Разочарованный вздох сам собой вырывается из груди, и Хэйдзо забывает, что хотел сказать ранее. Глаза Казухи смешно раскрываются в удивлении, и, судя по тому, что он бросает взгляд через плечо, в свою комнату, до него начинает доходить.

Смотреть на него Хэйдзо почему-то не хочется. Хочется развернуться и уйти обратно к себе в комнату доживать этот день больной головы и разбитого сердца. Этими эмоциональными качелями — надо же, какой термин нашёл на задворках сознания, спасибо, Ёимия, на добром слове — Казуха его достал. При мысли о том, что снова придётся рассказывать всё ей в деталях, Хэйдзо вздрагивает.

Или от того, что холодные пальцы сжимаются вокруг его запястья.

— Подожди, — Казуха говорит негромко, он всё ещё выглядит испуганным, как загнанный оленёнок, однажды Хэйдзо взбесится от своих сравнений и правда себя ударит, но это в другой раз. Перебинтованной рукой Казуха аккуратно закрывает дверь, которая впервые на памяти Хэйдзо издаёт противный скрипящий звук. — Я знаю, что ты подумал, но у меня есть этому объяснение.

И, будто осознав, что сказал типичную фразу из ромкома, где кого-то застают за изменой, полуснисходительно улыбается — в голове Хэйдзо проносится тупейшая мысль о том, что, что бы там ему Казуха сейчас ни рассказал, он съест и не подавится — и добавляет:

— Я знаю, как это звучит, и тебе правда нужно кое-что обо мне услышать.

— Можем поговорить в моей комнате, — язык Хэйдзо еле слушается, собственный голос отдаётся в голове ужасным гулом, но отступать сейчас он уже не хочет.

Рыпаться поздно.

В комнате всё ещё чудовищный бардак, и мысль об уборке, не освещавшая сознание Хэйдзо уже несколько недель, внезапно прорывается сквозь миллион, связанных с Казухой. Как вовремя вдруг становится интересно, откуда у него вообще столько кружек с ржавой каймой остатков высохшего чая, армией устроившихся на и без того заваленном тетрадями и учебниками столе как на плацу на параде.

Хэйдзо сидит на кровати, скрестив ноги в жалкой пародии на позу лотоса, Казуха, обхватив колени, занимает единственное кресло, которое он сам же и придвинул к кровати. Вид у него побитый, но даже так он выглядит очевидно лучше Хэйдзо. Возможно, его сознание его приукрашивает, но разве ж это имеет сейчас значение?

— Так, то есть вы с Аято… — Хэйдзо запинается на середине предложения, пытаясь выловить из толщи информации, которую только что выслушал именно то, за что его плохо соображающий мозг зацепился в процессе. Он чувствует себя дураком, задавая этот вопрос, но ему нужно услышать, что беспокоиться не о чем. Что то, что было у Казухи с Аято, давно уже в прошлом, подёрнутое мхом где-то на кладбище умерших отношений. — Я не совсем понял концепцию ваших взаимоотношений…

— Спали, — голос Казухи усталый, но, вместе с тем, он звучит как-то облегчённо, будто он избавился от тяжелейшего камня с груди, а вот Хэйдзо, старательно отгоняя воспоминания о том сне, где-то на периферии думает, что Ёимия с Горо будут гиенить над этим фактом, если узнают.

— И вы больше не…

— Нет, — Казуха, будто собравшись с силами, поднимает на него виноватый взгляд, от которого в груди колет — не должен он оправдываться за прошлые свои отношения, с кем бы они ни были. Даже если его бывший — свет юриспруденции. Казуха, видимо, решает закрыть вопрос раз и навсегда, чтобы к теме не возвращаться, потому что добавляет: — У меня нет к нему чувств, — во взгляде читается вполне себе уверенное: «Зато есть к тебе», — к тому же, у меня даже не было бы шансов бороться с Томой. Серьёзно, если тебе однажды посчастливится попробовать еду, которую приготовил он, тебе захочется приходить к нему три раза в день.

Он замолкает, неловко улыбаясь, не сводя глаз с задумчивого лица Хэйдзо, который бы отдал что угодно, лишь бы узнать, что он сейчас вычитывает в нём как в открытой книге. Наконец, он, стараясь абстрагироваться от выжидающего взгляда напротив, произносит:

— И ещё это твоя квартира, — скорее утверждение, нежели вопрос.

Казуха кивает и, поколебавшись минуту, всё-таки рассказывает:

— Да, всё, что осталось от родителей. После их смерти меня усыновила близкая подруга моих родителей, и она, — он поправляет себя, — мама решила не продавать эту квартиру, чтобы у меня была своя недвижимость, которой бы я мог распоряжаться, когда стану совершеннолетним. Когда меня взяли под стражу, у меня вдруг объявились «родственники» и поменяли замки, так что я какое-то время не мог сюда попасть. Мама хотела выкупить квартиру по рыночной стоимости, даже попросила свою на тот момент девушку посодействовать, но Аято просто составил иск, и они быстро передумали здесь жить. А потом он же и предложил сдавать комнату, чтобы у меня был хоть какой-то доход.

— А твоя мама…

— В море, — Казуха подпирает подбородок ладонями, выглядит он при этом очаровательно, и с улыбкой продолжает: — она капитанша дальнего плавания, так что видимся мы очень редко, иногда мне кажется, что с мачехой я вижусь намного чаще, потому что, когда она прилетает по делам, она обязательно ведёт меня в самые пафосные и дорогие места. Я не фанат ужинов за миллионы, но мне нравится проводить с ней время, она чудесная.

Хэйдзо задумчиво прикусывает губу, переваривая информацию, процесс трудоёмкий, затрачивающий слишком много ресурсов, из-за ноющей боли в висках идёт туго.

— И у тебя есть права? И как ты вообще меня тащил…

— Да, Аято, — он говорит спокойно, размеренно, неотрывно следя за мимикой всё ещё напряжённого Хэйдзо, — в какой-то момент решил, что мне срочно нужно отучиться на права. К практическому экзамену я готовился под его чутким руководством на его же машине, это привело к покорёженному бамперу и долгому ворчанию. Зато у меня теперь есть права. Повезло, что он ещё машину не подарил, хотя пытался.

Он прикусывает нижнюю губу, будто пытаясь её съесть, и продолжает:

— Он же, кстати, тебя и нёс, — и, увидев, удивлённое лицо Хэйдзо, который впервые за время их разговора показал другую эмоцию, кроме задумчивости, быстро выпаливает: — прости, он не оставил мне выбора, я хотел над ним поиздеваться.

Поиздеваться, значит?

Хэйдзо невольно думает, не болит ли его голова из-за того, что Аято его пару раз приложил о дверной косяк?

Почему-то в голове возникает сцена из одной из частей «Гадкого Я», который он посмотрел на заре знакомства с Ёимией, где Грю несёт девушку на руках, и её голова застревает в дверном проёме, и Хэйдзо, представив на её месте себя, впервые за всё это время смеётся. Отчасти истерично, чем пугает Казуху, который такой реакции точно не ожидал.

— Извини, — он пытается сформулировать мысль, но всё, что ему удаётся, — собрать обрывки и склеить их в нечитаемое: — я просто… представил, как он несёт меня на руках, ну, как невесту, знаешь, и моя голова бьётся о каждый косяк. Это бы объяснило, почему у меня так болела голова, когда я проснулся.

Казуха улыбается, но всё ещё смотрит настороженно, будто раздумывая, стоит ли уже вызывать скорую, или стоит подождать ещё пару минут, пока Хэйдзо отсмеётся.

В голове звенит от его же собственного смеха, к счастью, сейчас уже звуки не бьют по мозгам. Он чувствует себя таким тупым влюблённым придурком. Сам ведь только что получил ответы на все вопросы, которые его интересовали, возможно, узнал даже больше, чем ему полагается, а всё, о чём он сейчас думает, — это то, что его нёс на руках бывший объекта его чувств.

Такая глупость.

Жизнь и правда любит смеяться над людьми.

Казуха всё ещё выжидающе смотрит на него, будто ожидая приговор, и Хэйдзо спускает ноги с кровати, едва доставая пальцами до пола — ну и вкусы на мебель у Аято, и тянет свои руки к ладоням Казухи. Время не останавливается, всё идёт своим чередом, но прикосновение к его рукам так сильно отрезвляет, и внезапно изо рта вылетает не продолжение смешка, а слова, сами собой сложившиеся, в простое правильное:

— Спасибо, что рассказал мне.

— Я не хотел, чтобы между нами было недопонимание, тем более, учитывая, что у нас скоро по графику, — Казуха хитро-хитро щурится, в глазах его пляшут черти, и, отпустив правую руку Хэйдзо, своей левой тянется к его стремительно заливающейся румянцем щеке, гладит большим пальцем, ведя им к уголку губ. Тот замирает, боясь дышать, — второе свидание.

***

«…если ты, конечно, пригласишь.»

Что это вообще было?

Хэйдзо рассеянно касается своей щеки, фантомно всё ещё чувствуя чужое прикосновение, от чего его бросает в жар, а сердце усиленно пытается разорвать изнутри грудную клетку. Казуха — на балконе, открыто на него пялиться сейчас относительно безопасно, но, честно говоря, сейчас так не хватает Ёимии с её сотней сообщений с требованием немедленно ответить. Но экран телефона всё ещё тёмный, даже нет ни намёка на вибрацию входящих сообщений — Хэйдзо даже в панике расщедрился и включил уведомления.

Ничего.

Ни одного даже малюсенького спасительного круга.

Только звенящая неловкая тишина, разрываемая звуками отчаянных попыток Аято в элегантной очевидно дорогой пижаме светло-голубого цвета сжечь кухню дотла.

Что ж, если его это отвлечёт от откровений Казухи и внезапной смены его настроения, ладно.

— Он тебе всё рассказал?

Хэйдзо не сразу понимает, что вопрос адресован ему, но Казуха всё ещё на балконе, а Аято, небрежно отмахиваясь от дыма, напоминающего о сгоревшей яичнице, сканирует своим флегматичным взглядом именно его.

— Да, — это первое, что они говорят друг другу за последние полчаса.

Атмосфера и правда неловкая.

— Хорошо, а то Тома волнуется, что недостаточно ему лекций прочитал, — Аято будто бы давит приветливую улыбку, надо же, какая щедрость, но она настолько дежурная, что Хэйдзо будто окатывает ощущением «зловещей долины».

Улыбка эта не настоящая.

Глаза его всё ещё настороженно считывают.

Хэйдзо не дурак, или всё же дурак, как посмотреть, и сам не отводит от него взгляд, мол, давай, смотри, я не отвернусь, пока Казуха не хлопает балконной дверью и замирает с удивлением на лице, когда они одновременно поворачивают головы в его сторону:

— Вы чего?

— Да вот тебя обсуждали, — Аято уже открыто скалится, издевательски, Хэйдзо от этого не по себе, он никогда раньше не был с ним близко в настолько домашней обстановке, да и не хотел бы, жаль, никто его не слышит, и из красивого рта, подёрнутого ухмылкой, вылетает абсолютно избитое: — я рассказал твоему Ромео, что не о чем беспокоиться, ведь ты для меня как строптивый младший братец…

Казуха смотрит на него с несколько секунд, а затем кривится, как будто его заставили пережевать очень кислый лимон:

— Господи боже, угомонись, — в голосе слышится отвращение, и Хэйдзо бы посмеялся, если бы у него был хоть один шанс не быть убитым Аято после такого, — ещё раз так пошутишь, и больше не появишься на пороге моей квартиры.

Голос Казухи впервые за всё их знакомство звучит властно, как будто он готов сейчас отдать приказ для беспрекословного выполнения, и Хэйдзо всё-таки не сдерживается и прыскает в кулак. А потом понимает, что он говорит с интонациями Аято, и становится не до смеха.

Интересно, чего он ещё понабрался от него?

Почему-то вспоминается, как Горо однажды во время занятий говорит, что, прикажи Аято ему погавкать, он бы погавкал.

Так вот, прикажи Казуха Хэйдзо таким тоном погавкать, он бы...

Щёки снова предательски пунцовеют, к счастью, Казухе не до него сейчас, он обнаружил масштабы бедствия, устроенного Аято и сейчас его отчитывает, будто перед ним не тридцатилетний мужчина, а подросток в раннем пубертате.

Что ж, Казуха был прав. Возможно, Аято не такой уж и страшный.

***

Первые дни ноября ощущаются как короткая передышка перед сильными заморозками — багровые листья, павшие ровным ковром на землю, уже не в силах спрятать от активно слепящего глаза солнца. На улице удивительно теплее, чем было в октябре, ветер не стремится сбить с намеченного пути, скорее, легонько обдувает приятной прохладой. Невостребованные перчатки отправляются на дно карманов, где обитают забытые монеты, полпачки жвачки и пара фантиков от конфет.

Казуха будто пытается впитать в себя остатки осеннего тепла, щурясь, подставляет бледное лицо под лучи солнца, лёжа на пальто Хэйдзо, пока он сам, старательно делая вид, что повторяет лекции, его разглядывает.

Какой же он красивый.

Как же хочется его целовать.

На университетской лужайке сейчас никого, похоже, из всех студентов только они двое достаточно интеллектуально одарены, чтобы провести обеденный перерыв на улице. Отчасти, Хэйдзо просто надеется, что сможет избежать Ёимию, которая, судя по сообщениям, которые он мельком видел на заблокированном экране, ищет его, чтобы нагрузить новой работой. С другой же стороны — его мозг перестаёт отвечать на команды, когда слышит любое предложение Казухи.

И дело тут ну вовсе не в невозможно красивых глазах, не в еле заметных веснушках на кончике носа, не в щербинке между зубами, которую видно только когда он искренне улыбается, не в мягких, даже несмотря на многократные окрашивания, волосах, которые он сегодня, вопреки обычному, собрал в обычный хвост, в которые хочется зарыться пальцами, не во вкрадчивом голосе, который хочется слушать и слушать постоянно, и точно не в том, что Казуха сейчас смотрит ему в глаза с раздражающе насмешливым прищуром, и довольным полушёпотом, растягивая губы в улыбке, говорит:

— Ты во мне сейчас дыру прожжёшь.

Хэйдзо и рад бы отвести взгляд, но у него напрочь отключено желание смотреть куда-то, где нет его. Зато есть другое:

— Возможно, если ты меня поцелуешь, я смогу закрыть глаза, чтобы не доставлять тебе неудобства.

Которое он тут же, даже не подумав, озвучивает.

Казуха широко распахивает глаза — всё-таки, удивляется он и правда очень смешно — и тут же тянется к нему, чтобы целомудренно клюнуть в уголок губ и отстраниться за секунду до звонкого:

— Вот ты где! — Синьянь опирается рукой о дерево, чтобы отдышаться, похоже, она обошла весь корпус, прежде, чем выбежать сюда. Хэйдзо отгоняет мысль о том, что следующего, кто попробует прервать его поцелуй с Казухой, ему придётся проклясть на веки вечные. Синьянь пусть пока поживёт. — Вы чего на меня так смотрите, я что, помешала вам целоваться?

Или нет.

Казуха бросает в неё шапку под осуждающий взгляд Хэйдзо, которую она тут же ловит.

— Так зачем ты меня искала?

— Там Эми и Итэр сцепились из-за разных трактовок персонажа, ну ты знаешь, она говорит ему, что он слишком мало эмоций вкладывает, а он, как обычно заладил своё «это ты переигрываешь», — она говорит сто слов в секунду и так же быстро жестикулирует, и Хэйдзо не успевает уловить половину информации. — Люмин демонстративно достала попкорн из заначки на чёрный день и наблюдает за всем этим. Её даже не волнует, что она может уйти домой без брата, потому что в разъярённую Эми я верю больше, чем в этого флегматика. Прости, я бы не стала тебя звать, но таким темпом половина нашей труппы уедет к вечеру на скорых.

Несмотря на то, что Хэйдзо вообще не в курсе, кто эти люди, только Эми в костюме с комик-кона, которую забыть просто невозможно, вспоминается где-то в сознании цветным кадром, что-то в истории или слишком радостном предвкушающем лице Синьянь ему кажется подозрительным. Но Казуха, кажется, так не думает, видимо, драка — обычная ситуация для театра, потому что он с тяжёлым вздохом, схватившись за протянутую руку Хэйдзо, поднимается с земли и отдаёт владельцу пальто, на секунду переплетя пальцы, когда их руки соприкасаются. Синьянь ничего не говорит, вот теперь она начинает Хэйдзо нравиться, только смотрит слишком понимающе.

До театра идти пять минут, до конца обеденного перерыва — какие-то полчаса. Хэйдзо с нескрываемым интересом готовится расследовать чьё-то убийство, когда дверь в актовый зал открывается, но его разочаровывают.

Потому что никакой дракой и не пахнет.

Все спокойно сидят на креслах у сцены и что-то полушёпотом обсуждают. Первой их замечает блондинка с каре и радостно кричит:

— Ну наконец-то, мы уже и не ждали!

Она привстаёт, и тут взгляд Хэйдзо падает за её спину, на древний стул, один из тех, о которые он ободрал ногу, когда был здесь в последний раз, на котором сейчас возвышается огромный торт с ещё незажжёнными свечами.

И тут до него доходит.

— У тебя что, день рождения? — он шепчет прямо в ухо Казухе, который от неожиданности вздрагивает и, так и не ответив ему, хмуро — Хэйдзо замечает, как сдвигаются его брови — спрашивает у блондинки:

— Так это твоя подстава, Люмин? — и картинно, боже, идеальнее кандидата на управление театральной труппой и правда не было, хватается рукой за сердце.

Почему-то Хэйдзо вдруг чувствует себя лишним.

Обиженное «Ты рассказал мне о том, что спал с Аято, но не удосужился упомянуть, что у тебя день рождения?» — вертится на языке, и, пока оно не сорвалось с него, портя всем настроение, а все присутствующие поочерёдно обнимают Казуху, желая ему счастья и здоровья, он делает шаг назад, упираясь спиной в крепкие руки Синьянь, которая всё это время, оказывается, стояла за его спиной.

— Ты куда? — она говорит негромко, видимо, так, чтобы Казуха не слышал, за что Хэйдзо ей благодарен, потому что он намерен сейчас уйти с этого праздника жизни, не привлекая лишнее внимание.

— У меня скоро последняя пара, я не должен опаздывать.

— Ты так очевидно врёшь, что тебе даже ребёнок не поверит, — она смотрит на него так, будто собирается прочитать лекцию, и Хэйдзо хочет ей что-то сказать такое же язвительное, но не успевает. — У него день рождения был двадцать девятого, он уже несколько лет не отмечает, потому что то забывает, то ему не до этого, как в прошлом году, когда его таскали по судам. Я подумала, что, раз он психологически чувствует себя лучше, можно попытаться устроить ему маленький праздник.

И, подумав, добавляет:

— Я бы и тебя заставила в этом участвовать, но вы так слиплись в последнее время, что поймать тебя отдельно можно только на парах, видимо, а мне это как-то не очень удобно.

Хэйдзо, игнорируя, что она считает, будто они слиплись — ну нравится ему быть рядом с Казухой, что такого-то, задумчиво поворачивается и смотрит на смущённо улыбающегося Казуху, нос которого довольно улыбающаяся Люмин, судя по тому, что она облизывает свои пальцы, уже испачкала кремом, и думает о том, что ему так нравится видеть его таким расслабленным.

— Спасибо.

— Останься с нами, тебя никто не съест.

Лгунья.

Казуха вероломно крадёт его под шумок, когда все уже наелись торта и сели играть в настолку, которых здесь оказалось много. В полумраке закулисья практически ничего не видно, если бы Казуха, знающий, что и где валяется, не направлял его, Хэйдзо, наверное, уже давно переломал себе все конечности. К счастью, проводник из него прекрасный, и вскоре они оба, целые и невредимые, добираются до гримёрки. Здесь — душно, в голове у Хэйдзо ноль мыслей, только запоздалое воспоминание о провёрнутом в замочной скважине ключе.

— Тоже думаешь, что нас слишком часто прерывают? — вопрос невпопад слетает с губ прямо в чужие и тонет в поцелуе.

Сейчас Казуха жадный, целует так, будто пытается съесть, беспощадно раздирая рот Хэйдзо, кусает-лижет губы поочерёдно до тихих почти беззвучных выдохов-полустонов, сам Хэйдзо, к слову, не против — в животе разливается тепло, руки так удобно забираются в волосы, если бы не необходимость дышать, он бы целовал его вечно, и плевать на собственные обкусанные чужой ненасытностью губы.

Отрываться от Казухи ради того, чтобы сделать хотя бы один вдох — невыносимая пытка, но чужие ладони обрамляют лицо, поглаживая большим пальцем щёку, и к ним хочется ластиться, хочется прижаться и так остаться. Хэйдзо уже не думает, он — делает, жмётся к руке и довольно жмурится, не в силах выдерживать задорный отблеск в чужих рубиновых глазах. Загнанное дыхание Казухи отдаёт сливочным кремом, свободная рука пробирается под футболку, пальцы мягко проходятся по рёбрам, лёгкими касаниями вызывая мурашки по бархатной коже.

— Думаю, если нас ещё раз прервут, я кого-то прокляну, — шёпот щекочет шею, прежде, чем Хэйдзо чувствует на ней лёгкий укус, он всё ещё с закрытыми глазами, и от этого ощущения в сотню раз ярче, склоняет голову так, чтобы Казухе было удобнее, беззастенчиво подставляясь под чужие губы.

— Рад, что мы думаем об одном и том же.

***

Кара небесная в лице Ёимии его всё-таки настигает прямо на выходе из аудитории, и Хэйдзо, завидев её рыжеватую макушку, жалеет, что со стенами сливаться не умеет. Он не отвечал на сообщения всё воскресенье, потому что после ухода Аято им с Казухой пришлось отдраивать плиту и всё вокруг неё, попеременно его матеря, потому что умудриться так засрать половину кухни ещё надо уметь.

Он правда чувствует себя виноватым, потому делает самое жалостливое лицо, надеясь, что это сможет смягчить её гнев, но это не помогает, и они всю дорогу до кафе едут молча.

Тишина нависает над ним дамокловым мечом, и Хэйдзо пытается вспомнить, что он ещё мог такое страшное сделать, но ничего не приходит в его голову, пока Горо не нагоняет их у самых дверей кофейни.

— Привет, — он буркает себе под нос едва слышно, так что Хэйдзо даже приходится напрячься, и тоже не говорит больше ни слова.

А это уже начинает раздражать.

— Что у вас случилось? — Хэйдзо спрашивает, едва в кофейне не остаётся ни человека. Он ненавидит додумывать, что там творится в головах у людей, потому что это не дела, где можно поднабрать улик и выйти к разгадке. Человеческие души намного нелогичнее и сложнее. А он не психолог, чтобы считывать людей по выражению лица.

— У нас? — Ёимия смотрит на него таким взглядом, будто ещё секунда, — и он воспламенится, но всё же снисходит для того, чтобы объяснить, почему они устроили ему бойкот. — Во-первых, это не мы тебя избегали целые сутки. Во-вторых, ты мог хотя бы ответить на сообщения, потому что мне нужна была твоя помощь, а ты, — она бьёт рукой о стойку и морщится, — выбрал целоваться с Казухой в обеденный перерыв и даже, — она больно тыкает ему в грудь указательным пальцем, спасибо, что в этот раз она без ногтей, иначе пришлось бы ехать в больницу с переломом рёбер, — нам не рассказал, что вы начали встречаться!

— Во-первых, вчера у меня не было времени отвечать на сообщения, я драил кухню, прости, — Хэйдзо вздыхает, потому что оправдываться ненавидит, но тут он сам виноват, и правда ведь мог и написать. — Во-вторых, мы не встречаемся. Вроде. Пока что.

— А это что? — недоверчиво спрашивает Ёимия, указывая на шею, судя по взгляду, она уже немного оттаяла.

— А это, — Хэйдзо запоздало поднимает воротник форменной рубашки в нелепой попытке скрыть засос, — видимо, пробный период. А у тебя что?

Горо, непривычно тихий, поворачивает на них голову, отвлекаясь от созерцания пустеющей улицы, и вздыхает:

— Ты, похоже, не видел фотографии. Ёимия, покажешь?

Ёимия с готовностью вылавливает телефон из бездонного кармана рабочего фартука и, пролистав галерею, находит нужное.

А нужное — это фото, где Горо, всё ещё в женском парике, самозабвенно целуется с Итто всё у той же лестницы. Ничего удивительного, честно говоря.

— Ого, — Хэйдзо бесцветно тянет, потому что, как реагировать, не знает, к счастью, Горо облегчает ему задачу.

— В общем, насколько я помню, потом он предложил показать мне своего огромного жука, и я согласился, — он уже входит в страдальческий стон, Хэйдзо отгоняет от себя занудную мысль о том, что наконец-то Горо возвращается в своё обычное состояние. — И самое обидное, что он и правда показал мне жука.

Ёимия секунду назад закинувшая в рот драже, им давится, пока Хэйдзо, сдерживая смех, облегчённо думает, что хоть в этом нет его вины.

— Да вы не стесняйтесь, можете проржаться, чтобы мы больше не возвращались к этому, — Горо обречённо машет рукой и под звонкий смех Хэйдзо и лающий, больше похожий на попытки выкашлять из дыхательных путей конфету, Ёимии печально идёт протирать столики, чтобы занять руки.

— А ты говорил с ним после этого? — откашлявшаяся Ёимия делает глоток воды из протянутого Хэйдзо стакана.

— Ты издеваешься? — Горо поворачивается к ней лицом и закатывает глаза. — Не уверен, что он, вусмерть пьяный, смог вообще запомнить, как я выгляжу, не говоря о том, чтобы ещё и запомнить, что я парень.

Ёимия задумчиво трёт подбородок, пытаясь придумать, как его поддержать. Она всегда такая — с её верой в лучшее ни о каких страданиях речи и быть не может. Не решит словами — пойдёт драться.

Вибрация телефона Хэйдзо в кармане в тишине звучит слишком громко, и он достаёт телефон под осуждающий взгляд «уведомления из нашего чатика у тебя, значит, отключены, а от него — нет» Ёимии, и новое сообщение снова выдаёт его с потрохами. Старательно делая вид, что ничего не произошло, он снимает блокировку и под её разочарованный вздох прямо над ухом — он уверен: она закатила глаза — читает сообщения от Казухи, с которым они недавно всё-таки обменялись контактами.

Казуха

Я на улице

Выйди на пару минут

Возьми мне раф с лавандовым, ванильным и карамельным сиропами

Я деньги отдам

Передай Ёимии, что я вижу, как она закатывает глаза

Хэйдзо отнимает глаза от телефона, пока Ёимия начинает готовить кофе, она даже не скрывает, что прочитала его переписку, и встречается взглядом с улыбающимся за окном Казухой.

Хэйдзо

Почему ты не зашёл

Маршмеллоу нужно?

Казуха

Хочешь, чтобы я впал в диабетическую кому?

Мне нужно кое-что у тебя спросить

Я не мог подождать, пока ты вернёшься

А спрашивать при твоих друзьях мне неловко

Сам им расскажешь

Если посчитаешь нужным

Хэйдзо пытается делать вид, будто он бы не сорвался на улицу прямо так, в одной форме, но Ёимия слишком медленно делает раф, поэтому всё-таки приходится забежать в подсобку, чтобы одеться. Прислонив карту к терминалу, он хватает кофе и, бросив короткое «я быстро», выбегает на улицу.

Казуха сидит на скамейке через тротуар, тянет холодные руки к горячему стакану и, сделав небольшой глоток, довольно улыбается.

— Идеально.

Изо рта у него выходит пар, пальцы красные от вечернего холода. Хэйдзо поджимает губы, тяжело вздыхает и, поставив стакан с кофе на скамейку, берёт его ледяные ладони в свои. Перчатки на чужие руки, особенно на перебинтованную правую, натягиваются с трудом, но ещё труднее смотреть на потрескавшуюся от авитаминоза о постоянного холода нежную кожу пальцев, так что выбора у Хэйдзо особо нет.

— Я не могу смотреть на твои руки, — он бурчит в ответ на вопросительный взгляд — Казуха смотрит на него с нежностью, и его щёки горят то ли от холода, то ли от смущения, но Хэйдзо сейчас волнует другое.

— Так о чём ты хотел поговорить?

— Ты, — Казуха взгляд не отводит, руки не убирает и терпеливо ждёт, когда Хэйдзо закончит надевать на него перчатки, — хочешь со мной встречаться? Я подумал, нужно как-то обозначить границы… наших отношений.

О нет.

Казуха сжимает уже его мёрзнущие руки своими, в его глазах чистый блеск мириад звёзд — тротуарного фонаря над их головами — и Хэйдзо думает, что, у него и варианта отказаться никогда и не было.

— Вербальное соглашение значит? — Хэйдзо пытается контролировать свой голос, чтобы тот звучал уверенно и круто, а не безумно радостно, но получается у него, честно говоря, плохо, всё-таки, не судьба ему попасть в театральную труппу. — Я согласен, но при условии, что там есть пункт, в котором указано, что я могу целовать тебя 24/7.

Хэйдзо пленён его взглядом, просто оторваться не может, и владеть своим языком он в таком состоянии он не в силах, и заткнуть его можно сейчас только одним способом.

Щёки алеют.

— Есть, — Казуха поднимается со скамейки, улыбается широко, хитро, приближает своё лицо так близко, что его дыхание щекочет нос, — прописан крупными буквами. Идёт сразу после «Обеспечить Каэдехаре Казухе безопасность при встречах с Ёимией». А то, знаешь, она на нас так сейчас смотрит, будто пытается своим взглядом меня испепелить.

— Да, моя группа поддержки, — он отодвигается, легонечко щёлкает его ногтем по носу и понижает тон. — Не советую тебе разбивать мне сердце. Проблем не оберёшься.

— Я постараюсь, — Казуха не прячет смешок, когда мягко мнёт руки Хэйдзо в своих. — Так ты пригласишь меня на свидание? А ещё мы встречаемся уже две минуты, а ты даже не воспользовался второй поправкой нашего соглашения.

— Я приглашаю тебя на свидание, когда у нас обоих будет время, — всё-таки, взрослая жизнь это когда ты, даже живя с кем-то в одной квартире, едва ли можешь найти время, чтобы куда-то с этим человеком сходить. — Это мы обсудим дома.

— Хорошо, — удовлетворительный кивок. — Так что со второй поправкой?

Хэйдзо чувствует, как его щёки загораются всё сильнее, Казуха над ним откровенно издевается — довольный как кот он отпускает его руки, суёт в них ещё тёплый стакан с кофе, чтобы не замёрзли, и достаёт из кармана невскрытую пачку сигарет. Медленно стягивает с них плёнку, медленно достаёт сигарету и вставляет её между губами. Смотрит нахально и, похлопав по карманам, притворно расстроенно говорит:

— Кажется, я снова забыл зажигалку. У тебя нет?

— Нет. — В эту игру можно играть вдвоём. Хэйдзо вытаскивает сигарету из его рта и придвигается близко-близко, так, чтобы чувствовать сладость чужих губ и слышать учащенное биение сердца. — Можно?

— Тебе — всегда.