Антон выкуривает последнюю сигарету пачки. Открыл ведь после полуночи, а еще даже не посветлело. Впрочем, его организму уже давно без разницы.

Хоть какой-то плюс быть вампиром. Правда, ощущения от сигарет не те, особенно когда начинаешь курить беспрестанно и привыкаешь ко вкусу дыма, так что и этот плюс весьма сомнительный.

Они стоят на заднем дворе очередного всратого клуба, хорошенько потрепанного жизнью. Точнее, Антон стоит у машины и ждет Эда, которому приспичило напоследок закусить каким-то симпатичным наркомашкой.

Даже в сомнительном плюсе не ощущать действия химических веществ есть свой плюс: наркотики — следовательно, и кровь с их примесью — не действуют. Но и это иногда минус.

В первые годы новой «жизни» Антон часто путался в этой гребанной полярности. Потом стало похуй. Сейчас — интуитивно разобрался, но, в общем-то, мог бы жить и без теоретических знаний.

Ну как — жить?..

Еще одна область, в которой сначала путаешься, потом забиваешь, а в итоге — как-то само по себе становится понятно. Что умер, но существуешь, и это вполне можно назвать «жизнью», чтобы длинное слово не выговаривать. И что снова «умереть» тоже можешь, только это будет называться «прекратить существование», и куда проще сказать «сдохнуть», чем вникать в подробности.

Кстати о «сдохнуть».

Он в четвертый раз набирает номер и желает Позову именно этого. А заодно Эду — чтобы не появился раньше времени, а лучше не выходил из бара вообще и дал спокойно закончить дела.

Хотя, конечно, Антону выгоднее, чтобы оба они продолжали «жить». Особенно Димка. Благо, что способов «сдохнуть» по-вампирски в пару тысяч раз меньше, чем сделать то же самое по-человечески.

Сдохнуть по-человечески. Кто бы знал, что однажды Антон не будет об этом и мечтать.

На четвертый раз отвечает не механический голос, не череда гудков и не тишина, а вполне себе такой Димка Позов.

— Шастун, мать твою! Чего трезвонишь, придурок?!

Говорит разъяренным шепотом, как только он и умеет.

— Не можешь говорить — так и напиши.

— Теперь уже могу, прикинь! Шаст, давай быстро к делу. Все по плану?

Умеет он зрить в корень, собака.

— Димк, слушай, в общем…

— Не говори, что возникли сложности.

— Возникли сложности.

Позов беззвучно ругается, потом, судя по звукам, куда-то идет. Антон молча ждет его слов. Через пару секунд Дима продолжает говорить уже чуть громче — видимо, отошел в безопасное место. Хотя откуда там, где он находится, взяться безопасности?

Вопрос, конечно, риторический.

— Ты хоть соображаешь, что творишь?

— Дим, извини, я понимаю все, но…

— Вот даже не начинай. Наклеишь мне сейчас с десяток оправданий — и блять, я-то пойму, но и ты осознай, что мне тут капельку сложнее, да?

Он прав. Одна ошибка Позова может обойтись им всем в такую цену, с какой несравнима сотня ошибок Антона. И Дима молодец — держится, все продумывает, во всем аккуратен, тогда как Антон косячит на каждом шагу.

— Что со временем? — спрашивает Антон, усилием воли запихнув извинения и лишние вопросы в задницу, потому что ни в том, ни в другом сейчас смысла нет.

— Неделя, — бурчит Дима чуть спокойнее.

Антон почти представляет, как он со вздохом снимает очки и прижимает запястье к переносице. И очки без диоптрий, и жест — человеческие привычки, от которых он не захотел отказываться. Чуть ли не единственное, что Шаст запомнил с их единственной встречи вживую.

— Тох, неделя, — с нажимом повторяет Дима. — Может, дней девять, но это прям максимум. И он должен быть уже здесь, иначе вам всем хана, и мне заодно.

— Понял. — Внутри что-то отзывается болезненной дрожью, но это ощущение быстро проходит. — Привезу.

— Ты узнал, что там с его кровью?

— Непонятно, Поз. Эд его вылечил, да и внушение на нем попробовал — работает… Не в бандах дело, это точно. Может, все потому, что мы были знакомы.

По какой-то причине говорить об этом не хочется. Как будто это что-то важное, личное, почти… интимное, что ли. Глупости! А все равно — каждое слово приходится из себя выдавливать, как если бы рассказывал бабушке о своих самых тайных фетишах.

Сравнение поистине дикое, но ни на что больше это ощущение не похоже.

— Ладно, забей. На месте разберутся с твоим чудиком.

— Он не… — осекается, как будто горло резко сжали. Он не мой, хотел сказать Антон.

Не сказал.

Думать об этом слишком опасно. Он и не думает.

— Давай, до связи. Держись там.

— Не портачь, Шаст.

На этом диалог заканчивается. И Антон чувствует внезапный прилив благодарности к Эду, который появляется в дверях пару секунд спустя, а еще через столько же сидит за рулем и заводит машину. Не придется вариться в мыслях, которые и краем допускать не хочется.

Выграновский сидит с довольной рожей, рубашка его испачкана красным — спешил, видать. Или слишком увлекся. Спросить бы, но у них негласный договор не обсуждать охоту и своих жертв. Ну, просто так сложилось.

— Кстати, Тох, — говорит Эд, когда они уже отъезжают на приличное расстояние. Они вообще не так уж часто разговаривают. Обычно не о чем. — Все спросить хочу — нафига ты с Арсом так напрягаешься?

Антон старается не показывать, что упоминание Арса — о котором он, вообще-то, хотел не думать — вмиг испортило остатки настроения.

— В плане?

— Да брось, мне-то можно сказать. — Эд криво ухмыляется. — Ты как долбоеб с ним разговариваешь. Напугать хочешь или?..

— Не, — отмахивается Антон, изо всех сил контролируя себя. — Наоборот, на жалость надавить. Вроде даже сработало.

Пусть лучше знает. Пусть знает и делает свои выводы.

— Ну поня-ятно, — тянет Выграновский и хитро подмигивает Антону. — Обманываешь друга, значит.

— В каком месте он мне друг? — Удается даже хмыкнуть.

— Шаст, формулировка вопроса заставляет меня задуматься.

— Фу блять, не говори такими умными предложениями, тебе не идет. — Оба тихонько смеются. — А вообще… Короче, мне поебать. Считай, что просто поиграть захотелось.

Эд ничего не отвечает на это. Еще некоторое время они едут молча, а потом Антон зачем-то добавляет тише:

— И теперь я начну другую игру.

*

Проходит уже три дня, а от Антона с Эдом все нет вестей.

За это время Стас скомкано объясняет, что «охота» нужна вампирам очень редко, что на выпитой крови одного человека они могут спокойно существовать полгода, а иногда и больше. Что чаще всего убивают тех, кого не будут искать, — наркоманов в забытых богами подпольных заведениях, бездомных на улицах, иногда и тех, кто потом попадает в списки пропавших без вести.

Это немного успокаивает, потому что вопрос о том, как много невинных людей Антон уже убил, день и ночь зудел на подкорке.

Арс ждет. Он не может ни на что отвлечься, и если бы не присутствие Стаса, давно бы спятил здесь. В голове упорно крутятся брошенные тогда фразы, и Арс с каждым часом все больше ненавидит себя за них. Правда, волнами накатывает и мнимое спокойствие — мол, Антон не дурак, не сделает из сказанных сгоряча слов обиду всей жизни, хоть и забыть их вряд ли сможет.

Наконец, вечером третьего дня, Стас сообщает: позвонили, скоро будут. От облегчения Арс едва не начинает смеяться, как полоумный, и кое-как заставляет себя спокойно приземлиться на диван. Час или два он проводит, сидя как на иголках, и беспрестанно поглядывает на часы. Стас где-то скрылся, читать книгу невозможно — от нервного напряжения смысл слов ускользает, — а других занятий здесь нет.

Арсений не заметил, как задремал. Показалось — прикрыл глаза на секунду, и тут вдруг просыпается от звуков фортепиано.

Спросонья он не сразу понимает, где находится, какой сейчас день, год и что он сам вообще такое. Вокруг — темно, не видно ни зги, спина и шея ноют. А в ушах продолжает играть музыка. С огромным трудом Арс осознает себя и мир вокруг, понимая, что уснул на диване. Что он все еще в доме вампиров и…

Вскакивает и срывается на звук, игнорируя шум в голове и тот факт, что ночь на несколько секунд стала совсем черной. Бежит по лестнице, стараясь не топать слишком сильно, и замирает только у последней двери на втором этаже. Дверь чуть приоткрыта — поэтому музыку так хорошо слышно внизу.

Арсений на сто процентов уверен, что знает, под чьими пальцами она рождается.

Некоторое время стоит, не шевелясь, не решается войти. Вдруг спугнет или разозлит… Но потом все же решается и делает несколько осторожных шагов.

Угадал. Или, может, почувствовал?..

В комнате горит одна свеча — непонятно зачем, ведь вампиры хорошо видят в темноте. За большим роялем классического черного цвета сидит Антон — затылком к двери, так что Арса он не видит. Слышит наверняка, и даже его резкое пробуждение должен был заметить, но виду не подает. Как будто притворяется, что погружен в музыку и не различает неровного колебания воздуха от дыхания Арса.

Как будто ждал его, что ли. Раз даже свечу зажег.

Спина Антона непривычно прямая — он даже в своей новой ипостаси постоянно сутулится, пусть это и перестало выглядеть несуразным. А тут вдруг сидит так, словно ему в позвоночник вшили-таки швабру, с которой всегда сравнивали его самого. И еще перекладину поперек нее, аккурат напротив лопаток, чтоб уж наверняка.

И получился крест, невольно думает Арс и с трудом сдерживает смешок, в котором юмора не больше, чем зеленого цвета в глазах Антона.

Могильный крест.

Тонкие руки — их теперь хорошо видно от локтей и до самых кончиков пальцев, ведь Антон снял кофту и остался в черной футболке — двигаются легко, плавно и уверенно. И это так непохоже ни на Антона-человека, ни на Антона-вампира, что Арсений задерживает дыхание и моргнуть боится. Вдруг смахнет ресницами этот образ?

На саму мелодию Арс не обращает никакого внимания, разве что краем сознания отмечает протяжные, медленные переливы нот, не скорбные, но полные тоски. Это не так важно, как руки музыканта. Действия запястий настольно отточенные и мягкие, что даже браслеты, которые всегда звенят при малейшем движении, сейчас не издают ни одного лишнего звука. А подушечки пальцев касаются инструмента так невесомо, что ни одно из десятка колец не ударяет по клавишам.

Арс переводит взгляд выше — на худые предплечья, локти, которые сейчас полностью расслаблены. Не прижаты к телу, а держатся свободно, то и дело взлетают, когда нужно сыграть слишком высокую или слишком низкую ноту. Так плавно, даже изящно, как крылья лебедя.

Нет. Ангела.

От этого невольного сравнения у Арса в груди что-то сжимается. Его соулмейт, его родственная душа, самый близкий для него человек… мертв. Но сидит сейчас перед ним, как живой, — потому что стал существом из страшных сказок. И все равно остается таким же светлым, как когда-то давно. Откуда в нем только взялся этот свет, который даже смерть и жуткая судьба не смогли погасить?..

Он, создание тьмы, сидит сейчас на земле, и так прекрасно трепещут его крылья, которые уже не могут поднять хозяина к солнцу, но упорно отказываются окрашиваться в черный. И даже кровь не прилипает к ангельским перьям — скатывается, как вода с гусиных.

И в этот момент Арсений вдруг четко понимает одну простую вещь: он Антона не оставит. Не откажется ни за что на свете. Им — быть может, единственным во всем мире — достался мизерный шанс бросить вызов судьбе и переиграть ее, так неужели от этого шанса можно отказаться?

Он своего соулмейта не бросит. Он свою половинку не отвергнет. И он все сделает, чтобы сердце его человека снова забилось.

он

Антона

с п а с ё т

Почему-то именно в этот момент незнакомая мелодия мягко перетекает в инструментальную версию песни, которую Арс знает и которая невозможно сильно подходит к его нынешнему состоянию. Совпало ли так (хотя в совпадения давно можно перестать верить), или Арс услышал эти ноты и подсознательно настроился на посыл песни, или наоборот, его настрой передался Антону, и тот стал играть то, что выдало в ответ его подсознание… Какая, в сущности, разница?

Первые аккорды, спокойный темп, неспешное начало темы. Нет печали, но есть ощутимая тревога в каждой ноте. Нет страха, но нет и смирения. И почему-то Арс уверен — это не просто мелодия, это сам Антон. Тот, кто больше не может выражать свои эмоции, как раньше, но упорно делает это — через музыку. По телу Арса пробегают мурашки, резко становится трудно дышать.

Задержи дыхание и досчитай до десяти.

Он-то может и смеяться, и плакать. Только вот сейчас не до смеха, а на слезы он не имеет права. Сначала просто не хотел показывать своей слабости, а теперь, через минуту после того, как самому себе дал обещание вернуть соулмейта к жизни, какой бы сумасшедшей ни была эта идея… Теперь он не имеет права расклеиваться.

Правда, в отличие от Антона, он не умеет и ни на чем играть, не умеет петь и рисует не очень. И вообще единственное, куда он может выплеснуть эмоции, которых почему-то с каждой нотой все больше, — это танец.

Услышь, как мое сердце взрывается вновь.

Когда-то давно, еще курсе на четвертом, они с другом снимали короткие танцевальные видео. Иногда — смешные, иногда — с целым сюжетом; аналоги флешмоба прямо на улице и несколько полноценных художественных роликов с постановкой и качественным монтажом. Правда, танцевать они оба тогда только начинали (хотя, разумеется, считали себя мастерами искусства), но результат нравился среднестатистическому зрителю.

Жаль, что в те времена не было Тик-Тока. Они бы порвали Интернет.

Арсений же, когда пересмотрел то же видео под «Skyfall» несколько лет спустя, долго не мог понять, что вообще было у них в головах, когда они ставили этот танец и особенно — когда публиковали видео. Два парня, красный диван, пустыня вокруг. Но, опять же, людям понравилось.

Может быть, из-за «радужной» окраски сюжета, которую Арс почему-то в процессе работы не замечал.

Танец он помнит до сих пор, и более того, несколько раз подумывал доработать и переделать под пару девушка/парень, добавить побольше сложных элементов, несколько поддержек… Вот только сейчас у него в голове смешивается эта идея, изначальная версия танца и эмоции последних дней, и танцевать хочется самому, но вовсе не с девушкой. И даже не с каким-нибудь парнем, а с вполне конкретным.

Или, скорее, для него. Под его музыку.

Я тонул и мечтал об этом мгновении,

Но он настал слишком поздно…

Песня все продолжается, давно выученные слова отдаются в голове эхом; Арс не двигается с места, слишком погруженный в мысли. О том, что десять лет назад он, возможно, совершил ошибку. И не одну. Он ошибался раз за разом, отталкивая старшего брата своего друга, шутил и смеялся над ним и не встречался с его глазами, когда больше всего хотелось — и нужно было — смотреть в них безотрывно.

Нужно было тогда заблудиться в их зеленом лесу, коснуться каждого дерева и вдохнуть весь чистый воздух, чтобы на легких осела пыльца березовых сережек, а кровь стала отдавать запахом смолы. Сделать этот лес своим и самому стать его частью, чтобы вросли друг в друга корнями, — а потом защищать до последней секунды и никогда и ни за что не позволить осени прийти и окрасить листья в красный…

Так мечтал встретиться с соулмейтом — все ведь втайне мечтают, хоть в такой встрече и никогда нельзя быть уверенным — и в итоге этот момент настал слишком поздно.

Или все же не поздно?

Я в смятении, я во власти этого чувства.

На втором куплете Арс наконец начинает шевелиться. Он вскидывает руки вверх и выгибается всем телом. Делает шаг, потом плавно склоняется в сторону, потом оборачивается… Элемент за элементом, он не столько повторяет тот танец, сколько на ходу придумывает новый.

Просто передает движениями все то, что так тревожит его. Он ведь не умеет выражать чувства по-другому… Поэтому он отдается музыке и своим движениям, сливается с ритмом и мелодией, в какой-то момент смыкает ресницы и продолжает в полной темноте.

Он не знает, что и Антон, сидящий к нему спиной, играет с закрытыми глазами.

Арс танцует, невольно подходя ближе и ближе к пианисту, и только под конец композиции ловит себя на том, что все движения направляет на него — тянется руками, шагает, сгибается… Потому что танцует — для него, для Антона.

Огонек свечи трепещет все сильнее, но оба этого не видят.

Пусть небеса обрушатся.

Когда они разверзнутся,

Мы не дрогнем,

Мы выдержим это вместе.

Последний элемент Арс оставляет таким, каким он был в той первой версии: стоит к Антону в пол-оборота, протягивает к нему правую руку и медленно опускается на одно колено. Так же медленно открывает глаза и, тяжело дыша, смотрит ему в затылок.

…«На Небесах».

Где-то там, на Небесах, кто-то решил, что Антон предназначен Арсению, а Арсений — Антону. Что бы это в итоге ни значило, Арс готов сделать все, что в его силах. Он опускает руку, но голову продолжает держать прямо, наблюдая за своим соулмейтом.

Мелодия заканчивается, Антон доигрывает последние аккорды, уже еле-еле нажимая на клавиши, а потом замирает и не отрывается от инструмента несколько долгих минут. Арс тоже не двигается и едва дышит, несмотря на ускорившийся после танца пульс. Оба слушают, как затихают и сливаются с тишиной комнаты отголоски последних нот. Наверняка Антон слышит их гораздо дольше, чем Арс.

Они оба молчат и не двигаются, но не ждут действий друг друга — нет. Каждый ждет действий от самого себя.

И, как бы ни было невероятно, Антон решается первым.

Он медленно опускает руки, тут же по привычке сутулится, как будто вмиг стесняется своей открытости. И так же медленно оборачивается. Арс настолько удивился, что забыл, в какой позе находится, поэтому не сразу понимает причину удивления и легкого испуга на лице Антона. Даже в полумраке эти эмоции видны достаточно четко.

— Я… — Слов не находится. Хотя нужно всего-то сказать, что это просто финальный элемент танца.

Врать не хочется. Не просто. элемент.

И подниматься — тоже не хочется. Поэтому Арс продолжает стоять на одном колене, глядя Антону в глаза снизу-вверх, и не пытается что-то менять. В принципе, он никуда не спешит.

— Как ты? — спрашивает Антон вполголоса, и его спокойный, неожиданно мягкий тон оказывается куда более сильным оружием, чем бесчувственная отрешенность. Арс даже теряется, полностью растворяется в ощущении какой-то болезненной нежности к этому человеку.

Он легонько улыбается.

— Я-то в порядке. Стас такой заботой окружил, да и вообще он классный мужик. Повезло вам с ним. — Взгляд Антона теплеет, на губах отражается легкий намек на улыбку. — Вы как съездили?

Арсений почти жалеет об этом вопросе, но его опять удивляют: вместо любой ожидаемой реакции — спокойное пожимание плечами.

— Как обычно.

— Хорошо.

Обоих как будто и вовсе не напрягает тот факт, что Арс продолжает стоять на колене.

Они смотрят то друг на друга, то куда-то вниз, и оба снова заблудились в несказанных словах, но обоим не хочется прекращать этот момент. Ведь оба, в общем-то, никуда не спешат.

— Антон… — начинает Арс, решив все-таки сказать то, что так хотел. — Прости меня. Пожалуйста. Я не имел в виду того, что сказал тогда. Правда, я…

— Все хорошо, — перебивает Антон. Ожидаемо, но Арс все равно дергается.

— Нет, я хочу извиниться как следует, потому чт…

— Молчи, Арс, тебе не за что извиняться. — И вот тут уже очередь Арса изумленно хлопать глазами. — Я сначала обиделся, конечно. А теперь уже нет. Ты ничего такого не сказал.

«Сижу тут, боюсь вас, кровососов».

— Я тебя обидел, — медленно говорит Арс, подождав пару секунд, и смотрит на Антона, не мигая.

«Сижу и гадаю, когда вы пир из меня устроите».

— Сказал ерунду всякую, а стоило бы просто поблагодарить.

— Арс, поднимись. — Антон не выдерживает взгляд, и это кажется самым поразительным за весь этот странный диалог.

— Я сказал тогда, что боюсь вас… — игнорирует Арсений, но тут ему приходится замолчать, потому что в следующий миг Антон оказывается напротив него — крепко держит за плечи, подняв на ноги.

Стоит так близко, что когда Арс моргает и невольно цепляется взглядом за его глаза, он видит каждую бордовую крапинку. Потом опускает взгляд на губы — раньше всегда искусанные, а теперь вот ровные, идеальные почти, наверняка мягкие. Антон следит за его взглядом, поэтому сглатывает, отчего кадык дергается. Арс опять поднимает глаза и видит трепещущие ресницы. Осознает, что за все это время ни разу не видел, как вампиры моргают. Они вообще не моргают, наверное, только закрывают глаза, когда… Когда что?..

Резко становится нечем дышать, сердце запинается. Антон, явно неправильно распознав причину, быстро опускает руки и делает шаг назад.

— Прости, — выдает полушепотом. — Об этом я и говорил. Ты боишься, и это нормально, тут не на что обижаться.

— Нет, — мотает головой Арс и шагает навстречу, отчаянно желая снова хоть немного сократить дистанцию. — Нет-нет-нет, я не боюсь, я соврал тогда.

Несколько секунд ничего не происходит. А потом Антон поднимает на него глаза. Вроде бы и выше ростом — а смотрит исподлобья, пряча взгляд за упавшей челкой.

Арс не успевает себя остановить — тянется рукой и мягко касается волос на его лбу, осторожно убирает их с лица. Антон не шевелится и не дышит. Ему и не нужно. Вот только Арс тоже почему-то не дышит.

Сказать или нет?..

Он не уверен, ни в чем не уверен. Но Антон смотрит так доверчиво и с таким наивным вопросом во взгляде. Как ребенок из детдома, который не понимает, за что ему дарят ласку.

— Антон, — шепчет Арс одними губами. Ну же, сказать или нет?.. И он решается: — Ты знаешь, что мы…

— Шастун! — раздается за дверью за секунду до того, как ее почти выламывают, и на пороге появляется Эд.

Антон даже не дергается, тогда как Арс чуть не вскрикивает и отшатывается. Мысленно он проклинает Эда за то, что тот появился не на пять секунд позже — а потом решает, что за это стоит скорее благодарить. Судя по его виду (а будь он человеком, наверняка сейчас бы жадно глотал ртом воздух), нужно куда-то бежать, причем быстро, и черт его знает, когда удалось бы договорить.

— Что? — почти рычит Антон сквозь зубы. За доли секунды он опять превратился в хладнокровное существо без чувств, и это еще один повод ненавидеть татуированного чудика, который сейчас, правда, мало похож на обычного себя. Не ухмыляется, не стебется, не злится даже.

По лицу особо не скажешь, да и не различить в пляшущей из-за волнения свечи темноте, но в красных глазах полыхает плохо спрятанный страх.

— Там смс-ка. Надо перезвонить.

Арс физически ощущает, как этот страх касается и Антона.

— Кто?

— Он.