Пепел мешается со снегом. Дотторе стряхивает его, смотря, как ошметки медленно летят вниз. Конец сигары тлеет, дымится. 

Внутри него чернеет злоба, и каждый раз, когда Аякс близко, она разрастается. Он смотрит на протоптанную кровавую тропу, на ярость и готовность сражаться на его лице с веснушками, а позади, — гора трупов подчиненных, перемолотые в труху кости, сожженные шатры и палатки, разрубленные пополам тела хилличурлов. Все его эксперименты терпят крах под натиском Чайльда.

— Где он!?

Не вопрос, но приказ ответить. 

— Где блядский Альберих!

Голос Тартальи почти срывается на противный визг. 

— Зачем ты устроил бойню?

Дотторе, конечно же, знал об этом. Десятки криков в голове, столько же, — в реальности, захлестывающая его паутина боли и смерти, отчаяние, посеянное Аяксом. Он чувствовал это и не вмешивался. И все ради Альбедо.

Шестьдесят два мертвых человека, — ради Альбедо.

Эксперимент с тенью и хилличурлами, который мог привести к новой эпохе властвования не богов, а людей; труды, которым он предавался столько лет, и все это загублено Чайльдом, — ради Альбедо.

Такие жертвы должны быть оправданы.

Один из его помощников шевелится. Обессиленный, раненый и измученный, он пытается подползти к своему Предвестнику, чтобы сыскать защиты.

Водный клинок разрубает шейные позвонки. Голова безвольно падает на снег, глаза стекленеют.

Шестьдесят три.

Тарталья скалится. Дотторе явственно чувствует пульсирующее в груди сердце, помнит, где надавить, сжать, рассечь, чтобы остановить его или, если вздумается причинить долгих мук, вызвать инфаркт или инсульт. Он останавливает себя на пороге этого действия. 

Еще не время.

— Ты поразительно долго не выходил из своего шатра. 

Холод и спокойствие, — самые верные союзники. Мороз щиплет щеки, покалывая, проходится по шее. Дотторе чувствует легкий ветер и ничего больше. Впрочем, его давно лишили всяких человеческих ощущений. Данность привычная, обыденная.

Он стоит в одной рубашке, а тело не дрожит, и впервые ему кажется то неправильным, слишком нечеловечным.

— Я всегда учил тебя терпению, me puer. 

У Тартальи дергается глаз от такого обращения. Это забавно, но не более.

— Я спрашиваю еще раз: где мой Альберих? 

— Помнится мне, — начинает он, делая паузы, чтобы приложиться губами к сигаре. — Ты проиграл его в карты. С того момента я распоряжаюсь им и уж тем более не желаю говорить тебе, где он находится. 

— Паршивец, отвечай! 

Стрела пролетает в сантиметрах от головы. Слышно, как наконечник разрезает воздух. Медленно, очень медленно. Дотторе лишь слегка склоняет голову вбок.

Аякс атакует рвано, хаотично и излишне яростно. В его движениях и боевых фигурах становится все больше и больше уязвимых мест. Скальпель не впивается в плоть, — Предвестнику нет нужды навредить мальчишке, — только разрезает ткань и царапает кожу. Мелкие ранки в тех местах, что и ранее: Чайльд так и не послушался его советов.

— Где ты спрятал мою суку?! 

Дотторе, зажав сигару зубами и отведя руку с лезвием, хватает его за шкирку, будто нерадивого слепого котенка, и со всей силы швыряет в промерзший сугроб. В воздухе витает звук ломаных костей и полученных гематом, в голове Тартальи, — месиво из боли и шока от удара. Это слегка его развлекает. Затмевает глухую ярость, но ее отголоски, — шепот срезов в мыслях, — мучительно напоминают об утраченном.

— Успокойся, пока мне не надоело с тобой возиться. 

— И что… — Аякс сплевывает кровавую слюну, рот его весь измазан. — …ты мне сделаешь? 

Чайльд смотрит на него столь же непокорно, как и при первой их встрече. ни капли уважения, почтения. 

— Не забывай, что я с легкостью могу тебя убить. 

— Даже боюсь представить, какой пиздецки большой выговор тебе сделает Пьеро. 

Он фыркает. Неприятно, но стерпеть вполне возможно. Несомненно, из убийства следует больше минусов, чем плюсов, и из-за них этот несносный, местами пустоголовый и будто бешеный, мальчишка еще жив.

— Ты не настолько ценен, как воображаешь. 

И снова: рык, атака из последних сил. Слабая, не требующая ничего, кроме простой подножки. Дотторе играючи водит его за нос, но терпение истончается и, наконец, лопается подобно огромному надутому пузырю.

Ладонь смыкается на горле. 

— Убирайся в Мондштадт и не морочь мне голову. Я с радостью отрапортую о твоем поведении, — Тарталья отчаянно впивается ногтями в его запястье. — Может быть, хотя бы после этого тебя разжалуют в чине. 

— Не... дож-деш-ш-ш-ся... 

— Я бы не был столь категоричен. 

Аякс падает на колени, стоит его отпустить. Интересное зрелище. 

— Думаешь, я настолько глуп? 

Их обступает отряд Фатуи. Хорошие бойцы, первоклассные агенты, выдрессированные кнутом настолько идеально, что исполняют каждый приказ своего непутевого командира. А сейчас поднимают оружие на него, Второго Предвестника. 

— Отставить. 

Они ослушиваются приказа, а Тарталья громко смеется. 

— Трахаешься с мондштадской подстилкой, изменник? Да, я об этом знаю. Как и все мои подчиненные. А в скором времени и Пьеро. 

Дотторе отбрасывает сигару. 

— Ты забрал мою шлюху, я заберу твою. Все честно, — он скрывается за плотным рядом солдат, нездорово сверкая глазами. — Посмотрим, кто быстрее.

Предвестник закрывает глаза. Совсем привычно он находит одну из нитей, что соединяют его со срезами и говорит:

Защити его. Ценой своей жизни.

Кинжал, брошенный твердой рукой, едва не задевает его плечо. Дотторе чувствует их хрупкие жизни, и как бы ему ни было тяжело, обрывает их, заставляя падать навзничь, задыхаться и беспомощно хрипеть. Их руки марают носки сапог: он знает, как они хотят жить. Как боятся, что следующий вдох будет последним. Слышит рой их мыслей.

Тишина. 

Столь благодатная, что Дотторе почти забыл ее ощущение, это безмерное спокойствие и тягучесть. Но она может значить только одно: омега-срез мертв. Он бежит по следу Чайльда.

Ночь сегодня слишком спокойная и безоблачная. Свет луны, тусклый и незаметный, освещает путь.

Предвестник останавливается. В низине та девушка, сопровождающая Альбедо, — должно быть, Розария, — упреждающе выставляет копье, защищая его, склонившегося над трупом. Алхимик плачет. Мысли разлетаются, клубятся и путаются: от самых тяжелых до совсем наивных, но это в порядке вещей. Дотторе знает.

И когда наступает время прервать затянувшееся представление, искусственный человек, — вновь, в который раз удивляет его.

Он разглядывает в этом оскалившемся лице злобу столь сильную, что она затмевает собой все. Альбедо больше не видит, — только держит в руках остывающее тело клона.

Казалось бы, какая хрупкая вещь, — человеческие чувства, — и какими сильными они могут стать. 

Дотторе осторожно ощупывает его сознание, в котором дымится ненависть и жгучее желание отмстить, закрыть ту бездну, что появилась в одно мгновение убийства. Не стоило быть настолько близко к этому нечеловеку, — и все же, сознавая свою ошибку, Предвестник смотрит отстраненно и равнодушно. Истошный крик прорезается средь гор. 

Любила ли она его так же сильно? Была ли готова поднять свой меч и понестись с ревом, наполненным яростью и болью, на того, кто в разы сильнее ее?

Он думает об этом, делая шаг вперед, собираясь движением пальцев отшвырнуть этих двоих по разные стороны, но дело принимает совершенно другой оборот.

Ошибка.

Его силой выталкивает непонятное нечто, какая-то неизвестная сила, воцарившаяся в сознании Альбедо. Предвестник хмурится, — это не по воле алхимика. Самое большее, чем может противостоять любое живое существо против его сил тут же ломается в щепки, стоит лишь надавить посильнее. А сейчас… 

Сейчас слезы льются рекой, голова кружится и наливается свинцом, но оно не отступает, напротив: становится сильнее с каждой секундой. 

Кровь брызжет из ран, собирается в капли на лезвии и окропляет снег. Аякс прижимает руку к рассеченному плечу, пораженно выдыхая.

Гнев, — самая действенная вещь в принятии краткосрочных решений. Люди каждый раз полагаются на него, стоит им оказаться загнанными в угол. Рейндоттир даже это предусмотрела. 

Дотторе наблюдает, не вмешиваясь в ход эксперимента, который пошел совсем не по тому сценарию, что он задумывал. 

Глаза, — два голубых стеклышка, а зрачков-звездочек почти не видно. Альбедо слизывает кровь прямо с меча. 

— Отравлено, — говорит он или, скорее, то, что завладело им. — Отравлено Бездной.

Процесс запущен.

— Ты не ее создание. Не подчиняешься ей.

Существо в облике алхимика склоняет голову вбок. Резче, чем это бы сделал человек.

— Ты — случайность, побочная переменная, которую с легкостью можно вычесть из уравнения. 

Розария с немым ужасом, витающим вокруг нее, но никак не отразившемся в выражении лица или готовности сражаться, выжидающе смотрит на них. Она готова бежать.

Ее короткий вдох. Прерывистый, обжигающий горло.

Ее мерцающий Глаз Бога, вибрирующий и холодный.

Ее пальцы в белых перчатках, сжимающие копье.

Все это на периферии сознания, где-то далеко. Растущая неясность в поведении сущности Альбедо, страх, мимолетно проносящийся в жилах Тартальи, — это близко, врезается в трещащую голову. Дотторе сжимает зубы, пытается пробиться сквозь стену, возведенную защитной программой Рейндоттир, но на сей раз безуспешно. 

— Спасибо, что освободил меня, — вдруг говорит алхимик, разжимая ладонь, и меч падает в снег, немедленно утопая в нем. — Приготовься к смерти.

Этап первый: метаморфоза.

Его тело принимает формы, лежащие за пределами человеческих возможностей. Раскладывается на фракталы, смешивает клетки и расширяется, отрываясь от промерзшей земли. Будто бы парит в воздухе. Разделяется на субстанции и сливается вновь, во что-то громадное.

Оно превращается в огромный шар, слепящий своим светом. Вокруг летает по меньшей мере пять колец и создаются новые. Подобно кипящей жидкости они пенятся и постепенно раскрывают 

г л а з а.

Их десятки, сотни, тысячи. Все они, — глаза Альбедо. Взгляд их прикован к Аяксу.

Шар внутри покрывается символами, будто выжженными на том, что возможно охарактеризовать кожей. Огромное око смотрит на них.

Этап второй: шепот.

Дотторе, пускай и знающий о глубинных тайнах этого artificialis hominis, поражен масштабом действа, но прежде всего, — способностями его создательницы и возможностями кхемии. 

Не уничтоженная слабость Богов, знание о том, как создать жизнь и остановить процесс смерти почти в его руках.

Предвестник почти не дышит, глядя на это великолепие не от мира сего. Оно готово вершить возмездие, оно шепчет.

M O R S M O R S M O R S M O R S M O R S

Этап третий: конец.

Он скользит вниз по снегу, лавируя меж сугробов и оттаскивает дрожащего, испуганного Чайльда, оставляя его где-то позади себя.

N O N A U D E S N O N A U D E S

Его сил не хватает: Дотторе чувствует, как барьер, возведенный этим существом, натягивается и трескается под его натиском, но не разбивается. Вкус металла на языке, — это отвлекает, это бренно, тянет его вниз.

Альбедо…

R E B E L L E S R E B E L L E S

Еще одна попытка. Еще одна волна боли. Обжигающей и неумолимой.

Альбедо, услышь меня…

E A D E M F A T A E A D E M F A T A

Пожалуйста…

Белое. Нежное и спокойное. Следует за осколками, изрезавшими его вдоль и поперек. Альбедо, он там, неподвижно лежит на полу будто бездыханным телом. Лицо его такое холодное в горящих пламенем ладонях.

— Ты слышишь меня?

Он не шевелит губами, не открывает рта, но в этом пространстве раздается голос:

Да… Наверное… Не знаю…

— Послушай: ты помнишь меня?

Алхимик медленно поднимает веки. Взгляд, — неосознанный, непонимающий.

Кто ты?.. Где ты?..

— Я здесь. Я здесь, смотри на меня.

Я тебя вижу… Я помню… Я…

— Ты помнишь мое имя?

Да… Дотторе…

Предвестник прижимает его к себе, сжимая так крепко и сильно, насколько способен. Он, быть может, задыхается, но это совсем неважно.

— Позволь мне помочь тебе.

Мне страшно…

Дотторе шепчет:

— Я рядом. Доверься мне, прошу тебя.

Голос дрожит, полон искренности.

— Я люблю тебя.

Accessum apertum est

.

.

.