Epsilon, 07 — один.

«Моё сердце не останавливается», — произнёс Оби чуть дрогнувшим голосом, отводя взгляд. Шираюки или не хотела понимать, или боялась, — тогда-то это всё началось, не особо чудесным зимним днём. А в Лилиасе зима нескончаема.

А Лилиас ему всегда напоминает о Шираюки, толкнувшей его от падающего сугроба, и о сказанном «моё сердце не останавливается». И правда — с того самого момента оно ходит ходуном и отбивает ненормальные ритмы, как будто Оби сошёл с ума.

А может, это началось ещё раньше? Когда же?

Кода он сорвал маску, чтобы увидеть её улыбку?

Или когда она искренне и нежно благодарила его — тёмного забитого монстра, бегущего от света, способного уничтожать и убивать? Один. Один во всём целом мире — он нёс эту роль на себе с пугающей ухмылкой и усталостью, пока…

Пока она не толкнула его от сугроба, или пока он не сорвал маску с её лица, или пока…

Пока Оби вдруг не стал не один.

И он тянет руку к ней — но знает, что так нельзя, что на большее ему не положено рассчитывать, да и вообще глупо, эгоистично. Этот свет не для него, не к нему, не вокруг него.

Но как-то так вышло — что в нём.

Оби бы засмеялся вымученно и горько, с гневом и одновременно ужасом вглядываясь в испуганное лицо Шираюки, и сказал: «Я не знаю, как это вышло, и я не знаю, как это исправить, но это ваша вина».

Оби бы… прикоснулся к ней. Он часто тянет руку к Шираюки — и всё начинается сначала, потому что появляется кто-то или что-то, или мир слетает с оси, или принцу Танбурана прямо сейчас до дрожи необходимо пригласить госпожу на бал, или…

Оби бы заорал громко и надрывно, до хрипа, распугивая птиц и стражу: «Дайте мне всего пять секунд!»

Он бы управился и в меньше — ему хватит одного прикосновения к ней. Лёгкого и невесомого. Но именно тогда, когда ему хочется.

Оби тянет руку, ему нельзя — он понимает, знает, мысленно кричит, вымученно и с гневом, горько и с ужасом, и всё начинается сначала. И всё в порядке.

Пока он однажды не удивляется, ведь кожа под его пальцами точно горящий бархат.

А потом он понимает так ясно и звонко, ни с того ни с сего, когда не хочется терять этот жар чужой жизни:

боюсь остаться один.

*

Шираюки тёплая, как тысячи солнц, но это тепло не для Оби, и он старается не тешить себя надеждами хотя бы о какой-то части приятных ощущений. Ему дозволен минимум. Минимум самого необходимого. И рамки этого «минимума» он создал самостоятельно по необдуманности и врождённой, наигранной глупости. Оби прикасается к ней редко, и то — по обязательной надобности. «Оби, поймай меня, когда я падаю» или «Оби…» — на самом деле Шираюки ничего подобного не говорит, но он всё прекрасно знает и без слов.

Это его долг.

Это то, что вверил Зен. 

«Не прикасаться», — наверное, это уже вверили какие-то всевышние силы, потому что Оби на самом деле хочется прямо обратное. Но он боится признаться в этом себе. Даже Шираюки сказать не так страшно: «Я хочу к вам прикоснуться», — отчеканивая слог каждого слова, делая между ними долгие, но выразительные паузы, всматриваясь в её зелёные глаза… Не страшно, потому что она ничего не поймёт, как тогда — как всегда, — склонит голову на бок, расплываясь в нежной улыбке, и протянет ему руку.

«В чём проблема?» — спросит она. Оби не найдёт ответа.

«Держи», — скажет она. Оби не найдёт вдоха.

Оби уже не один — и он боится остаться один. Теперь боится.

Но быть не одному, особенно рядом с этой девушкой, так сложно и иногда невыносимо тяжело, что хочется вернуться в ту точку, где не было ничего, кроме холодной глади неба и объятий пустоты.

«Мне не интересно время, которое было до того, как господин нашёл меня». 

*

На самом деле тогда ему было в сто раз страшнее, чаще — холоднее и мерзостнее. Ему не давали вторых шансов. Большой жестокий мир, в котором над ним правили деньги и власть — в общем, просто деньги — скалился зубастой пастью, и одинокому Оби, забившемуся в угол, оставалось трястись от ужаса, пока…

Пока он не привык. Раны — пускай. Ножевое — ладно, перетерплю. Вон, на груди, словно крест, остался навечно шрам, и он как неусыпный призрак прошлого — никуда не денется.

Оби один, когда слово «власть» — власть, которая держит его на коротком поводке, — синоним для «деньги».

Оби один, когда нет ничего, кроме неостановимой силы, бьющей его в спину. «Беги».

Оби один, пока Зен не находит его.

Пока слово «тяжело» — рядом с Шираюки — не становится вдруг синонимом для «больно».

И впервые одно слово заменяет другое не из-за того, что оно обобщает, а из-за того, что ему не хочется казаться трусом.

Хотя бы перед самим собой.

— Я всегда был один, пока вы не нашли меня.

Зен не сразу говорит, что Оби нашёлся сам.

Признаться самому себе, что ты трус, гораздо сложнее, чем окружающим.

*

Когда Зен говорит — Оби громко и заливисто смеётся, на глазах выступают слёзы, но ни Зен, ни Оби не уверены — разве это не слёзы горечи? В животе сильно колет, на виски давит и в горле першит. Вот-вот подкатит тошнота — он чувствует вставший у горла ком.

Печаль.

Ненависть.

Страх.

Радость.

Когда это всё стало таким ярким, разным, обезоруживающим или укрепляющим?

Щурясь на солнце, Оби понимает, каким же глупым вопросом он задаётся.

И от этого ему не страшно. Сейчас — нет, а раньше — время было деньгами, мысли были действиями, чувства — слабостью. Столько вещей затмевалось чем-то, что помогало выживать, и он столько упустил, примеряя на себя шкуру зверя, у которого нет шанса остановиться в бесконечном беге по тьме.

Оби видел лучи света — иногда он прыгал по ним, или они мельком бросались в глаза, ослепляя на мгновения. Но он знал — это не для него.

Кто ж знал, что однажды какая-то яркая звезда просто упадёт на него и погребёт под своими искрами.

— Когда всё изменилось? — Оби смеётся, закрывая рот рукой. И щурится, и чувствует горечь, и страх, и боль, и радость, и свет.

Зен смотрит на него с искренним любопытством, улыбаясь глазами.  

— Когда я не побоялся быть не один.

*

Ему интересно время, в котором Лилиас напоминает о Шираюки, о большом сугробе, о малыше Рю, о глубоком звёздном небе и тёплых чашках с едой. Синие цвета — о сияющем Кларинсе, глазах двух братьев-принцев, водной глади тёплых рек и ярких подвесках, продающихся на ярмарках. Солнце — о красных яблоках, ари-мелиссе, госпоже и о летающих фонариках.

Есть вещи, которых он боится даже когда он не один.

Что-то внутри с характерным звуком рвётся на части.

«А-а-а-а, это мои нервы», — совершенно спокойно думает Оби.

Потому что кожа под его пальцами почти горящий бархат.

Оби обжигается, едва ли не отдёргивает руку из-за несоизмеримо высокой температуры чужого тела. Шираюки оборачивается с искренним непониманием на лице, смотрит на него, как на дурачка, а он стоит, подняв руку, которой прикоснулся к ней, вверх над головой, балансирует на одной ноге и выражает всем своим видом ужас.

Он бы смешно скривился и поспешно извинился. Это касается и состояния «один», и «не один».

В эту минуту — минуту, когда тело затекает от неудобной и нелепой позы — Оби понимает, что с Шираюки всё не так.

— Извините, — говорит он, не двигаясь.

— Спасибо, Оби, — отвечает Шираюки.

Оби не двигается и не понимает.

*

— Ты так часто заботишься обо мне, хотя стараешься не показывать это открыто. Я не говорю о тех случаях, где мне в самом деле требуется серьёзная помощь, — Шираюки смущённо отводит взгляд, вспоминая все те жуткие приключения с пиратами и танбуранским принцем, — я говорю о… таком. Хотя знаешь, Оби, — она хихикает, странно улыбаясь, и молчит несколько секунд, прежде чем сказать то, от чего.

От чего его передёргивает.

— Я рада, что ты заботишься и о себе.

*

Его имя на её губах непозволительно мягкое.

Её тепло на его руках до сих пор как настоящее.

*

Оби не знал, каково это — заботиться о себе. Ему отчаянно хотелось выжить, на обычное «жить» не хватало времени и сил, потому что всё это — деньги, а денег у него было не так много. В основном хватало на еду, иногда — на ночлег, и казалось бы, что ещё в этом мире нужно, чтобы быть счастливым в его положении.

Оказывается, быть счастливым ему есть куда.

*

— Забочусь… о себе?.. — повторяет Оби медленно, запинаясь, смотрит на Шираюки с растерянностью, разминая плечи.

— Ага, — она энергично кивает. — Тебе некомфортно, вот ты и отдёрнулся, а значит, твои чувства важны для тебя. 

Оби припадает к стене, когда до него доходит, что госпожа не только всё знает, она, кажется, всё понимает.

— Вот сейчас я в самом деле не против быть один, — громко и устало говорит он, шумно выдыхая на конец, и чешет затылок. Отчаянно надеется, что не покраснел.

На самом деле ничего такого ему не хочется.

На самом деле Шираюки и это тоже понимает.