Когда огни костра путаются искрами в звёздном небе, уже не разобрать, где кончается пламя этих горячих точек и начинаются вкрапления созвездий. Лишь тепло и треск пламени будет напоминать о том, что ты ещё на земле и всего лишь смотришь в ночное небо, а не потонул в нем полностью. Эррор любил это смешение красок. До сумасшествия, которым прикрывал истинное отношение к миру. Ко всем мирам. Для него не было ни преград, ни стен тем более... Стены давили, шатали разум, и без того подверженный излишней и весьма проблематичной тревожности, заставлявшей из каждого действия строить одному ему ясные ритуалы. Мелочи, но стоило их повторить, как душа успокаивалась, теряя фантомность и обретая четкие очертания. И важным условием стало посещение этого особого места, где ничто не загораживало его свободы, сбрасывало оковы давления замкнутого пространства, которого Эррор боялся до судорог, полностью лишив себя его подобия. Даже миры разрушал по причине этой эфемерности их простора. Казалось, что давят даже границы отдельно взятой вселенной, но только не здесь... Под небом, где его купол упирался в бесконечность. Границ не было. И от этого его настроение шло ровной волной умиротворения, а треск попавших в костер сосновых шишек приятно отдавался где-то глубоко внутри чувством того, что так и должно быть... Пахло росой, дымом, путавшимся в можжевельнике позади, пели десятки сверчков и цикад, занявших бастионы лесного массива поодаль. И чувство того, что при всем при этом нет одиночества: слышно скрип пастельного карандаша позади, где Инк сидел спиной к спине Разрушителя, тихо запечатлевая ночной пейзаж и греясь теплом чужого спокойствия. Эррор это позволял, сперва неохотно, даже едва не рассорился окончательно с тем, кого давно не считал врагом, заинтересовавшись смыслом его действий более детально, хоть и с опаской, подобно чуткому зверю, вышедшему на новые места неосвоенных никем территорий. А затем все спокойнее относясь к обществу, к которому привык так сильно, что вписал его в подобие ритуалов жизни, где равноценно важным было ставить дома пряжу строго по коробкам с цветами нитей и посиделки у костра с Художником в определенные дни и никакие другие иначе. Перфекционизм или просто мания, он уже не хотел знать, предпочитая размышлениям и самокопаниям пустоту в мыслях в такие моменты. И Эррор был бы не он, если бы не отметил любопытную деталь своего нового прилипчивого приятеля, чья дружба была хоть и навязана, но не менее желанна, чем костер перед ним. Инк не садился у огня.
Никогда.
Бросал опасливые взгляды, рисуя в зрачках предательские восклицательные знаки. Но не более того, предпочитая теплу пламени холод глубокой ночи, где ветром лизало босые ноги до дрожи в костях. Эррор ощущал ее спиной, к которой с течением времени меньший монстр неосознанно жался сильнее, расписавшись под догадками подписью явного их подтверждения весьма проницательного Дестроя. И в эту тихую ночь внутри зазудело любопытством и желанием нарушить чужую зону комфорта. Не одному же ему терпеть подобное?
— Слышь, мелкий, а давно ты огня боишься? — вопрос напролом, и звук сломавшегося грифеля позади. Попал в цель, метко и бесцеремонно.
— С чего ты взял, Эррор? — голос Художника сфальшивил так сильно, что тот невольно прикрыл рот рукой, поражаясь, как глупо прозвучала его реплика, надломившись высокой нотой.
— Ты ответишь на вопрос? Не увиливай, о и не думай сбегать, знаю я твои штучки, — Эррор предусмотрительно, почти небрежно мазнул пальцами по исчерченным дорожками магии скулам, пропуская сквозь трехцветный веер фаланг серебристо-лазурные нити, тут же спеленавшие ноги Инка, отрезав любые попытки уйти от ответа, косвенно или в прямом смысле этого слова.
— Ну Эррор... Черт, откуда ты узнал? Я что ляпнул об этом во сне? — монстр задумчиво почесал кляксу на щеке, вспоминая, когда оставался у Эррора ночевать, нагло притащив кучу вкусных угощений в качестве аргументов для совместного вечера, чему тот на удивление не воспротивился, но заставил так делать каждую неделю. Снова ритуал, без которых тот не мыслил комфорта.
— Я не идиот, чтобы не заметить, как ты его избегаешь в ущерб удобству. Да к черту тебя, не отвечай, если тебе это так в тягость, — глючно пробурчал триколор, на чьем дымчатом черепе мерцали отблески костра. И его маленькая провокация сработала, как нельзя лучше — Инк, пересилив себя, неуверенно пересел лицом к пламени, нервно теребя в пальцах пастель, которой писал пейзаж. Нервный глоток и вдох, чтобы попытаться с собой совладать, но дрожь бежала по телу теперь совсем не от холода. Эррор заинтересованно перевел на него блестящий взгляд, рассматривая эту внутреннюю борьбу, с которой тот справлялся неплохо, чем вызвал невольное уважение стремлением показать свою решительность.
— Мм... Я боюсь его с момента, как потерял душу, а потом... обрел её. Ее даровал огонь, поглотив один из миров, и... она будто из пепла родилась, вобрав в себя все то, что пожрала эта странная стихия. Огонь страшен рождением душ, Эррор. Это, знаешь ли, больно, — Инк опасливо взрогнул, когда особенно длинный язык костра взметнулся от упавшего и частично прогоревшего полена ввысь. Разрушитель, тем временем, подчиняясь тому, что сам позже объяснял себе желанием чувствовать себя сопричастным, нерешительно коснулся чужого плеча кончиками пальцев. На пробу. Осторожно. Помнил, что в давлении замкнутого пространства это причиняло дискомфорт, но не сейчас, когда ему было так спокойно. И внезапно родился важный вопрос.
"Мне спокойно... рядом с ним?"
Желая это проверить, движение пошло увереннее, и Разрушитель притянул меньшего монстра, полного удивления и замершего благоговения, к себе под бок, перекинув руку через плечи и делясь теплом нагретого костром тела, разошедшимся по темным, винного цвета костям. Инк снова взрогнул, когда огонь расщепил шишку с громким хлопком, выплюнувшим сноп искр, но уверенно жмущая к себе рука успокаивала, а нити, все ещё висевшие атласным шелком на ногах, казались теперь не угрозой, а защитой.
— Так вот как ты получил душу. Ха, я думал, что ты украл ее, — чуть заедая, его голос вблизи множился эхом баритона, приятно резонируя через соприкосновение тел.
— Что? Да как ты мог подумать, эй! — начал сердиться Инк, протестующе заерзав, на что Эррор смешливо фыркнул, и вторую руку уложив на плечо, поймав меньшего монстра в кольцо опасной с собой близости, заставив его замереть, а прицелы в зрачках таять темным пурпуром размытых клякс.
— Да пошутил я, дурень мелкий, тише ты, — взгляд пересекся лобовым столкновением, заставив обоих замереть. Эррор и сам не понял, как погладил Инка, отводя взгляд и множась мурашками глюков, вторивших дымчато-синему смущению, разлитым поперек меток рек магии под глазницами. Инк вторил его смятению всецело, смущённо жмурясь и отводя взгляд в землю, не в силах смотреть на огонь ни в чужом взгляде, ни в окружении поленьев перед собой. Но Эррор оказался смелее, не разрывая объятий, отчаянно вкладывая в себя мысль, что просто хотел согреть мелкого непоседу, смутно понимая, насколько сильно себе лгал. А Художник пытался всеми силами держать в руках свое желание от его касаний, редких, но таких ожидаемых, расплыться в беспамятстве. Ах, как хотелось сделать что-то аналогичное...
А разве нельзя?
Этот вопрос озарил его так внезапно, что монстр озадаченно вскинул череп, посмотрев в темную сердцевину пламени напрямую, уверенно, отчего показалось, что огонь даже просел самую малость под напором чужого стремления. Инк повернулся к Эррору, все ещё изучающего собственные колени, пока неожиданно не прервал поток мысли от касания к себе Художника, осторожно тронувшего его щеку кончиками фаланг, щекоча поверхность дымчатой кости опасливой осторожностью. И вопреки ожиданиям Эррор не ощерился, не пустил иглы язвительных комментариев, не подвесил нитями, как делал великое множество раз прежде. Он улыбнулся. Тепло и искренне, озарив мрачное раздумье лица изгибом вермейской улыбки. И пусть оба были смущены, но это не отталкивало, а давало понять, что их мысли созвучны, а души в унисон дрогнули в смутном предвкушении будущего, которое могло бы родиться от их первого шага навстречу друг другу. Но отчего-то сегодня на большее они не решились... Было неловко, боязно, странно. Оба хотели подумать, и Эррор первым покинул общество меньшего монстра в тот день, неловко попрощавшись и исчезнув в портале его дома, не имевшего границ все по тем же причинам фобии. А Инк предпочел остаться у потушенного Разрушителем костра, пока окончательно не замерз без теплого бока того, кто открывался каждый раз с новых граней его взглядов на мир. Взглядов, которыми Художник восхищался, отметив в былом враге нестандартность мышления и способов решения проблем, если таковые рисковали вставать на его пути.
Все свободное время Эррор посвятил размышлениям, при этом занимая свою нервозность вещами, которые его успокаивали. Вязание — яркий тому пример. И уже доделав длинный, мягкий шарф, тот понял, что он был бежевым, почти таким же оттенком пергамента, что носил Инк, но с тонкими вкраплениями дымно-мятных нитей в нем. Лучший ответ, что дало подсознания: от выбора пряжи до предмета одежды.
— Черт, — фыркнул он, отложив вещь и прикрывая глаза, откидывая голову на кресле мешке в полном утомлении: монстр вязал без перерывов на сон и еду больше чем два дня точно, и теперь мысли путались клубком нитей, подобно тем, что выпали из рук, укатившись по белому полу пустого пространства. Он даже стал пропускать каждодневные ритуалы, чувствуя внутри дрожь раздраженности и тревожности, пустившей нити в душу, стягивая ее до почти осязаемой боли в каждой кости, отчего идентифицировать конкретную точку дискомфорта не представлялось возможным. В таком состоянии его и нашел Инк, забеспокоившись отсутствием Разрушителя в привычном для этого времени месте.
Их месте, где они привыкли скоротать ночи.
И увидев Эррора в таком беззащитном виде, Художник всполошился, решив, что с ним что-то случилось, торопливо подбегая, оставив за собой портал, падая на колени и укладывая руку на лоб чуть придремавшего скелета. Вздрогнул и открыл глаза, фокусируясь плохим зрением на плывущем пятне маленького живого волнения над собой.
— Инк, — утвердительное и усталое удивление, перебитое близким теплом беспокойства меньшего монстра.
— Ох, звёзды, Руру, тебе плохо? Почему не позвал? Хочешь чего-нибудь? Пить? Может, тебе лучше в постель? Болит что-нибудь? — суета Художника отозвалась в фантомной душе ощущением ее стабильности. Да, это то, чего не хватало... То, что уняло смутную болезненность сомнений, вырвав ответ, который он сотни раз не произносил вслух.
— Хочу... Тебя, Инк. Хочу тебя рядом с собой, — подвисая в лагах ответил монстр, накинув связанный им шарф на шею Хранителя вселенных, притянув и уронив на свою грудь в объятия, успокоившие его самого тем, что он в этом признался, наконец. И даже ласковое прозвище не раздражало его колючий нрав, сгладив в нем былую неуверенность в том, ответят ли взаимностью.
— Уф... Эррор? Ты... Точно? — неловко упавший на него скелет заволновался, ерзая в шарфе, на который перевел удивленный взгляд, — ох, это мне? Такая красота... — Художник таки смог сесть, хоть и шокировал самого себя тем, что фактически оседлал Разрушителя, спокойно смотревшего на чужую наглость с пристальным и цепким вниманием, разглядывая, как скелет, оказавшийся на удивление лёгким, любуется связанной им вещью, счастливо теребя ее пальцами. Такими тонкими, что порыв желания сравнить осознался лишь после того, как Эррор коснулся его кисти, медленно соединив фаланги с его и разведя их веером. Белокостный монстр подавился восторгом, а Эррор сел, никуда не отпуская скелета, сидевшего на нем теперь лицом к лицу, ощущая как от Разрушителя веяло шоколадом дыхания, а кости горели от переплетшихся вместе пальцев.
— Попался~, — голос расщеплялся, оседая в костях Художника дрожью, сбитой касанием второй руки к его прямой как струна спине, — теперь тебе придется ответить, нехорошо получается, мелкий. Я признался, а ты съехал с темы. Но не могу не отметить, как мило ты ведёшься на мои провокации.
— Чего? Эррор, нечестно, я думал тебе плохо... И где же тогда кончаются грани твоих шуток, и начинается правда? — обиженно парировал пойманный монстр, старательно пытаясь игнорировать оглаживание плавных изгибов своих лопаток сквозь одежду.
— Плохо, Инк. Очень плохо... было, пока ты не пришел, — довольно прорычал он, нагло оттянув шарф и любуясь растушеванными линиями угольного мрамора на белесых позвонках шеи, обжигая ее дыханием, — так что скажешь? Или мне помучить тебя? — в качестве демонстрации шейный изгиб бесстыдно опорочили его языки, слизывая с них тепло тела.
— Руру~, что же ты вытворяешь... — он попытался оттолкнуть Эррора рукой, да та сама остановилась, нарушив волю хозяина и огладив грудину, просяще ускользая на спину, прижав его к себе теснее.
— Ответ не принят, чернильная бестия, — проворчал триколор, прикусил позвонки в наказание, обласкивая упругие стенки межпозвоночных дисков языками, неторопливо и со знанием – никуда не денется. Скажет. А рано или поздно – и вовсе неважно, торопиться им некуда, можно и поиграть на этом поле вдвоем, подобно тому, как прежде те делали это в сражениях.
— Мххх... Ох... Черт. Я люблю тебя, Эррор, — выдохнул Инк, полностью теряя контроль и ответно утыкаясь носом в гранатовые изгибы шеи любимого, осыпая мелкими поцелуями, дорожкой бегущими до рта, который тут же выловил его в поцелуе, прижав за затылок ближе и сбавляя темп до нерасторопного исследования нового пространства, каждому из языков позволяя примерить новые роли в изучении рта Художника, который, впрочем, не отставал, настойчиво давя напором мягкости собственного, пусть и одного, но не менее наглого. Это так понравилось Эррору, что тихое урчание, дрожащее лагами, походившее на вибрацию инфразвука, родилось в глубинах тела, согревая душу Инка трепетом испытываемой нежности и счастья. Разрушитель был откровенно удивлен, что хоть и в непоседливом, но довольно застенчивом прежде Художнике неожиданно открылся омут с многообещающими чертями, каждого из которых он хотел бы познакомить со своими собственными. Руки трёх мастей жали на тонкие ребра с ощутимой силой, выдавливая выдохи и сбивая дыхание меньшего монстра, цеплявшегося пальцами за ости позвонков Дестроя. Царапался даже через ткань водолазки, за что ее владелец чуть куснул за язык, улыбаясь в поцелуй сатанинским коварством. Схватил меньшего монстра покрепче и переместился внезапно, через водоворот глюков уронив их обоих на кровать, будто через осколки крутанув душу Инка таким перемещением, от которого монстр, теперь подмятый под Эррора, потерянно обмяк, что-то простонав, пока Разрушитель чуть рассеянно рассматривал свою сладкую добычу.
— Хей, ты в норме? Не перемещал ведь тебя с собой ни разу, — Эррор нахмурился, осторожно погладив чернильное пятно жмурившегося белокостного под собой.
— Руру~... Ты беспокоишься обо мне, это так мило, — хитро протянул он, распахивая глаза, в которых горело пурпурное пламя зрачков взгляда, предназначенного лишь для него одного.
— Дебил. Я делал это с первого дня перемирия, неужели ты не заметил? — заедающий голос Разрушителя звенел возмущением, но не успел он продолжить, как Художник обнял его, притянув на свою грудь, будто успокаивая большого, уставшего зверя.
— Заметил, мой хороший. Заметил, когда ты вытянул меня из той пропасти. Когда я заболел, съев не те ягоды, тоже... И когда позволил себя касаться, Эррор, и ещё сотни других раз, каждый из которых помню, будто они были вчера, — тихо и ровно прогудел голос монстра под ним, укрытый телом Разрушителя, начавшего млеть от ласковых почесываний где-то между лопаток, устало прикрывая глаза. Волна спокойствия и умиротворения. Мягкая, как одежда Художника, о которую триколор потерся носом, глубоко вдыхая кисло-сладкий аромат красок и книжной пыли, смакуя его, как величайшее из совершенств. Утомленный долгими раздумьями, работой над вещью, что неожиданно стала подарком, запутавшимся теперь на их шеях, и отсутствием отдыха, Эррор незаметно для себя начал засыпать, иногда вздрагивая, будто вспоминая, что мог упустить нечто важное или что Инк выскользнет из его хватки и покинет теплое и уютное общество, но этого не происходило, а ласка продолжалась, смаривая его покрывалом дремоты, через которую он разобрал довольный шепот своей половины.
— Спи, Руру, я буду рядом, — меньший монстр чуть извернулся под ним, укладываясь поудобнее, прижимаясь спиной к теплым рёбрам и рукам, обнявшим позади и тоже собираясь отдохнуть. Ведь Инк провел не меньше времени в разборках собственных чувств и эмоций, переживая, что понял что-то неправильно. И пришел сюда, чтобы признаться, набравшись смелости и решительности, что была снесена беспокойством немного обхитрившего его Разрушителя, будто тот поймал его в капкан и теперь не отпустит никогда. Втянул в отношения, но уже не так важно, кто сделал это первым. Кто придал им вкус шоколада с перцем — тоже.
Важна была лишь искренность чувств двух существ, доверчиво уснувших в объятиях друг друга, чтобы завтра проснуться в новом дне, навсегда оставившим жизнь порознь в прошлом. Будто огнем то было сожжено, из пепла родив взаимность, крепче любой нити, которую только мог создать Эррор.