— Вы красивые, но какие-то невероятно пустые, — вдруг подаёт голос доселе молчавший брюнет, кажется, самый тихий в их компании. Настолько тихий и неприметный, что его имя ещё долго ищется в закромах памяти. На нём чужая куртка с натянутым на голову капюшоном ведь так проще спрятаться от жестокой реальности, а в руке блеклая ромашка, выдернутая из щелей в асфальте по дороге сюда. — Ради вас не захочется умереть, — его голос крепчает с каждым произнесённым словом, а странная уверенность в собственных слов перестаёт робко прятаться по углам и с громким шёпотом выскакивает наружу. — Конечно, случайный прохожий, поглядев на мою одинокую и, кажется, совершенно обычную розу, скажет, что она точно такая же, как вы все. Но мне она одна дороже вас. Ведь это её, а не вас я поливал каждый день. Её, а не вас накрывал стеклянным колпаком. Её загораживал ширмой, оберегая от сурового ветра. Для неё убивал гусениц, только двух или трех оставил, чтобы вывелись бабочки. Чтобы потом они взмахнули разноцветными крыльями и на брюшках разнесли пыльцу моей особенной розы остальным. Я слушал, как она жаловалась и как хвастала, я прислушивался к ней, даже когда она умолкала. Она — моя.

Джемин слушает, но всё ещё не способен вычленить смысл из практически нечленораздельного бормотания выпившего целых восемь бутылок пива Джисона, потому молча кивает, пытаясь всю свою серьёзность передать замутнённым взглядом, и закидывает руку на плечо уснувшему Донхёку. Джисон — белая ворона их скромных посиделок за гаражами, под эгидой пустых коробок и валяющихся тут и там жестяных банок. Джемин наблюдает, как Марк и Чэнлэ строят из них «карточные» домики, вскрикивая, когда импровизированная Пизанская башня с громким грохотом падает, собирают банки и упорно идут к своей цели дальше. Под аккомпанемент их радостных пьяных возгласов Джисон затирает им обоим о важности экологии. Он похож на борца за справедливость, вот только враг его — тень, не способная оценить пламенных речей. Гринпис по нему плачет, любая программа защиты животных с радостью примет в свои редкие ряды, но почему-то он всё ещё здесь. Сидит в тёмном углу и чаще слушает, чем сам говорит. Джемин давно за ним наблюдает, замечая, как нравится Джисону подобная глупая внимательность.

Джемин откуда-то знает, что Джисон любит мандарины, гель для душа с лавандой и цветные шнурки для кроссовок, хотя знакомы они совсем немного. Когда привычная компания собиралась на заднем дворе у Марка, Чэнлэ притащил с собой этого неприметного мальчишку, положил чужую блистающую чистотой сумку на неустойчивый стул и отмахнулся от недовольства парней, мол, нормальный пацан, не придирайтесь. Сами когда-то были похожи на пай-мальчиков, послушно делали домашку и выходили из дома только с разрешения родителей. Перевоспитались ведь и этот мальчонка сможет, если наберётся сил и смелости. Чэнле отчего-то в него немного верит.

У Джисона детство в одном месте играет, он негромко хихикает в ладонь над смешными историями Марка о школе и древними, как свет, байками Донхёка про гаражи, старые дома с привидениями и оживающие по ночам машины Форд, которые иногда едят людей и на Джисона обязательно нападут. Джемин, как старший, обязан следить за мелкотой и баловать этих дурачков мороженым. Папа учил, что так нужно и правильно, но вряд ли предполагал, что однажды нерадивому сыну в двадцать два года придётся вспоминать совет отца и следовать ему, как единственному жизненному ориентиру. Остальные давно сломались, надломившись посередине и склонив голову перед пронёсшимся по дороге ураганом. Джемин не похож на указатели, потому что он гнётся, а не ломается. Люди — пластилиновые человечки, не деревянные марионетки.

Иногда Джемин поддакивает текущему спикеру, облокачивается на холодную стену и говорит. О всяком-разном долго и нудно так, что за это время Донхёк успевает выспаться, а твёрдый, словно гранит, Чэнлэ, держащийся до последнего, достроить своё неустойчивое здание из жестяных кирпичиков. Джемин говорит про вступительные экзамены в университет, говорит про старые качели во дворе, которые потом снесли с концами, говорит про туманное будущее и то, как шумно оно дышит в затылок, говорит, пока сам не забудет, о чём шла речь в самом начале. Но даже тогда друзья напомнят и подхватят тему. Донхёк просыпается под оживлённые споры о спорте, Чэнлэ включается в скоротечную беседу, когда Джемин начинает ошибаться в датах, Марк сгибает зелёную трубочку для коктейля, на самый нос сдвигает потрёпанную кепку и изредка фыркает вместо сотни слов. А Джисон слушает, слушает, слушает, под корку мозга вгоняет голос Джемина, расщепляет на крошечные атомы, каждому давая своё уникальное имя, запоминает чужой голос разными тембрами и тональностями, наслаждается. В конце концов, Джемин — единственный, кого Джисону интересно слушать в любых состояниях и под любыми веществами.

Они знают друг о друге уже пару недель. Джемин на вырванной из блокнота бумажке записывает Джисоновское расписание, выучивает его, словно стих, и долго считает минуты, чтобы встретить после музыкальной школы, закинув руку на плечо, и банку энергетика сунуть в вечно холодные ладони горе-музыканта. Чэнле вновь пропадает на смене в магазине, Донхёк вяжет из простыней верёвку, чтобы сбежать из дома, Марк пинает дырявый футбольный мяч и вместо скучного радио-эфира о Великой мировой войне подпевает какой-то попсовой песне в наушниках. Юность в их жилах становится похожа на разноцветную газировку. Джисон выбегает из низенького серого здания на всех парах, прячет недовольное лицо в воротнике и предлагает разделить энергетик на двоих. Джемину смешно, потому что Джисону всего восемнадцать, а ведёт он себя, словно детсадовец. Пак Джисон ненавидит играть на фортепиано, показывает язык альбомным листам с «К Элизе» и неуверенно признаётся, что всегда грезил о гитаре. Её можно брать с собой, играть в вечернем парке и кадрить падких на красивую музыку девушек.

На следующий день Джемин зовёт донсэна погулять, на плечо вешает ремень гитары и показывает, что всё не так уж и просто, как казалось. Девушки равнодушно проходят мимо, взрослые подозрительно щурятся, а Джисон смеётся, потому что гитара поёт вовсе не о любви. Длинные пальцы На играют «Мегалованию», скользят по лаковой поверхности и мягко приглашают попробовать. Джемин улыбается уголками губ, однако даже этого более, чем достаточно, чтобы записать себя в ряды преданных фанатов. Такие короткие по сравнению с Джеминовскими пальцы Джисона слегка трогают струны гитары На и тут же отказываются учиться. Для этого придётся по кирпичикам разрушать привычный мир и строить на его месте нечто новое. Джисону страшно идти вперёд и лишь иногда страшно стоять на одном месте.

Обычно Джемин выливает из себя жизнь бочками, облекает горести и печали в слова, в набор бессвязных предложений, сказанных то ли из недостатка шума в гараже, то ли просто так. На самом деле, Джемин ненавидит говорить о чём-то личном, чаще всего разбрасывается известными цитатами и пишет автобиографию чужими ручками, бережно храня свои нетронутыми. Джисон, как губка, молча впитывает что-то новое и хорошо запоминает. В его больших глазах солнечные зайчики, прыгающие по лужам, в обгрызенных ногтях правда взрослой жизни, в мягких чёрных волосах чарующая темнота бездны. Джемин смотрит не на Пака, а куда-то внутрь.

Сегодняшний вечер — странное исключение из общепринятых правил. Джемин не рушит гробовое молчание неуместным замечанием, он молча наматывает прядь коротких розовых волос на палец, вытягивает губы трубочкой и слегка пихает локтем спящего под боком Донхёка, чтобы не сильно забрасывал ноги на чужие. Джемину бы присоединиться к Хёку, завалившись на диван, и уткнуться носом в куртку лучшего друга, только вот болтовня Джисона не оставляет в покое. Пак похож на мину, наступив на которую Джемин разлетится на мелкие кусочки, смешается с грязью под ногами и пропадёт из виду Бога. Джисон добровольно подаёт признаки жизни и несёт чепуху. Джемин нехотя открывает глаза и даже вслушивается.

— Твоя роза так дорога тебе, потому что ты отдавал ей всю душу, — вдруг вспоминает он, поймав, на удивление, ясный взгляд Джисона и убедившись в том, что донсэн улыбается. Не как обычно, скривив губы в натянутой улыбке после неудачной шутки Чэнлэ, а очаровательно обнажает зубы и звонко смеётся. Джемин ему импонирует, невооружённым взглядом видно.

— На твоей планете, — продолжает брюнет, скользнув взглядом по лицу На сверху вниз и остановившись где-то на уровне подбородка, — люди выращивают в одном саду пять тысяч роз… и не находят того, что ищут…

— Не находят, — легко соглашается Джемин, приняв правила игры и подключая всё своё воображение, чтобы сполна представить следующую задумку Джисона. Не выходит. Никак. Стараться бесполезно. В тумане лёгкого опьянения любое следующее действие Джисона выйдет полной неожиданностью.

— А ведь то, чего они ищут, можно найти в одной-единственной розе.

— Вы так и будете цитировать «Маленького принца»? — фыркает Чэнлэ, оторвав голову от удобного плеча Джисона и нахмурив брови. Почти серьёзно. Почти правдоподобно. Наверняка они просто мешают ему спать. Джемин смеётся, и Джисон подхватывает его ничем не обусловленную радость, подобно отзвуку эха в огромной пещере, полной сокровищ. Джисон сам на одну такую глубокую и тёмную смахивает, когда смущённо улыбается и поспешно отводит взгляд в сторону. Джемину кажется, что «Маленький принц», каким бы детским и наивным не был, не так уж и плох, раз способен заставить Джисона разговориться. Он нечасто позволяет себе открыть рот без особенного повода. Он нечасто позволяет себе открыто пялиться на Джемина и безмолвно признаваться в самом искреннем и светлом. Нечасто — никогда.

— Сбежишь со мной посмотреть на мою розу? — одними губами шепчет Джисон, наклоняясь вперёд и стягивая с макушки капюшон куртки. Чэнлэ что-то глухо стонет, недовольно открывает глаза, чтобы демонстративно закатить их, скатывается вниз, падая головой на подушку и, кажется, окончательно проваливается в сон после ночной смены, но Джисон смотрит только вперёд. Он видит лишь Джемина. Сейчас и в принципе.

— Если позовёшь, — хитро улыбается На и первым протягивает руку к донсэну. Джисон недолго колеблется, поскорее сжимает чужую руку в своей и убегает с Джемином на улицу, а по ощущениям на самый дальний край света. Донхёк продолжит спать, потому что там гораздо веселее, чем в реальности, где строгие родители запрещают высовывать нос на улицу. Чэнлэ составит ему компанию в царстве Морфея, ведь дома маленькие брат с сестрой, о которых нужно заботиться и которые не дадут выспаться. А Марк продолжит сторожить чужое спокойствие, щедро делясь своей счастливой жизнью с друзьями, пока Джемин и Джисон убегают всё дальше и дальше. Туда, где закат солнца можно увидеть несколько раз, только передвинув стул, а под стеклянным колпаком живёт роза. Маленькая роза маленького принца. Возможно, в другой вселенной чудесный цветок является миниатюрной красавицей, учится на отлично и на выпускном танцует с самым красивым мальчиком школы.

В пыльном Сеуле у розы взлохмаченные волосы, она возвышается над принцем, подобно высокому небоскрёбу над обычными домами, стягивает капюшон с нежно-розовых волос, не отвечает на звонки обеспокоенной матери и отзывается на имя Джемин.

Джисону эта вселенная очень нравится.

Под крышами старых Сеульских домов легко собирается пыль, на них с огромной высоты капает привычный осенний дождь, почему-то сейчас кажущийся кислотным, разъедающим кожу и асфальт под ногами. Он попадает на руки, на лицо, на волосы и оставляет после себя нестираемые следы, навечно запечатанные в глубине души сургучными печатями девятнадцатого века и грубыми висячими замками времён Средневековья.

У Джемина волосы такие, каким бы мог быть самый красивый на планете цветок. Джисон неуверенно тянется к нежно-розовым прядям и задумчиво кусает губы. Можно ли? Не пожалеет ли он? Нужно ли сейчас портить неплохие отношения только потому что Джемин в свете одинокого фонаря похож на прилетевшего с другой планеты красавца-космонавта?

Джисону так сильно хочется его поцеловать.

— Ты красивый, — шумно выдыхает он и крепче чужую руку в своей сжимает, будто боится, что Джемин сейчас растворится розовыми блестками и навсегда пропадёт, подорвавшись на своей личной мине. Сеульские облака разом превращаются в свинцовые мрачные тучи. В Кванмёне оглушительно громко гремит гром, обрушивается на беззащитных случайных прохожих вся ярость небес, предвещает страшный апокалипсис когда-нибудь завтра, а сегодня осыпает землю простой водой. Отсрочка на день становится неплохой мотивацией. Джисону кажется, что или сейчас, или никогда. Он встаёт на носочки и невесомо касается губами плотно сомкнутых губ Джемина.

Где-то в облаках сверкает молния, когда Джемин не отталкивает, а только крепче прижимает к себе глупого младшего. Джисон прячется от холода в тёплых объятиях и совершенно ни о чём не жалеет. Любая из параллельных вселенных пугает неизвестностью, а здесь спокойно, как на берегу тихого озера. Стоячая вода напоминает одинаковые подростковые будни. И в неподвижной воде расцветают лилии, и маленькое озеро может впадать в живописный водопад.

— Мы увидимся завтра?

У Джемина широкая улыбка, вызванная скорее теплом человеческого тела, чем остатками дешёвого пива на чужих губах, мягкие и мелко подрагивающие от холода руки и хриплый голос. Джемин прячет лицо в мокрых волосах Джисона, обнимает, как самое драгоценное сокровище в полностью заваленной ими пещере, и совсем не скрывает надежды в голосе.

Джисон обещает, что обязательно придёт завтра пораньше, и выпутывается из кольца рук Джемина с тихим смехом. Хёны должны провожать донсэнов до дома, но Джисон отказывается. Он — не хрупкая девушка, он справится сам. В восемнадцать пора взрослеть. Но всё равно совершенно по-детски обещает:

— Я буду скучать.

— Я уже скучаю, — несётся его словам вдогонку, но всё равно остаётся неуслышанным. Джисон уже вступает в самостоятельную битву с дождём и шлёпает кроссовками по мокрому асфальту. Дождь капает за шиворот, мурашками бежит по спине, обжигающим льдом растекаясь по позвоночнику. Джисон убегает, будто за ним гонится стая разъярённых собак. Иногда спутавшиеся в клубок чувства приобретают именно такую форму.

Джемин сильнее кутается в куртку, нехотя застёгивает молнию до самого подбородка и садится на корточки, пряча рвущуюся наружу боль в ладонях, которые ещё пару секунд назад наслаждались непривычным теплом. Свет от фонаря освещает сгорбленную спину и мокрые розовые волосы, сейчас больше напоминающие не растущий на подоконнике цветок, а пробивающийся сквозь щели в асфальте крохотный росток, рождённый со знанием того, что обязательно погибнет. Джемин горит изнутри и мечтает рассыпаться пеплом по тротуару, смыться дождём в канализацию и пропасть там в бушующих волнах грязного моря.

Японские астрофизики заявили о появившемся в Солнечной системе метеорите. Согласно их расчётам, четырнадцатого сентября текущего года через атмосферу Земли может пройти железный астероид. Он создаст ударную волну, которая вызовет разрушения в радиусе нескольких сотен километров. Учёные до сих пор строят гипотезы о том, куда упадёт этот гигантский космический объект, но, по предварительным данным, жителям Сеула больше всех следует опасаться за свою жизнь. Правительство уже назначает дату эвакуации.

Планета Маленького принца завтра превратится в сверхновую звезду, разлетится по холодному космосу огромными кусками чего-то значимого и важного, а Джемин никогда не перестанет скучать по Джисону, по его звонкому смеху, холодным рукам и невероятно красивым глазам. Перед тем, как мир сделает последний вдох, Джисон улыбнётся и посмотрит наверх, где в вечном хороводе танцуют звёзды. Это будет последний вальс, прощание небесных светил с когда-то зелёной и невыносимо прекрасной планетой. Эпитафия разлетится по всему холодному мрачному космосу и, наверняка, окажется услышанной даже теми, кто живёт за миллиарды световых лет отсюда. Может, они попробуют полететь на помощь, но обязательно опоздают на несколько веков.

— Ночью, когда ты будешь смотреть на небо, ты увидишь мою звезду, ту, на которой я живу, на которой я смеюсь. И ты услышишь, что все звёзды смеются. У тебя будут звёзды, которые умеют смеяться!

Их последний день был полон лжи так же, как и все предыдущие. Джемин так и не смог сказать, что ему давно не восемнадцать, что мама надеется погулять на его свадьбе с соседской дочкой, что их время истекло ещё до их рождения. В последний час земной жизни, когда весь небосвод будет ослеплён летящим вниз астероидом, На подумает о том, что всё это было не зря. Возможно, стоило провалиться на экзаменах и не поступить в университет, чтобы однажды в жизни увидеть, как Джисон улыбается.

Когда даешь себя приручить, потом случается и плакать. Джемин собственными руками вложил поводья в чужие холодные ладони. А Джисон сам решил их не отпускать.

Завтра последний Маленький принц во вселенной увидит, что звёзды плачут и не сможет это исправить.