Егор Крид — Голубые глаза

Сердце колотится так, что, кажется, он сейчас выплюнет легкие и сдохнет где-нибудь под забором. Ирония в том, что это кажется далеко не худшим исходом.

И всё-таки сдаваться так глупо не хочется, так что Эд продолжает бежать, представляя, что он робот, неспособный уставать, что его ноги сделаны из камня, а не из слабых человеческих мышц.

Пару раз он рискует и оглядывается — погони не видно, и всё-таки расслабляться рано. Но в какой-то момент силы заканчиваются, как по щелчку, и он судорожно вертит головой по сторонам, выискивая безопасное укрытие. Ему нужно пять минут, всего пять минут, чтобы перевести дыхание, успокоить бешеный пульс, банально прийти в себя и подумать.

Он с разбега влетает в какой-то двор, сворачивает к ближайшим кустам и приваливается к кирпичной стене. Сразу, по привычке уже, оглядывается по сторонам, пытаясь сообразить, видит ли его кто-то. Дворы — херовое укрытие, тут всегда подстерегают любопытные бабки, зорко следящие за всем сквозь занавески, но другого варианта нет.

Один маленький шанс лучше, чем вообще никаких.

Эд медленно сползает по стене. Теперь, когда он остановился, и в венах стал успокаиваться адреналин, вся усталость накатывает одним разом. В голову проникает противный туман, мышцы решают дружно напомнить о своем существовании, а в горле всё горит и першит от жажды. Эд прикрывает глаза. Пять минут, всего пять минут — и он продолжит путь.

— У вас всё нормально? — раздается почти над самым ухом, и Эд вздрагивает с такой силой, что говоривший тут же отшатывается.

Первый порыв — схватить за горло, пригрозить, что найдет и убьет, если сдаст его, и уебывать куда подальше. Вторым приходит осознание, что тело, которое только-только расслабилось, предательски отказывается двигаться. В любой другой раз Эд подскочил бы сразу, за секунду приходя в готовность драться или бежать, но сейчас он слишком сильно устал.

А может быть, понимает он еще через секунду, дело просто в том, что тело осознало намного раньше мозга: перед ним совсем еще малец.

Эд хмуро смотрит на него пару секунд, а потом буркает максимально недружелюбно:

— Воды принеси, дядь.

Блятская хуета, голос прозвучал так, что Эд бы и сам от себя обосрался. Низкий, осипший, бешеный. Мальчишка дергается совсем испуганно, но через силу кивает, пятится и скрывается в подъезде. Эд прикрывает глаза и прислоняется затылком к стене.

Если этот малец окажется умнее, чем выглядит, и додумается вызвать полицию, он даже сопротивляться не будет — пусть вяжут. На нарах, по крайней мере, вода и какая-никакая жратва всегда есть.

Когда дверь подъезда хлопает, Эд даже не открывает глаза — продолжает сидеть, как сидел, и чуть ухмыляется. Сейчас точно заохает старая бабулька, может, даже потыкает в него палкой, потом начнет обзывать наркоманом (и будет не совсем неправа), а потом точно вызовет, кого следует.

Но вместо этого раздается смущенное детское покашливание, и Эд с искренним ахуем приоткрывает один глаз.

Прямо рядом с его лицом — бутылка воды. Холодная, судя по стекающим каплям конденсата.

Больше Эд ни на что не обращает внимание, мозги напрочь перекоротило жаждой. Он даже не помнит, как выхватывает бутылку и срывает с нее крышку — сейчас ему плевать на всё вокруг, только бы скорее смочить до боли пересохшее горло.

Когда он наконец начинает соображать, осушено больше половины бутылки. На секунду становится неловко, но потом Эд одергивает себя — пацан сам притащил воду, никто ему не угрожал. Хотя мог бы.

Он наконец фокусирует глаза на лице пацана и только сейчас понимает, что несколько ошибся. По голосу и поведению тот показался совсем мелким, хорошо если школьником, но на деле тот, наверное, уже подросток. Эд в душе не ебет, со скольки лет дети считаются таковыми, да и не умеет даже примерно определять их возраст.

Ему было бы похуй, но отчего-то накрыло осознанием, что огромные голубые глаза, уставившиеся на него, совсем не наивные, не тупые, разве что еще по-детски добрые. И очень внимательные.

— Ты бы, это, — бухтит Эд, не наскребая в себе сил на благодарность, — не общался со всякими страшными дядями. Мало ли че.

— Я не ребенок, мне двенадцать, — внезапно отвечает пацан, надувая губы. — И вы не страшный.

Эд не улыбается, но впервые в жизни чувствует, что ему искренне этого хочется. «Вы», надо ж. Да еще и «не страшный» — ага, как же, содранные коленки вон как тряслись, когда его заметил.

— А еще вы сидите под бабушкиной малиной, — выдает он дальше, и Эду резко перестает хотеться улыбаться.

Он заторможенно переводит взгляд на куст рядом с собой. И правда, малина. Даже, вон, ягоды есть. Сладкие, наверное.

— Вам нужна еще какая-то помощь? — деловито уточняет пацан, и Эд почему-то молчит, не понимая, что тут можно ответить.

Нужна, блять. Конечно, нужна. Только не от десятилетнего пацана, да и вряд ли еще кто-то в этом мире мог бы ему помочь.

— Я Егор, кстати. Булаткин, — неловко представляется тот, явно теряясь от отсутствия ответа.

— Эд, — бросает Эд машинально. И — тоже машинально — сжимает футболку на груди. Просто оттого, что прислушивается к пульсу, который наконец-то пришел в норму, только и всего.

Да ну нахуй, не может быть.

— У вас, наверное, что-то случилось, — говорит Егор-кстати-Булаткин и зачем-то садится прямо на землю, прижимает к себе колени и внимательно смотрит на Эда. — Я бы хотел помочь, если получится.

— Не получится, — эхом отзывается Эд.

— Почему?

— Я слишком… плохой человек. Мне уже нельзя помочь.

Егор фыркает.

— Всем можно помочь. И вы не плохой — у вас глаза добрые. И очень светлые, я никогда таких не видел.

Уж кто бы говорил, у самого-то ярко-голубые, почти как эта бутылка с водой. Эд запинается об эту мысль — с каких пор он вообще обращает внимание на такую ерунду?

— Пацан… Егор, — исправляется зачем-то, — не надо так верить в людей, лады? Я не… я…

— Вы бы так не говорили, если бы были плохим, — резонно отвечает Егор.

Эд не находится с ответом.

Вместо этого он скашивает глаза на коленки Егора: джинсы грязные, стертые, а под ними явно всё саднит от удара. Эд вопросительно кивает на них.

— Это ты где так?

Егор смущается едва ли не до покрасневших щек, отводит взгляд и пожимает плечами, съеживаясь при этом в совсем маленький комок.

— Да че там… Упал, чего.

— Болит?

Егор с тяжелым вздохом качает головой.

— Джинсы жалко.

Хочется истерически засмеяться от такой иронии — ну надо же. Ему бы, блять, такие проблемы.

И тут же возникает другая, совсем странная мысль: и слава богу, что главная проблема этого пацана — испорченная одежда. Пусть и дальше не знает, как жизнь умеет нагибать.

— Куда вы сейчас? — снова спрашивает Егор.

Эд пожимает плечами совсем невнятно и потихоньку, придерживаясь за стену, начинает подниматься. Засиделся, расслабился, отвлекся — нельзя больше позволять себе такого, иначе поймают куда быстрее, чем хотелось бы.

Егор поднимается тоже, и когда Эд смотрит на него, глаза пацана совсем огромные и такие расстроенные и сочувствующие, как будто он сейчас разрыдается над судьбой незнакомого стремного дядьки.

— Бывай, малец.

— Я же сказал, меня зовут Егор, — зачем-то уточнил пацан. Взгляд его не изменился.

— Булаткин, да, я запомнил. — Черт его знает зачем. — А ты меня лучше забудь и не вспоминай никогда.

Эд нервно хмыкает, понемногу отходя назад. Оглядывается, прислушивается — вроде бы, всё чисто, но надолго ли? И почему меньше всего на свете сейчас хочется снова бежать куда-то?

Бежать от кого-то.

Он смотрит на пацана — Егора, — у которого в глазах и правда стоят слезы. И, почему-то не сдержавшись, чуть улыбается. Порывается подойти ближе, но не позволяет себе сделать ни шагу.

— Да нормально всё будет, — отмахивается и подмигивает. — Прорвусь. И ты тож, этсамое… — «Заткнись уже, долбоеб, еще не хватало тебе детей жизни учить, тебе-то!» — Не реви, короче.

Егор хмурит лоб, но ничего не отвечает и даже не пытается сказать, что ничего он не ревет. Только шмыгает носом и пару раз кивает. А потом, кажется, хочет выпалить что-то еще, но Эд не дает такой возможности и уебывает.

Пока к сбыту наркотиков, нападению на сотрудника полиции, многочисленным дракам, воровству и побегу из-под следствия не приписали еще и педофилию.

Он надеется, что этот парнишка никогда его не вспомнит и не встретит ни при каких обстоятельствах — потому что ничем хорошим такая встреча не закончится.

Тогда Эд еще не понимает, почему так больно тянет в груди, сильнее при каждом шаге, который отдаляет его от Егора.

*

— Антон, пожалуйста. — Всхлипы Эда смешиваются с отчаянным рыком. — Пожал…

— Отойди ты, — рыкает Антон в ответ, пихая его в сторону, но, конечно, не пытается оттолкнуть далеко — знает, что сейчас никакая сила не оттащит его от своей пары.

Мог бы не просить так отчаянно. Как будто у Антона хоть на секунду могла мелькнуть мысль оставить Егора умирать.

Одним движением он отрывает рукав своей рубашки и сует в трясущиеся руки Эда, а свое запястье поднимает ко рту и, зажмуриваясь, вгрызается в кожу клыками. Боль обжигает, но не такая уж сильная, потерпеть нетрудно. Кровь тут же стекает по запястью, и Антон подносит его к губам Егора — уже совсем бледным.

А сам не перестаёт слушать: «тук-тук, тук-тук, тук-тук».

Егор слабо морщится, но делает несколько глотков. Антон задерживает дыхание, Эд — он слышит — тоже. Всё, процесс пошел, но сейчас главное, чтобы его сердце не споткнулось, замирая, потому что в таком случае… Теперь Егор не умрет, конечно, но очнется уже в другой ипостаси.

Но секунды сменяются минутами, а его сердце даже не думает затихать. Кровотечение останавливается, болезненная бледность понемногу стекает с лица. И только тогда Антон позволяет себе выдохнуть и отстраниться; Эд тут же перемещается на его место, крепко сжимая ладонь Егора. Его пальцы всё ещё немного измазаны и подрагивают, не столько от страха, сколько от обжигающей боли — Антон представить не может, как Эд умудряется держаться и даже не скулить, потому что ничего больнее прикосновения к крови соулмейта Антон в своей жизни не испытывал.

— Спасибо, — почти шепотом выдыхает Эд.

Антон отвечает, не давая ему возможности сказать еще какую-нибудь ерунду:

— Я бы никогда не оставил дорогого тебе человека умирать.

Он видит, что Эд на секунду завис, а потом пару раз понимающе кивнул. Это было, кажется, достаточно красноречиво: не «Егора», не «друга» и даже не «твоего соулмейта», — «дорогого тебе человека». И это было совершенно искренне.

Наверное, они с Эдом еще поговорят, но сейчас это не имеет значения. Они смогут со всем разобраться.

Всё хорошо. С ними всё будет хорошо.

Антон отходит в сторонку и приземляется на подоконник неподалеку от Арсения, который о чем-то говорит с одной из охотниц. Оксана, вспоминает Антон. Старая знакомая.

Всё успокаивается быстро.

С Прилучным и его бандой разбираются сами вампиры, а потом, спугнутые количеством охотников и сотрудничающих с ними сородичей, разбегаются кто куда. Часть охотников тоже уходит, другие остаются осматривать местность. Ира незаметно исчезла еще в начале. Совсем скоро дом остается полупустым.

Некоторые из соулмейтов вампиров оказались ранены в потасовке, у других спали чары внушения, так что оставшиеся вампиры ходят от человека к человеку, помогая так, как получается.

Засматриваясь на Арсения, который по-доброму улыбается Оксане и похлопывает ее по плечу, Антон не сразу замечает, что кто-то присаживается рядом с ним.

И, честно говоря, совсем не ожидает увидеть Пашу. Тем более, настолько растерянным, как будто его кто-то ударил по затылку.

— Что-то случилось? — спрашивает Антон, не выдержав молчания длиной в несколько минут. — Ты ранен? Или кто-то…

— Нет, у нас все целы или почти целы, — отмахивается Паша, но как-то натянуто. Его мысли, очевидно, где-то совсем не здесь.

Это становится очевидным, когда он поворачивает голову и не может найти Антона расфокусированным взглядом. Антон сразу настораживается — похоже на внушение, так вдруг кто-то… Но тут Паша истерически хихикает и выпаливает:

— Пиздец, у меня мир перевернулся.

И, запинаясь и путаясь в словах, он коротко рассказывает о том, что произошло между ним и Ляйсан.

Антон не до конца понимает, как на это реагировать. Он… не то чтобы шокирован — после Эда и Егора его уже не способны удивить пары из охотника и вампира, — но всё-таки не ожидал.

И, черт, он не может представить, что чувствует Паша, который всю жизнь вбивал себе в голову мысль, что вампиры — страшные убийцы. Он даже своего брата, с которым всегда был близок, несмотря на все подколы, не смог воспринять так, как раньше, а тут…

Но вместе с тем Паша выглядит по-хорошему ошарашенным, как если бы ему на голову неожиданно и без предупреждений свалилось непонятное, но огромное счастье.

Если подумать… так оно и есть.

— Я раньше не понимал, — сознается Паша, глядя куда-то в пространство. — Мне, знаешь, казалось, что вампиры — больше звери, неразумные, живущие инстинктами… Только сейчас понял, что вы скорее как люди. И тоже бываете разными.

Антон прослеживает его взгляд и видит, как Серега Матвиенко исцеляет своей кровью раненую девушку, при этом улыбаясь и что-то приговаривая. А потом вдруг достает из кармана маленькую шоколадку и протягивает ей. Девушка улыбается, смущенно опускает глаза. Антон понимает, что и он сам, и Паша улыбаются тоже.

— Так что, получается… — снова начинает Паша как-то неуверенно. — Привет, что ли?

Антон смотрит на него, тоже не слишком уверенный, что понял правильно. Но видит чуть раскрытые руки и уже не думает — наклоняется и сгребает Пашу в охапку.

Выдыхает. Слышит — чувствует, — что тот выдохнул тоже.

— Пиздец, как скучал по тебе, Прутик, — бормочет Паша, и Антон неконтролируемо смеется.

Может быть, он бы сейчас заплакал, если бы только мог. Но это, честно, не так уж важно.

Паша вскоре уходит, взяв с него слово, что пригласит в гости через пару дней, и они наконец-то смогут всё обсудить. Да хотя бы просто поговорить.

Но почти сразу, как он скрывается в толпе охотников, раздавая приказы, на его место подсаживается Дима Позов. Не сказать, что Антон рад его видеть.

Он ожидает, что Дима начнет говорить о лекарстве, но тот неожиданно спрашивает:

— Ты знаешь, почему так много вампиров смогли найти своих соулов и притащить сюда?

Антон пожимает плечами. Ему было как-то не до того, так что он и внимания не обратил, но если так подумать… Вампиры ведь бессмертные, так почему…

— Их души перерождаются, — продолжает Дима, не дожидаясь ответа. — Если один из соулмейтов становится бессмертным, а другой нет, то этот другой будет перерождаться после своей смерти до тех пор, пока существует второй. Но это так. На случай, если боишься остаться без пары.

Почему-то в первую очередь Антон вспоминает Иру и Прилучного. Если он правильно понял, и они были соулмейтами, то, выходит, Ира либо одно из перерождений его родственной души, либо сама каким-то образом смогла стать бессмертной. Так или иначе, она предвидела всё, что должно было здесь произойти, и помогла наконец избавить мир от зла. Как бы пафосно это ни звучало.

А потом Антон резко понимает.

Он поворачивается, чтобы спросить, но осекается на полуслове, заметив, что Дима держит в руке маленький прозрачный пузырек.

— Когда ты сказал мне про Арса, — негромко рассказывает Дима, — я сразу понадеялся, что что-то получится. Правда, там была полная лажа с формулой, никак не получалось подобрать нужные… не суть, ладно. Когда Арсений оказался там, и когда ты написал, что хочешь его забрать, я был уже почти уверен, что нихера не выйдет. Но формула сошлась, а ты собрал целую команду спасения… И я решил ему всё рассказать.

— Я не могу понять, — говорит Антон, едва-едва разлепляя губы, — как вообще это работает. Это же… бред. Любовь не решает все проблемы, не может воскресить мертвого.

Дима загадочно смотрит на него поверх очков, которые продолжил носить, даже несмотря на идеальное вампирское зрение, просто по привычке.

— Тут могла бы быть красивая речь о том, что и про магию родственных душ можно сказать то же самое — никто не знает, как она работает и на что она способна… Тем более, что основное дело в лекарстве всё-таки за ней. И — да, никто не знает, как она работает. Но, Шаст, всё куда прозаичнее: есть ряд гормонов, которые выделяются из-за чувства любви, и именно они помогают запустить формулу так, чтобы все остались живы.

Антон пораженно качает головой.

— Как ты умудрился такое обнаружить?

— Талант, — просто отзывается Позов и, сунув бутылек ему в руку, поднимается. — Это ваше с Арсом по праву. Как будете распоряжаться — уже не мое дело.

— Спасибо… — бормочет Антон и тут же вскидывает голову. — А еще дозы, для других?

Не то чтобы он считает хорошей идеей кричать о существовании лекарства на каждом шагу, но хотя бы близким друзьям и хорошим знакомым нельзя не предложить такую возможность.

Дима фыркает.

— Главное, что есть формула.

Он уходит, а Антон задумчиво вертит бутылек в руках. Поднимает глаза, больше чувствуя, чем видя, что Арсений подходит к нему, и подставляет голову под мягкое прикосновение ладони.

Они молчат некоторое время, просто глядя на лекарство. Столько вампиров готовы за него унижаться и убивать, пожертвовать самым родным в мире человеком… а сейчас Антон просто держит его в руках. И понятия не имеет, что с ним делать.

Он всё ещё не готов рисковать. Просто… не готов. И не знает, будет ли когда-нибудь готов, как бы Арсений ни пытался его убедить, что всё получится.

Слова Димы, наверное, должны были убедить, что Антон не останется один и через пару десятков лет сможет попытать счастья снова, если вдруг Арс… Но проблема в том, что Антон не боится быть один.

Он не хочет быть без Арса.

Поэтому он смотрит туда, где Эд крепко сжимает ладони Егора и осторожно целует его в лоб, а Егор, только придя в себя, пытается говорить ему что-то наверняка ободряющее.

— Ты не будешь против, если…

— Отдадим лекарство им? — сразу же понимает Арсений. — Думаю, они заслужили.

Антона укалывает чувством вины и неправильности. Он поднимает глаза и заглядывает в лицо Арсения, надеясь так понять, о чем тот думает и как в действительности относится к этой идее.

Но взгляд Арсения остается нечитаемым, даже когда он ободряюще улыбается и кивает.

*

Егор не пытается притворяться, что у него не дрожат руки.

Он помнит, как три дня назад, держа его на руках, Эд кричал от боли, вызванной прикосновением к его крови. А сейчас эту кровь ему придется выпить.

Дмитрий не стал пояснять, как именно действует лекарство. Сказал только, что Эд будет в отключке несколько часов, если не целые сутки, а потом ужасно пошутил, что если что-то пойдет не так, Егору точно не придется об этом волноваться.

Антон вообще не до конца верит во всю эту затею, а Арсений убеждал, что всё получится, но, тихонько отведя Егора в сторону, спросил, точно ли он готов пожертвовать жизнью, если всё-таки формула неправильная. «Если всё-таки чувства не такие уж сильные и настоящие» — это он хотел сказать и это читалось в его глазах.

Словом, никакой поддержки.

Но как только он проходит в комнату и видит Эда, все сомнения исчезают, как по щелчку.

Он оглядывает его сгорбленную спину и нервно барабанящие по краю дивана пальцы. Улавливает даже своим человеческим слухом, как он пытается дышать ровнее — хотя дыхание ему в принципе не нужно, но это наверняка помогает успокоиться.

Заметив его, Эд резко выпрямляется, встает, но молчит и только беспомощно смотрит на него, хлопая ресницами.

Егор быстрым шагом подходит ближе, отставляет стакан на стол, шагает совсем вплотную к Эду и крепко прижимает его к себе.

— Всё будет хорошо.

Они всё обсудили, причем не раз. Эд, который столько времени провел в поисках лекарства, теперь даже смотреть на него не хотел, но в итоге было решено пробовать. Потому что Егор, как бы ни страшился, на деле же почти не сомневался: у них всё получится.

Эд мелко мотает головой, а потом отстраняется. Глядя ему в глаза, и, кусая губы, проговаривает:

— Я люблю тебя.

На секунду Егор замирает. Но потом берет себя в руки, улыбается, как может, нежно. Убирает челку с его лба. Перехватывает его руку и, почти не касаясь, целует. А потом снова смотрит ему в глаза.

— А я отвечу, когда очнешься. — Он мягко проводит большим пальцем по тыльной стороне его ладони. — Это моё тебе обещание, что всё будет хорошо.

Эд судорожно выдыхает, прикрывает глаза и прислоняется лбом к его лбу. Вдох. Выдох. Егор отстраняется только для того, чтобы взять стакан, в котором смешаны кровь и лекарство, и протянуть Эду.

Тот сжимает стакан, на секунду переплетая их пальцы. И вдруг хмыкает.

— Помнишь, как мы встретились?

Егор тихо смеется.

— Кажется, я и тогда принес тебе попить.

Эд мотает головой. Егор ожидает, что он сейчас скажет что-нибудь абсолютно глупое и дурацкое в истинно своем стиле, пошутит как-нибудь а ля «моё здоровье», а может быть, внезапно посерьезнеет и начнет прощаться.

Но вместо этого он залпом выпивает несколько глотков, тут же отставляет стакан и хватается за руку Егора, накрепко сцепляя их пальцы. Падает назад, садясь обратно на диван.

Несколько секунд они смотрят друг на друга, явно оба ошарашенные таким резким движением. Осознание, что всё уже сделано, накрывает тягуче медленно.

А потом Эд закрывает глаза.

*

Открывать глаза слишком страшно.

Эд уже точно знает: получилось, — потому что пульс колотится в ушах, пробивает грудную клетку, при этом всё равно кажется слишком тихим. А еще легкие впервые за много лет горят от отсутствия воздуха, а вдохи, даже слабые, приносят блаженное облегчение.

Мелькает еще тупая мысль, что курить теперь лучше не стоит.

Но Эд не может ни толком порадоваться, ни в полной мере ощутить свое тело таким же уязвимым, таким же теплым и живым, как раньше. Всё, о чем он думает, это Егор.

Он больше не слышит его сердца.

Это пугает до усрачки. Тишина — и неизвестность, к которой теперь придется заново привыкать, как бы то ни было. Он уже хочет позвать Егора (или хоть кого-нибудь), подать знак, что проснулся, но не может смириться с мыслью, что, возможно, не услышит ответа.

А потом он чувствует прикосновение.

И не ждет слов, не говорит ничего сам — сразу же открывает глаза, потому что узнает из тысяч эти руки, едва ощутимо гладящие его лицо.

Глаза Егора совсем влажные, покрасневшие и блестящие, и Эд хрипит быстрее, чем успевает сообразить, что хочет сказать:

— Ты опять ревешь…

Вампирское зрение будет жаль всего по одной причине: теперь невозможно разглядеть каждую мелкую черточку на лице Егора, увидеть каждую крапинку в его глазах. И всё-таки достаточно и человеческого, чтобы увидеть, как его лицо светлеет, когда он расплывается в солнечной улыбке.

Егор что-то хнычет, его руки снова дрожат, губы — тоже, когда он целует его ладонь, потом скулу, а потом, совсем беспорядочно, всё лицо.

— Я люблю тебя. Люблю, очень сильно, Эд, очень…

Эд поднимается на локтях, осознавая, какое же его тело на самом деле тяжелое, и чуть подается вперед — Егор сразу понимающе обнимает его, заодно перенимая часть веса на себя.

И выдыхает:

— У тебя всё такие же светлые глаза.