Вечерний Пусан светился огнями, благоухал уличной едой и звучал какофонией звуков. Люди спешили домой, отвечали на сообщения, уткнувшись в телефоны, покупали напитки и слушали музыкантов в парке. Чимин любил гулять после заката и наслаждаться вечерним городом. Он хотел быть среди незнакомых людей, достаточно разных, чтобы не обращать на него внимание. Тут были музыканты, одетые в запачканные пальто, были девушки и парни с разноцветными волосами. И никому не было дела до Чимина. Странно чувствовать себя своим среди незнакомцев.

Еще Пак наблюдал за парочками, которые целовались при встрече возле киосков быстрого питания, покупали еду и шли, держась за руки, к ближайшим скамейкам или гуляли по асфальтированным дорожкам. Любопытно смотреть им вслед, слышать обрывки голосов и смеха, фантазировать о том, чем они займутся дальше. Возможно, пойдут домой, где, виляя хвостом, встретит любимая собака или прильнет к ногам довольный кот.

Порой Пак возвращался в квартиру после семи вечера, но бабушка никогда не спрашивала, где он пропадал, чем занимался, с кем общался. Расспрашивать о жизни она умела только своих подруг. А еще дома всегда лежали журналы с историями из жизней известных личностей. Ими бабушка тоже интересовалась. Она знала наверняка, кто на ком женился, кто с кем развелся и даже где знаменитости предпочитают отдыхать. Чимин не сумел стать для неё таким же интересным. Он вообще не припоминал, чтобы хоть кто-то расспрашивал его о прошедшем дне, о том, как ему спалось, или о том, что ему нравится. Он существовал рядом с людьми, но едва ли вызывал у них интерес. Всего-навсего какой-то Чимин обитает то тут, то там.

Город действительно красив, высок и современен. В черном небе верхушки многоэтажных домов находились близко друг к другу. Они словно подпирали небосвод и оставляли на нём высветленные пятна от своих огней. Чимин задирал голову и всматривался в беззвездное пространство над большим городом и ощущал себя крохотным, еще более неважным. И в такие моменты из головы пропадали любые мысли. Чимин был свободен. Но потом его настигало время, когда желудок скручивало от голода и необходимо торопиться в то место, которое обычно называют домом.

В тот день прогулка закончилась привычным бурчанием желудка. И он покинул улицу, где был незнакомцем-затерянным-в-толпе, чтобы трансформироваться в трофей-на-бабушкиной-полке. Но только на подходе к девятиэтажному зданию, где жил с рождения, Пак вспомнил, что отныне лишился ужина, пока не сбросит видимые только бабушке килограммы. Снова.

Пустой желудок недовольно забурчал. Есть хотелось непреодолимо, до жжения между рёбер. Конечно, можно было поскорее лечь спать, а там уже будет завтрак. А что, если он не уснет быстро? Деньги, которые Чимин брал с собой, он потратил в столовой, поэтому, проходя мимо закусочной, Пак задержал дыхание. Издевательски сильно пахло раменом и жареным мясом.

Чимин поднялся на лифте и постучал в квартиру напротив. Он долго думал, что скажет Тэхену, и решил, что попросит рамен. Ничего страшного, если Чимин схитрит и скажет, что просто захотел именно рамен, а дома не оказалось ни одной упаковки? Он и правда его хочет, так что его слова не будут совсем уж ложью. Когда бабушка ляжет спать, Чимин пронесет в комнату горячий чайник и приготовит ужин. Есть в одиночестве не так уж плохо, он привык.

Тэхен дверь не открыл. Возможно, Ким ушел на подработку, но как тогда поступить? Зайти позже? Можно постучать в квартиру, которая была третьей на их лестничной площадке — квартиру Чонгука. Нет, слишком неловко.

Голод вновь дал о себе знать. Чимин погладил ниже груди, будто взывая разбушевавшийся желудок к пониманию, но тот продолжил напоминать о пустоте внутри себя. Чимин его понимал.

— Гуки, — прошептал Пак перед дверью Чона, — у тебя не будет поесть? Нет, не так.

Он прикрыл глаза и потер руки друг об друга, подышал на них. С наступлением вечера становилось холоднее не только на улице, но и в подъезде. Загудел лифт, приближаясь к этажу, где стоял под тусклой лампой Пак, и он понадеялся, что возвращается Тэхен, но металлическая коробка затихла на этаж ниже. Чимин взял себя в руки и попробовал снова:

— Гуки, привет. Я тут забыл купить рамен. У тебя не будет лишней пачки? — он прокрутил фразу в голове еще несколько раз, и это придало ему уверенности. Он часто репетировал слова перед тем, как их произнести. Даже во время походов в магазин.

Звонка у Чонгука не было, поэтому Чимин постучал кулаком по металлической двери, но недостаточно громко. Из квартиры не доносилось ни звука, и Пак постучал громче. Поморщился от боли в костяшках, но пинать дверь ногами посчитал неприличным. Занес кулак еще раз, но вдруг щелкнул замок, и дверь распахнулась, чуть не сбив Чимина с ног. На пороге стоял Чонгук с голой грудью, одетый только в спортивные штаны. Его волосы были в беспорядке, как если бы он долго спал, глаза полузакрыты. Он поднял руку и убрал пряди с лица. Пак прикипел взглядом к рельефной груди и татуированному бицепсу на поднятой руке.

— Я слушаю, Пак, — прохрипел Чон.

— У тебя, — Чимин прокашлялся, — у тебя не будет рамёна для меня?

Чонгук смотрел не отрываясь. Пак даже побоялся, что Чон умеет читать мысли. В квартире стояла беспроглядная темнота, так что он, возможно, действительно спал и теперь пытался осмыслить неожиданный вечерний визит Чимина.

— Заходи и сам выбери.

— Эм, да мне любой.

— У тебя нет предпочтений?

— Нет, — Чимин помотал головой, — на самом деле, нет.

— Я не собираюсь решать за тебя, — Чон широко зевнул. — Зайди и выбери.

— Хорошо, — одними губами произнес Пак и сделал шаг вперед, но Чон не отошел, а продолжил возвышаться в проходе. Чимин завис на небольшом порожке. В один момент обувь заскользила, и он оказался по другую сторону порожка, вплотную к Чонгуку.

— Прости, — пискнул Пак и выставил ладони перед собой, теряя равновесие и практически касаясь ими голой груди Чона, — могу я… могу пройти, пожалуйста.

Чонгук отступил, потонул в темноте и через секунду в прихожей зажегся свет. Чимин прикрыл за собой дверь, с непривычки щурясь от желтоватого света, разулся и прошел за Чоном на кухню, такую же маленькую, как и у него. В квартире было тепло и пахло Чонгуком, но не похоже, что здесь хотели создать уют. Даже занавесок на кухонном окне не было, как и цветов на подоконнике, скатерти на столе, картин или цветастых прихваток над плитой. Безликое холостяцкое пристанище.

Чимин заглянул в открытый хозяином шкаф над плитой. Там аккуратно, словно книги, на двух полках расположились пачки лапши разных вкусов. Сам Чонгук сел на стул и наблюдал.

— Ты же не одним раменом питаешься, правда? — Чимин подавил желание открыть холодильник и проверить наверняка.

— А если да?

— Но так нельзя, — Пак покачал головой, — желудок испортишь.

— Я не люблю готовить. Приходи и готовь, если хочешь, — прозвучало не как предложение, а как попытка показать, что ему всё равно.

— Твои родители, где они?

Чимин спросил и тут же осудил себя за чересчур личный вопрос. Вдруг Чон не любит говорить на тему семьи, и Пак лезет не в своё дело. Он никогда никого не спрашивал про семью, потому что считал, что человек сам расскажет, если посчитает нужным. А если с родителями случилась беда или человек в напряженных отношениях с родными и подобные вопросы вскрывают душевные раны? Ох, ну почему сейчас он не удержал язык за зубами!

Чонгук молчал, прикусив щеку изнутри. Воцарилась пугающая тишина, пока виновник тонул в самобичевании.

— Коришь себя за вопрос, Пак?

Чимин развернулся к Чону и глубже зарылся в куртку.

— Твои мысли прочитать не сложно. Слишком громко думаешь, — в его словах отчетливо слышалась насмешка.

— Я не знаю, почему спросил. Наверное…

— Наверное, я тебе интересен.

— Я возьму вот этот, — Чимин на пятках снова отвернулся к шкафу, вытащил первую попавшуюся пачку лапши и направился к входной двери, — спасибо, Гуки.

— Бывай, — бросил Чон, как только Пак торопливо и неуклюже обулся, и захлопнул дверь за его спиной.

Чимин еще долго стоял на площадке, переживая их диалог снова и снова. Довольно обидно предстать перед человеком, которому хочется нравиться, открытой книгой. Мало того, что Чимину и так нечего предложить такому, как Чонгук, так еще и мысли свои скрыть он не в состоянии. Не умеет скрывать намерения, не умеет быть интересным, не умеет флиртовать, а только мямлит первое, что приходит в голову.

Уставший и озябший, Чимин вошел в прихожую и сразу же услышал истеричные крики бабушки из его комнаты. Он мигом стянул с себя туфли и ринулся на звук голоса. Двери в кухню, в ванную и туалет были нараспашку, даже занавески на кухонном окне развивались от порывов бешеного ветра. Пак захлопнул окно, поскользнулся на разлитой воде, чуть не расшибив колени о кафель, и поспешил к своей комнате. Его охватил ужас, когда второй голос рявкнул в ответ на бабушкины возгласы.

Отец стоял возле шкафа с ножницами в руках, а в его ногах разноцветной кучей валялась порезанная одежда, включая нижнее бельё и ремни. Письменный стол был окрашен в любимые Чимином тона теней для век, тут же были разбросаны изломанные губные помады и засыхающие кисточки от тушей. Его комната превратилась в яркое месиво из всего, что так необходимо Чимину. Здесь так уродливо было размазано то, за чем прятался Пак каждый день.

Чимин не верил своим глазам, он готов был вынести что угодно — побои, оскорбления, ненависть родных людей, но не посягательство на нечто личное, принадлежащее только ему. В рюкзаке за спиной лежала косметичка, про которую, возможно, отец не подумает. Раньше он уже вытряхивал оттуда личные вещи, но никогда не пытался их уничтожить.

— Явился, — отец пошатнулся, видимо от выпитого алкоголя, запах которого разносился по комнате. — Я предупреждал тебя — никакой краски и прочей фигни. Ножницы видишь?

— Минхёк, — взвыла бабушка, одной рукой загородив внука, — оставь ты его в покое!

— Я ему сейчас срежу всё это дерьмо с лица, — мужчина перешагнул через одежду, удобнее перехватил ножницы и оголил почерневшие зубы в подобие улыбки, — подойди-ка сюда, оно.

Чимин не двинулся. Отец схватил раскуроченную коробочку с тенями и бросил в сына. Белая кофта и черная куртка окрасились в ярко-голубой. Бабушка ахнула, но Чимин не проронил ни слова и почему-то вспомнил ровные ряды рамена в шкафчике Чонгука.

Отец задрожал всем телом, и ненависть забулькала в его горле. В нём давно пропала человечность, наверное, еще в детстве, ведь он тоже продукт равнодушия женщины, которая его воспитала. В полумраке комнаты глаз мужчины не было видно, только два зияющих отверстия и скривившийся в чистой злобе рот. У него изнутри рвалась тьма, но не та, что жила в Чонгуке, не спасительная, а мерзкая, зловонная, окутанная парами горячительных напитков. Чимин не боялся. Невозможно бояться постоянно. Страх выматывает, боль выматывает, и в конце концов становится безразлично. Сердце стучит ровно и легко шагнуть за край, а затем падать вниз и не думать о том, что ждет впереди.

Чимин никогда ничего не решал. Ему не давали выбора. Бабушка выбирала одежду, еду, курсы, место учебы. Бабушка решала, какие наклонности есть у внука, решала, что ему по плечу, а что нет. Чимин не управлял собственной жизнью, поэтому никакого Чимина не существует вовсе. Есть кукла, которой управляют, в которую играет бабушка для реализации своих амбиций, для достижения только ей известных целей, для самоутверждения. Этой куклой она делится с сыном и студентами в университете. А Чимина нет. Оболочка без наполнения. Пус-то-та.

— Чего притих? — отец стоял в двух шагах, удерживаемый бабушкиной рукой, — у тебя язык есть? Или кто-то уже вырезал его из разукрашенного рта?

— Минхёк! — бабушка глотала слезы и трясла рукой, которой удерживала сына за ворот кофты, — он же ничего не сделал.

Чимин развернулся и кинулся вон из квартиры. Тэхен предлагал переночевать у него, и Пак забудет про стыд. Хотя бы на один день, забудет и попросит ночлег и чистую одежду. Лишь бы сосед оказался дома, иначе придется остаться в подъезде.

Тэхен не открыл. Чимин сполз вниз по стене и остался сидеть на ледяном полу, вытянув вперед ноги. Он снял со спины рюкзак, бросил туда рамён и достал телефон. На экране высветилось уведомление о входящем сообщении.

Гуки:

Ты поел? Он острый.

Я:

Нет пока, но обязательно поем! Спасибо!

Больше Чонгук не писал. Чимин слышал, как в бабушкиной квартире орет отец, как падают вещи и бьются об стены двери. Спустя час всё стихло. Видимо, бабушке удалось уложить его спать. У Пака замерзли руки даже в карманах куртки. Тэхен до сих пор не вернулся. Возможно, если Чонгук так любезно одолжил ему рамён, у него найдется ненужная кофта? Куртку Чимин снимет в университете, а вот кофту бы сменить. Он встал и на негнущихся ногах подошел к двери Чона, постучал как можно громче и тяжело вздохнул. Есть хотелось неимоверно, но про еду можно забыть. С холодом бороться тяжелее.

— Пак? — пробурчал полуголый Чонгук, — что опять?

Пока Чимин раздумывал над тем, что же сказать Чону, тот просканировал его взглядом и нахмурил брови. Не часто у Чонгука менялось выражение лица.

— Я понимаю, уже поздно, — начал Чимин, — но, возможно, у тебя есть какая-нибудь ненужная кофта. Я… у меня…

— Зайди, — Чон посторонился, подождал, пока он зайдет и захлопнул дверь.

Они смотрели друг на друга, словно говорили без слов. Чимин увидел многое: как хмурится Чон, как поджимаются и расслабляются его губы, как в глазах пляшут огни злобы, разбавляясь неожиданным спокойствием и еле уловимой нежностью. Никогда до этого Чонгук не выражал такое количество эмоций, никогда не воспламенялся и не угасал за считанные секунды. Чимин задался вопросом, что же такого Чон увидел в его лице.

И Чимин не выдержал. Его тряхнуло так, словно тяжелая рука сверху обрезала веревки. И кукла рухнула, ударилась о бетонный пол. Разбилась её керамическая оболочка, а под ней маленький человек с обнаженными чувствами, оголенными нервами. И он, униженный человек, высвободил крик, который рвался наружу всегда, но оставался вымышленным. Слезы брызнули из глаз, и Чимин сжал ладони до отпечатков ногтей. Кричал, рыдал, не двигаясь с места, во все глаза смотрел на взбешенного Чонгука, чей гнев прожигал пол под их ногами. Чимина трясло, он озяб и ослабел. Еще немного и свалится замертво. Но Чонгук не дал рухнуть, в один шаг преодолел расстояние между ними и прижал Пака к себе настолько сильно, что оба задохнулись.

Чимин приник щекой к горячей груди Чона и закрыл глаза. Слез не осталось, да и рвать себя на части больше не хотелось, потому что вокруг него теплота, даже голову грело близкое дыхание. Показалось, что и на макушке остался отпечаток губ. Боль ушла. Высвободилась и исчезла под потолком маленькой прихожей, где стояли они двое, пригвожденные друг к другу какой-то патологической необходимостью. И в каждом их действии, когда Чон сжимал сильнее, гладил Пака по выпирающим лопаткам, или когда Чимин сминал кожу на спине Чонгука, во всём этом не чувствовалось случайности, мимолетного порыва. Нет, тут другое. На уровне инстинктов и необъяснимого притяжения.

Чонгук всё еще молчал. Он повёл Чимина вглубь квартиры, не разжимая объятий, просто шагая вразвалочку, чтобы Паку было удобно идти спиной вперед, маленькими шажками, пока его ноги упёрлись во что-то мягкое. И вот Чимин уже сидит в комнате на кровати. Чон опустился на пол, скрестил ноги и положил сильные руки на колени. Вновь без единой эмоции на лице.

— Почему не пошёл к Тэхёну? — спросил Чон скороговоркой, на считанные мгновения потеряв способность говорить внятно.

— Его нет дома, — пролепетал Пак, вытирая мокрое лицо рукавом куртки. — Мне бы только кофту и я домой.

— Нет! — рявкнул Чонгук так громко, что Чимин внутренне сжался. Он впервые смотрел на Чонгука открыто и при этом испуганно, будто получил пощёчину.

— Чимин, — произнес Чон практически по слогам и полностью отзеркалил взгляд Пака.

— Всё хорошо, — на выдохе, — всё хорошо, Гуки.

— Тут есть вторая комната, — уже спокойно сказал Чон, — я пойду.

Он вышел в коридор, и через несколько секунд там хлопнула дверь. Чимин остался сидеть на кровати, которая, по всей видимости, принадлежала Чонгуку, в странных чувствах. С одной стороны, казалось, он знает Чонгука до мелочей. С другой стороны, он не знал о Чонгуке ничего, а спросить не решался. Долго еще сидел в одной позе на кровати, прокручивая в голове то, что произошло минутами ранее, стараясь запомнить в мельчайших подробностях.

На часах было около девяти вечера, когда позвонила бабушка. Чимин сказал, что ночует у друга, после чего она ожидаемо не стала задавать вопросов. Так складывалась его жизнь. Никому нет дела, где он и что с ним происходит. Если в один день Чимин уйдет навсегда, семья и знакомые примут это как скучнейшее событие и вскоре забудут.

Через час Пак вышел в коридор и, стараясь не шуметь, подошел к комнате Чонгука, но постучать не успел — дверь распахнулась и явила за собой хозяина квартиры.

— Ты куда? — спросил Чон без толики интереса.

— Хотел попросить у тебя полотенце, — Чимин всё еще не снял запачканную косметикой кофту, только куртку успел повесить в прихожей.

— В ванной в шкафу. И постель себе перестели. Я спать, — и захлопнул дверь.

— Но, — сказал Чимин, обращаясь к лакированной двери, — где лежит бельё?

Ему никто не ответил. В комнате Чона стояла тишина, хотя Пак мог поклясться, что Чонгук не отходил от двери, а просто проигнорировал вопрос.

Находиться в квартире Чонгука, вытираться его полотенцем, спать на его кровати, а на утро надеть его же огромную черную кофту с горлом — воплощение фантазии Чимина в реальность. А ещё похоже на то, что Пак попал в одну из прочитанных им книг, где с главной героиней происходят трогающие сердце события, где она сближается с тем, кто ей нравится. Наивно, да, в его-то года, но с Чимином впервые происходит нечто волнующее до невесомости в животе, то, о чём раньше он только читал или слышал. Или смотрел в кино. Чимин разрешил себе побыть наивным и пожить в сказке хотя бы сегодня. И пусть эта сказка никогда не достигнет желаемого конца. Он порадуется тому, что есть, и разрешит глупым рукам готовить Чонгуку тосты с сыром и кофе. Разрешит глупым глазам смотреть на лохматого полуголого Чона, зевающего и поедающего завтрак.

Утром Чонгук застал Чимина в ванной. Пак почти закончил наносить макияж и клеил розовые звездочки на скулы, пока хозяин квартиры коршуном нависал над ним. Стоял за спиной и следил за тем, как звезды рассыпаются по белой коже, как указательный палец растушевывает алую матовую помаду по губам, как зачесываются каштановые волосы назад, чтобы мягкими волнами упасть обратно на лоб.

И вот теперь они завтракали вместе, сидя по разные стороны прямоугольного стола.

— Гуки.

— Да, Пак, — Чон перестал жевать и обратил внимание на Чимина.

— Ты хочешь зайти по отдельности? В университет. Я имею в виду, что ничего страшного, не беспокойся.

— Ты себя слышишь? — спинка стула скрипнула, когда Чонгук на неё откинулся, — я не собираюсь играть в детский сад.

— Ты не понимаешь, — с обидой в голосе проговорил Чимин, — тебе легко говорить. Ты не знаешь, как обстоят дела.

— Учись принимать помощь, Пак, — Чон вытер губы салфеткой и поднялся, чтобы положить посуду в раковину. — Спасибо за завтрак.

— Помощь? — опешил Чимин, — что… о чем ты? Ты думаешь, я общаюсь с тобой из-за того, что я слабый?

Чонгук уперся руками по обеим сторонам от раковины и не поворачивал голову. Мышцы на руках напряглись, он переступал с ноги на ногу и молчал.

— Вот каким ты меня видишь, — Чимин поник, и легкое разочарование дало о себе знать чувством тошноты, — я пойду.

— Пак, стой, — прорычал Чонгук и зашагал следом в прихожую.

Чимин забрал косметичку из комнаты, бросил её в рюкзак, вернулся к входной двери и принялся торопливо обуваться. Его разрывало от негодования, от мыслей об искусственности их отношений. Нет, Чимин совсем не знает Чонгука и каждый раз в этом убеждается. Возможно, и спокойствие, которое появляется рядом с ним, тоже не настоящее. Пак опять нафантазировал, опять придумал то, чего так сильно желал, чтобы жить и быть как все. Бабушка говорила, что Чимин должен стать особенным, отличаться от других, но с каждым разом он осознавал, что не хочет быть особенным. Пак хочет, наконец, стать счастливым. Если для этого нужно быть обычным и не выделяющимся — он согласен.

Чимин вышел из квартиры Чона и кинулся вниз по лестнице, пропуская ступеньки, рискуя кубарем скатиться вниз и переломать кости, что его не заботило вовсе. Даже отчасти хотелось навредить себе, чтобы высвободить нестерпимую боль через открытые вены. Боль от несправедливости и отвращения к себе. Как же хотелось упасть и разорвать на себе кожу, чтобы успокоилось внутри и осталось шрамами снаружи. Пусть и уродливо, зато настанет хоть и временное, но облегчение. Он согнул пальцы и с нажимом провел ногтями по скулам. Звезды осыпались на бетонные ступени.

Улица встретила ледяным ветром и бледным утренним солнцем. Туман стелился по желтым макушкам деревьев, а земля темнела влагой. Приятно вдыхать свежий осенний воздух и забывать на секунду о том, что скоро снова придется задыхаться.

В аудиторию Пак зашел первым и сел на последнее место у окна, как и всегда. Другие места постепенно занимались одногруппниками, которые бросали на него мимолетные взгляды, но ничего не говорили.

Чонгук вошел за пять минут до начала занятий. Не торопясь, подошел к Чимину и положил ладони на стол.

— Я сяду?

— Нет, — Пак смотрел перед собой, расчесывая ногтями ладонь, спрятанную на коленях, — пожалуйста.

Чон снял рюкзак, сел за соседний стол и принялся готовиться к занятиям. Его волосы были собраны в узел, а шею закрывал воротник точно такой же кофты, которая была на Чимине. Скорее всего, у Чонгука много одинаковой одежды, к тому же вся она черная. Пак в панике оглядел аудиторию, но, по всей видимости, никто не заметил, что двое из них пришли в парных кофтах.

Парных кофтах.

Однотипный гардероб Чона разыгрывал воображение Пака. Но пора заканчивать, ведь Чонгук дал понять, что видит в нём слабого ребенка, которого хочется защитить от жестокой толпы. Впрочем, Чимину не на что жаловаться. Ему хоть и ненадолго, но подарили ощущение спокойствия.

— Можно? — в аудиторию заглянул опоздавший студент, и преподаватель коротко кивнул.

Чимин записывал в тетрадь начало лекции, когда краем глаза заметил, что парень идет к его столу. Но прежде чем Пак успел хоть как-то среагировать, на стул рядом приземлился пустой черный рюкзак, притом, что рюкзак самого студента всё еще висел у того за спиной. Опоздавший остановился и уставился на соседний ряд, откуда исподлобья на него взирал Чонгук.

— Понял, — студент примирительно кивнул и направился к другому столу, а Чон вновь уткнулся в тетрадь.

Весь учебный день они не разговаривали. Чимин иногда не выдерживал и украдкой смотрел на Чона, но каждый раз оказывалось, что тот смотрит тоже, только открыто, не пытаясь отвести взгляд. Пак не обижался на Чонгука, но злился на себя за то, что придумал то, во что сам поверил. Ему необходимо смириться с положением вещей, а для этого нужно отстраниться от предмета своих фантазий.

Во второй половине дня, когда занятия у большинства групп закончились, территория перед университетом заполнилась студентами. Они разговаривали, смеялись, пили кофе или ждали такси. Некоторые из них собирались вместе и направлялись к автобусной остановке. Девушки кутались в куртки и жались к парням, а те, кто был без пары, грели руки об одноразовые стаканы с дымящимися напитками.

Чимин спустился по центральной лестнице, где внизу его уже ждал сияющий от предстоящего разговора Идон. Пак собирался развернуться обратно, переждать внутри университета и вспомнил, что как раз забыл куртку в раздевалке, но Идон уже взлетел на несколько ступенек вверх и схватил его за руку.

— Куда это мышка собралась? Пошли поболтаем.

Идон завел Чимина за угол, толкнул к стене и удовлетворенно хмыкнул, когда Пак спрятал ладони в рукава висящей на нём кофты.

— Как успехи, Пак?

— Я, — Чимин осекся и сильнее вжался в стену, — я сказал, что не буду.

— Тогда я отсылаю видео? Ну что ты так смотришь, мышка, а? Это твой выбор.

— Какое видео? — раздался звонкий голос.

Чимин повернул голову одновременно с Идоном в ту сторону, где стояла встревоженная Ынли. Её длинные волосы развивались за спиной от ветра, а куртка была нараспашку. Наверное, она бежала за ними, одеваясь второпях.

— Зайка, привет. Соскучилась? — Идон подошел к ней и приобнял. Она тут же скинула его руку, — ох, какие мы недотроги.

— Что за видео? — глаза девушки пылали гневом, — быстро говори, придурок.

— Одно очень интересное видео, которое не понравится Чонгуку. Видео, где мышонок сам себя загоняет в клетку.

— Чонгук и так не общается со мной, — перебил его Чимин, — можешь не стараться.

— Что? — на мгновение все эмоции пропали с лица Идона, — не общается? Причем здесь, — он замолчал, а затем его губы растянулись в широкой улыбке, — а-а-а, ты подумал, что я хочу показать Чону видео из-за тебя?

Идон запрокинул голову и громко рассмеялся, затем согнулся пополам, хватаясь за живот. Ынли побледнела и прикрыла рот ладонью.

— Нет, ты его слышала? — не унимался он, — о-о-й, я не могу. Зайка, он думал, что я хочу, чтобы Чон перестал с ним общаться. Мы что, в школе? Какой же ты тупой, Чимин. Учишься в универе, а мозги до сих пор не отрастил. У взрослых дядей свои счёты, мышка.

— Какая же ты скотина, — пролепетала Ынли, отступая, — ты не посмеешь.

— Почему? — искренне удивился Идон. — Интересно то, что Чонгук пригрел у себя под крылышком маленького мышонка, но ничего ему не рассказал.

— Что происходит? — Чимин сжал руки в кулаки, — Ынли, что происходит?

Девушка переводила взгляд с Идона на Пака и обратно. Её рот то открывался, то закрывался, словно она хотела что-то сказать, но голос пропал.

— Да, зайка, да, — отчеканил Идон, — ты всё верно поняла. Жизнь Чона закончится. И я, наконец-то больше не увижу его мерзкую рожу, по крайней мере, в ближайшее время.

— Ты психопат, — дрожащим голосом произнесла Ынли, — ты во всём виноват! Не поступай так с ним!

— Я психопат? — Идона передернуло. — Мышонок вообще знает, кто такой Чон Чонгук? Или ты отдала его на растерзание? Чем ты лучше? Я думал, что мышонок твой друг. Или я не прав?

— Не поступай так с Чонгуком, не надо, — Ынли сложила ладони в умоляющем жесте.

— С детства ты его защищаешь, — цокнул Идон, — и выгораживаешь. Но Чон сам вырыл себе могилу и скоро свалится туда. Я просто подтолкну, зайка. А мышонок мне поможет.