У него яркие рыжие волосы. Она не разглядела это в бушующей метели, не заметила, пытаясь спасти свою жизнь. При свете тусклых, почти догоревших свеч, его кудряшки будто горят.

Улыбка, — скверная, овеянная наслаждением. Губы совсем тонкие, бледные, но не потрескавшиеся. Совсем наоборот.

Розария надменным, с присущим ей высокомерием, обводит Предвестника взглядом, замечая не отмывшиеся следы крови, невидимые на темной форме, потертости и зашитые рваные дыры. Не так плачевно, как в Новом Мондштадте.

— Ты выглядишь сильной, — говорит он, перебирая инструменты на столе. —Интересно, как много ты сможешь выдержать.

Сквозящий интерес в его голосе.

Ее это не пугает. В мире осталось не так уж и много вещей, которые могут испугать сестру, и одну из них она придушила собственными руками. Своего отца.

Аякс останавливает свой выбор на ноже. Острая заточка, выполненная мастером, — это видно даже издалека.

— Ты ведь знакома с Кэйей?

— Мельком, — Розария отвечает так, будто ни оковы, ни предстоящие пытки ее не волнуют. — Но трахается он хорошо.

Забавно. То, как вспыхивают его глаза, как расходятся крылья носа от ярости. Ей едва удается сдержать смешок.

— Значит, ты его подружка…

— Уже нет. Дилюк меня подвинул.

И вот теперь она тихо посмеивается. Тарталья наливается гневом, кажется, даже краснеет от услышанного. Вертит в руках нож с особенно четким желанием метнуть его в сестру со всех сил. Розария слышит треск собственных костей и рвущихся мышц. Это уже близко, совсем рядом.

Предвестник улыбается. Снова.

— Ты очень красивая. Но я считаю, что у таких сук все должно быть написано на лице.

Кончик ножа царапает щеку, пускает кровь.

— Ты будешь скулить, умоляя меня остановиться.

— Уверен в этом?

Лезвие рассекает плоть.

* * *

— Если ты не любишь его, — поставишь на кон. Так ты мне сказал?

Чайльд стирает капельки брызнувшей крови с носа.

Дотторе отхлебывает виски, почти не морщась от крепости. Он попросту не в силах слышать подобные заявления на трезвую голову, предпочитая слушать детский лепет за чем-нибудь приятным.

Его работа уже закончена. Знания о кхемии получены, — то, ради чего началась война у него в руках. Альбедо ему более не нужен.

Сближение с ним было самой сложной задачей, но artificialis hominis [искусственный человек] сам так удачно попался ему, а после достаточно погряз в паутине, чтобы не суметь препятствовать поискам внутри собственного сознания. Потребовались минимальные вложения и усилия, чтобы убедить Альбедо довериться, — и это было легко.

Как там Чайльд будет с ним развлекаться Дотторе ни капли не волнует.

— Делай, что хочешь. Но когда наступит время, придется отвечать за свои поступки.

Цинично? — да.

Жестоко? — безусловно.

Однако Предвестник уже давно понял одну простую истину: всех спасти не удастся. Более того, вполне вероятно поплатиться собственной жизнью. Выбор очевиден.

Или нет?

Он вытирает платком кровь. Голова раскалывается от голосов срезов, особенно от воя самого младшего. Ему нестерпимо хочется заткнуть тому рот.

— Не думай, что все так просто. Я хочу, чтобы ты был там и видел все собственными глазами.

— Не впутывай меня в это. 

Аякс растягивает губы в гадкой, гнусной улыбке. Осторожно приближается, — половицы под грязными сапогами скрипят. 

— Ты пойдешь со мной. 

То, как он говорит, как презрительно смотрит на него, с какой издевкой скидывает бумагу, пятная ее разлившейся чернильницей, — подводит Предвестника к той грани, преступить которую означает немедленно совершить хладнокровное убийство. 

— Ты пойдешь, потому что возразить мне больше не можешь. Я прав?

Чайльд нагло выхватывает окровавленный платок и вертит в ладонях.

— Я о тебе многое знаю. Сейчас ты слаб. Злишься на меня, но убить не можешь.

Он говорит:

— Не сомневайся, я убью тебя раньше, чем ты успеешь опомниться.

Он говорит:

— Но перед этим ты заплатишь мне сполна.

— Очень самонадеянно с твоей стороны.

— Я бы сказал, в самый раз, — Тарталья громко свистит, и в лабораторию с грохотом вваливается горстка крепких агентов. — Ты арестован и подозреваешься в предательстве Ее Величеству Царице.

Дотторе оглядывает Фатуи, обнаживших клинки. Не чувствует их пульса, не слышит их мыслей. Не может их убить.

— У тебя нет полномочий, чтобы накладывать на меня арест. Ты ниже меня по статусу и рангу. Все твои приказы недействительны.

— Ты действительно так думаешь?

Агенты приближаются. Аякс посмеивается.

— Сейчас военное время, суда дожидаться необязательно. А все весомые доказательства я предоставлю позже. 

Наручники смыкаются на его запястьях, и он впервые чувствует холод, — не то плотью, не то разумом. Сталь давит, сжимает. 

— Казнь будет вечером. А сейчас… я устрою для тебя небольшое представление.

Его ведут по пустым коридорам. Дотторе знает: увидь бы его кто-нибудь под конвоем, поползли бы слухи. А слухи — вестники раздора и волнений. Чайльд никогда бы не позаботился об этом. Значит, ему кто-то помогает: вероятно, это был приказ Пьеро.

Дверь в импровизированную пыточную открывается. Здесь медленно умирал Альберих. Теперь же смерть поджидает прикованного к железному столу алхимика. Альбедо поворачивает к нему голову. Глаза его, — совершенно обычные, голубые. Взгляд напуганный, молящий о спасении.

— Я приготовил для тебя лучшее место.

Дотторе скучающе смотрит на одинокий хлипкий табурет у стены. 

— Признаюсь, мне было трудно разобраться в латыни, не обессудь. Il Dottore’s crepundium. Я правильно произнес?

— Нет.

— Мне плевать.

Тарталья сжимает в ладони скальпель, поправляя перчатку. 

— Ну что ж, приступим.

Дотторе смотрит на быстро вздымающуюся грудь Альбедо. Лезвие касается кожи. Небрежно, неосторожно. Рвано режет плоть, из которой сочится кровь. 

Беспомощный крик превращается в звон, будто бы раздающийся в самих костях. Слишком громко, — громче голосов срезов. Дотторе помнит этот крик, наполненный страхом, мольбой о пощаде, болью.

Помнит, потому что когда-то и сам так кричал. Метался из стороны в сторону, пока ремни крепко его держали. Рыдал горькими слезами.

Он пытается отделить свои чувства от алхимика, но никак не может. И под загнанное дыхание, сорванный голос, внезапную тишину понимает…

Защитная программа Рейндоттир заставляет ее творение вернуться в inscius status, в котором оно провело пять сотен лет после падения Каэнри’ах, а затем еще несколько часов перед их первой встречей. Прежде чем Дотторе вывел его из тюрьмы собственного сознания.

Альбедо не чувствует боли. Проще сказать, не существует.

А значит, не интересует Аякса.

— Нет, так не пойдет.

Он пытается разбудить алхимика, поднеся вату, пропитанную нашатырем, но это не имеет совершенно никакого эффекта. И приводит Чайльда в бешенство.

— Он так быстро подох?! Мелкая блядь…

Дотторе усмехается.

— В таком случае, я отыграюсь на тебе.

* * *

Все в крови. Она заливает глаза, — липкая, тягучая и уже холодная. Стекает по щекам, медленно летит вниз, капля за каплей, сочится по шее и обнаженной груди. Она воняет, — запах вбился в ноздри и отравил гортань вместе с легкими. Кровь везде: во рту, на губах, на лице. 

Розария ломает собственные запястья, повиснув на них словно безвольная туша, — как если бы красивую куклу превратили в сломанное чудовище, разрисовав лицо карандашами, вырвав клоки волос, сделав бесчисленное количество надписей на теле. Это останется шрамами, — она знает.

Это заморозит ее ненависть, обернет в шелк из ярости и заставит идти дальше, — она знает.

Ее лишили зрения, но острый слух не подводит: где-то далеко раздаются тяжелые, вымученные шаги. Дверь не скрипит, открывается столь тихо, что кажется, будто только в ее воображении, в ее голове. Оно подходит. Оно тоже пахнет кровью.

Оно зовет ее по имени и приподнимает подбородок.

— Жива?

У него не голос рыжего монстра из преисподней, — голос второго Предвестника. Хриплый, тихий. С сильной отдышкой, на грани выдоха.

— Да…

Ей и без глаз удается понять, что Дотторе ослаб, измучен. Но он касается ее век, стирая красные сгустки. С трудом Розария видит. Окропленная багровым маска, шрамы и выжженное местами тело, — там, где рубашка разорвана. 

Оковы падают на пол. Она прижимается к холодной стене позади себя, оседая, соскальзывая вниз, не чувствуя собственных изрезанных ног. 

— Вставай. 

Предвестник протягивает руку. Быть может, ей мерещится, но нечто черное выглядывает из-под пластов кожи. Костяшки пальцев темные, будто бы даже механические…

Розария поднимает на него заплывший взгляд.

— Вставай или умрешь здесь.

Ее голос донельзя сиплый и тихий. Слова даются болью и слезами.

— Объяснишься?

— Я помогаю тебе бежать. Или ты предпочтешь смерть? — в другой руке лезвие скальпеля опасно отсвечивает огонь коридорных факелов. — Будет быстро и безболезненно, я обещаю. 

— Нет, — она качает головой, ерзая и пытаясь встать. — Я пойду.

Дотторе бросает к ее ногам Глаз бога.

— Вот и славно.

Иней растекается по коже, убаюкивая и напевая колыбельную, — это привычно, знакомо. Нет боли, только пустота.

Пальцы невпопад продевают пуговицы на остатках рубашки. Она снимает со спинки стула куртку и накидывает на плечи. Собирает ножи, — свои и чужие, — под цепким наблюдающим взглядом Предвестника. 

Он ведет ее по коридорам, застланным трупами и животной бойней. Дотторе переступает через груды тел, скользит тенью и вдруг останавливается у какой-то неприметной двери, толкая ее плечом.

Розария осторожно заглядывает внутрь, когда Предвестник подает ей гремящую сумку. Следом, — берет на руки бессознательное тело Альбедо.

— Выведи меня тем путем, которым вы пришли в город в прошлый раз.

— Бросить вас было бы намного легче.

Он фыркает.

— Бросишь нас, и вы не выиграете войну.

— Мне плевать.

Копошение в голове. Рой в мыслях.

— Тебе, — да, а вот Альбериху и Пейдж, — нет.

* * *

Когда морозный воздух проходится по щекам, она ничего не чувствует, лишь смотрит вдаль: на догорающие остатки здания Ордо Фавониус, на столб дыма, едва заметный в темноте. 

— Почему?

Ночь тихая. Луна на безоблачном небе освещает путь.

— Почему — что?

— Ты бежишь. Почему?

— Меня предали и попытались убить. Достаточно веская причина?

— Вполне.