Первый снег для стаи означает начало сложных времëн, для детей же — другие забавы, для кого-то совершенно новые, для кого-то лишь забытые на лето. И много ограничений, принимаемых не всеми детьми. Не только Чонгук, каждый взрослый объясняет, почему зимой нельзя выходить из поселения, и дети, уже заставшие зимнюю пургу, огромные сугробы и оголодавших диких зверей, послушно играют во дворах или дома. 

Два самых юных волчонка, выросшие в лесу и в осознанном возрасте заставшие только лето, новые правила принимать не желают совершенно.

Для Дахëна снег особенно болезненен тем, что прячет под собой всё, чем Дахëн горел. У Хосока немало запасов трав, на месяцев пять хватит, но облегчения волчонку, влюблëнному в чудесный мир трав, это не приносит. Искать травы он не перестаëт, Чонгуку приходится тщательно следить, чтобы Дахëн, увлекшись, не провалился слишком глубоко, не повредил лапы и не промëрз.

Сунëн в снег влюбляется. И пусть южные волки не приспособлены к зиме, ей это совершенно не мешает. Она прыгает по сугробам, строит туннели и норы, пробует на вкус всё белое, холодное и мерцающее и пропускает мимо ушей любые наставления, что дальше определённой тропинки забегать нельзя.

Под конец каждого дня Чонгук, наловившись, заваливается в гнездо у камина с ноющими лапами. Возникшие проблемы в стае и без того выматывают, а с двумя несносными детьми у него не остаётся никаких сил.

Рассеянность — следствие усталости — ведëт к ужасающим последствиям. Чонгук отвлекается на мысли. Чонгук отводит взгляд от Сунëн, ослабляет контроль. Он плохо спал ночью: дикие волки, лишëнные пропитания, забрели на территорию. Стая была под угрозой. Нет, к счастью, всё обошлось, стае никто не навредил, но состояние Чонгука утром оставляет желать лучшего. Он вымотан, лишëн энергии, а Сунëн как никогда активна и не желает его слушать. Ветер силëн, нюх улавливает начинающийся снегопад, возвращаться в безопасное место дочь не собирается. Момент, когда нужно задействовать прямой приказ, Чонгук упускает. И Сунëн — упускает тоже. Он позволяет себе лишь на несколько секунд прикрыть глаза, подогнуть лапы, потому что представляет, насколько трудно будет поймать несносную дочь и донести её до дома. Когда открывает, нести уже некого.

Когда открывает, ветер заметно усиливается так, что снег бьëт по глазам и холод забивает нос, и привычного рыжего пятна нигде не видно.

Стая его панику улавливает сиюминутно, вскоре вокруг собираются волки, что были рядом. Следы пока заметны, но метель заметëт их сразу же, как начнётся, оттого паника с каждой минутой разрастается всё больше. Чонгук чувствует Сунëн и идëт за чувствами, однако их недостаточно, чтобы привести к дочери. Стая расходится по лесу, парами, в одиночестве зимой опасно. Чонгук знает, что за ним идёт Намджун.

Чонгук, помимо дочери, улавливает и движение стаи диких зверей и срывается на бег в неизвестную сторону. Чувства обостряются, Сунëн грозит опасность, и она, чëрт возьми, осознав, что потерялась, зовëт его. Призывает их. 

Далеко. Она далеко. Она не в том направлении. Или в том.

Чонгук не замечает склон и успевает только рыкнуть, прежде чем запнуться в ногах и покатиться по ставшему до боли твëрдым снегу. Поэтому и опасно зимой.

На занывшую лапу он не обращает внимания, быстро меняет сторону и несëтся вперёд, с замиранием сердца прислушиваясь к зову дочери, не подозревающей, какая опасность ей грозит. Дети — лëгкая добыча. Он не успеет. Оборотни стаи дальше от неё, чем он, тоже не успеют.

Чонгук даже не знал, что по сугробам и в метель можно так быстро бегать.

Следующим он слышит громкий и предупреждающий вой, после — крик раненого зверя и грудное рычание. Через несколько секунд удостаивается чести увидеть, как в дерево отлетает дикий волк, снег окрашивается алым, а на рыжего волка, прикрывающего такого же рыжего волчонка, нападают сразу семеро. Они меньше намного, но их слишком много. Серое пятно, Намджун, проносится рядом и присоединяется к бою, в котором альфа заметно проигрывает. Чонгука разрывает между желанием помочь и встать на защиту и стремлением позаботиться о той, кому он нужен больше. Чонгук, сдавшись напору отцовских инстинктов, быстро хватает напуганную дочь и относит подальше.

Вдвоём они справятся, а Сунëн одна точно нет.

Вскоре и стая собирается, едва живые волки предпочитают скрыться, Чонгук прекращает вылизывать жмущегося к боку волчонка и подталкивает к Юнги, чтобы позаботился о ней. Сам приближается к месту драки и морщится от вида алого снега, клочков шерсти и, кажется, оторванного уха. Господи. Намджун придерживает навалившегося альфу, из открытых ран которого капает кровь. Нехило ему досталось. В сознании он или нет, трудно сказать.

Альфы стаи не медлят ни секунды. Несмотря на то, что южный волк — чужак, что появился на территории без позволения, имя его остаётся неизвестным, его подхватывают с двух сторон и аккуратно, но быстро несут в сторону поселения. Он не реагирует. Всë-таки без сознания.

Чонгук берëт притихшую Сунëн за шкирку и идëт за стаей. Стоит ей пискнуть, рычит, предупреждая, что в данный момент он зол и как отец, и как вожак.

Её даже наказывать не нужно: отличным наказанием служит вид кровавой дорожки, ведущей в гостевой дом на окраине, и понимание, что из-за её действий страдает дорогой ей оборотень. Чонгук старается немного успокоить. Когда получается, оставляет дочь с напуганными братьями и Джихуном, предупреждает, чтобы не думала и носа показывать из дома, и скрывается в гостевом доме, где Хосок уже руководит процессом, Юнги обрабатывает раны Намджуна, а бессознательное тело огромного волка лежит посреди кухни, занимая всё пространство.

— Что за чертовщина у вас произошла, я объяснений дождусь?

— На Сунëн дикие волки напали. Если бы не он, — Чонгук кивает в сторону рыжего альфы и накидывает на себя в спешке схваченную тëплую шубу, — никто из нас бы не успел и ей бы точно навредили.

— Он и меня прикрывал, — вмешивается Намджун и шипит, когда Юнги выливает слишком много перекиси на рану. — Силëн, чертяга. Сильнее меня.

Чонгук приближается к альфе и опускается рядом, с ужасом глядя на три огромные раны: на шее, животе и лапе. Хосок у стола смешивает из трав отвар, призванный вынудить его принять человеческий облик — человека лечить легче, чем зверя. Хотя бы тем, что человек занимает меньше места, а на голой коже увечья рассмотреть легче.

— Хëнним! — Джихун вбегает в дом с горящими глазами и видом, будто встретил по дороге приведение, и, заметив, чем заняты родители и с кем рядом Чонгук, громко ойкает. Чонгук ловит его взгляд и требовательно хмурится. — Там Сунëн... — Чонгук не ждëт продолжения и обращается к связи, чтобы распахнуть глаза в удивлении. — Она обратилась, — подтверждает очевидное и оглушает сильнее грома.

— Давай к дочери, Чонгук. — Юнги его чуть подталкивает, когда замечает, что Чонгук тонет в беспокойстве и не реагирует. — Здесь всё равно не поможешь.

Нет ничего неожиданного в том, что она обратилась после пережитого. Обычно дети впервые принимают другой облик, каким бы он ни был, именно в моменты сильных эмоций, а здесь задействованы страх, боль и вина, что сами по себе сильны, а вместе могут устроить взрыв. Да, ей ещё рано. Ей ещё чертовски рано. Пусть так, обратно всё равно не вернëшь.

Чонгук быстро возвращается домой с бегущим за спиной Джихуном.

Сунëн он находит в окружении двух немного напуганных, немного воодушевлëнных волчат. Она странно сидит у зеркала, подогнув к груди ноги и оперевшись на руки, как сидят волки, смотрит огромными глазами и временами всхлипывает. Когда в отражении замечает Чонгука, начинает плакать сильнее, воет, как получается, и Чонгук тут же приближается, падает рядом и прижимает к себе.

— Всё хорошо, звëздочка, слышишь? — бормочет он и целует дочь в пушистые рыжие волосы, мягче даже, чем шерсть. Сунëн, как делала, когда была волчонком, вынуждает упасть, на четвереньках заползает на колени и сворачивается, подогнув к груди ноги и не прекращая плакать. — Ты стала человеком, как я или как Джихун-и. Мир начал ощущаться немного по-другому, но ты привыкнешь, а я буду рядом, хорошо?

Миëн и Дахëн тоже лезут обниматься, наперебой воя. Они крупнее Сунëн — так и должно быть, но, господи, какие же они тяжёлые. Чонгук охает, когда на его ногах оказываются дети. Кажется, ещё немного, и его раздавят без единого сожаления.

К счастью, все, включая дочь, быстро засыпают. Джихун, обеспокоенно ждавший в отдалении и тихо переговаривавшийся с Чонгуком, помогает перенести их в гнездо. Решив не оборачиваться, Чонгук прижимает к себе Сунëн и обнимает мальчиков.

— Узнаешь, как там дела?

— Хорошо, — резво отзывается Джихун и кивает. — Хëнним, а можно вопрос?.. — звучит гораздо неувереннее, чем прежде. Чонгук кивает. — Тот волк... Он и Сунëн-а...

— Он отец Сунëн, — впервые признаëт вслух.

— О, хорошо! Тогда я пойду!

Ладно, всё медленно налаживается. Сунëн больше не напугана. Человеческое тело ей нравится, и она медленно осваивает то, что дети должны уметь к её возрасту: начинает аккуратно вставать на ноги, пусть и предпочитает бегать на четвереньках, учится выражать эмоции не только воем или скулением, кривовато держать ложку и играть с братьями без угрозы быть покусанной. С последним, стоит признать, справляется из рук вон плохо. Уже под конец первого дня у неё царапины и следы от клыков по всему телу. Потому что, стоит Чонгуку отвернуться, дети устраивают драку и мальчики искренне недоумевают, почему сестра стала такой маленькой и хрупкой.

Хосок сутки проводит с альфой, не приходящим в сознание, вскоре возвращается с хорошими новостями и обещает: в течение пары часов пострадавший придëт в себя, раны благодаря регенерации оборотней заживут за неделю, а Сунëн вырастет его точной копией. Чонгук на последнее и бровью не ведёт.

На самом деле, не ведëт только потому, что Юнги и Намджун уже успели над ним поиздеваться и на Хосока не осталось никаких моральных сил.

Чонгук молча допивает успокаивающий чай и выходит, чтобы направиться к гостевому дому. Заботы о дочери, требующей в три раза больше внимания (а он и без того уделял детям три четверти времени), не позволяли навестить альфу, теперь же Сунëн спит крепким сном, спрятавшись в объятиях такого же вымотанного Джихуна, значит, можно заниматься, чем он сам хочет.

А хочет он, если честно, уснуть и не просыпаться дней пять.

Альфа, и правда, похож на Сунëн. Или Сунëн похожа на него, тут уж как расставлять приоритеты, суть в любом случае не меняется. Его кожа чуть темнее, ожидаемо для южного волка. Длинные, может быть, по плечи, рыжие волосы раскиданы по подушке. Парочка прядей попали на лицо — Чонгук не сдерживает порыв приблизиться и осторожно убрать, чтобы не беспокоили. Альфа спокойно дышит, укрытый тяжëлым одеялом, ведь они не знают, замёрзнет ли южный волк в условиях сурового северного мороза.

Тихо вздохнув, Чонгук садится на кровать и смотрит. Не может отвести взгляда. Он красив, как и его волк, но не только внешность манит. Чонгук его совершенно не знает, а чувствует то самое, что объяснить трудно, назвать — ещё труднее, потому что никогда до этого с таким не сталкивался. Может быть, это из-за того, что они равны по силе. Может быть, это из-за того, что у них за спиной совместная течка и три общих ребёнка, о чём, Чонгук искренне надеется, альфа не станет заводить разговор. Позволять Сунëн с ним видеться — одно дело. Совершенно другое — позволять ему быть членом их семьи.

Его присутствие успокаивает и расслабляет.

Чонгук и сам не замечает, как перебирается на диван рядом, накрывается пледом и засыпает.

Вот так, в ощущении безопасности, спится намного лучше, хотя он и выныривает из глубокого сна несколько раз, чтобы прислушаться к детям, проверить, действительно ли они спят и им ничего не угрожает, и провалиться обратно.

Резкий грохот вынуждает распахнуть глаза.

Альфа пытается встать, держась за тумбу, а на полу красуется разбитый кувшин с водой.

— Чëрт, простите, — хрипло бормочет альфа с довольно забавным акцентом, когда замечает направленный на него взгляд, — я не хотел будить, я просто... Горло как в пустыне. Нет ли..свежей воды? Просто воды?

Чонгук поднимается. Тело, на удивление, отзывается приятной лëгкостью.

— Сейчас, — обещает, прежде чем сонно пройти на кухню. — Не вставайте.

— Спасибо, — с мягкой улыбкой благодарит альфа, в два глотка выпивает и морщится, вероятно, от боли. — Не подскажете, во что я ввязался и как оказался..ну, здесь, где бы я ни был.

— Бой. С дикими волками.

Альфа хмурится, силясь вспомнить.

И выдыхает тихо, когда события начинают проясняться.

— Ах, несносный одуванчик, — с заминкой произносит он и выпрямляется, глядя на Чонгука обеспокоенно и в той же степени требовательно. — Как она? В порядке?

— Вы про Сунëн? Она в безопасности.

— Её зовут Сунëн? — на его лице расцветает улыбка, самая нежная из всех, что Чонгуку удалось увидеть за долгую жизнь. — Хорошо. Одуванчик в порядке, это главное. Опять подвергла себя опасности, а? Заставила папу волноваться. 

— Спасибо, что спасли её.

— Стойте, я в её стае?

— Это не совсем её стая...

— О, послушайте, — голос альфы становится серьёзнее. — Если в стае северных волков есть южная волчица, стая уже принадлежит ей, — и смеётся, всё ещё хрипло из-за саднящего горла и в той же мере радостно, словно гениально пошутил.

Чонгук хмурит брови.

Хотя, ладно, он говорит правду. Сунëн уже влюбила в себя всю стаю, а ей и двух нет.

— Как вас зовут?

Чонгук решает перевести тему, потому что разговор о Сунëн его немного нервирует, заставляет каждую секунду ждать, когда же альфа спросит. Он приближается и проверяет, нет ли лихорадки, ловит взгляд и замирает, возвышаясь. Впервые видит настолько завораживающие глаза, зелëные с переливами карего. Не как у Сунëн. Ни у кого таких нет.

— Тэхëн, — выдыхает альфа шëпотом.

Будто тоже заворожен.

Чонгук отдëргивает руку и отходит к дивану под изучающим взглядом Тэхëна. Всё, что он сейчас чувствует, — странное. Ему не нравится. Ему хочется продлить ощущения, и именно это не нравится.

— Я позову Хосока, — быстро проговаривает он и преподчитает уйти подальше.

Дахëн, вон, начинает просыпаться.

— Постойте, — доносится в спину. Чонгук поворачивает голову. — Вы не представились.

— Чонгук.

— Приятно познакомиться, Чонгук.

Чонгук скрывается за дверью, оповещает Хосока и, попросив не тревожить, забирается в гнездо к детям, свернувшимся в один большой шерстяной клубок. Дахëн, сонно пискнув, лезет под бок, Чонгук мягко кусает его за ушко и обвивает хвостом крепко спящего Миëна. Сунëн и Джихун в облике людей лежат чуть в отдалении: Джихун ни за что бы не посмел тронуть гнездо Чонгука, а Сунëн нашла в нëм утешение и без него бы не заснула. 

Иногда кажется, что из-за неё на девятилетнего ребёнка давит слишком много ответственности — Чонгук совершенно точно не собирается забирать у племянника детство, а потому поначалу пытался чуть ограничивать, пока Джихун не сказал прямо, что с Сунëн чувствует себя дома. Теперь он волен сам контролировать, когда и сколько времени проводить с ней, а она, похоже, с каждым днём всё сильнее привязывается к нему. Это может стать проблемой. А может и не стать, рано о чём-то судить и делать прогнозы.

Дахëн тихо бурчит о своём. Миëн начинает вертеться. Чонгук, когда один ребёнок порывается подняться, а второй стряхивает с себя хвост и зевает, только вздыхает, уже привыкший, что просто полежать в компании детей не удастся.

— Доброе утро, хëнним, — шепчет Джихун и крепче прижимает к себе завертевшуюся Сунëн.

Ну, конечно.

Один проснулся — должны проснуться все.

На руки Чонгук берёт Сунëн уже бодро размахивающей кулачками и уверенно бурчащей что-то на языке волков. С уверенностью, что Чонгук её понимает. В отличие от братьев, он, если честно, понятия не имеет, что она хочет, а потому только моргает, стоит Миëну, выслушавшему просьбу, из кухни принести сыр, остатки кролика и упаковку любимого печенья. Сыр и кролика они делят на четверых, печенье рассыпают, Джихун помогает Сунëн взять кусочек в руку и поднести ко рту. Ладно. Чонгук тут явно лишний.

— Хëнним, как там волк? — впервые за минут десять обращает внимание на него.

— Хосок говорит, ничего серьёзного, — медленно отвечает Чонгук.

Сунëн, осознавшая, про кого они говорят, распахивает глаза, издаëт, наверное, вой и дëргается. Джихун её, слишком сейчас активную, придерживает и отодвигает подальше от импровизированного детьми стола.

— Очнулся, — добавляет, чтобы прояснить ситуацию.

И это становится роковой ошибкой, потому что Сунëн перестаëт делать всё, что бы они ни делала, и на четвереньках, по-собачьи, срывается к выходу, не обращая внимания на крики. Господи, надо было догадаться.

И почему она всегда такая быстрая?

Чонгук догоняет её только у гостевого дома, да и то — поймать не успевает. Дочь умело открывает дверь, залетает внутрь и, не медля ни секунды, прыгает на Тэхëна, разговаривающего с Хосоком, заставляя его охнуть от боли. Прижимается к нему всем телом, скулит, обнимает руками и ногами.

Чонгук останавливается в проходе.

Тэхëн потерянно опускает глаза на нарушительницу спокойствия.

— У вас несколько южных волчат? — неуверенно спрашивает он и осторожно ведëт ладонью по спине, зарывается в рыжие волосы, переводит взгляд с Чонгука на Хосока. — Почему она ощущается как.. одуванчик? 

— Одуванчик?

— Сунëн, — беспокойство в голосе Тэхëна растёт. — Ей не рано обращаться? — вот и причина беспокойства. — Ей и двух лет нет! — Сунëн из-за тона скулит ещё громче. — Тихо, одуванчик, всё хорошо, — нежно-нежно и ласково, словно до этого не отчитывал опешивших Чонгука и Хосока, Тэхëн подтягивает Сунëн повыше и обнимает. С такой претензией, будто лично поручил им заботу о ребёнке, а они не оправдали ожиданий. — Малышка, ты так напугалась вчера, что ли?

Вот сам бы и воспитывал! 

Чонгук фыркает.

Стоит признать, если бы он попытался воспитывать, Чонгук бы, не думая, вызвал его на бой и приложил все усилия, чтобы победить и убедиться, что этот альфа больше никогда в жизни не приблизится к стае. Сунëн — его дочь.

С воем на Тэхëна прыгает ещё и Дахëн. Чонгук прикрывает глаза. Совершенно невыносимые.

— А... — удивлëнно тянет гласную Тэхëн и смотрит на Дахëна, жмущегося к Сунëн, как на приведение. — Их двое, что ли? Или у них разные родители?

Чонгук глубоко вздыхает.

Хосок, увы, его мысленную мольбу не говорить ни слова, не улавливает.

— Бери больше, у Сунëн-и два брата, — кажется, он с Тэхëном за время отсутствия Чонгука сдружился заметно. — Это Дахëн-а, Миëн тоже сейчас должен появиться. Наверное.

— Их трое... — вопреки ожиданиям, в речи Тэхëна лишь — искреннее восхищение. 

Чонгук открывает глаза. Тэхëн смотрит на него, не отводя взгляда, смотрит, и правда, с таким восхищением, такой благодарностью, что её кончиками пальцев ощутить можно, и не остаëтся ни тени сомнения. Он знает. Чонгук теряется. 

— Сколько же сил и выносливости нужно, чтобы выносить троих? — звучит не как риторический вопрос, Тэхëн продолжает смотреть прямо на него, и Чонгук тихонько пожимает плечами, улыбнувшись. 

Как бы ни была сложна беременность, прошёл год. Всё плохое либо стёрлось из памяти, либо стало менее значительным, чем ощущалось тогда. Роды он вообще не помнит.

Миëн, которого они так ждали, подобно брату входит в дом и запрыгивает на кровать. Джихун становится рядом и отчитывается, что они всё прибрали.

— А ты, значит, Миëн? — Тэхëн тянется ладонью, чтобы погладить, однако волчонок напрягается, скалит зубы и отходит в сторону. Странно. Необычно. Чонгук даже не думал, что на чужаков сын реагирует вот так. — Понял, не трогаю. Маленькая копия отца, да? Пришëл следить, чтобы я не навредил им?

Чонгук собирается отсюда уйти.

Чëрт знает, как удалось этому альфе за полчаса завоевать доверие обычно беспристрастного Хосока, но Чонгук искренне надеется, что это не распространится дальше на стаю. Он не примет его. Он уже давал шанс сильному альфе, что в итоге вылилось в попытку занять его место — а ему этого, черт возьми, не надо. Не сейчас, когда за его спиной три волчонка.

Зачем наступать на одни и те же грабли, если можно обойти по другой тропинке?

Тэхëн его мнения не разделяет.

Он на Чонгука не давит, нет. Если бы посмел, тут же оказался бы за пределами территории стаи. Он просто сосуществует. Общается с оборотнями, носит тёплую одежду, ходит, пошатываясь из-за боли в бедре, по улице, играет с детьми, с любыми, не только Чонгука, спит, ест, лечится, греется у камина в доме вожака. В гостевом потому что камина нет, а к другим заявляться было бы ещё невежливее. Хотя они бы его пустили.

Когда под конец пятого дня тëтушка Квон приглашает Тэхëна заглянуть на чай, это становится самой поражающей неожиданностью, потому что она никогда и никого, не считая Чонгука, не пускает домой.

— И ты тоже приходи, Чонгук-и, — кричит она наблюдающему из окна за творящимся беспорядком Чонгуку и машет рукой, прежде чем удалиться.

Естественно, Чонгук не приходит.

Конечно, Тэхëн, почувствовавший расположение стаи, заявляется к нему после чаепития, садится на шкуру возле камина и смотрит. Ждëт. Чего ждëт, Чонгук не знает, потому продолжает учить Сунëн ходить. Что она находит не слишком удобным, ведь на четырёх конечностях устойчивее и привычнее. Но из-за этого у неё колени и локти содраны в кровь. Когда Сунëн ворчливо бубнит и вновь падает на задницу, чтобы попытаться уползти, Чонгук вздыхает, подтягивает её обратно и начинает с самого начала.

И как убедить полуторагодовалого ребёнка отказаться от удобного в пользу неудобного?

Дочь начинает хныкать, Чонгук отпускает её, как и всегда, и она находит убежище в объятиях Тэхëна, и это ожидаемо, ведь Тэхён не воспитывает её, в отличие от злого папы, но всё равно раздражает. У неё получается говорить иногда человеческими словами, держать ложку, осторожно играть с братьями и аккуратно слезать с кровати, обниматься, жаловаться всем подряд на Чонгука, только не ходить.

В этом нет вины Тэхëна, а выставить его — из леса — всё равно хочется.

Чонгук, фыркнув, уходит на кухню, чтобы заварить себе чай.

— Дети бывают несносными, — Тэхëн, кажется, пытается поддержать.

Чонгук бросает на него взгляд и возвращается к травам.

— Если я могу помочь...

— Не стоит.

— Почему?

Ложка, брошенная с силой, ударяется о поверхность стола с громким стуком. Чонгук даже вздрагивает, не ожидавший такого звука, выдыхает сквозь стиснутые зубы и опирается на край, пытаясь успокоиться. Опять тревожит стаю. После того, как Сунëн обратилась и в его жизни появился Тэхён, всё, что он делает, — именно тревожит стаю.

Чонгук молча заканчивает, переливает чай в кружку, садится на пол у стены, подогнув ноги. Тэхëн по правую руку копирует его позу.

— Она привяжется, — наконец, отвечает на вопрос. Ответ заставляет Тэхëна нахмуриться. — Сунëн привяжется сильнее, Миëн и Дахëн полюбят, а потом вы уйдёте, а мне останутся три влюблённых ребёнка с разбитыми сердцами. Я вполне могу справиться сам.

— Люди в одиночку с одним ребёнком еле справляются, а тут трое и стая.

— Стая помогает мне.

— И я могу.

— Забрав у меня стаю? — Чонгук не успевает прикусить язык и проглотить язвительность.

— Что значит... Господи, нет! — Тэхëн выглядит таким возмущённым самой идеей, что Чонгук посмел подумать, что он может сделать это. Почти вынуждает поверить. — Мне не нужна стая, не в том смысле, боже. Каждый здесь перегрызëт мне глотку, если я только посмею. А я об этом и не думаю!

Ну, конечно, что он ещё мог сказать?

Чонгук отворачивает голову и подтягивает ноги к груди, обнимая. Вот так, сидя на кухне и чуть обнажая душу, он чувствует себя слишком голым, слишком открытым, слишком уязвимым. 

С небольшой заминкой чужая рука, на мгновение зависшая в воздухе, опускается на колено.

— Плевать, чего хочу и не хочу я. Вы — хороший вожак, и я уважаю это. Если бы меня спросили, я бы с уверенностью сказал, что хотел бы пойти именно за вами. Даже будь у меня желание занять место вожака, было бы огромной глупостью так рисковать и вступать в борьбу с сильным и опытным оборотнем.

— Я омега.

— А я альфа, приятно, наконец, представиться друг другу.

— Правда? — Чонгук окидывает Тэхëна придирчивым взглядом. — А я и не заметил.

Любой другой бы оскорбился.

Тэхëн откидывается на стену, прикрывает глаза и смеётся, держась за рану на животе, что всё ещё немного побаливает, а от смеха начинает ощутимо ныть. Чонгук знает, у самого такая была. Вновь подкупает.

— Один шанс, — тихо просит, вновь вернувшись к теме.

— Я не хочу, чтобы им было больно.

— Если есть и вещь, которую могу гарантировать, так это то, что я никогда и ни за что не причиню боль невинным детям. Я люблю детей, боже, всегда мечтал о детях, и предпочту отрезать себе язык, чем стать причиной их слëз.

— Любите детей?

Рука на ноге слишком ощутима, Тэхëн непроизвольно ласкает его большим пальцем, успокаивая, но нервируя больше. Чонгук следит за прикосновениями. Он довольно тактилен, объятия, касания, лёгкие поцелуи — всё нравится, расслабляет. То, как гладит его Тэхëн, другое, ощущается иначе. Чонгука разрывает между желанием скинуть руку и позволить этим маленьким прикосновениям существовать дальше.

— Люблю, — едва слышно шепчет в ответ, когда вопрос уже забыт.

Возможно, ему не стоит из двух зол выбирать большее, но Чонгук решает разрешить себе побыть просто Чонгуком, просто омегой, просто парнем, любящим объятия, касания и лëгкие поцелуи. На один вечер.

Тэхëн, видно, его расположение улавливает, подсаживается ближе, чуть приобнимает. Едва ли интимно, скорее — в выражении поддержки и участия.

— Это ничего не значит, — предупреждает, чтобы не строил воздушных замков.

— Знаю, — легко звучит рядом с ухом. Чонгука ненавязчиво окружают феромоны, успокаивающие зверя внутри, благодаря которым он расслабляется, тихо урча. — Можно?

На один вечер.

Чонгук кивает, дышит глубже, пропускает через себя чужое спокойствие. Так лучше.