Ночь сыпалась снегом, постукивала самарскими морозами, заставляя щеки и кончики носов молодых людей краснеть. Лавров смеялся, как всегда чем-то совершенно непонятным притягивая к себе внимание всех — он всегда душа компании, где бы ни был. Друзья развесёло хохотали над очередной подколкой из уст Игоря, пока тот, сжимая в руке бутылку, довольно раскосо улыбался.

Игорь молод настолько, что второй курс не кажется помехой. У Игоря столько впереди веселья и амбиций, что он даже и подумывать о будущем не хочет — предпочитает врываться ураганом, снося всё и всех. Игорь, сукин сын, удачлив и харизматичен настолько, что для него не существует закрытых дверей и отказов.

Мобильник зазвонил, отдаваясь вибрацией в заднем кармане джинс. Вскинув густые брови, Лавров достал его, но после того как прочёл имя звонившего, успокоился. Кто ещё ему мог звонить в такое время? Конечно же, Стас. Друзья загудели, когда «Лавруха» отошёл за угол, где потише, маякнув бутылкой, мол, скоро вернётся. Нажал на кнопку вызова, приложил к замерзшему уху с покрасневшей от температуры мочкой — шапка не спасала, а из подъезда их выгнали. Взрослые парни, а шастали по улице с пивом, как малолетки — от этого, признаться честно, под хмелем ещё интереснее.

 — Да?

В динамике послышался облегчённый вздох; Конченков, видимо, долго дозванивался. Игорь усмехнулся, прищурившись, отхлебывая с горла алкоголь. Холодно как-то, а ему вот смешно — Стас вечно переживал за него, хотя поводов для этого, признаться честно, не было. Взрослый уж мальчик, не пятнадцать, да и что с такой шпалой приключиться может?

 — Игорь, — прохрипели в динамике устало, слегка потрескивающе от плохой связи, — ты скоро?

 — Скоро, — вторил Лавров, скользя взглядом по заснеженным дворам, выглядывающим из-за дома. Красиво, но все ещё холодно.

 — Хорошо.

Они не жили вместе, вообще-то, однако пьяного Игоря это никогда не волновало. Да и вся эта ситуация какая-то нетревожная, спокойная, знаете. Стас — это Стас, к Стасу всегда можно, когда лень ехать до своей съемной однушки. Да и когда не лень тоже можно, ведь Конченков — совсем другое. Это человек, с которым он записывал треки на палочку, который пиздился с ним за место на Урбании. Человек, который единственный, зачем-то — зачем? — звонил ему, когда Лавров надолго пропадал с друзьями в одном из излюбленных дворов.

 — И-и-игорь, — гнусаво протянул Стас в микрофон, привлекая внимание парня, что уже поджигал кончик сигареты.

 — М-м? — промычал тот немного хмельно.

 — Ты ведь… бросишь это, да?

Лавров затянулся, улыбаясь куда-то в микрофон. Стас был таким Стасом, таким безразмерно заботливым, угловато-мягким, что парня это тронуло. Конченков, наверняка, заботился о нем больше, чем о собственной худой шкуре.

 — Конечно, — произнесли в ответ с каким-то неосязаемым снисхождением, как будто объясняли какие-то очевидные вещи. Небо голубое, трава зелёная, зима в Самаре холодная — самые очевидные вещи в мире, вероятно.

 — Ладно, — вновь с треском прогнусавил голос Стаса, вызывая на губах усмешку. Дым смешивался с хмельным паром изо рта, Конченков продолжал жевать губу. — Я жду.

Стас ему хороший дружище: старый добрый Стас, готовящий очень вкусные, между прочим, яичницы по утрам. Он такой домашний, ждал его, наверное, в растянутой большой футболке, не смыкая глаз то ли из-за незаконченных чертежей, то ли из-за несведенных треков — то ли из-за переживаний за задницу пьяного Игоря.

Игорь стреляет наугад и попадает прямо в цель — как всегда, беспроигрышно.

Стас сонно тёр глаза, от него пахло энергетиками и чем-то необычно пряно-табачным, хотя Лавров навряд ли различил бы эти запахи ввиду собственного перегара. Он стучал ему в дверь своим грузным кулаком, приложившись щекой к металлу двери, такому, сука, приятному после выпитого алкоголя. Зима в Самаре резко потеплела, а Игорь раскраснелся, с прищуром глядя на открывающего замок друга.

Лавров вваливается в квартиру: руки врозь, ноги не держат — Стас ловит его медвежьи объятия, чувствуя влажное дыхание куда-то в шею. Игорю все ещё смешно, он улыбается в ключицу Конченкову, обнимая его скорее по инерции, чтобы не упасть. Смеётся, зараза, щекочет смехом бледную в свете прихожки кожу, мажет случайно губами где-то около уха, когда парень пытается усадить его на потрёпанный временем пуф, чтобы разуть и раздеть — освободить от тёплого чёрного пуховика и съехавшей набекрень шапки с дурацкой нашивкой «LA». Лавров плюхается после на маленький раскладной диванчик в зале съемной квартиры, заливаясь отчего-то хмельным хохотом в подушку.

Стас не спал от всего сразу, но последний вариант, конечно, наиболее близок к правде.

 — Ну, и что вы пили? — спросил он, сев рядом на ковёр около Игоря, подперев подбородок кулаком. Смотрел на этот лохматый, заросший затылок, вспотевшую на спине футболку и чёрную в темноте родинку на шее — смотрел, пока можно, никто же не увидит.

 — Пиво, — промычали в подушку, а затем вновь заулыбались в наволочку.

 — А ещё?

От Игоря слишком несло, чтоб он выпил одну бутылку.

 — Не помню, — уже спокойнее, сон потихоньку укутывал, укрывал тишиной.

 — Спи, — донёсся шёпот от Стаса, словно он тоже улыбался, только вот совсем по-другому. Лавров хотел возмутиться, однако не успел — веки закрылись быстрее, чем в голове вяло всплыла мысль о недосыпе Конченкова.

Игорь эгоист, невыносимый эгоист — как таких только земля носит? Он проснулся только утром от щекочущего запаха яичницы и звуком разблокировки его телефона. Монотонный гудок информировал о том, что его кнопочный «аппарат», кажется, взломали. Стас читал внимательно, хмурился, в руке теребя тонкую сигарету, даже не глядя на приоткрывшего глаз — что важно, один, ведь второй утопал в прижатой мягкой подушкой щеке — друга. Тот резко вырубился вновь, подумав, что осмыслит все позже и явно не сейчас, ибо сил не было даже на рассол, заботливо поставленный около ножки дивана.

Второй раз разбудил его не завтрак, а сквозняк с балкона. Рядом с рассолом стоял стакан с водой и таблетка. Запах яичницы выветрился, а Игорь невольно поджал пятки к бёдрам. Опять холодно, но совсем не по-самарски, скорее, просто зябко. Он встал на ноги ещё более лохматый, щетинистый и самую малость — малость ли? — опухший. Выпил таблетку, хмурясь, дошёл до ванны, попытался себя привести в порядок. Стаса на кухне не оказалось, значит, наверняка на балконе.

Увиденное он счёл полутрезвым сном, свалившимся на и без того болящую голову студента — мало ли что Стас там вычитывал в его телефоне. Лавров удачлив, однако похмелье не щадит никого. Остывший завтрак на столе в горло не лез, поэтому он решил перекурить, глядишь, полегче будет и с Конченковым поговорить можно будет.

Тот действительно оказался на балконе, курящий сигарету одну за другой. Лавровский мобильник отчего валялся на полу у дивана, наверное, выронил ночью, когда ложился спать. Все сумбуром гудело, свербело недовольно, шипело в мозгу белым шумом. Губы привычно обхватили фильтр, огонёк поджег сигарету — затяжка, и Стас скосил взгляд на опиравшегося на подоконник друга. Лавруха был помят, попахивал алкоголем и сигаретами вперемешку с потом, ему отчего-то даже не противно от этого. Точнее, слегка противно, но далеко не от этого.

Игорь выдохнул дым в окно, ловя следами от подушки на щеке залетающие случайно снежинки. Конченков молчал, докуривая до фильтра. А затем закуривал заново.

 — Вредно столько курить, бро, — усмехнулся смято Игорь, чувствуя в ответ недовольство.

Глаза у Стаса огромные, глубоко-карие, как виски. Или коньяк, но об алкоголе хотелось думать меньше всего. Замечание парня игнорировали, прикусывая фильтр от переполняющих — он знал его, как облупленного — эмоций. Все нервы к нулю, а из-за чего?

И, прищурившись, Лавров замечает, что глаза блестят от влаги. Не выспался из-за него, вероятно, во сколько он пришёл к Конченкову парень

совсем не помнил. Часов в пять, не иначе — а ведь у Стаса дедлайн на носу. Вина комом ударилась о грудную клетку, завыла китами в желудке, зашипела сгорающим табаком — ну, или что там в этих никотиновых палочках — между пальцев. Если бы не выходки, то парень, вероятно, выспался и закончил все вовремя. Отчего-то сердце начало ныть от сморгнутой Конченковым влаги, тот отвернулся, выдохнув дым в противоположную сторону.

Игорь такой безобразный эгоист, что ему впервые так стыдно перед другом, впустившим его в свою квартиру, заботившимся о нем куда больше, чем о себе. Стыдно.

 — Стас, — прохрипел тот, поджимая губы. Парень отзеркалил его движение, переводя взор на побелённый серебрянным снегом двор.

Стыдно за свои поступки: за ночной-утренний визит, за беспокойство, за остывшую яичницу на кухне. За то, что из-за него у Стаса, наверное, проблемы.

Студент повернулся на хриплый зов, глядя на Лаврова измученно. Он уже сомневается в том, что виноват только в недосыпе.

 — Прости, — вышло тихо, но искренне. Лапищи вновь обняли тощую фигуру, как несколько часов назад, однако уже куда более осознанно, желая действительно извиниться перед дружищем.

И Конченков первые несколько секунд мнётся, затягиваясь, а после откидывает голову на плечо Игорю, прижимаясь боком. Устало моргает, на мгновение смотрит в виноватые — серо-голубые задорные запойные омуты редко бывают искренними, хотя сейчас было то самое исключение из правил — глаза напротив, тяжело вздыхая после.

Вдыхает полной грудью, задерживает дыхание на три секунды и выдыхает. Тушит сигарету о дешёвую пепельницу — отпускает, прощает, расслабляясь в объятиях. Игоря не смущает эта поза, открытое окно балкона со второго этажа, идиотские пьяные переписки с бывшими, осевшие сообщениями в старом кнопочном телефоне, не смущает и улыбка. Стас — вероятно, один из лучших друзей. Человек, которому можно довериться, да, который никогда не отпрянет от ночного визита и пьяного смеха в шею — Стас немного отличается от всех, пускай Игорь и не знал пока, чем именно.

Однако, признаться честно, он понятия не имел, за что именно извинялся. Но раз Стас спокоен и глаза больше не блестят измученностью, значит, все хорошо.