Создавать шедевр, имея страх, в котором могло бы родиться самое прекрасное вдохновение и произведение искусства, едва ли возможно. Но так хотелось... Влекло, томило... Терзало тем, как близко было это счастье и одновременно недосягаемо. Будто стеклом отделяя носителя этой боязни от заветной цели, на корню рубя все попытки достичь её. На полпути... На расстоянии одного шага, перед порталом в мир, где ветром крылся бесконечный простор огромного, открытого пространства. Такого обнаженного и бесконечно уязвляющего, что у монстра, стоявшего около него в нерешительности, предательски дрожали колени, а в глазах расплывались кобальтовые фигурки боязни пересечь этот барьер.
— Ладно, Инк... Ты сможешь, — подбадривал он себя, заминая в руках альбом и карандаш, словно они были не инструментами для написания шедевра его мечты, а талисманами, призванными избавить от агорафобии, скребшей линованные узорами кости коготками паники. И не избавиться от ее хватки ничем: защищать вселенные нужда отпала многие годы назад, когда всем просто наскучило вести борьбу за то, что регулировало себя и самостоятельно, а потому, постепенно, пусть и не сразу, все каверзы конфликтов улеглись мягкими волнами. Кто-то нашел родственную душу, кто-то восстановил былые кровные связи, кто-то нашел себя, осев в новых мирах. И лишь Инк, как он сам думал, остался один одинешенек, путешествуя по мирам в поисках своего места, да так ничего и не отыскал, начав забывать, чего вообще стремился достичь, и стоило ли оно того. Может... Ему и не нужно было продолжать, дав страху загубить его никому больше ненужный талант?
Шаг.
Инк, оставив кисть, с которой до того не расставался, сделал его, окунув себя в пучину собственного ужаса, от которого тут же сжало все его существо и душу, чье существование он упорно и успешно скрывал от всех, не дав никому повода думать об уязвимости и усомниться в его силе. Пальцы задрожали так сильно, что выронили бумагу и карандаш — последний исчез в траве, куда на колени рухнул Инк, сдавливаемый простором купола неба, тяжесть которого прижимала его к земле, ниже и ниже, заставляя сжаться в густом поле дикого вереска комочком жалкой слабости, едва не теряя от нее же сознания.
В таком виде, привлеченный таким отчаянием, его нашел Найтмер, озадаченный тем, что тот, кого, как он думал, неплохо успел узнать, мог испытывать настолько гнетущие эмоции, не присущие обыкновенно его неуемному энтузиазму и любознательности, которую Негатив втайне лелеял, как нечто особенно приятное, что было странным для того, кто больше походил на роль извечного страдания. Хотя по факту, от других монстров мало чем отличался, особенно теперь, закопав топор вражды многие годы тому назад. И жалкий вид Художника тронул его чувством жмущей тоской сочувствия. Сколько раз он сам испытывал подобное, ощущая отвращение к себе настолько сильное, что не мог смотреть в зеркало, разбив все до единого и больше никогда ни в одно не посмотревшись.
Инк затих слишком подозрительно, и Найтмер шагнул, сокращая расстояние к обмякшему телу и не ощущая больше ничего. Оборвалась нить эмоций, пустив по векторам холодом неприятное чувство собственного страха, невесть откуда взявшегося, и это подстегнуло опуститься рядом, в заросли жёстких отцветающих стеблей, тронув тепло скрытых одеждой костей. Живой, но лишился чувств от переизбытка такого потока пожиравшего его ужаса. Хотелось узнать, в чем была причина, и Кошмар, подхватив монстра под коленями и лопатками векторами, поколебался, прежде, чем поднять и притянуть к себе, унося неожиданную ношу в дом мира, где обосновался давно, отыскав до странного понравившийся, в котором царил баланс эмоций, выбрав и обжив дом на берегу стлавшегося тихой ночью океана.
Бесчувственный скелетик был значительно меньше него, лёгкий и сейчас такой беззащитный, что Кошмар не сразу уложил его на диване, всматриваясь в лицо, которое вблизи видел давно. Хотя наблюдать издали ему никто не запрещал, чем тот безнаказанно и бесстыдно пользовался. Почему? Он и сам толком не знал, да и не задавался вопросом — наблюдал и всё тут. Хрупкие плечи за жизнь перенесли многое, и Найтмер видел это как никто другой. Чувствовал то, чего не мог даже Дрим, а потому...
Знал, что у Инка есть душа, которую тот прятал от остальных.
Инк быстро начал приходить в себя, что-то сдавленно пробормотав, а затем, вспомнив ужас давящего простора, испуганно распахнул глаза, но вместо бесконечных, открытых полей увидел над собой нефтяные изгибы щупалец и темную, океаническую бирюзу глаза, пристально смотревшего в упор с лёгкой тенью интереса на лице.
— Н... Найтмер? А... Э... Как? — Художник потерянно заозирался, пытаясь встать, отпрянуть или хотя бы взглядом найти, где можно было бы спрятаться, все ещё опасаясь Кошмара, хотя тот за все время былой вражды единственный, кто никогда не тронул Инка, и осознавать подобное было не только необычно, но и самую чуточку страшно.
— Спокойно, мелкий, — монстр лозой толкнул скелетика обратно на диван, не позволяя вставать раньше времени, будучи не совсем уверенным, что с монстром все было хорошо, — ты почему там лежал подбитой птицей? — взгляд чуть сузился, пригвоздив к месту и требуя ответа. Кошмар попутно перебирал эмоции Художника, будто пластинки, собранные в коллекцию пересматривал. Медленно и бережно, каждую осязая смутным вкусом, каждый из которых ему несомненно понравился.
— Ам... Я рисовать пришел, — неловко улыбнулся монстр, незаметно отодвигаясь подальше, наивно полагая, что Кошмар мог узнать о его душе и за обман наказать весьма жестоко, хотя на самом деле Хранитель Вселенных отчаянно хотел бы не иметь больше никаких тайн.
— Ты меня за дурака держишь? — вектор сургучной змеёй скользнул на тело Инка, закрутившись петлями весьма грозно и красноречиво, отчего беззащитному скелету едва ли не поплохело: отвык от боли, сражений и мук совести, даже зажмурился в страхе, ожидая переломов, но вместо этого Кошмар лишь хмыкнул, спокойно оглаживая бока Инка лозой, не причиняя никаких страданий, — ну же, отвечай, Инк. Мне просто интересно.
— Мм... Ну... Я просто хотел сделать набросок места, которого... больше всего боюсь, — голос Художника надломился, а свой стыдливый взгляд темно-лиловых клякс, смешанных с синевой печали он отвёл, ощущая, как с головой пожирает чувство стыда и позора. Но вместо насмешек его лишь снисходительно и сочувственно сжали лозами, почти обнимая, чем Инка несомненно удалось удивить и пустить по костям странное чувство удовольствия и уюта от такого жеста участливости.
— А ты смелый – пойти на встречу с собственным страхом лицом к лицу. Маленький, но храбрый, — тягуче улыбнулся Кошмар, обнажив белоснежный оскал улыбки и жмуря бирюзу глаза, — мог бы меня попросить пойти с тобой, чтобы поглотить твой страх, а ты бы сделал, что желал.
— Вряд ли, Найтмер. Это получилось бы нечестно. Свой страх я должен победить в одиночку, как делал всегда... Всегда один, понимаешь? — Инк вздохнул, рассматривая бревенчатый свод потолка чужого дома, с которого свисали раскидистые люстры в обрамлении оленьих рогов, под стать стилю всего дома в целом, где царил загородный, больше присущий охотникам, уклад окружения.
— Всегда один... Это я понимаю, Инк. Как никто другой, — огорченно Кошмар убрал векторы за спину, отводя застекленевший взгляд к окнам с тонкой органзой золотистых занавесок, пронзенных стрелами лучей лунного света. Художник удивлённо встрепенулся, садясь рядом и спуская на укрытый махровым ковром пол босые ноги. Найтмер всегда был таким же одиноким, как и Инк. Сильным, но непонятым в своих целях. Никто не хотел и не умел видеть в нем того, кем он был на самом деле.
Никто кроме Инка.
— Я давно тебя не видел. У тебя все хорошо? — тихо спросил меньший монстр, снимая с шеи шарф, который давно не использовал для записей мыслей. Потерял к этому интерес, да и жарко здесь было, словно Найтмер любил тепло сильнее прочих существ, и температуру в жилище держал соответствующую.
— Я скучаю, — просто ответил он, кося на монстра рядом большой, заинтересованный глаз, — из всех Вселенных ты единственный, с кем я всегда мог поговорить без риска быть невыслушанным. Скучаю по нашим былым разговорам. По тебе, Инк. И по твоей душе, — при последних словах он повернулся к Художнику, который пораженно открыл рот, инстинктивно хватаясь за рубашку в районе груди, ощущая, как внутри зашлась дрожью его жизнь. Дрожью не страха, но удивления тому, как это было ему знакомо. И тому, откуда Найтмер знал о нем так много.
— Ты знаешь? — он спросил совсем тихо и почти обиженно, рождая у Найтмера этим чувством приятное тепло глубоко внутри от этой вибрации эмоций маленького монстра.
— Я много что знаю, просто ты меня об этом никогда не спрашивал, — Найт пожал плечами, чему вторила волна движения щупалец, поползших по дивану подобно перламутрово-черным питонам.
— И даже зная, ты не делал мне зла, — Инк улыбнулся, рождая в глазах всполохи звёзд радости, предательски скруглявших лучи до изгибов сердец. И прежде, чем Найтмер ответил, Художник обнял его, благодарно жмясь ближе к большому телу монстра, что и сегодня поступил поразительно участливо, выкрав из лап страха и принеся к себе. Кошмар опешил ненадолго, но приятная пульсация чужих эмоций растопила его ледяную выдержку, и Найт обнял в ответ, пряча в своем ответе лазурный малахит смущения. Инк совсем расслабился в большом кольце надёжных рук, и даже помыслить не мог, что способен так соскучиться по объятиям и по Кошмару, о котором, в чем признаться отчего-то было весьма постыдно, думал и которого вспоминал множество раз, по памяти рисуя его на бумаге угольной сангиной.
Только вот Найтмер об этом тоже знал.
С той памятной ночи Инк понял, что перешагнув через тот портал, оставил позади нечто совершенно иное, чем обычный день и попытку побороть страх. Он оставил там одиночество... Встречи с Найтмером стали нормой, и инициатором стал сам Кошмар, просто заявляясь к нему и утаскивая в свой мир, постепенно приучая к открытому простору океана, где надёжной опорой был его дом за их спинами и его общество, теплым, большим боком согревающее под пенный шелест волн поодаль. В очередной такой вечер Художник даже не успел довершить картину, как Найтмер неслышно навис позади крупной, бархатной тенью, наслаждаясь тем, что не выдал себя, пока монстр, стоявший к нему спиной, дописывал кистями ночной пейзаж, ставший фоном для парочки, в которой угадывался он сам и Кошмар в отнюдь не дружеском объятии. Довольная улыбка расчертила нефтяную черноту черепа, вторя теплу расплывшемуся медом по душе, согревая ее пьянящим чувством и азартом того, что поймал маленького скелета с поличным. Прежде, чем слова выдали очевидное, лозы Найтмера опутали испугавшегося и вскрикнувшего Инка, оттягивая от холста, отчего тот выронил кисть, мазнувшую его по щеке темным кобальтом краски, которую Кошмар с интересом рассмотрел, развернув к себе взбудораженного скелета.
— Ох, звёзды, ты испугал меня! — обиженно проворчал монстр, оказавшийся в плену мягких щупалец, чей обладатель неприкрыто наслаждался послевкусием произведенного впечатления, разбавленного смущением тем, что именно тот рисовал. Найтмер нарочито медленно и с доскональным вниманием рассмотрел получившуюся картину под аккомпанемент протестующего писка Инка, покрывшегося ярким туманом жуткого стыда всех цветов радуги.
— О, нет... Нет-нет-нет, Найт, это не то... Я... — монстр попытался вырваться, но Мар слишком хорошо знал – сбежит. Как пить дать, спрячется, и ищи его потом по всей мультивселенной, идя подобно ищейке по следу его чувств. Найт смерил его грозным взглядом, но Инк не замолкал, превратив поток мыслей в какой-то жалобный лепет, в котором явственно угадывались отрывки фраз: "только не бросай.... не уходи". Вектора потянули Художника к порталу, утащив в привычный простор океана, что теперь давил на сознание ещё сильнее, забивая остатки пространства под клеткой ребер влагой морского воздуха... Смешанного с поцелуем, в который тут же втянули Художника, прерывая течение его извинений сладким движением, которым инициатор наслаждался искусно, будто шедевра коснулся, который до того стоял в недосягаемости стеклянных рамок, где можешь смотреть, но не касаться. Вектора оплелись ещё теснее, убегая теплотой лианы до голени, приподнимая ногу, чтобы закинуть ее на свое бедро, с глухим урчанием, подхватывая потерявшего часть опоры маленького в сравнении с ним монстра под поясницей и разрывая настойчивый контакт. Тишина ночи... Инк растерялся: в глазах замерла озадаченность и вопросы, изгибаясь переливами, таявшими в мягких линиях клякс.
— Право слово, малыш, долго ты собирался скрывать, зная, что я чувствую твою душу? Я думал, ты умнее, — беззлобно фыркнул Найтмер, осторожно отпуская Инка, чтобы тот обеими ногами стоял на песке, но руки предпочел не убирать, чуть пощипывая позвонки его хрупкой спины, мешая думать и отвечать.
— Я тоже так думал... Так глупо проколоться и выдать свои чувства, — Инк улыбнулся, уловив во взгляде темнеющей в ночи лазури явное наслаждение давно позабытыми эмоциями.
— Зато ты не боишься так, как было прежде. Научился чувствовать и понимать, что простор – это твоя свобода, Инк. Свобода, которую никто не сможет отнять никогда, — Найтмер притянул Инка к себе, устроив на его затылке ладонь и наслаждаясь доверчивостью дыхания переосмыслившего, как и он сам, жизнь существа.
— Если бы не ты, то у меня бы не получилось, Найт. Я смотрел на тебя, восхищался тобой и хотел быть... похожим. Таким же смелым, каким ты всегда был, — тихо поделился Художник, утыкаясь носом в темную куртку монстра, гладившего его по спине, уперевшись невидящим взглядом в волнение океанической глади, стлавшейся покрывалом отраженного ночного неба до линии горизонта.
— Поверь мне, ты смелее, чем думаешь. Иначе я бы не заинтересовался тобой, маленький авантюрист, — он поднял к себе его лицо, все ещё запачканное голубой краской, несдержанно лизнув лазурным языком эти шальные кляксы на щеке, под изумлённый выдох Инка, в котором поднаготной линией пробежалось восхищение.
— Мар... Боже, — меньший монстр невольно выпустил всех тех демонов, что долгое время держал взаперти, хватая Найтмера за воротник и целуя, встав на цыпочки, но вопреки маленькому росту весьма напористо, чем раззадорил его в полоборота. С довольным, утробным ворчанием Найтмер тут же обхватил Инка лозами, спуская все поводки и позволяя им своевольничать, моментально найдя подол рубашки, за которой принялись мягко ощупывать витиеватые узоры угольных линий на бледном, лунном перламутре косточек, настолько тонких, что Мар плыл лишь от одного прикосновения к такой хрупкой, филигранной жизни, доверенной лишь ему одному за многие сотни лет. Художник оторвался с тяжёлым дыханием, ощущая, как весь идёт дрожью, а чувство чужого языка во рту до сих пор гуляло по нёбу, отзываясь в душе тяжёлой поступью щекотки.
— Я же говорил. Маленький смельчак, — довольно проворчал Найтмер, отпуская монстра и опускаясь на нежный песок берега, теплый, с забившимися в песчинках веточками подсохших водорослей.
— Я не маленький! Это ты большой, — обиженно проворчал Инк, скрестив на груди руки, бросив было взгляд к волнам, призывно лизнувших изгиб берега, но за это его дёрнули за шарф. Тело упало на колени, а душа — под ребра. Теплое дыхание опалило череп, освещая чернильную кляксу бирюзой взгляда, хищного и весьма властного, каким он был всегда. Десятки и сотни лет.
— Маленький Инк... Мой... — голос странно множился низким гулом, пуская табуны мурашек по всем остистым отросткам позвонков, трепеща застрявшим в горле ответом. Он лишь цеплялся руками за велюр темной ткани одежды, чувствуя и видя в отражении омута чужого взгляда, как его собственный расплылся нежной лавандой сердец — красноречивее некуда. Найтмеру и не нужны были его слова. Ни раньше, ни тем более теперь. Лишь собственной силой он надавил на душу чуть сильнее, вызвав взволнованный вздох очевидного наслаждения, и теперь больший монстр чувствовал это мягкое ворочание чужой жизни под аурой, щекотливое и нежное. Устоять невозможно. Ни одному из них — на кон поставлено доверие, чувства и тайны, обнаженные друг перед другом давно, но понятые лишь в моменте настоящего.
Настоящего, в котором шорох волн глотал чужое счастье.