Короткие выходные в начале сентября в честь чхусока — а именно три дня — прошли как в тумане, в котором выделялись светлыми пятнами лишь отдельные моменты.

Сокджин помнит, как накануне провожал Юнги на автовокзал, как дразнил его за чувство стиля (Юнги был в классических штанах, но в шлёпках на босу ногу и панамке, весь в чёрном), а Юнги отвечал: «Я не принимаю критику от людей, которые одеваются как Вилли Вонка», указывая на солнцезащитные очки-сердечки и торчащий из-под зелёного жилета воротник рубашки в светло-розовую клетку — обычно Сокджин не одевался так броско, но для встречи с семьёй принарядился.

Он помнит, как не хотел выпускать его из объятий, желая напитаться, будто солнечным теплом, запахом — сочетанием тонкого древесного парфюма, американо, цитрусового шампуня, цветочного кондиционера для белья и уникального запаха самого Юнги. Ну и конечно, Сокджин не может забыть и того, с каким удовольствием он смущал его, посылая воздушные поцелуи и размахивая руками на прощание. С каким лёгким покалыванием румянец заливал его собственные уши и шею. Как ласково щурился в ответ Юнги.

В тот же день, когда он сел на автобус до родного Тэгу, Сокджин отправился на поезде в Сеул, откуда уже на метро добрался до родительского дома в Анъяне. В памяти сохранилась радость от встречи с семьёй и чувство покоя, появившееся едва он вернулся в стены, где провёл большую часть своей жизни. Последующие дни прошли в чередовании двух состояний: «есть» и «спать» — поэтому казались одними очень затянутыми сутками. Темы же разговоров оставались примерно одними и теми же, менялись только лица родственников, спрашивавших о здоровье и карьере, не встречается ли Сокджин с кем-то и не планирует ли жениться в ближайшее время. К счастью, родственников было так много, что они не успевали всерьёз насесть, чтобы он прекратил отшучиваться. Сокджин же не хотел посвящать всех и каждого в обстоятельства личной жизни. Он не был уверен, что хотел делиться этим даже с родителями. Пока — нет.

Сокджин знал Юнги около полугода, а встречались они и того меньше, но он остро ощущал его отсутствие. Ему не хватало совместной готовки, разбавленной болтовней о нео абстракционизме и рассказами про столярное дело; просмотров кино в кровати с комментариями, порой уходящими в, казалось бы, никак не связанные с фильмом темы; надуваемых от усердия губ в попытке не слететь с трассы в «Марио карт»; сонных глаз до первой чашки кофе, хриплого бурчания с утра; розовых коленок и поджатых пальцев на ногах; сосредоточенной, но всё равно комфортной тишины и редкого довольного мычания, означающего, что ученик выполнил задание нестандартным решением; поцелуев в кончик носа и в родинку чуть выше ключицы; вида того, как Юнги щурится, пытаясь разглядеть что-то, будучи не в линзах и без очков — множества бесконечным мелочей.

В первый вечер он позвонил Юнги по видеосвязи. На экране наконец появилось его долгожданное изображение: уставший, с растрёпанными волосами, но всё равно такой красивый. И Сокджину почудилось, он вернулся во времени в один весенний день и вновь, как в первый раз, увидел гостя, чей взгляд карих глаз на бледном, слегка влажном от дождя лице пронзал до глубины души.

Юнги на экране улыбнулся. Сердце Сокджина сжалось от прилива нежности.

— Это незаконно, — вырвалось со стоном вместо приветствия. — Ты должен платить штраф тысячу вон, каждый раз, когда улыбаешься.

— Тогда я не буду улыбаться, — отвел Юнги, еще шире расплываясь в улыбке.

— Тогда я засужу тебя, Мин Юнги!

Последний рассмеялся. И что это, если не самый лучший звук в жизни Сокджина?

Он уснул, не выпуская телефон из рук. Он не помнит, кто из них повесил трубку. Наверное, это был Юнги. Проснувшись, Сокджин обнаружил в их чате отметку: «исходящий звонок, 2 часа 49 минут» — недостаточно, как он подумал.

Следующий день был, собственно, праздничным и потому выматывающим. Но Юнги всё равно предложил вместе посмотреть кино через специальный онлайн-сервис, и Сокджин согласился. Утомлённые, они редко комментировали события, по большей части наблюдая не за развитием истории, а за друг другом в небольшом окошке. В этот раз первым уснул Юнги. На пятнадцатой минуте фильма в такой неудобной позе, что на утро у него наверняка будет болеть шея. Едва Сокджин заметил это, он приглушённо хихикнул пару раз. А затем, глядя на подвёрнутые к себе ладони, приоткрытые губы, длинные ресницы, лежащие на припухших щеках, его посетило сильное в своём отчаянии желание покрыть всё лицо Юнги поцелуями. Но всё, что он мог, это наделать скриншоты и через пять минут любования всё-таки нажать кнопку завершения сеанса.

А на третий день, когда после завтрака все собирались разъезжаться, родители Сокджина шокировали его и его старшего брата, сказав, что это был последний чхусок в этом доме: в следующем году они собираются переезжать в Канаду.

Сокджин переваривает эту мысль в течение всей обратной поездки в Пусан. В нём остаётся странный осадок из тёплых воспоминаний, вновь нахлынувших после короткого возвращения в дом детства, ностальгической печали и заблаговременной тоски по чему-то очень важному в его жизни, что вот-вот подойдёт к концу. Сокджин не может перестать размышлять обо всей этой ситуации раз за разом. Только когда он открывает дверь своей квартиры и ему на встречу выходит Юнги, когда он прижимает его к себе так, словно Юнги — весь мир, и прячет лицо в изгибе чужой шеи, Сокджин наконец может заставить себя выдохнуть. На его спине лежат тёплые успокаивающие ладони, и это — единственное, на чём он хочет сконцентрироваться в данный момент.

После праздника жизнь взяла курс на стремительное ускорение. Кёну после того, как выпустился весной и нашёл работу по специальности, уволился из кофешопа ещё в июле, а Хэён получила перевод на другую точку в соседнем районе совсем недавно.

Простых рабочих рук не хватало, и начальство наняло новых бариста. Через две недели после ухода Кёну к ним пришёл Минджун. На смену Хэён же взяли Мэри. Мэри была иностранкой, которая училась в одном из вузов, чей кампус был неподалёку, и хорошо знала корейский, но не имела никакого опыты работы с кофе. Стажёров обучали всем коллективом, направляя и подсказывая, но Сокджин всё равно негласно считался главным из учителей.

Поэтому когда сентябрь перевалил за половину, создалось ощущение, будто кто-то в один момент нажал кнопку перемотки, смены пролетали в два-три раза быстрее: с началом учебного года поток посетителей в кофешопе возрос, и к обычным обязанностям добавились ещё обучение новеньких и контроль за ними.

Запара всегда возникала стихийно, её невозможно было предсказать (только если не накануне обеденного перерыва в ближайших офисах). Сегодня случилось уже три таких наплыва посетителей, а ведь от начала смены Сокджина прошло всего три часа. На завтра у них была назначена проверка, и ему, помимо остального, поручили провести инвентаризацию. Сокджин хотел заняться этим в первую очередь, но едва он переоделся в форму и вышел к бару, образовалась первая запара. И каждый раз, когда Сокджин думал, что уже всё и можно уйти из бара, как начиналась новая.

Вырвался он только сейчас, и уже чувствовался себя так, будто отработал часов шесть. Благо на складе было тихо и спокойно.

Сокджин уже минут двадцать подсчитывал, сколько у них пачек молока, чая, бутылок сиропов, упаковок десертов и прочего, и планировал вскоре пойти на перерыв, когда звук распахивающейся двери и прозвучавший одновременно с ней окрик заставил его вздрогнуть от неожиданности.

— Сонбэним! — Это был Минджун. — Прошу прощения, что отрываю, но у нас снова запара.

Сокджин отложил в сторону планшет и ручку и, подавив вздох, без лишних расспросов пошёл на выход.

— Простите, — ещё раз извинился младший по пути к бару. — Неожиданно одновременно с заказами из офисов пришло много людей. А доверять Мэри работать с молоком…

— Не надо извиняться, Минжун-а, — Сокджин постарался произнести слова максимально спокойным тоном. Не хватало ещё сейчас поддаваться панике. — Мы сейчас со всем разберёмся, не торопись.

Уверенность в своих силах дрогнула, стоило им выйти к бару, где рядом с прилавком отдачи выстроилась очередь из пяти человек, и ещё семеро стояли у кассы. На кухонном экране, куда выводились чеки, среди прочих выделялось четыре заказа по пять-восемь позиций напитков и выпечки на вынос. Мэри, достававшая с витрины круассан, тут же обернулась, когда услышала открывание двери рядом, и посмотрела на Сокджина большими глазами, в которых отчётливо читалось: «помогите».

Поправляя фартук, Сокджин улыбнулся посетителям, вежливо попросил подождать ещё немного и сообщил, что совсем скоро их заказы будут готовы. Руки работали практически на автомате, подготавливая стаканы со льдом и сиропами, придавливая молотый кофе в холдере, нажимая кнопки и выкручивая ручку паровика. Эта часть работы всегда вызывала в Сокджине симпатию. Она была монотонной, но и в то же время в определённой степени умиротворяющей — как оказаться в «глазе шторма»: вокруг бушуют океан, ветер и дождь, а ты смотришь на хаос, не поддаваясь ему.

Однако Минджун, очевидно, не разделял его философии. За три месяца он успел приноровиться к работе и хорошо справлялся с приготовлением любого вида кофе из их меню, но если требовалось обслужить более чем трёх гостей, в его движениях сразу появлялась поспешность, порой приводящая к ошибкам. Не тот сироп добавит; кувшин с ингредиентами для смузи поставит под колпак блэндера, но забудет про крышку; в айс американо вместо холодной воды на лёд выльет кипяток — и так далее.

Вот и сейчас Сокджин слышит, как взрывается и шипит под его руками сифон, взбитые сливки вытекают из носика унылой желтоватой струйкой. Скопившиеся заказы давят психологически, заставляя торопиться, и Минджун, который в аналогичной ситуации, но в более спокойной обстановке быстро сообразил бы, что нужно сифон просто «перезарядить», на этот раз завис, как кролик перед удавом.

— Минджун-а, я сделаю сливки. Займись латте, — пытается не дать ему выпасть из рабочего ритма Сокджин.

— Да, хорошо, — как сквозь сон отзывается Минджун, но он хотя бы не стоит на месте и уже тянется за пачкой молока.

Чеки, кажется, не имеют конца.

— Сонбэним, — зовёт Мэри от кассы. — Пришёл курьер. Заказ 115.

— Готов, стоит на отдаче. Или с ним что-то не так?

Девушка мнётся ещё секунду.

— Курьер говорит, что в заказе указано айс-латте на кокосовом молоке. А мы сделали горячее на обычном с кокосовым сиропом.

Сокджин подходит к стойке и сверяется с чеком. Действительно, в нём указан другой кофе.

— Минуту, пожалуйста, сейчас всё будет.

— Я не могу ждать, — ни к кому конкретному не обращаясь, ворчит под нос курьер, чьего лица практически не разглядеть из-за мотоциклетного шлема, только глаза и переносицу. — У меня ещё заказы есть.

Но ему не приходится ждать даже столько, требуется всего сорок секунд. В конце концов, Сокджин не за красивое лицо получил свои сертификаты мастерства. Напоследок он пробегает взглядом по стаканчикам, перепроверяя, отдаёт, наконец, 115-й и рефлекторно провожает мотоциклиста взглядом. Вслед последнему на прощанье также звенит колокольчик над дверью.

В панорамное окно рядом Сокджин замечает, что на улице начался дождь. А ещё три зонта, спешащих к их кофешопу.

Очередь же внутри не редеет: к кассе по одному-двое подходят сидящие в зале. В основном они берут десерты или выпечку, но иногда и напитки.

Что ж, видимо, запара закончится не так скоро, как казалось на первый взгляд.

Через отрезок времени, который, по внутренним ощущениям Сокджина, длится минут двадцать, а, в действительности, равняется почти часу, в зале не остаётся свободных мест. Обе трубки паровика, при помощи которых работают с молоком, от частого использования горячие настолько, что Сокджин ошпаривает палец, когда случайно задевает часть чуть ниже резиновой накладки.

Они отдают последний заказ на вынос, помимо него на кухонном экране висит всего два чека «в зал» по одному напитку каждый — практически финишная прямая — когда в кофемолке заканчивается кофе, Минджун суетливо достаёт с полок мешок с зёрнами и пересыпает его в нужный отдел машины. Жернова вгрызаются в кофе с громким урчанием.

— Извините, — окликает один из посетителей, силясь перекричать шум механизмов. — Кажется, мне по ошибке отдали муляж.

В руках он держит твёрдый, как камень, макарун — вот уж истинно, финиш,

На полу у льдогенератора тают упавшие мимо стакана кубики льда. Вытирающая лужицу Мэри бледнеет со шваброй в руках. Сокджин обеспокоенно спрашивает, всё ли в порядке, не повредил ли гость зубы этим булыжником. К счастью, никто не пострадал. И Сокджину ничего не остаётся, кроме как извинится, заменить печенье на настоящее и предложить бесплатный напиток из их меню на выбор — в качестве компенсации за доставленные неудобства.

После напряжённой работы мозг и ноги единогласно требуют если не полноценного отдыха, то хотя бы передышки. Свою долю вносит и пустой желудок. Но до обеда Сокджину ещё нужно закончить подсчёты на складе…

— Ого, у вас сегодня и яблоку негде упасть.* — раздаётся знакомый голос из-за спины.

Юнги окидывает быстрым взглядом помещение, возвращается к Сокджину. И через короткую паузу продолжает:

— Удачный момент я выбрал чтобы зайти.*

Или Сокджину кажется от усталости, или от этой неловкой игры слов он действительно ощущает прилив сил.

— Тебе стоит попрактиковаться в каламбурах, Юнги-чи, — с напускной серьёзностью наставляет он, — Если твои шутки не станут лучше, то, боюсь, они приведут к появлению между нами холодности.* Хочешь, я дам тебе пару мастер-классов?

Минджун стонет, однако он никогда не ценил гениального чувства юмора своего сонбэ.

Юнги же мотает головой.

— Спасибо, но мне хватает своих уроков.

После чхусока у Юнги дела шли примерно так же непросто: до сунын оставалось около двух месяцев с небольшим, среди учеников медленно набирала обороты истерия, что у них ничего не получится сдать и что с провалом экзамена их жизнь закончится. Родители же в свою очередь настаивали на увеличении часов подготовки. Юнги старался успокоить бедных детей и отговорить помешавшихся родителей. В итоге на разговоры он тратил едва ли не столько же времени, сколько на объяснение математики. И это не упоминая обязательную бумажную работу: проверки заданий и контрольных срезов, подготовку к урокам, заполнение отчётов и планов.

— Сегодня допоздна? — Спрашивает Сокджин. — Сделать тебе как обычно, американо без сиропа?

— Да, допоздна, и не откажусь от кофе. Но я не совсем за этим зашёл, — Юнги протягивает пакет, который до этого момента был скрыт столешницей прилавка. — Надеюсь, ты ещё не ел.

— Что это?

Но когда он задаёт вопрос, Сокджин уже знает ответ: заглянул в пакет, едва тот оказался в его руках. Там контейнеры, в какие кладут заказанное на вынос, через испарину, покрывающую прозрачные крышки и пищевую плёнку, виднеются пулькоги, чапчхэ и несколько маринованных закусок. В мозгу мелькает воспоминание, как часа три назад, когда у Юнги был обед, а Сокджин только вышел на смену, он ныл в сообщениях, как хочет жареного мяса. И вот, он его получил.

Сокджин поднимает взгляд на Юнги. Тот касается задней части шеи, задевая мизинцем ухо, смотрит в угол, где стоит тумба с салфетками и трубочками. И добивает:

— Я попросил не класть чеснок. У тебя ведь на него аллергия.

— Ва-а, Юнги-чи, — тянет Сокджин, чувствуя, как краснеет шея. — Принёс мне поесть, ты такой вкусный.**

— Ты хотел сказать «крутой»? **

— Неа, — Сокджин подмигивает. Румянец переползает на уши.

Мэри рассеянно улыбается и переводит непонимающий взгляд с одного на другого: она ещё не в курсе их отношений и не понимает до конца, что каламбур намеренный, а не оговорка.

— Высшие силы, вы хуже моих родителей, — бурчит Минджун, отворачиваясь к раковине помыть питчер.

Со сложенными трубочкой губами Сокджин демонстративно тянется к Юнги, метя в его щёку — что довольно проблематично из-за разделяющей их широкой столешницы. Юнги отстраняется, в своей милой манере растягивает губы, хмурит брови, но Сокджин видит, как задорно блестят его глаза.

Сокджин умирает. По крайней мере, в первый час после пробуждения чувствует он себя именно так и ни капельки не преувеличивает: температура 38, голова болит, в руках слабость, заложен нос, а в горле то першит, то сжимается что-то. Ещё и плечо затекло во сне от неудобной позы!

Время — полдень. Юнги рядом нет, однако Сокджин наоборот удивился бы, будь Юнги с ним: сегодня четверг, он наверняка уже в хагвоне.

Повезло хоть, что сегодня у Сокджина выходной. Но за сутки он точно не выздоровеет, и стоит всё же предупредить управляющую, что он берёт больничный на пару дней. Чтобы набрать Ынби сообщение в «какао», уходит полчашки горячего ромашкового чая, треть упаковки салфеток и сорок минут времени. Мысли в голове путаются, выполнение привычных действий вызывает ступор, и Сокджин зависает над повседневными задачами, ему каждый раз приходится вспоминать, а что вообще требуется сделать и почему.

Так, поход в аптеку занимает пару часов. По возвращению, едва закрыв за собой входную дверь Сокджин садится прямо на пол, приподнятый, чтобы отделить пятачок прихожей от остальной квартиры. В маске, надетой для предотвращения распространения заразных микробов, нечем дышать, но и нет сил снять её. Не поднимаются ноги, и потому Сокджин даже не стягивает кроссовки за пятки. Он просто сидит, прислонившись к стене. Так плохо, что хочется плакать.

Он позволяет двум злым слезинкам скатиться по скуле и берёт себя в руки. Запала хватает, чтобы переодеться в пижаму, принять таблетки, поставить на фон телевизор, который почему-то включается на детском канале, где в разгаре марафон «Пороро». И набрать Юнги, всю свою способность печатать буковки Сокджин исчерпал на сегодня.

Юнги отвечает после десятого гудка.

— Хог’ошо, что мы ещё не съехались, — гундосит больной после минуты нытья о том, как ему плохо. — Оставайся у себя. Боюсь, заг’ажу тебя.

— Ну, «загадить» ты вряд ли сможешь, — хихикает Юнги. — Но я тебя понял, хорошо. Это тебя угораздило так после вчерашнего дождя?

— Не знаю.

Вчера Сокджин отработал полную смену, с утра до вечера. А пока он ехал в метро, ливанул дождь. Тратиться на зонт, чтобы пройти пару сотен метров до его квартиры, не хотелось, да и лень было. Так что Сокджин минут десять шёл под плотной стеной воды. Промок насквозь. Когда ввалился домой, Юнги помогал вытаскивать ноги из прилипших джинсов, и посоветовал принять ванну. Но Сокджин настолько устал, что его хватило только на быстрый горячий душ, после которого он сразу лёг спать, надеясь, что этого будет достаточно. Как оказалось, нет.

— Только не забывай есть, — напоминает на том конце Юнги. — Нельзя пить лекарства на пустой желудок.

— Да, как скажешь, мам.

— Я бы пошутил сейчас, но я на работе и вокруг дети.

После короткого разговора становится чуть легче. Ну, или это начали действовать лекарства. Далее он совершает аналогичный звонок уже своей настоящей маме, и от её жалости к маленькому бедному Сокджинни появляются силы мириться с мерзкой болячкой. Он даже заставляет себя заказать доставку еды и встать, чтобы встретить курьера. Остаток дня Сокджин смотрит телевизор, ковыряется в еде и залипает в бессмысленные игрушки в телефоне, периодически проваливаясь в сон.

Из очередной дрёмы его вытаскивает звук оповещения в «какао».

«пжлст открой дверь ㅎㅎ»

— От Юнги. Сокджин не сразу понимает, в чём смысл сообщения. А когда догадывается, то чувствует лёгкое раздражение. Он же попросил, и Юнги согласился. К тому же, это не похоже на него, обычно он держит слово. Да и зачем говорить Сокджину открыть, если он знает код от замка?

Но за дверью ожидает кое-что другое — обычный пакет. Как дурак Сокджин озирается по сторонам, держась за концы накинутого на плечи одеяла, но в коридоре пусто. Он заносит пакет внутрь. В пакете на самом верху лежит плюшевый брелок в виде недовольной кошачьей морды. Кажется, Юнги вертел нечто похожее в руках, когда они в последний раз были в «Дайсо». Под брелоком — записка знакомым почерком: «Я попросил его проверить, чтобы ты хорошо ел. P.S. не забудь подсластить пилюлю». Также обнаруживаются ещё две упаковки хоттока с пастой из сладких красных бобов, пачка ячменного чая и шуршащие прозрачным целлофаном несколько штук дальгона.

Сокджин чувствует, как слезятся глаза — от болезни, никак иначе.

Октябрь выдался тёплым, но после заката день ото дня в воздухе всё явственнее тянуло промозглым холодом, предвещающем зиму. Особенно отчётливо он чувствовался у моря, оно всегда точно отражало перемены сезонов, как бы не грело обманчивым теплом солнце. Октябрьское море приобрело глубокий оттенок синего, а в дождливые дни будто превращалось в жидкую сталь, и горизонт скрывала висящая в воздухе пелена. В ней же пропадали низенький маяк и кабинки канатной дороги на пляже Сондо, нельзя было увидеть изящный мост с берега на Гванъалли, статую русалки и верхушки высоток — на Хэунде. Пусан как будто кутался в кокон.

На Сокджина в такие дни нападала меланхолия, хотелось сидеть дома в пижаме, есть обжигающе острые токкпоки с сыром, запивая соджу, и играть в «Марио» или «Крэша». Идеально, если с Юнги: он плохо играл, и поэтому Сокджин почти всегда выигрывал. Однако позволить себе такие вечера, не то что целые дни, получалось крайне редко. Поэтому этой осенью Сокджин чувствовал себя особенно вымотанным и — почему-то — обманутым.

Когда светило солнце, небо было высокое и чистое, а в воздухе не носилась противная жёлтая пыль. И настроение улучшалось, но немного. Ближе к концу месяца начали краснеть клёны, и Сокджину ударило в голову, что им надо сходить в горы. Уговаривать Юнги не пришлось, но спорили они, куда пойти, долго. В итоге сошлись на горе Кымджонсан, потому что на её склоне находился монастырь Помоса, который был отличным местом, чтобы любоваться клёнами, и до которого ходили автобусы, а подниматься по тропе дальше, до вершины, или нет, они могли решить уже на месте. Ещё была возможность добраться до вершины на канатной дороге, но её станция располагалась дальше от квартиры Сокджина, где они жили большую часть времени, и Сокджину была неохота идти дальше, если можно было не делать этого. Да и билеты стоили дороже стоимости проезда, так что автобус выглядел немного выигрышнее. Именно это наравне с обещанием зайти потом в ресторанчик с самгёпсалем — один хороший как раз нашёлся неподалёку от нужной станции метро — убедили Юнги согласиться на первый вариант.

И всё же, Сокджина не покидала назойливая мысль, что он заставил Юнги.

— Ты правда был не обязан идти со мной, — глядя на профиль сонного парня в автобусе, сказал наконец он.

— Почему это? Ты предложил, я согласился.

— Мне кажется, я тебя заставил. Ещё я знаю, как ты любишь спать. И тут — единственный нормальный выходной за три недели, а я тащу тебя в горы…

— Поумерь самомнение, хён, — ухмыльнулся Юнги. — Ты важен для меня, но ты не центр вселенной. И если я чего-то не захочу, то никто меня не заставит.

— Тогда почему?

— Я ленивый, и мне проще следовать за кем-то, чем проявлять инициативу. Но мне также нравится время от времени активно отдыхать. А ещё мне нравишься ты. Выдохни, хён, и получай удовольствие.

Автобус, наконец, подъехал к остановке у монастыря, и открылся живописный пейзаж, как бы наглядно демонстрируя — получать удовольствие есть от чего.

Помоса сам по себе был красив, но в окружении зелёно-красных деревьев смотрелся потрясающе, даже как-то торжественно.

Отдыхать под золотым древним деревом гинкго, молча слушать, как из молитвенного зала неподалёку доносится голос монаха, распевающего сутры, и любоваться пёстрым горным пейзажем — это был тот момент спокойствия, та передышка, в которых Сокджин нуждался. Он и не подозревал, что они помогут, а не заставят острее чувствовать усталость и тоску по чему-то неизвестному. Дело было не только в умиротворяющей атмосфере буддийского святилища, но и в том числе в компании. С Юнги не надо было стараться, чтобы поддерживать диалог, с ним можно было обсудить без утайки непростые темы, а если вдруг нового предмета обсуждения не находились, то неловкости, обычно возникающей в молчании, не появлялось.

Иррационально, но именно тогда Сокджин почувствовал себя в безопасности. Именно в тот момент и именно так, сидя в тишине рядом с Юнги, который был чуть ниже ростом и чуть более костлявый. В той безопасности, когда ты уверен, что бы не случилось, всё будет хорошо. Что если Юнги просто будет рядом, то он справится со всем. С осенней хандрой — и подавно.

Удивительно, но вскоре после их похода в горы уже Юнги предложил в ближайшую субботу сходить вечером до Гванъалли. Сказал, что у него есть для Сокджина сюрприз. Почему нужно было приходить в конце дня, он понял, когда они добрались до места. «Пусанский ежегодный фестиваль фейерверков» — гласил баннер, натянутый между двух столбов, обозначавших вход на пляж. На песке уже давно не было свободных мест, поэтому новоприбывшие расползались вдоль променада. Некоторые, чтобы полюбоваться фейерверками, заняли местечко в ресторанах, чьи панорамные окна выходили прямо к морю. Организаторы и полиция старались поддерживать порядок.

Конечно, Юнги не потащил Сокджина в самое скопление людей. Нет, они скромно пристроились на краю толпы. И ахнули со всеми, когда в тёмном небе расцвели первые искрящиеся цветы, а светящиеся летающие дроны начали выстаиваться в разнообразные картинки.

Сокджин ощущает прикосновение металла к его пальцам — Юнги берёт его руку в свою, увешанную кольцами и браслетами. Держит крепко и в то же время аккуратно — в этом весь Юнги. Сердце Сокджина просто слишком слабое перед теми облегчением и спокойствием, которые дарит этот незамысловатый жест.

И тогда Сокджин понимает, что для описания Юнги он не может подобрать никакого другого слова, кроме «люблю».

— Я люблю тебя, — осознавая всю пронзительную силу каждого слова, Сокджин произносит тихо, но отчётливо и поворачивается к нему.

На бледном лице, озаряемом вспышками салютов, появляется странное выражение. Спустя секунду Сокджин с удивлением понимает, что Юнги дуется.

— Это нечестно, хён. Я всё так красиво спланировал и вот только собирался сам сказать тебе это, но ты меня опередил.

Сердце сладко замирает в груди. Оно не боится услышать ответ Юнги, и это бесстрашие, на самом деле, лучшее, что когда-либо Сокджин испытывал.

— «Это»? Что ты хотел сказать мне, Юнги-чи?

Сокджин видит, как губы складываются в робкую улыбку, щёки розовеют, а глаза смущённо смотрят в район его левого плеча. Но всё также Юнги держит его за руку. Сокджин, поддразнивая, прикладывает свободную ладонь к уху, наклоняется ближе. Юнги прыскает и:

— Люблю тебя.