То, что разворачивалось на маленькой кухне, вовсе не походило на обычный воскресный вечер Чимина. Он не сидел с бабушкой за чашкой чая, не глазел в окно на темную улицу и на прохожих, которых почти не осталось. Вместо привычной ненавистной кухни, он перебирал пальцы на уютно неуютной кухне Чон Чонгука и ждал укора от его девушки.

На первый взгляд, Чимин не совершил ничего предосудительного. Занимался с Чоном тем, чем в его представлении могут заниматься друзья. Но лишь на первый взгляд, потому что друзья не помышляют о чем-то большем. Конечно, друзья иногда влюбляются, но разве Чонгук давал ему повод влюбиться? Нет, Чон лишь проявлял заботу с самого начала. Порой казалось, что он заигрывает, как, например, в случае с кроватью, когда Чонгук убеждал Чимина, что кроме него в ней никто не лежал. Но на самом деле Чимин не настолько глуп, чтобы не понимать, что Чон шутит. Откуда Паку знать, что с другими своими друзьями Чонгук не ведет себя также? Он только выглядел хмурым и бесчувственным, но это лишь напускное.

В который раз Чимину нужно себе напомнить, что нельзя всё время жить в фантазиях. Он ведет себя незрело.

Я всё испорчу. Я не имею права всё испортить.

— Чимини, ты не боишься? — настороженно спросила сидевшая на стуле Ынли.

— Прости? — Чимин собрал всё мужество, чтобы поднять голову. — Боюсь чего?

— Того, что он прожжет в тебе дыру, — девушка кивнула на Чонгука, который смотрел на Пака так, как смотрят на объект, способный исчезнуть в любой момент.

Чимин погладил свитер на себе, и улыбка сама возникла на его лице.

— Не устану это повторять, — сказала Ынли и хлопнула себя по коленям, — чертов Чон Чонгук!

— Ты, как заевшая пластинка, дорогая, — Чонгука никак не заботили слова Ынли.

— Чимини, милый, оставишь нас наедине? — проворковала девушка.

— Да, мне всё равно пора, — Пак собирался выйти из кухни, но задержался в дверном проёме. — Я буду у Тэхёна.

Оказавшись в соседней квартире, Чимин не хотел ни о чем думать, не хотел рассуждать или анализировать. Он просто мечтал поскорее принять душ, упасть лицом в подушку и проспать до утра. Слишком много событий, с которыми он никогда ранее не сталкивался. За короткое время Чимин обрел подругу, влюбился в парня и вот уже находится на грани того, чтобы потерять всё это разом.

— Как дела у Чонгука? — Тэхен с влажными волосами, одетый в серую пижаму, лежал на кровати и копался в телефоне.

— Он с Ынли, — бросил Пак, включил в комнате свет и опустился на соседнюю кровать. — Тэ, а вам еще работники не нужны? Я имею в виду, в магазин.

— Ты работать хочешь? — Тэхен отложил телефон и сцепил руки в замок. — Довольно тяжело учиться и работать, знаешь?

— Чонгук же работает.

— Чонгуку родители не выделяют на карман. Только квартиру оплачивают и учебу. У него сложные отношения с отцом, — Ким замешкался, барабаня пальцами по животу. — Вас многое связывает. Вы бы нашли о чем поговорить.

— Ты не рассказывал ему? — спохватился Пак.

— Про твоего отца? Нет, конечно. Но, боюсь, про бабушку он в курсе.

Чимин плохо знал Тэхена, но мог поклясться, что Ким что-то недоговаривает, балансирует между двумя людьми, по несчастливой случайности являющимися его соседями. У них двоих свои скелеты в шкафу, надежно охраняемые, до сих пор не похороненные. И Тэхен, очевидно, заглянул в оба шкафа.

— О чем знает Гуки? — Чимин говорил отстраненно, готовый опустить голову и помассировать виски, но так и остался сидеть с прямой спиной.

— Слушай, я ничего не рассказывал, — Тэхен рывком сел на кровати. — Клянусь нашей дружбой!

— Мы друзья? — оцепенение немедленно спало, и у Чимина появились силы продолжить вечер.

— Конечно! Я бы очень хотел!

— Только если это так, — нерешительно заговорил Пак, ковыряя пол носком, — скажи мне правду. Мне очень нужно знать.

— Хорошо, — Тэхен кивнул так сильно, что волосы взметнулись вверх, превращаясь в беспорядок, — правда и ничего кроме!

— Это ведь не ты купил кровать для меня, — Чимин уловил, как Ким тихо сматерился. — Ты постоянно мне говорил, что мы о чем-то договаривались. Но ты не со мной договаривался, верно?

— Чимини, — позвал Тэхен и, дождавшись, когда Пак на него посмотрит, сказал: — Вам просто нужно поговорить.

***

Чонгук вошел в гостевую комнату, упал на жесткий диван и закинул ноги на подлокотник. Меньше всего на свете ему хотелось разговаривать. Еще час назад он пребывал в душевном равновесии, засыпая под спокойное дыхание Чимина, а теперь по его квартире ходит разбушевавшаяся подруга детства и пыхтит, как закипающий чайник.

— Ты ему рассказал? — Ынли стояла перед диваном, сложив руки на груди и широко расставив ноги.

— Амазонка, я тебя разве звал? — он прикрыл глаза, хотя знал, что с ней игнор не сработает. Она на правах давнего друга лезла во всё, что даже косвенно касалось Чонгука.

— Он тебя поймет, — она присела на корточки возле его головы. — Ты ведь знаешь?

— Секса, я так понимаю, мне сегодня не ждать.

— Можешь хотя бы сейчас не шутить? — Ынли ударила Чона кулаком по ребрам, но он не шелохнулся.

— Я не шучу.

— Погоди, — задумалась Ынли, поглаживая грудь Чонгука, — я надеюсь, при Чимине ты не выдавал свои пошлые шуточки?

— Он забавно краснеет и постоянно ёрзает.

— Не удивлюсь, если в конечном итоге он тебя пошлёт, — Ынли вновь замахнулась, чтобы ударить, на этот раз в живот, но Чонгук поймал её кулак, не открывая глаз.

— Он видел, что я сделал с Инджэ, — Чон положил ладонь Ынли себе на живот и накрыл своей.

— Что? Инджэ? Это ваш одногруппник, ведь, да? Что ты сделал, Чонгуки? Ты ударил его?

— Нет, но я сделал ему больно.

— При Чимине? И он никак не отреагировал? — Ынли даже дыхание затаила.

— Чимин понял, почему я это сделал.

— Хотела бы я тебе напомнить, что сначала нужно окончить курсы, разобраться в себе, а потом подходить к Чимину.

— Он сам так решил. Я ничего не делал, — Чонгук открыл глаза, когда девушка отобрала свою ладонь и погладила его по голове. — Он видел, какой я.

— Чего ты боишься? — спросила Ынли, перебирая его волосы. — Почему Чимин тебя так пугает?

— Пугает? Мне разобраться нужно. С отцом, с самим собой. Ты же знаешь, я поломан.

— Он поможет тебе. Он уже тебе помогает, — она наклонилась, поцеловала друга в лоб, задержалась ненадолго и стерла поцелуй указательным пальцем.

Чонгук мягко оттолкнул её руки, сел на диване и уставился в окно, за которым даже звезд не видно. Звезды вообще пропали разом отовсюду.

Ещё несколько недель назад Чонгук и думать бы не стал о малознакомом человеке, его потребностях или особенностях. А уж тем более о том, как человек, практически чужой, себя украшает, чтобы выделиться. Бред. Не интересно. Плевать. Но в один миг, недолгое время назад, он зацепился таки за человека и его искусственные звезды, как проклятый последними остатками души цепляется за нечто прекрасное.

Спасибо отцу за чудное детство, в котором было больше борьбы, чем сказки. Теперь Чонгук в вечном поиске самоконтроля, в вечном поиске лекарства для исцеления внутреннего ребенка. Возможно, он нашел лекарство, но теперь сомневался, имеет ли право его использовать.

Чон взял сидящую на корточках Ынли за подбородок:

— Я связал себя по рукам и ногам. Закрыл рот и уши, чтоб лишний раз не дергаться. Я обездвижен. Дам волю эмоциям — приду туда, откуда начал.

— Ты говоришь ужасные вещи, Чонгуки. Отпусти! — она мотнула головой, встала и теперь смотрела сверху вниз. — У тебя проблема только с негативными эмоциями, а Чимин дарит позитивные. Что в этом плохого?

— Ты даже не знаешь, о чем говоришь, девчонка. Ты либо не выражаешь эмоций вообще, либо все сразу.

— Ты драматизируешь, — в голосе Ынли появилась твердость. Странно, что не топнула ногой, как часто делала в детстве. — Ничего бы не случилось.

— Да-а? — Чонгук медленно поднялся и подошел вплотную. — Я чуть не убил человека, потому что был вне себя от ярости. Я до сих пор не справился с этим. Лучшая партия для Чимина, не так ли? Не будь дурой.

— Ты посмотри на себя со стороны, — Ынли ткнула пальцем в грудь Чона. — Заботишься о нём, слушаешь его. И это твоё «звездочка»! Что это было? Это так ты его оттолкнуть пытаешься? Ты просто трус, Чон Чонгук! Я знаю тебя много лет, я на себе это испытала. Ты боишься, что Чимин не разглядит в тебе то, что ты можешь ему предложить, а вместо этого в один прекрасный день поймет, что перед ним психопат.

— Нет, — Чонгук смотрел, не моргая, — я боюсь, что в один прекрасный день то дерьмо, что сидит во мне, обрушится на него.

— О-о-о, — протянула девушка с усмешкой. — Я всё видела. На твоей доске ярости лампочки перегорают, когда звездочка рядом. Он же неспроста тебе понравился. Ты, как пёс, ринулся его охранять от бед и напастей. Гавкни, если согласен.

— Бред несёшь.

— Ты сам мне сказал, что в первый же день сел рядом с Чимином, — Ынли сделала шаг назад. Меж нахмуренных бровей пролегла складка.

— Он мне кое-что напомнил. Но я не притворялся рядом с ним, он всё видел. Я даже подумать не мог…

— Что Чимин на тебя западет, несмотря на твой отвратный характер, — Ынли склонила голову к плечу. — Он не ищет легких путей, да?

— Я поэтому попросил тебя сказать ему, что мы встречаемся. Надеялся, что он перегорит, — Чон рухнул на диван и схватился за волосы. — Хочу закрыть его в своей квартире.

Ынли быстро закивала и опустилась на колени.

— Я понимаю, о чем ты говоришь, Чонгуки. Но мне кажется, ты что-то упускаешь. Ты ходишь к докторам, чтобы узнать себя, но, видимо, Чимин знает о тебе больше тебя самого. И наоборот. Почему людям так сложно порой взять и поговорить?

— Поговорить, — Чонгук толкнулся языком в щеку и посмотрел исподлобья. — В какой момент? Когда он готовил мне ужин? Лежал на моей кровати? Эй, Чимин, отложи на секунду книгу. Я тут хотел сказать, что почти убил человека.

— Но не убил же.

— Убирайся, — процедил Чон.

— Люди всегда не могут найти подходящего момента. А потом страдают. — Ынли устало махнула рукой и направилась к входной двери.

— Стой, — Чон подождал, пока девушка развернется, и спросил: — Мы соперники?

Ынли обхватила себя руками, спрятала лицо за потоком волос и еле слышно произнесла:

— Как я могу бороться за того, кто не смотрит на меня так, как я бы того хотела.

***

В понедельник утром Чимин уже сидел на своём месте в аудитории. Пришел одним из первых. Всё, как обычно: укладка, яркий макияж и задумчивость, перемешанная с печалью, еле уловимой, но Чонгуку в который раз стало не по себе.

Губы Чимина приоткрылись, словно он собирался что-то сказать, но вместо этого начал монолог в голове. Ресницы дрожали, когда Пак следил за студентами через оконное стекло, но находился не здесь, не в аудитории. Вечно витающий в облаках, он скрывал внутреннюю разруху. Чонгук всегда безошибочно её определял.

Чон сел рядом, и Чимин немедля повернулся к нему, улыбнулся криво, безрадостно. Провинившийся мальчишка, придумавший и вынесший себе обвинительный приговор.

Ты такой невинный, Пак Чимин. Думаешь, если нас застали вдвоем после сна, то сразу интуитивно поймут твои тайные желания? Два одетых парня спали вместе, только и всего. Остальное — твои фантазии, которых, я уверен, в этой прекрасной голове полно.

— Где стразы? — спросил Чонгук, пока Чимин окончательно не переварил самого себя.

— Они, — Пак почесал шею и прикусил нижнюю губу, — они закончились. Я куплю обязательно немного позже. Почему для тебя они так важны?

— Мне на них плевать, — Чон потянулся к рюкзаку. — Они важны для тебя.

Он достал из рюкзака набор серебристых страз и положил на стол перед Паком.

— Дарю.

— Что это, Гуки? — растерялся Чимин и замер в нерешительности.

Его пальцы чуть подрагивали, как если бы он желал дотронуться, но сомневался, что ему разрешено.

— Тут звезды есть.

— Я вижу, но откуда это у тебя? — Пак всё же коснулся звёзд и просиял, как самая яркая из них. — Эй, давно не виделись, ребята.

— Ты сам их выбрал.

— Те, что для твоей девушки? — ахнул Пак.

— Ынли не носит такое.

Чимин не сводил глаз с Чонгука. Редкий момент, когда Пак не прятался, не увиливал, потому что понял. Конечно же, он понял, возможно, еще вчера, а сейчас удостоверился в своих догадках. Наивный, но не глупый.

— Вы, — сказал Пак и замолчал на мгновение, уголки его губ дернулись, рот приоткрылся. Чонгук мог видеть, как двигается кончик языка Чимина, прижимаясь к передним зубам. — Вы обманули меня.

Молодец, Чонгук. Ты начал с обмана. Сколько гнили в тебе плещется?

Когда Чон только пришел в университет, Чимин был первым, с кем он заговорил. Они оба являлись теми, кто выделялся из толпы нестандартной внешностью. Теми, кого обсуждают за спиной и о ком делают неверные выводы. Потому что людям сложно держать языки за зубами. В их венах кровь стынет, и дни превращаются в помои, если они не пустят по венам приличную дозу сплетен, обсуждений и осуждений. Много говорят, плюются ядом и выслеживают очередного поставщика информации, подобно зависимым, только в их случае — от бесконечной болтовни.

Чон тогда вошел в аудиторию и обнаружил там мальчишку. Именно мальчишку, настолько миниатюрным этот студент был, особенно по сравнению с самим Чонгуком. Он сидел возле окна и смотрелся в маленькое круглое зеркальце. Чон подошел сзади и вовсе не хотел напугать, но студент наткнулся на его отражение и немедленно развернулся, прижав зеркальце к себе. Конечно, здоровый пирсингованный парень в кожанке и тяжелых ботинках не вызывает доверия. Тем более у нежных мальчиков-зайчиков, о которых и сказать нечего: картинка, она и в Африке картинка. Любуйся, но руками не трогай — запачкаешь.

Чонгук умел рисовать. Раньше он подрабатывал в тату салоне, рисуя эскизы. Для собственных тату, в том числе. Особенно хорошо ему удавались портреты. Реальных людей он не рисовал. Чон людей придумывал. И когда он увидел лицо студента, то первое, что ему захотелось — взять лист и карандаш, чтобы запечатлеть то, что он видел перед собой.

Чонгук не сумел бы подобрать эпитетов, чтобы описать своё первое впечатление и вспышку вдохновения, но если бы ему пришлось использовать хоть какие-то слова, то он бы сказал, что видел живое воплощение своих старых рисунков карандашом. Раньше он рисовал лица с такими же мягкими чертами и круглыми изумленными глазами. Лица, которых не найти среди живущих, что и было нужно, ибо реальность осточертела.

И вот перед ним оживший рисунок. Только лучше. И не было сомнений, что, несмотря на обилие макияжа, яркую одежду и лак на ногтях, человек перед ним не имел ничего общего с образом, который пытался создать. То, как он сидел, чуть сжавшись, то, каким тихим был его голос, и как низко опускался его подбородок. Всё это шло в разрез с внешностью. Даже в походке сквозила неуверенность, как бы он не пытался идти ровно от бедра.

Чонгук встречал эпатажных людей. Пак не был одним из них, но очень хотел, чтобы окружающие думали обратное.

Первое, что сделал тогда Чимин — воскликнул «Ой». Первое, что сделал тогда Чонгук — захотел сбежать и больше никогда с ним не пересекаться. Но вместо этого сказал «привет» и сел рядом.

Трусость здесь не причем. Чонгук не привык портить прекрасное, оно достойно существовать, как его личный якорь.

Наблюдай издалека.

Чон сразу заметил их — серебристые звезды на скулах Чимина. Они навязчиво мерцали и придавали образу студента еще большей картинности. Макияж, одежда, лаки, укладки не имели значения. Звезды — вот что Чимину по-настоящему нравилось. Он постоянно их трогал, поправлял, отслеживал в зеркальце.

Чонгук никогда так открыто не пялился на окружающих, не интересовался ими, особенно когда они занимались банальщиной. Ему плевать на их деятельность, их мнение и на них самих в принципе. Но стоило Чимину подарить ему хоть толику внимания, Чонгук ощущал себя победителем, как если бы участвовал в схватке за каждый его мимолетный взгляд.

Победителем и дебилом, потому что, какого хрена?

Отныне, с одной стороны, существовали болтливые люди, надоевшая рутина, каждодневная борьба с самим собой, а с другой — Пак Чимин с тысячей несказанных слов в живых глазах и россыпью звезд на коже. Чтоб их! Надо было тогда сбежать, потому что остаться — значит рискнуть. И все усилия пойдут под откос.

Судьба умеет шутить. Чонгук так подумал, когда увидел, как напрягаются плечи Чимина рядом с другими студентами, как он опускает голову и часто моргает, стоит услышать голоса из коридора. По началу казалось, что то тёмное, с чем Чон боролся, скоро вылезет наружу, но вышло наоборот. Как черная дыра поглощает свет, так Пак поглощал тьму. И гнев, который так часто рождался и пылал в Чонгуке, разом угасал, не оставляя даже послевкусия, когда в поле зрения появлялись те самые изумленные, полные скрытой жизни глаза. Красиво звучит? Красиво, конечно, но Чонгук так никогда не выражался, а сейчас слова возникают на языке вопреки всему.

Чимин выделялся из общей массы, как ни крути. Но не одеждой, краской на лице или даже звездами. Он вел себя отстраненно, уносился мыслями в никуда, будто жил параллельной жизнью, а мир реальный был для него чужд. Неприятно видеть в этом что-то знакомое, как если бы заглядывал в зеркало.

Чонгук вёл себя как одержимый с самого начала. Следил за ним, вглядывался в каждый жест, в мимику, улыбки, которые Пак пытался скрыть. А когда увидел Чимина в дверном проёме аудитории, отступающего от толпы одногруппников, в нём проснулось нечто доселе неизвестное — собственническая сторона. Чонгук впечатал Чимина в себя, сжал талию и, повинуясь возникшему влечению, переместил руку на его живот так, чтобы кончики пальцев коснулись ширинки. Надавил сильнее.

Давай, Пак, иди ко мне. Да-а, хороший мальчик.

В тот раз Инджэ с другими одногруппниками устроили представление в аудитории. Жалкие клоуны. Они легко отделались. Чонгук сдержался только потому, что на него смотрел Чимин этими своими глазищами. Смотрел так, как смотрят на бомбу замедленного действия. И Чонгук не взорвался. Устраивать расправу и пускать кровь перед Паком настолько же дико, как раздеваться в людном месте. Неуместно, ненормально. Аморально. Чимин создан для заботы, ублажения, нежности. Создан для длинных свитеров и розовых, мать их, носков. Но не для созерцания бойни разъяренных мужланов и выбитых зубов.

Чонгук понемногу развязывал себе руки, чтобы трогать Чимина. Чтобы заботиться и ублажать, но каждый раз вспоминал свою сущность, которую до сих пор не соизволил изничтожить.

Чон порывался оттолкнуть. Хотел, чтобы Пак оказался за километры от него. Почему? Да потому что у Чонгука здоровый багаж проблем за спиной, с которым он разбирался постепенно. И дело не в том, что Чонгук подобно доброму самаритянину не хочет впутывать Чимина в свои проблемы, нет. Дело в том, что Пак забирается чересчур глубоко, запускает корни и расшатывает остатки душевного равновесия. Смешно, его же почти не осталось, этого равновесия, но Чон привык так жить — качаться на волнах дерьма, топившего каждый божий день, поэтому Пак сюда ну никак не вписывался. Он выводил на эмоции, которых Чонгук не мог себе позволить.

А потом Чимин зашел к Чону в квартиру. В испачканной кофте, потерянный, ссутуленный, со страшными глазами, он попросил дать ему кофту. Заикался и совершенно не походил на самого себя.

Чонгук тогда дал слабину, потому что понял, что Чимин бежал из собственной квартиры. Разбитый и униженный, растерявший остатки самоконтроля у чужого порога. Горе Чимина откликнулось в Чонгуке калейдоскопом эмоций, тех черных, ненавистных, перерастающих в животную ярость, которая погасла сразу же, потому что Пак не переставал храбриться и таращиться. И тогда впервые Чону до жжения в ладонях захотелось его обнять. Нет, не просто захотелось, а стало необходимо. И темнота рассеялась. А Чимин, не отводя взгляда, закричал так, что Чонгук сорвался с места. Мгновение, и вот Чимин уже в его руках, такой худой, что терялся в объятиях. Он уткнулся влажным лицом в голый торс Чонгука, впился ногтями в спину. А Чонгук его поцеловал. Невесомо, в макушку. И это крошечное проявление нежности, он знал, не останется незамеченным.

Вранье. Он надеялся на это.

А затем Пак запросто стал чем-то неотъемлемым.

Чимин лишь выглядел застенчивым. Да, в нём определенно была застенчивость, но не природная, а навязанная. Ему сказали, что быть скромником — правильно. И Пак даже не замечал, что ведет себя вопреки этому наставлению. Он брал то, чего желал, шаг за шагом приближался к цели и не терпел сопротивления. Оказавшись в квартире Чона, Чимин решил, что нужны занавески на кухне. Решил, что Чон обязан питаться здоровой пищей. Решил, что объятия Чонгука — его пристанище. А одежда Чонгука принадлежала им двоим. Чимин делал всё то, что было так необходимо самому Чонгуку. И в этом их разница. Пак воплощал в жизнь всё то, о чем Чонгук только помышлял. Пак отдавал себя человеку совершенно искренне, решал за них двоих и попадал в точку. Только сам Чимин, кажется, не подозревал, что творит с Чонгуком. Он поступал так, как велит ему сердце, и оказывался прав.

Самое трудное — идти против собственных убеждений под напором человека, которому сложно сопротивляться. Да, Чимину сложно сопротивляться. Пак состоит из ярких образов, будто вокруг Чонгука развесили полароидные снимки из жизни, которая могла бы у него быть. И он эти снимки подписал банальными фразами из прошлого века.

Чимин смеется.

Чимин красит губы.

Чимин готовит.

Чимин обсуждает обустройство моей кухни.

Чимин носит мою кофту и прячется в ней полностью.

Чимин обнимает меня.

Чимин спит в моей кровати.

А это я — спокойный и с идиотской рожей, потому что рядом Чимин.

Чимин. Чимин. Чимин.

А совсем недавно наступила новая стадия. Чонгук запомнил так отчетливо.

Темная комната, настольная лампа, слабый свет и засыпающий Чимин на смятом покрывале. Его руки удерживали на груди раскрытую книгу и терялись в рукавах чонгуковой кофты, а челка разметалась по лбу. Укладке пришел конец. Макияжу пришёл конец. Маска, усыпанная стразами, спала. Он такой, какой есть — совершенно обычный, домашний, уже совсем никакая не картинка.

Его тонкий силуэт утопал во тьме, чуть разбавленной желтоватым светом. Чонгук видел, как Чимина поглощает сон, как расслабляются мышцы на его лице, как разжимаются пальцы и книга съезжает одной стороной на покрывало. И прежде чем Чонгук задремал под размеренное дыхание Пака, он услышал то, что на считанные секунды пробудило в нём давно забытое чувство чистейшей эйфории.

Не отталкивай меня

***

И вот после того вечера, когда Чимин столкнулся с Ынли на кухне, их шаткие отношения с Чонгуком и вовсе встали на паузу.

Каждый день университет полнился толпой студентов с разных курсов, форм обучения и специальностей. Юноши и девушки, разряженные, раскрашенные, толкались в узких коридорах, отвоевывая пространство, и Чонгук удивлялся, как у Чимина получалось днями напролет держаться от него на расстоянии вытянутой руки. Нет, они по-прежнему общались, ходили в столовую, а порой и до дома шли вместе. Но Пак был отстранен, не собран, хотя и старался это скрыть за щебетанием о погоде, учебниках и новых фильмах. Ынли, видимо, была с ним солидарна и только махала им издалека.

Они не касались друг друга и даже случайно не сталкивались руками. Чимин не нарушал личного пространства Чонгука, как делал обычно, сам того не замечая. И столько случилось этих «не» что в горле пересыхало от горечи. Возможно, это нервозность, а возможно, вкус желчи от надвигающейся тошноты. Чонгук изначально хотел оттолкнуть человека. А теперь не справлялся с расстоянием. Идиот.

Чонгук хитрил. В студенческой толпе, в полном полуденном автобусе или на оживленном перекрестке он хватался за чиминову куртку на спине, чтобы создать иллюзию близости. В какой-то степени помогало. Чонгук получал крошечную порцию эндорфина, чтобы хватило хотя бы до вечера. Чимин, судя по пылающим щекам, руку на своей спине замечал. Иногда Пак чуть отклонялся назад, чтобы получить больше, и тогда Чонгук поглаживал его через куртку.

Их раскидало в разные стороны. Они разошлись по углам, имея каждый свою причину, свои мысли, которые необходимо обдумать. Теперь Чонгук обязан радоваться, что его оставили в покое. Теперь ему должно быть легче продолжать копаться в себе, изучать себя, откатываться до базовых настроек, чтобы слепить если не Человека разумного, то хотя бы Человека достойного. Чтобы вернуться к Чимину. Забрать себе, попробовать его, удовлетворять его прихоти. А пока что пусть читает про любовь в книжках, смотрит романтические фильмы, где после поцелуев двое засыпают, прикрытые одеялом. Чонгук покажет ему, что происходит в промежутке.

А пока что пусть спит и видит чистые сны.

Маленькая невинная звездочка Пак Чимин.