин с нескрываемым восторгом рассматривает чужую библиотеку.

— Ладно, 1:1, мы оба задроты, только я библиотечный, — повержено выдыхает Юнги и одними глазами спрашивает, можно ли покопаться в чужой литературе. Чимин кивает — и Мин минут на десять пропадает в считывании названий с обложек и в восхищении парочки коллекционных изданий. Хочется пальцами коснуться художественных и научных произведений, открыть каждое, с нежностью перелистывая новые страницы, но Юнги запрещает себе это вместе с одной просьбой, вставшей поперек горла. Это было бы честно, раз Мин одолжил ему гитару, но Пак предложил взамен написание курсовой. Он много чего предложил взамен.

Юнги чуть ли не со скрипом отворачивается от книжных полок и кивает Чимину в сторону его комнаты.

— Я уже пойду, — оповещает. Пак пожимает плечами и уходит, в то время как Мин направляется в коридор за вещами и ботинками и топает обратно с ними в руках. На пороге балкона Чимин протягивает ему тетрадь с ручкой, натягивая ворот свитера выше, на что Юнги благодарно кивает.

Засыпанный снегом город слепит глаза, и оба парня одновременно замирают, рассматривая раскинувшееся перед носом пространство, точно сошедшее с пропитанных искренностью полотен. За ночь художница под псевдонимом природа здорово постаралась, даря взору пейзажи, отчего-то бьющие прямо по сердцу.

Смахнув с перил слой снега, Юнги как можно аккуратнее перелезает через них и оказывается нос к носу со своим всё ещё сонным соседом-полуночником. Разглядывает уже знакомые веснушки, подрагивающие от холода плечи, в то время как тихая благодарность прокрадывается наружу.

— Спасибо, — шепчет. — За кофе.

За ночь, хочется добавить. За короткое спокойствие, за голос души, за мимолётный уют.

— Всегда пожалуйста, — кивает Пак и вдруг перемахивает за перила следом, ссыпая на себя кучу снега. — Давай уже, а то околею.

Горячая как кипяток ладонь придерживает за поясницу, крепко сминая толстовку, и Юнги почему-то не верится, что этот человек может околеть. Под его взглядом краснеет листва, под ним плавится снег и прекращаются метели, отбрасывая их обладателя в прошлое — в осень.

Теряя ощущение реальности, Юнги не замечает, как уже вползает к себе на подоконник, нечаянно ударяя оконную раму гитарным грифом и соскальзывая на засыпанный снегом пол. Выстуженная комната безразлично приветствует его одной сиротливостью.

Мин оборачивается, сталкиваясь взглядом с пустотой на соседнем балконе и следами человеческого там пребывания, очищает подоконник, обтряхивает заметённые учебники. И с треском захлопывает окно, отказываясь от привычных размышлений.

— ✗ —

Юнги не знает, почему тратит своё воскресенье на то, чтобы битый час сидеть перед включённой камерой на ноутбуке и пытаться записать кавер на песню излюбленных Limp Bizkit из старого альбома. Кажется невозможным перенести мощь рёва электрогитары на акустику, однако Мин, упершись рогами в забор — экран ноутбука — всё ещё пытается.

— Заразился безумством, — тянет нараспев и проклинает охрипший ночью голос: никак не получается взять высокую ноту с расщеплением.

Крохотная искорка в потухшем сердце всё старается разгореться, однако усталость топит всякое вдохновение мощной бурей, заставляя Мина бессильно откинуться на спинку стула. Лишь на кончиках пальцев пылает бесполезность, отчего Юнги, скрипя зубами и не желая признавать её первенство в борьбе, вскакивает и начинает рассекать комнату по диагонали, чтобы не погрузиться в отчаяние ещё дальше. Не сейчас. Не тогда, когда сквозь трещины в душе начал проникать свет.

Папка с записанными видео покрылась паутиной и многовековой пылью, пока на ютуб-канале всё продолжают активничать шесть преданных подписчиков, иногда подбадривая Мина комментариями. Даже несмотря на вселяющие уверенность слова, он всё никак не может взять себя в руки и заставить мозг работать в нужном направлении, а не растрачивать время впустую. Остаётся всего лишь два часа до вечерней рабочей смены, но Мин ещё не справился ни с проектом по английскому, ни с воскрешением загубленного творчества.

В огромном паззле длиною в его прошлое не хватает некой детали, которая не возникла раньше, не возникнет и сегодня, оставив после себя лишь нужду. Отчаянную, обречённую нужду для полноценной картины, чтобы позволить рукам путешествовать по гитарному грифу, а голосу мягко течь. Эта деталь — словно ключ к неподъёмной двери, которую никак не снести, освобождая эмоции для лирики и песен. И Юнги никак не может в грудной клетке нащупать этот дурацкий ключ.

Трёт сонное лицо ладонями, всё-таки сдаваясь, чтобы через полтора часа трястись в общественном транспорте в надежде не опоздать на смену. Ведь вместо отягощающей и убитой на листах лирики легче просто попасть на работу, вновь бежать, опаздывая, надрывать спину двадцатикилограммовыми коробками, которых свыше нескольких сотен, и засыпать в ледяном душе, прокравшись в каморку. Изучать расположение камер видеонаблюдения, спать на неудобной постели, в который раз убегать от зомби во сне и отчего-то паниковать, когда тот схватит Мина за ногу и утащит в стадо исчадий.

Ранним утром умывая лицо, Юнги рассматривает безучастные глаза своего отражения и хочет поменять местами сон с реальностью, потому что зомби и адские монстры не пугают его так, как его пугает остаток его жизни. Неужели он так и проведёт его перебежками от людей к работе, от каморок ко дну? Неужели нужно менять свое отношение к происходящему, если не хочешь видеть сомнительное настоящее неизвестным будущим? Учиться видеть в минусах плюсы? Не будет ли это маскарадом лжи? Легче было бы просто приложиться головой об зеркало.

Увула — Электрический ток.mp3

Пустынная улица затянута утренним туманом, а чёрные джинсы покрываются тёмными пятнами из-за хлопьев снега на высокой траве. Юнги, как и всегда, бредёт тем же коротким путём, здоровается с невидимыми жителями того самого муравейника, который стал захоронением в виде сугроба. Лишь фонари безразлично провожают его до самого конца пути из крошечного парка.

Вот и наступают изменения, снежинками прилипающие к волосам и ресницам. Вселенная сделала одолжение жужжащему под ухом Юнги, который замирает около высокого оголённого дерева, невольно задумавшись о том, как ему, наверное, холодно. Мороз с каждым днём зимы прогрызёт его внутренности, заморозит корни, погружая в последний сон.

Одиночество глохнет в автобусах. Тоска бьётся об стены бетонных ульев и в перепутьях супермаркетов. Потерянность тлеет в глазах каждого из толпы студентов, однако у кого-то ещё возрождается искренний блеск на радужке, а кто-то до сих пор бессилен соскрести себя изнутри и продолжать искать неизвестное. В этой толпе и Юнги. Они все потерялись.

Пересекая порог главного университетского корпуса, он приземляется около тёплой батареи третьего этажа и стаскивает куртку с ноющих плеч. Только сейчас — с огромным опозданием — разум начинает воспринимать окружающую действительность вместе с ладонями, колотящимися от лёгкости рюкзака и тяжести груза за спиной. Если сложенные вместе пальцы могли бы стать револьвером, Мин наконец-таки бы заставил себя перестать размышлять, сигаретным пеплом размазываясь по стене.

Растирая глаза, Юнги тихо смеётся, ощущая, как жар батареи сейчас расплавит толстовку.

Если вчера он и пытался что-то сделать, вдохновившись, то сегодня ему наплевать. Воскресенье не воскресило его сверкавшую мечту накопить денег и съехать, найти постоянный источник дохода и спокойно выучиться. Единственное ощущение, которое бесконтрольно атакует его грудную клетку, — это усталость, ещё с субботней ночи забравшаяся под дых. Даже десять часов сна клеймят его за неспособность выспаться. Он бы вырубился прямо здесь, если бы не ответственность, хватающая за шкирку.

Глаза бессмысленно впиваются в потолок, когда в коридоре вдруг раздаётся грохот. С чудовищным нежеланием реагируя на шум, Юнги отрывается от столь приятной стены. Сонливость рассеивается дымкой, мешая разглядывать галдёж от пересекающей коридор компании. Несколько одногруппников, собирая кипы бумаг с пола, несутся перед Чимином, который неспешно идёт в самом конце с пустыми руками и коротко улыбается, благодарно кланяясь парням. А Юнги, подбирая под себя ногу, понимает, что Паку наконец-таки предложили помощь.

На его лице вымученная улыбка. Пустая.

Неожиданное появление соседа-полуночника во всём своём уверенном виде придаёт щепотку бодрости. От его домашнего вида не осталось и следа: сейчас Чимин опять как на парад, вновь готовый драться за место в университетской иерархии. Обыденно ровная точёная походка, выглаженный костюм, уложенные тёмные волосы и лёгкий макияж — показательная модель старосты, лидера, пример студента, но не сам Пак. Единственное, в чем Мин уверен, так это в том, что Чимин лжёт не только окружающим, но и самому себе. Хотя каждый из нас крошечный психолог, строящий замки из догадок, и Мин не исключение: он не имеет права корить этого парня за ведение жизни. Разве сам Мин не врёт себе? Смешно.

Сейчас Чимин не тот, кто перегнётся через холод металла, протягивая руку к твоей; не тот человек, неряшливо накидывающий на себя первую попавшуюся одежду. Он тот, кто вновь проплывёт мимо без малейшего желания общаться там, где он в центре внимания. Они не друзья, но они дали друг другу выплеснуть скопившиеся в душе камни на пропитанной холодом крыше. Ощущали, как тенью преследовавшая по пятам смерть отступила на шаг, пока что передумав сечь глотки. Дала свободу дышать, податься вперёд, поддаться уверенному взгляду, на дне которого залегла осень: мерцающая, с искренним смехом и тысячами кленовых листов; навевающая воспоминания о грязных кучах листвы и прыжках в самую глубь. Живая.

Осторожно касаясь своего носа, Мин расслабляет спину. Возможно, думает он, это мнимое знакомство и к лучшему: Юнги не повторит тех ошибок, которые совершил в свои шестнадцать. Он не утонет, потому что его лёгкие уже разбухли.

Жар всё-таки прожигает толстовку: Чимин замечает развалившегося под батареей Мина и замедляет шаг. Юнги не чурается заглянуть ему прямо в глаза, где вспышкой проносятся далёкие созвездия, родное лунное сияние, лучшим местом для наблюдения которого было самое дно оврага, и свобода полёта, что ощущалась при балансировании на трубах с разорванным стеклопакетом.

На его лице такая тёплая улыбка. Неподдельная.

Юнги тогда грохнулся с трубы прямо в грязь, рассёк себе руку до бурой крови, но улыбался так удивлённо и искренне, как улыбается сейчас, совсем не контролируя выражение лица, не понимая, как реагировать, как вскинуть руку, чтобы поздороваться.

Указательный и средний пальцы касаются лба в заученном приветственном жесте, будто бы выстреливая, и оставляют их обладателя переваривать то, что только что произошло.

Что он только что сделал.

Чимин не член их банды.

В ней было негласное правило: не тащить каждого брошенного котёнка в убежище. И, возможно, попытка пронести это правило сквозь года с наивной иллюзией, что их компания не развалилась, — определённо хреновая, пусть и держала на плаву всё это время.

Юнги виновато впивается взглядом в собственные ладони, пока Чимин хмурит брови в попытке разобрать жест, полностью остановившись и заставляя остальных ребят ждать. Мин следит то за одним, то за другими, ещё раз отмечая, что из всех них кадр здесь только он.

А затем Чимин проворачивает тот же самый трюк. Юнги гасит взбунтовавшийся в голове мат и следит за вспыхнувшими на лице Пака веснушками.

Они не друзья.

Это было искренне.

— ✗ —

От пола себя приходится отдирать, однако тепло какого-то чёрта всё равно намертво приклеивается к сердцу до тех пор, пока Юнги не рассекает забегаловку около университета как стадион, чтобы не оказаться последним в очереди. Оно уступает место привычному путешествию по астралу, когда Мин пережёвывает токпокки, даже не ощущая вкуса; а следом сбивает с толку, как только Пак влетает в аудиторию английского языка и заваливается за одну с Юнги парту.

Выведенный из строя Мин хлопает глазами и отодвигается, проверяя на реальность парня, всё выпиливавшего границы из стали, а сейчас неожиданно выросшего рядом с собой. Чимин же как ни в чём ни бывало раскладывает десятки документов по всему столу. Некоторые активно перечёркивает и одновременно заполняет журнал присутствующих, периодически выстреливая взглядом в чужие головы. На пересевшего старосту никто не обращает ни капли внимания. Только Юнги единственный, кто сбит с толку из-за своей наблюдательности, поэтому не остаётся ничего, кроме как вернуться в предыдущую позу и тихо вздохнуть.

Место, занятое не кем иным, как Пак Чимином, автоматически перестаёт быть объектом наблюдения преподавателя, который не роняет и слова на явное опоздание: репутация.

Вслушиваясь в росчерки карандаша, хочется вслух отметить, что подбородок Чимина вымазан чернилами, однако Юнги откидывается на спинку стула, берёт с Пака пример и молчит до тех пор, пока преподаватель не начинает включать студентов в план работы на семинаре.

— Как я понимаю, ты не подготовил проект к сегодняшнему занятию, — резко чеканит Пак. Ощутимо обозначает дистанцию, на что Юнги щурится и закидывает ногу на ногу. Показательно лезет в рюкзак, доставая исписанные листы и флэшку, чтобы демонстративно положить их на парту и сложить руки на груди.

— Не недооценивай меня, — бросает в чужой манере Юнги и благодарит себя за то, что написал проект за какой-то час в транспорте сквозь тошноту и головокружение. — Ты только для этого оставил своё вакантное место?

Хладным взглядом окидывая кабинет, Чимин вновь прячется за полотном актёрского мастерства, и Юнги не может не усмехнуться: так забавно выглядят эти попытки на фоне воспоминаний. Смешно. И горько. Сцена в коридоре — всего лишь забавы во время антракта.

— Не льсти себе, — обрывает шёпотом. — Мой партнёр заболел, поэтому технически ты был единственным человеком без команды и проекта. Но, как оказалось, я ошибся.

— Тогда можешь пересаживаться обратно.

— Выгоняешь?

Юнги ставит локти на парту и поддаётся желанию ворваться на чужую сцену.

— Предлагаю варианты. — Спектакль продолжается. — Можешь ответить свой проект в одиночку, — бесстрастно проговаривает, изредка поглядывая на преподавателя, что никак не может справиться с настройками прожектора. Девушка с середины аудитории вскакивает ему на помощь.

Чимин, следуя за взором соседа, тоже наблюдает за неполадками. Не колеблется:

— Протри очи, я не настолько недалёкий, чтобы не додуматься. У меня интерактивное выступление. — Юнги впивается в чужие глаза своими, выискивает в них хорошо скрытые колебания. Видит, как ходят желваки на лице, как голос становится лживо мягким. — Решил попытать удачу, чтобы не делать лишнюю работу.

Чимин вежливо и манерно улыбается. Запускает пальцы в волосы и откидывает чёлку назад, всем корпусом подаваясь к оставшейся работе.

Юнги вздыхает. Стол, снизу доверху заваленный бумажками, и замазанные то ли пудрой, то ли тональным кремом синяки под глазами Пака раскрывают всю его напускную бодрость. Но никакие средства не спасут от глубоких следов на коже: Мин не раз и сам пробовал. То, как Чимин вымотался от своих бесконечных притворств, лицезреть уже физически больно, ведь Юнги придаёт ощущениям облик, вырисовывая в голове весь хаос и анархию, поглотившие человека рядом. Чимин ломается, стирая свою личность десятками других, и это видно. Видно это всем, но внимает лишь Юнги. Остаётся лишь надеяться, что все его догадки в корне неверны.

Чимин сгребает выпавшие из журнала справки от студентов и стучит ими по парте, чтобы получилась ровная стопка. Откладывает её в сторону, сдерживая взмахи руками и желание смести все вещи на пол вместе с партой.

Юнги цыкает.

— Следующий вариант, — внезапно начинает Мин, вынимая листы из файла, — я помогаю тебе с проектом, ты благодаришь меня едой.

Пронизывая глазами тему, выведенную большим шрифтом на распечатанных листах, Чимин замирает, добавив в голову новые размышления. Скрепляет подрагивающие пальцы в замок, отводит назад плечо — всё ещё силится справляться с рутиной.

— Договорились, — с явным недовольством принимает чужую помощь Пак, адресуя тяжёлый выдох самому себе.

— Даже не уточнишь условия? Может, я грузовик с едой имел в виду. — Чимин хмыкает, складывая руки на груди, теперь пилит взглядом тарахтящий проектор. Точно ждёт, что его сосед уловит мысль, поймёт безмолвное объяснение — и Юнги понимает. Улыбается и прикрывает глаза. — Ну выкладывай тогда, что за интерактив там у тебя.

— Как у тебя со знанием японского?

— Блястяще.

Заметив отчётливый сарказм в чужой речи, Чимин тянет уголки губ вверх.

— Мы сработаемся, — шутит в ответ и откладывает журнал группы на край стола. Следом указывает на текст проекта и принимается вкратце объяснять суть работы.

Медленно разваливаясь кучкой слов, Юнги сосредотачивает всё внимание на своей роли в будущем — по-другому его и нельзя назвать — представлении. Пространство перед носом вспыхивает блекло, кружится, но избегает силуэта Чимина, что несёт в себе жажду посвящать своё сердце нескончаемым делам, встречающимся на пути. Мгновение за мгновением веснушки на чужих щеках загораются словно звёзды, соединяясь в крошечные созвездия. Пак чёркает на листах, чертит таблицы для понимания, а следом, заболтавшись, начинает суматошно выводить круги, решётки. Чёрная ручка протекает, оставляя за собой кляксы, что присоединяются к рваным пересекающимся линиям.

Преподаватель, всё же не выдержав раздражающего шёпота, приглашает Чимина к трибуне первым. Уверенно кивнув, Пак поворачивает голову в сторону Юнги, замечая сосредоточенный взгляд, зафиксировавшийся на чернильных росчерках, и осторожно касается чужого плеча своим. Мин качает головой и, осознав, что нужно подниматься, соскребает своё тело с лавочки. Неожиданно кости решают предательски захрустеть, сдавленные затёкшими мышцами, однако Юнги сдерживает порывы врезать себе по спине и вставить позвоночник обратно. Из конца класса и из-под бока в адрес прилетают несколько смешков, но Мин реагирует только на Чимина, отвечая ему цыканьем. Затем сгребает с парты чужие листы и обходит её, как сзади вдруг раздаётся ещё более громкий хруст.

— Старик, — не ожидая от самого себя, Юнги взрывается смехом, мстительно разглядывая схватившегося за колено Чимина.

— Кто бы говорил, дед, — смеётся в ответ Пак и качает головой на сдавшегося преподавателя, что уже махнул рукой на галдёж, оставив аудиторию в распоряжение студентов.

Затем Чимин смотрит на Юнги. И улыбается. Широко, до уверенно вздёрнутых уголков губ. Улыбается глазами, сверкающе, не чураясь естественности, без притворства. Не как староста, не как показательный учащийся, не как победитель конференций и будущее университета — а как Чимин. Отмораживающий пальцы на ночном морозе у гитарных струн, по глаза забравшийся в пуховик и с раскрытым ртом выискивающий Большую Медведицу.

Юнги страшит выкручивающее кости ощущение. Страшит спокойствие, обречённое на возможность оказаться лживым и утянуть за собой в мглистую неизвестность.

Но так нравится. Потому что делает живым.

Следующие полчаса они вдвоём используют не иначе, как космическую связь, чтобы не провалиться и мысленно объяснить друг другу, в какое русло Юнги нужно вложить своё актёрское мастерство. Он иллюстрирует ситуации, способные поставить билингва в профессиональный тупик, и если с этим Мин справляется на «идеально», то показ выхода из этих ситуаций не получается от слова «совсем». Чимин, держа лицо, пытается не рассмеяться в голос, рассказывая о культурном шоке иностранцев и замечая, как напарник чуть не сносит трибуну, зацепившись о распластавшиеся по полу провода. Мин же, матеря всё, на чём свет стоит, думает лишь о том, что Пак вполне мог бы справиться самостоятельно, и о том, когда эта вакханалия закончится.

Пятно на чужом подбородке смешит, дырявит элегантный образ образцового студента, который выступает в роли опытного спикера. Это придаёт крохи сил — наблюдать за за зрителями, замечающими брешь в идеале и не осмеливающимися нарушить дистанцию. Некоторым всё равно, некоторые забудут этот ничтожный казус уже через минуту.

Наконец, уже в спокойствии дослушав заключение, Юнги валится обратно за парту, вымотавшись больше, чем среди ящиков. Мысль, что ещё придётся отвечать свой проект, отнюдь не радует, однако то, как светится от развернувшейся клоунады Пак, отчего-то наоборот.

Мин включается лишь тогда, когда называют его имя, и вновь выключается ровно до звонка с занятий, потому что нужно вынудить себя подняться. Размышления о предстоящей смене почему-то выключить не получается — они не оставляют ничего иного, кроме как встать и скрепя сердце пересечь порог класса. Он выдыхает, ускоряет шаг, игнорирует размышления и взамен обдумывает способ за получасовую поездку в автобусе доспать суточную норму сна. Даже сообщения начальника о том, что Юнги нужно подойти к нему в мини-офис, выглядящий как оборудованная каморка, не придаёт бодрости.

Обеденный перерыв вовсе не резиновый — толпы студентов в пересечении трёх корпусов устроили настоящую давку за только что прибывшими слойками с сыром. Запах свежих вкусностей манит, завлекает к себе, и Юнги тормозит у кромки очередей, внюхиваясь в аромат как изголодавшаяся дворняга. Кажется, что подашься резво вперёд — и незаметно зацепишь лапой пару вкусностей.

Кто-то нагло впивается в его запястье.

Мгновенно среагировав, Юнги хватает чужие когти в ответ и, моментально развернувшись, с силой отталкивает незнакомца от себя. Дыхание перехватывает, руки взмахивают к голове, заслоняя её.

Остановившийся посреди коридора Чимин делает шаг назад, извиняющись глядит на защитную стойку и чуть не оступается из-за студентов, что задевают его сумками. Непонимающе хмурясь из-за прерванного ритуала в мысленном похищении слоек с прилавка, Мин смотрит на парня в ответ. Достаёт из кармана телефон, чтобы удостовериться, что не опоздает на транспорт, рассматривает крутящиеся в глазах Пака шестерёнки и терпеливо ждёт. И в момент, когда последний распахивает губы, за его спиной раздаётся ещё один голос:

— Пак Чимин-щи!

Силуэт названного взрывается раздражением, мгновенно спрятанным в бункере учтивости.

— Сонбэнним, — приветствует поклоном подошедшего преподавателя.

— Как хорошо, что вы здесь оказались! Я уже не знал, к кому обратиться, — на шумном выдохе произносит профессор кафедры бухгалтерского учёта и активно жестикулирует. Лысина на белёсой коже сверкает, и Мин вспоминает этого прыткого мужичка с лекций в прошлом году. — Вы ведь знаете, у нас сегодня конференция, на которой будет присутствовать ректор?

Чимин выработанным движением кивает. Отдавая всё внимание старосте, преподаватель отсекает предыдущую беседу, создавая дистанцию между их мини-собранием и Юнги, который сразу улавливает, что ему здесь делать нечего. Вакантные места для зрелищ разобраны. Осталось ещё одно незаконченное дело по краже слойки.

Хочется размять ноющее плечо, сделав шаг в сторону буфета, однако Юнги стопорит взгляд, вгрызающийся прямо в его затылок. Он так и вынуждает разобрать его на части, расставить их по полочкам и прибить к каждой таблички с названиями, чему Мин охотно поддаётся.

— Не могли бы вы выступить со своим показательным научным исследованием?.. — Мужчина поправляет сползающие на нос очки, вытягивая из кармана мобильный телефон. — Помнится, доктор наук, присутствовавший в том апреле, отозвался…

— Искренне прошу прощения, но вынужден отказаться от участия в связи с занятиями по китайскому языку и в секции дзюдо, — пулемётной очередью выдаёт Чимин и не сводит глаз с Мина.

Nunberg — Rasplyvajecca.mp3

— Ну что вы, я напишу вашим преподавателям бумагу о том, что вы защищаете честь университета, — улыбается профессор, бессовестно пропуская мимо ушей вежливый тон. Продолжает водить пальцем по экрану, пока Чимин размыкает губы и сводит брови к переносице. Пак безмолвно отчеканивает неразборчивые слова в сторону вздыхающего Юнги и смиренно опускает плечи.

Мин расшифровывает сигнал и, недолго думая, подходит к Чимину вплотную, прервав беседу. Пак, не ожидав бессовестного неуважения, распахивает глаза, пока привыкший к наглым выпадам преподаватель продолжает копаться в мобильнике. Открывает файл с документами и подсовывает его под нос старосте, обогнув выросшего посреди разговора студента.

— Вот здесь формы заполнения необходимых пунктов, — чеканит профессор и не терпит возражений. — Вы ведь знаете, что каждая заслуга — гарантия рекомендаций от состава преподавателей в вашей характеристике.

Нутром ощущая, как у Пака опускаются руки, Юнги вновь усмехается и окончательно принимает чужую просьбу. Очередная сделка без оговорок того, в какой форме должна протекать, поэтому Мин без зазрения совести выдаёт наружу ухмылку и наклоняется к горе-студенту:

— На «раз, два, три» — бежим, — шепчет. — Отсчёт пошел. — Нагло хватает чужое запястье, не ощущая сопротивления. — Сонбэнним, — обращается к преподавателю, чтобы лишь прощально поклониться и вдруг сорваться с места, резво утягивая Пака за собой.

В глазах темнеет, слабостью ударяет по ногам, из-за чего Юнги чуть не встречается носом с полом, как его внезапно тянут рывком назад, возвращая равновесие. За спиной раздаётся грубый восклик и галдёж студентов, пока Мин может лишь недоумённо остановиться и почувствовать, как Чимин выдёргивает своё запястье из хватки.

Хватает мгновения для того, чтобы проклясть себя за идиотское решение, утопившись в чувстве вины. Мгновение, после которого встретишься с чужим взглядом — со своей распахнутой грудной клеткой, с искренностью меж пальцев — и влетишь в холодный мглистый омут. Мгновение, в течение которого осознаёшь, что не смел позволить себе резкость и вольность. Мгновение, когда Чимин перечеркивает чужие мысли и обхватывает ладонь Мина. Крепко, в ответ пропуская через касание крупицы искренности, и Юнги, обезоруженный врученным ему доверием, вновь срывается с места.

Мягкость кожи вразрез с грубой тканью пиджака. Топот за спиной впускает в кровь адреналин, а заливистый смех лишь подгоняет. Уши закладывает — Юнги не совсем понимает, звенит ли это такой знакомый голос или же разражаются набатом посторонние? Чернильные пятна подбираются по бокам, крадутся незамеченными, лавируют среди студентов вместе с парнями.

Рюкзак бьёт по и так больной пояснице, но Мин перемахивает через лестничный пролёт с такой же скоростью, что и в начальных классах на перемене. Будто бы вновь ощущает сдавливающий шею детский галстук, накрахмаленный ворот белоснежной рубашки.

Сбоку насмешливо свистят, перекликаясь с возгласами дежурных учителей из воспоминаний. Лучи солнца, стреляющие из окон и играющие в догонялки вместе с ребятами, слепят глаза. Им снова двенадцать. Мин уже видел это веснушечное лицо. В памяти — прожжённый ворох фотографий и вспышки блеклых звёзд. Ощущение родного дома и тепло, переплётшее с Юнги пальцы.

Это было так давно. Это был не Чимин. А Мин не может довериться вернувшимся эмоциям.

Перепрыгивая через рамки турникета, Юнги чуть не таранит лбом землю, однако его дёргают на себя, на лету перехватывают за локоть и помогают удержать равновесие.

Тёмные мягкие волосы маячат перед взором, смываются в кляксы на полотне монохромного дня. Тяжёлое дыхание присоединяется к беспрерывным усталым вдохам. В голове лишь писк. Выбившись из реальности, Мин поправляет съехавший рюкзак и поднимает голову.

Они смотрят лишь друг на друга, не отвечая чужим взглядам на их неожиданный и такой парадоксально ожидаемый цирковой тандем. Только на секунду пытаются отдышаться, ведь Чимин не собирается останавливаться и хватает Юнги за руку, перенимая на себя роль пейсмейкера и влетая в широкие входные двери.

Измятый на спине пиджак гипнотизирует взгляд. Мин, что еле перебирает ногами, начинает хватать ртом воздух, неожиданно вынырнув на мороз. Пушистый снег переливается под клонящимся к горизонту солнцем, еле заметно окрашиваясь в карминовый.

Они несутся к главным воротам, пока сбоку мелькают десятки силуэтов, затем дорога, тусклые огни перекрёстка, брошенные дома — вся киноплёнка жизни. Истрёпанная, запыленная, в некоторых местах разорванная. Ценить такую невозможно. Мин сочувствует главным героям этих военных хроник. Один из них почему-то глупо улыбается. Юнги глядит на этого наивного дурака и пытается понять, почему тот так любит эту осточертевшую плёнку. Почему же бережёт уже рассыпающиеся края? Почему так аккуратно складывает в коробку?

Скользя по асфальту носком ботинка, Юнги бросает своё тело на деревянную лавочку у пятиэтажки среди разросшихся кустов. Запыхавшийся до красноты щёк и румяного носа Чимин летит следом, не расцепив ладони, но булькается прямиком в снег. Ткань пиджака тут же промокает, снежинки пробираются за ворот и, пригреваемые последним теплом солнца, тают. На заледеневших досках тает и Юнги, стекаясь в бесформенные лужи под ногами, вглядывается в сапфировое небо, выцветающее на глазах. Последние полотна облаков ныряют за крышу многоэтажки, и Мин нехотя возвращается к земле, где всё ещё пребывает горе-сосед и даже не думает подниматься.

Чимин, перевернувшись на спину, раскидывает руки звездой прямо под корни кустов и задумывает превратиться в ледышку.

— Бобик сдох, — шумно выдыхает Пак и не шевелится.

— Я планировал тебя спасти, а не убивать.

— Мы выбрали наименее мучительную смерть, — смеётся с естественным хрипловатым звуком.

Юнги сам не замечает, как улыбается и тянется к лежащей фигуре, чтобы распластаться на лавочке и ухватиться за край пиджака. Дёргает его на себя, чуть было не соскользнув с досок, и сдерживает смех от бессмысленности и глупости всех своих действий, что может вылиться в жажду разодрать себе горло. Засевший глубоко внутри взрослый человек недовольно истерит от сложившейся ситуации, макая Мина носом в опоздание на работу и детские безумства, в то время как пальцы всё ещё смыкаются на чужой одежде.

Ресницы Пака запылены снежинками, вбирая в себя последнее осеннее тепло. Юнги замирает, вслушиваясь в полные тягот вздохи снизу, и вскоре на скамейке восседают уже два замёрзших воробья.

Мин скользит и по спинке лавочки, и взглядом по почти смывшемуся чернильному разводу на подбородке Пака, по комьям снега в ужасно растрёпанной укладке и на плечах. Крепкая ткань пиджака поддалась воде лишь у кромки, где теперь красуются мокрые пятна. Съехав вниз, Чимин забирается в рюкзак, выуживая оттуда шарф и обмуровывая себя бордовой вязью. Греется. Теперь уже похож на снегиря.

— В роли актёра ты неповторим.

На язвительного снегиря.

— Конечно, кто ещё осмелится на такое представление. Ощущение, будто ты свой проект делал на коленке в автобусе.

— А ты свой — нет?

Юнги выпрямляет спину, всем корпусом негодующе разворачиваясь к соседу:

— Качество, — чеканит, вознося палец к небу. — Нужно быть профи, чтобы в один час уместить десять.

— Ладно, преувеличиватель, — прыскает со смеху Пак и тянется к чужой руке, чтобы опустить победный жест. — Не рисуйся.

— Так что?

Откинув голову на спинку скамьи, Чимин поворачивается, забавно хмурясь в непонимании. Юнги уточняет:

— Не опоздаешь на свои секции?

Хмыкая, Пак возвращает голову обратно. Лицо подёргивается безразличием; из чужой груди рвётся слабый хмык, но парень молчит, отрешённо созерцая округу и отказываясь вспоминать о существовании. Вырезает собственный силуэт из реальности, медленно опуская макушку всё ниже. Мягкие волосы оголяют лоб.

— Я соврал, — обыденно признаётся, но напрягается во всей готовности отражать замечания и нравоучения. Секунды впиваются в него, как колкая вязь старого шерстяного свитера, раздражая каждую клеточку тела. Тишина со стороны Юнги напрягает ещё больше. — Единственный незагруженный день. Я бы не простил себя, если бы забрал у себя отдых. Невозможно быть в нескольких местах одновременно, я не Гермиона и, тем более, у меня нет маховика времени, — тараторит на одном дыхании, а Мин лишь пытается разглядеть то место, куда так пристально уставился сосед по несчастью.

— Многие бы поспорили с тобой насчёт Гермионы.

— Я так похож на неё?

— Не мне судить, — шепчет в далёкое небо и поворачивается, внезапно спотыкаясь об острый, но такой живой взор. — Тебе незачем оправдываться за собственный выбор. Другие и пальцем не должны касаться твоих приоритетов. Это решать лишь тебе, а то преподы уже на твою шею сели, — выдаёт Юнги и возмущенно засовывает ладони в карманы, закидывая ступню на колено.

Стены университета для этого парня — клетка со свинцовыми прутьями, только вот Мин не может разобрать, был ли это его собственный выбор или же путь насилия. Запятнанный холст из дорогостоящего льна с безумно хаотичными подтёками красок и грязи. Хочется собственными руками перевернуть полотно с ног на голову и облить его растворителем, освобождая истинный пейзаж.

— Я тоже пропустил свои секции. Работу, точнее. Подработку. Всё же не возьмусь называть это дело работой, больно много чести, — взбунтовавшись, продолжает Мин и сжимает в кармане вибрирующий мобильный в покушении на его жизнь, если он не соизволит замолчать. — Тебе от преподавателя не прилетит?

— А тебе не прилетит? — корявит чужой вопрос Пак и тут же продолжает: — Ни от кого мне не прилетит серьёзнее, чем от самого себя.

Чимин закрывает тему, отмахиваясь от её жужжания под ухом.

— Уже прилетело, — безмолвно соглашаясь, Юнги хочет поставить точку, однако всё, что получается, — это разогреть интерес Чимина.

— Значит, это начальник тебе никак не может прекратить написывать?

— Кажется, его показательное терпение таки лопнуло, и теперь он грозится меня уволить.

— Но ты даже не посмотрел сообщения.

— Мне незачем видеть, когда я могу почувствовать, — облегчённо выдыхает Мин из-за заткнувшегося телефона и вынимает пустые ладони из карманов. — Да к чёрту.

— Сегодня день важных решений, — мечтательно тянет в ответ Чимин и вжимает голову в плечи, по щёки ныряя в свой тёплый шарф. Юнги, честно признаться, не отказался бы сейчас от такого же.

— Или абсолютно идиотских и не ведущих ни к чему хорошему.

Пак хрипло смеётся. Щурит глаза, откидывая голову:

— Это ведь нам решать, не так ли?