Epsilon, 09 — король.

Шираюки не сразу и не всегда понимает, как это — склонять голову перед королём. Первый раз она всерьёз и уверенно поклонилась ему тогда, перед тяжёлым отъездом в Танбуран — ноги ещё болели, разодранное колено саднило и синяк на руке пульсировал. Они смотрели друг на друга долгие несколько секунд, и в его взгляде сквозило читаемое, насмехающееся и слегка колючее: «что ж ты сделаешь».

И Шираюки поклонилась. И подумала: «это правильно».

Но было ли правильно то, что он отвернулся и улыбнулся…

Она не знала.

*

Первый раз она поклонилась ему ещё принцу, не королю. Она и Зену кланялась несколько раз, но перед Изаной — это не так… Это по-другому. Едва ощутимо — иначе, как будто тебе подали идеально залатанную подделку. С каким-то торжеством и страхом опускаешь голову, чувствуя спиной прямые взгляды Кики и Митсухиде, и даже Зена, и надеешься, что Изана тоже смотрит, потому что если отвернулся — это больнее, чем удар меча в сердце.

А он улыбнулся. Честно улыбнулся — Шираюки увидела мельком, но ей хватило.

Так надолго хватило — и в Танбуране, и после Танбурана, и в Лилиасе, в краю нескончаемой зимы, воспоминание о его улыбке согревало изнутри.

*

Снаружи солнечно и тепло. В замке прохладно и тихо. Зен бежит за Изаной, чувствуя горечь — отправлять друга в Танбуран, когда ей угрожает опасность, ему не понравилось.

— Знаешь, чему я научился у неё? — спрашивает Изана со смешком, останавливаясь. Он поворачивается и улыбается.

Он улыбается. Снаружи солнечно и тепло. В замке прохладно тихо. Шираюки уезжает из Кларинса, а Изана даже пришёл проводить её, пусть и не говорит этого вслух и оправдывается перед Митсухиде — «просто наблюдаю». Но Зен почти понимает — понимает ровно до момента, пока брат так же уверенно и легко не говорит:

— Смотреть в глаза.

Зен готов поклясться, что, одиноко сидя в кабинете и разбирая бумаги, Изана держится, как натянутая струна, и взгляд у него скучающий, сквозной, бездумный, а здесь он стоит, с глупой торжественностью держа палец под глазом Зена, — снаружи солнечно и тепло, — и говорит о ней так, будто она открыла ему что-то, никем не изведанное.

— Надеюсь, её взгляд будет таким же ясным, когда она вернётся, — почти нежно улыбаясь, шепчет Изана.

Почти нежно, потому что никакого нежно у его брата, первого принца Кларинса, не может быть — особенно к придворному фармацевту, которого он бы с большим удовольствием выкинул из замка.

Но оно есть — и вот это вот Зен вдруг не понимает.

*

Сколько бы времени ни прошло, она хочет идти вперёд и — за ним.

— Но склоняться перед ним не только страшно, ещё и… неприятно.

— Вы что-то сказали, госпожа? — Оби оборачивается, смотря на неё с непониманием. Взглядом ищет зацепки, ничего не находя — прищуривается, и она знает это его напряжение плеч, недвижимость лица, аккуратные вопросы и доверительный тон.

Знает — и уже почти с лёгкостью врёт.

Оби не нужны лишние волнения. Оби не нужно знать, какие чувства она оставляет за собой по отношению к первому принцу Кларинса.

Руки Шираюки, спрятанные за спиной, мелко подрагивают, но она мотает головой:

— Всё хорошо.

*

«Король» — это уже в десятки раз ответственнее, чем «принц». Изана стоит рядом с матерью — с королевой, — внизу раскидываются земли с его подданными, которые искреннее надеются, что правитель будет их спасителем и путеводной звездой. Если Изана не найдёт чёткой цели, то он погребёт не только себя, но и целую страну.

Если небо держат боги, то этот маленький мир держит Изана.

И он не может сказать, что это легко.

Так что — никаких грустных мыслей и мимолётных влюблённостей. Никаких красноволосых фармацевтов, зарубившихся в памяти крепче лиц предателей.

Никаких чувств — думает он. Изана много думает. В коротких перерывах от работы, когда удаётся лишь поднять голову к потолку, вздохнуть, зажмуриться, вслушаться в тишину — и уже всё, нужно снова разбирать дела; во время утренних прогулок по полупустым коридорам замка, невидящим взглядом мажа по застывшим стражникам.

Многие из этих мыслей — бессмысленны. И перед тем, как начать пользоваться своим положением, Изана понимает: лица предателей — не забыть, потому что нельзя, и её тоже не забыть — потому что не получится. Он редко уверен в таких обезоруживающих вещах, но они назойливо крутятся в голове, не желая меняться на другие, как бы Изана ни старался. Её нельзя забыть, но можно хотя бы попробовать.

Изана знает: ему не сбежать.

Не сбежать, потому что она слишком глубоко своим ясным упрямым взглядом и испачканными землёй руками, и пропахшей травами и дождём одеждой, и лёгкими улыбками, и… И не сбежать — потому что короли не бегут.

И он не может сказать, что это плохо. 

*

Одним из первого, что он делает, когда становится королём — отсылает её и Рю в Лилиас на целые два года. Шираюки, склоняя голову, усмехается, щурится, думая: «если не может убежать, отбросит сам».

— Что же такого смешного, Шираюки? — спрашивает он, и его тихий, но прямой голос пробивает её до дрожи, и по спине бегут мурашки.

«К примеру, то, что вы наблюдаете за мной».

«То, что вы, возможно, отсылаете меня, чтобы проверить».

«Или отдохнуть».

«К примеру, то, что вы ещё играете в бессловесную игру ‘’кто кого’’».

Но вместо десятка слов, которые бурей пылятся в голове, Шираюки коротко и звонко отвечает, выпрямляясь, смотря прямо в его бездонные голубые глаза, словно ночное небо:

— Ничего, ваше величество!

На самом деле смешного слишком много.

На самом деле Изана понимает каждое несказанное слово.

*

До неё поздно доходит: а что, если он хочет проложить ей путь к светлому будущему. Шираюки смеётся вслух и громко, запрокидывая голову к потолку, и её смех раскатывается по пустой комнатке гулким, пугающим эхом. Книгу в руках сжимает сильнее, впиваясь в твёрдую обложку пальцами. Ногти скрипят о неё. Снаружи холодно и темно — Лилиас неприветлив к путникам, привыкшим к теплу и мягкой весне.

Шираюки перестаёт смеяться, и тишина, появившаяся после этого, натягивается и звонит колоколами в голове.

— Сделать крепче… — она лениво перебирает сухими губами, говорит едва слышно, слова вырываются через зубы с лёгким шипением. — Крепче?.. Увереннее и успешнее… разве он такое может, ну, может ли?

Она не говорит вслух «нет».

Всё-таки Лилиас на два года — это немного жестоко. Жестоко для принца, а для короля, похоже, нормально. И даже хорошо — отвязался он от неё надолго.

До неё ещё позднее доходит: у короля много дел, и он много путешествует, и она чуть-чуть удивляется, встречаясь с Изаной посреди нескончаемой зимы. Замечает украдкой, улыбаясь уголком губ: волосы у него немного отрасли, он их в хвостик стал собирать. Сколько уже прошло? Полгода, может? 

Сколько бы ни прошло, она узнает его любым.

Сколько бы ни прошло, ей больно кланяться королю.

Но она смотрит.

И Изана замечает:

взгляд её всё так же ясен.

*

Взгляд у неё всё такой же ясный, потому что она хочет вобрать в память каждую его черту, изгиб, усмешку, морщинку, поэтому надо смотреть внимательно, широко распахнув глаза, смотреть упрямо и цепко.

Этого, к счастью — или к стыдливому сожалению, — не понимает ни Изана, ни король Изана.

И всё-таки Шираюки не может сказать: плохо это — или хорошо.

Но она знает: это трудно и правильно.