Чонгук тихо ступает по сугробам — провалиться рискует, но на тропу не возвращается. Не хочет. Сегодня погода радует отсутствием ветра, снег спокойно лежит на земле и переливается сиреневым и оранжевым, отражением восходящего солнца. Чонгук знает: он уже далеко от стаи.

Чонгук знает: он не один.

Связь с волком, что идёт позади, призрачная совсем, только недавно начала зарождаться. Будь рядом кто-то из стаи, Чонгук бы её даже не заметил. Но рядом никого, он погружëн в себя, прислушивается к ощущениям внутри, а потому чувствует каждый чужой шаг.

Тэхëн не мешает. Чонгук может ускориться, если захочет, а Тэхëн, он уверен, не станет догонять. Чонгук не так сильно нуждается в одиночестве, чтобы увеличивать расстояние между ними, да и, признаться честно, в его компании он успокаивается. Чувствует себя в безопасности.

Чонгук выходит к поляне, одной из, выкапывает небольшое гнездо, укладывается, ожидая, когда Тэхён поймёт намëк и придёт, и...

Он не знает, что делать.

Отрицать очевидное — определённо, не его черта характера. Он вполне может не замечать, не понимать, не уметь распознавать чувства, но уж точно не отрицать. И поэтому он готов признать, что запутался и не видит выхода.

В первый раз, когда он позволил чувствам развиться, всё закончилось осколками его сердца, слезами, приглушёнными объятиями Юнги и Намджуна, и клятвой больше никому не позволять приблизиться к нему настолько, чтобы можно было причинить боль. Но Тэхëн осторожно ступает на поляну, ложится рядом, чтобы только их хвосты задевали друг друга, и Чонгук сильнее путается.

Он не хочет, чтобы было больно.

А попробовать — хочет, потому что детские мечты, оказывается, никуда не деваются, потому что Тэхëн уже стал частью их семьи, потому что у Чонгука нет объективных и стоящих причин продолжать бежать.

Чонгук чуть перекатывается, чтобы лапой задеть рыжую. Тэхëн от неожиданности вздрагивает. Лапу не отнимает — не стал бы, он ведь здесь делает всё, чтобы Чонгук подпустил к себе, не наоборот. Такое маленькое прикосновение уже так много значит для них.

Когда Тэхëн от холода начинает дрожать, пусть и старается не подавать виду, Чонгук, наконец, поднимается и зовëт обратно в поселение. Он недавно полностью восстановился от ран, организм ослаблен и легко может заболеть. А из-за его болезни, вероятно, заболеет и Сунëн, а то — и все трое. Перед Рождеством именно этого и не хватает.

— Не стоит геройствовать, — тихо просит Чонгук, когда приносит вторую шкуру для дрожащего и насквозь промëрзшего Тэхëна у камина. Тэхëн, слишком сейчас милый, кивает только, соглашаясь. — С каждым днём всё холоднее.

— Если после так заботятся, почему нет? — звучит, на удивление, достаточно связно.

Чонгук, вздохнув лишь, заставляет его выпить горячий чай, проверяет, не собирается ли камин потухнуть, и обращает внимание на рисующую на стене мелом Сунëн. Сунëн возвращается обратно к бумаге, Чонгук тихо уходит готовить им завтрак. Тэхëн порывается, но после рыка послушно садится обратно — греться и следить за дочерью.

— Сегодня я и Намджун пойдëм за елью, — предупреждает заранее.

Тэхëн оживляется.

— А мне можно?

— Поиски могут занять несколько часов, а на улице до сих пор холодно.

— И как вы в такую погоду выживаете?

Хихикнув и решив оставить без ответа, Чонгук выкладывает на сковороду остатки лисы. Прибежавшей на запах Сунëн отдаёт кусочек хлеба, и хлеб на мясо, определённо, не похож. По взгляду после вполне понятно, какие чувства она испытывает и к Чонгуку, и к кусочку в руках, и Чонгук вновь не сдерживает смеха.

День обещает быть замечательным.

Ель они находят довольно быстро, не самую большую и пушистую, чтобы не так жалко было, но приятную глазу. Трудности возникают, когда принимаются её выкапывать, из-за снега, склона, твëрдой земли и длинного корня. Успевают сами замëрзнуть, пока, наконец, не вытягивают и не валятся в снег, пытаясь отдышаться. Обратно возвращаются поздним вечером, установить, уставшие слишком, решают завтра. Или установит кто-нибудь другой — ещё лучше будет.

В доме уже тихо, Чонгук осторожно ступает, чтобы не разбудить, ужинает ещё тёплым рагу и заглядывает к детям. Сунëн уютно устроилась, уложив голову на огромную лапу и обняв вторую руками, мальчики свернулись в большой клубок под боком, укрытые хвостом, сам Тэхëн тоже спит и на приближение Чонгука не реагирует.

Кажется, они даже не собирались засыпать. Сунëн не в пижаме, зато в тëплых носках — к утру обязательно проснëтся раньше солнца, когда станет жарко. Вокруг раскиданы игрушки, а Тэхëн на ночь всегда либо складывает в кучку в углу, если слишком много, либо убирает на место. Да и спят на полу. Ковëр, конечно, неплох, но у них в доме есть и кровати с кроватками, и огромный диван.

Чонгук готов поспорить, уснул первым именно Тэхëн. У самого такое бывает. Удивительно, что дети заснули рядом, а не разнесли весь дом.

Сняв с Сунëн носочки, чтобы не разбудила на рассвете всё поселение, Чонгук аккуратно гладит каждого ребёнка и сам не замечает, как ведëт ладонью по огромной волчьей шее. Напрягается на мгновение, но — отпускает ситуацию. Мир не перевернётся, если он позволит себе маленькие прикосновения.

Когда Тэхëн во сне мягко урчит, Чонгук успевает схватить за хвост мимолëтную мысль и выдохнуть, стоит осознанию навалиться грузом. Он хочет, чтобы так было всегда.

Волшебство момента развеивается, стоит Тэхëну чуть пошевелиться, и он уходит к себе.

— Ты не боишься расставания с Юнги?

Намджун, занятый елью, которую, к сожалению, никто до него не установил, кашляет от неожиданности вопроса и смотрит таким выразительным взглядом, что стыдно становится.

— Боюсь, — медленно отвечает он. — А кто из любящих не боится?

— Тебе будет больно, если вы расстанетесь.

— Будет, — легко соглашается он и кивает.

— Почему ты позволил чувствам вырасти в любовь, если это ведёт к боли?

— Чонгук, — с усталым вздохом.

Намджун откладывает в сторону ножки, которые до этого крепил к горшку, поднимается и, усадив Чонгука, сам садится напротив. Мимо проходит Чонвон, не спящий в такую рань, они провожают его взглядом.

— Чонгук, — начинает, стоит Чонвону скрыться, — у меня любимый и любящий муж, и я могу вспомнить множество эпитетов, но всё равно не выражу всех чувств. У меня прекрасный сын, и я не знаю, какими ещё способами можно поблагодарить Юнги, потому что он уже рычит, ворчит и кусается, едва я начинаю. Я счастлив каждый божий день. Они делают меня счастливым. Если бы тогда я позволил страхам взять верх, никогда не смог бы испытать всё, что подарил мне Юнги, а Джихун и вовсе бы не существовал. Или существовал, но как сын Юнги и другого альфы. Лучше пусть будет больно в конце, чем я добровольно лишу себя возможности быть счастливым. А воспоминания в конце не заберёт никто. Воспоминания, которых, к слову, не было бы, дай я волю страху. А теперь иди и позволь себе не думать о возможном будущем, которое если и произойдёт, то только лет через двадцать. Завтра Рождество, сделай себе подарок.

— Я не пожалею?

— Лучше пожалеть, чем не узнать вовсе.

Чонгук, подтянув ноги к груди и обняв, задумчиво кивает. Так легче. Слова Намджуна не успокаивают почти, зато вдохновляют — точно.

— Тэхëн, кстати, у тебя сегодня? Заглянул к нему утром, а им и не пахнет даже.

— Ага, — легко отвечает Чонгук, прежде чем понимает, насколько неправильно звучит его согласие и о чëм Намджун может подумать. — Он с детьми уснул. Я не стал будить.

— Ведëте себя как замужняя парочка, а продолжаете бегать друг от друга.

— Мы не бегаем друг от друга, просто... не спешим.

— У вас три ребёнка, — напоминает Намджун будто невзначай, и Чонгук, фыркнув, отталкивает его от себя, поднимается на ноги и уходит, потому что аргумент его слишком смущающий, неловкий и, самое главное, ничего не доказывающий.

Когда Чонгук решился сохранить беременность, он и подумать не мог, что тот, от кого он завëл детей, будет принимать хоть какое-то участие в их воспитании. Даже больше — будет вообще знать про их существование.

Провести течку с тем, кого не знаешь, намного проще и быстрее, а Чонгук всегда мечтал, чтобы в отношениях они никуда не торопились и знали, что впереди вся жизнь. О поцелуях можно поговорить, когда в груди расцветëт настоящая любовь.

Если бы Тэхëн только попытался сделать что-нибудь такое, он бы никогда не получил возможность приблизиться. Ни к детям, ни к Чонгуку. Чонгук даже, пока представляет, ведëт плечами и чувствует, как внутри вспыхивает ярость и готовность защитить семью.

Но тот Тэхëн с картины в голове остаëтся лишь чужим и далëким Тэхëном, а Чонгук, ступив в дом, видит картину совсем другую — Тэхëн с на скорую руку собранными в хвост волосами держит одной рукой Сунëн, опять, наверное, отказавшуюся слезать, а другой пытается приготовить им завтрак, судя по запаху, заново греет рагу, рассказывает глупые шутки и сам же смеётся с них. Сунëн смеётся тоже, но больше, скорее всего, с Тэхëна.

Стоит Тэхëну заметить его, всё стихает.

— Прости, — бормочет он, его волчьи ушки прижимаются к голове. Чонгук вопросительно хмурится. — Я сам не понял, как уснул. Мне не следовало...

— Это лишнее, Тэхëн, — обрывает. Тэхëн кивает. Всё равно складывается впечатление, что не понимает его. — Ты можешь оставаться здесь, когда захочешь, при условии, что не будешь покушаться на мой комфорт. Двери дома открыты для всех в стае, ты не должен быть исключением. Более того... — Чонгук затихает, не уверенный, как нужно продолжить. Тэхëн вскидывает голову. — Просто оставайся. Только в следующий раз на кровати спите. Не хочу, чтобы ты заболел.

— Я не настолько слаб, чтобы заболеть от сна на полу.

— А я всё равно волнуюсь, поэтому сон только на кровати или диване, — терпеливо поясняет Чонгук и забирает Сунëн из рук Тэхëна после её жалостливого «папа». — Обсуждению не подлежит.

Тэхëн выглядит так, словно Чонгук сообщил ему о повторной беременности. Чонгук не знает, как выглядел бы Тэхëн в этом случае, и, вероятно, никогда не узнает, но аналогия именно с той картиной забавная и милая, поэтому он позволяет улыбке появиться на лице. Всё равно объяснения потерянному и одновременно с тем нежному взгляду у него нет.

— Мальчики ещё спят?

— А, да. Они вчера устали очень. Будешь завтракать?

За Чонгука отвечает заурчавший живот, так что Тэхëн, хмыкнув, ответа и не ждëт — сразу накладывает в три тарелки, две относит сам, а третью подхватывает Чонгук, стараясь держать так, чтобы Сунëн не смогла дотянуться руками. Едва они устраиваются в гостиной, прибегают, как и ожидалось, Миëн с Дахëном.

— У вас есть традиции на Рождество?

— Дети украшают ель и пространство вокруг. Могут и взрослые, конечно, — поспешно добавляет Чонгук, заметив, как Тэхëн расстраивается из-за его слов, чтобы тут же увидеть широкую улыбку. — Мы решили расположить стол возле снежного городка, так что работы детям побольше, чем обычно. Взрослые готовят. Блюда и развлечения. К вечеру собираемся у стола и начинаем праздновать. На рассвете — рождественская охота без детей. Они, как правило, к этому времени спят.

— Рождественская охота? — глаза напротив тут же загораются, но быстро меркнут, когда Тэхëн вспоминает, что Чонгук ни разу не позволил ему участвовать. — Я послежу за детьми.

— Нет.

— Нет?

— Я предлагаю спор, кто повалит самого большого и мощного зверя, — выдаëт идею, что в голове возникла секундой раньше. — Можешь остаться, я не против, тебе решать, но тогда победа будет за мной. Без единого усилия. Чистейшая победа приятна, но намного приятнее выиграть после упорной борьбы.

— Что мне будет в случае победы?

— Позволю обниматься со мной, сколько захочется, — после небольшой заминки, так и не сумев придумать ничего более соблазнительного и интересного.

Тэхëна, кажется, устраивает.

— А в случае проигрыша?

— Позволишь ты.

И вновь непонятная и необъяснимая реакция.

Как всë-таки удобно, когда можно обратиться к связи и понять, что чувствует член стаи. Чонгук, привыкший к этому, с Тэхëном чувствует себя слепым и беспомощным котëнком. Особенно в такие моменты.

— Как я могу не принять вызов?

Отлично.

Это всё, хоть и кажется со стороны незначительным, для Чонгука — огромный шаг, и он, когда слышит согласие, расслабляется, вдруг понимая, насколько был напряжëн. Чонгук кивает, поднимается, напоминает разыгравшимся детям, что еду надо есть, а не раскидывать по полу, и уходит. Нужно проверить готовность стаи к празднованию.

День течëт размеренно, зато следующий поражает скоростью и быстро сменяющими друг друга событиями. Тэхëн остаëтся на ночь, и Чонгук вновь в комнате спит один, не решившийся спать с ним и детьми. Это было бы слишком. Он и так много сделал.

Просыпается опять поздно. Если так пойдёт и дальше, это войдёт в привычку.

Жизнь на улице кипит, и во главе происходящего хаоса именно Тэхëн, что уже не удивляет совсем. Остывший завтрак привычно ждëт на столе, и Чонгук ловит себя на мысли, что скорее удивился бы, если бы его не было. Так быстро Тэхëну удалось стать частью его жизни, что впору этому напугаться.

Чонгук, прокрутив в голове слова Намджуна, лишь принимает. 

Тэхëн делает его счастливым — и пусть. 

Миëн, почувствовавший пробуждение отца, вновь запрыгивает в окно, стряхивает снег с шерсти и забирается на колени, не прекращая бурчать. Вероятно, жалуется либо на Сунëн, либо на Дахëна, либо на двоих сразу.

— Тебе пора перестать так делать, м? — Чонгук ласково ведëт по чуть мокрой от снега шëрстке. — Ты растëшь, а кости мои крепче не становятся.

Миëн в ответ только тычется носом в щеку — маленький поцелуй.

Не такой уж и маленький, если учесть, что сын по размерам ближе, честно говоря, к слонëнку, чем к волчонку.

Улица встречает его шумом, бегающими туда и обратно детьми и холодным ветром, обещающим к ночи метель. Лишь бы, господи, обошла, потому что иначе придётся отложить — Чонгук не поведёт стаю к верной гибели — и тогда рождественская охота уже перестанет быть рождественской. Та атмосфера, которую он так любит, затеряется.

Чонгук, вздохнув и решив положиться на судьбу, проверяет, всё ли в порядке, помогает, чем и кому может, перебрасывается несколькими фразами с каждым желающим. Необходимость контролировать забирает силы, Чонгук на украшенную площадь возвращается уже уставшим, падает рядом с Тэхëном и десятком детей и слушает, как он учит их лепить снежных уточек.

Ему безумно идёт быть в окружении детей.

Чонгук, вероятно, до сих пор не встречал ни одного альфу, что к детям относился бы именно так, как Тэхëн. Это вновь подкупает, и Чонгук не вмешивается, наблюдает и впитывает, запоминает ощущение уюта и тепла. Когда у ребёнка не получается, Тэхëн терпеливо поясняет с самого начала, показывает, направляет, выглядит при этом — ни разу не раздражëнным, хотя, думается, Чонгук бы так не смог при всей любви к детям.

— Ну всё, пора расходиться, — рано или поздно приходится мягко прервать под недовольное ворчание. — Вас ждут родители, давайте, бегите.

— Папа! — Сунëн выпутывается из объятий Джихуна и неуклюже подходит, чтобы показать её местами кривого утëнка без одной лапки и хвоста. — Уточка!

С каждым днём она всё милее.

Иногда Чонгуку кажется, что его сердце от настолько сильной любви может разлететься на маленькие крупицы, не выдержав давления.

— Какая прелестная уточка, — ласково бормочет он. — Ты сама её сделала? 

— Да! И Джи, — с заминкой добавляет Сунëн и показывает в сторону Джихуна, смотрящего на неё с нежной улыбкой до ушей, подчëркивающей мягкие щёчки и глаза-полумесяцы. Тоже влюблён.

Чонгук со смешком целует её в лоб, не скрытый шапочкой.

Прав был Тэхëн про южных волчиц в стае.

— Давай поставим уточку на самое видное место и пойдëм греться у камина, хорошо?

Сунëн активно кивает и вытягивает ручки, чтобы Чонгук смог поднять её. Пока мальчики уносятся вперёд, Чонгук медленно ступает и, почувствовав, что Тэхëн за ними не идëт, оборачивается.

— Скоро приду.

Ну, ладно.

Тэхëн, и правда, приходит, но уже перед выходом, когда на улице темнеет, а стая собирается на площади, ожидая вожака, чтобы начать.

А с приходом Чонгука начинается веселье, которое Чонгук так ценит, с песнями, хороводами вокруг украшенной ели, громким смехом, неуклюжими танцами, признаниями в любви, поцелуями под омелой и играми в снежки, в которых проигравший — тот, кто оказывается засыпан сугробом так, что не выбраться с первого раза.

Сердце Чонгука, окружëнного счастливой стаей, полнится любовью и благодарностью, их эмоции смешиваются с его, и он и сам не замечает, как затягивает Тэхëна под омелу и обнимает крепко, насколько позволяют три слоя одежды на нëм. Не целует, нет, но чувствует себя так влюблëнно, как в юности, и Тэхëн, он уверен, тоже. Волшебство Рождества освобождает. 

О, утром он от ночных откровений будет так смущён.

И это решено оставить на утро.

— Так, секунду, сюрприз, — вспоминает Тэхëн и вновь куда-то исчезает.

Чтобы появиться на помосте с гитарой в руках — Чонгук кидает вопросительный взгляд на Юнги, однако Юнги лишь пожимает плечами с самым безразличным выражением. Как будто не его.

Оказывается, Тэхëн и к нему умудрился найти подход.

— Эта песня на испанском, а испанский я, поверьте, никогда не учил, — делает объявление Тэхëн, — и это единственная песня, которую я могу сыграть на гитаре, хотя я в руках гитару до этого не держал, так что не судите строго, — легко сообщает он и улыбается, когда Наëн кричит «играй давай». — Танец придумаете сами!

Чонгук готов поспорить, играет Тэхëн неправильно.

Спорить он не собирается, потому что утягивает Хосока в танец, потому что мелодия, пусть и не самая идеальная, зажигательная, потому что Тэхëн ужасную игру компенсирует завораживающим пением.

Он заканчивает, и его просят сыграть ещё — Тэхëн, не державший в руках гитару, действительно играет что-то странное, но весёлое, пока не жалуется на замëрзшие руки и Чонгук не заставляет его надеть варежки, в которых перебирать струны совершенно не удобно.

Ночь проходит так быстро.

— Нужно уложить Сунëн-и, — бормочет Тэхëн в ухо, и Чонгук, до того занятый глупым конкурсом «кто съест больше сыра», признаëт свой проигрыш и направляется с Тэхëном на поиски всех троих.

Дахëн, как оказывается, уже спит, зарывшись в сугроб, как в одеяло. Миëн и Сунëн находятся возле Джихуна, причём вдвоём отказываются его оставлять, и Чонгуку приходится приложить все усилия, задействовать все навыки убеждения. Сегодня Джихун должен спать дома.

— Итак, одуванчики, хотите, чтобы вам сказку прочитал папа или дядя Тэ? 

Тэхëн останавливается у книжной полки и пробегается пальцами по переплëту. Ему даже читать не надо — каждую сказку выучил наизусть.

Возможно, Чонгук теряет осторожность и обретает безграничную смелость.

— Папа Тэ, — стараясь выглядеть бесстрастным, исправляет он.

Рука Тэхëна так и замирает над книгой.

— Ты уверен? — голос его чуть ломается.

— С Рождеством, — и сам не может сказать, себя поздравляет или Тэхëна. — Я не хочу торопиться, но глупо отрицать, что у них уже два родителя, так что... Папа Тэ. Или как-нибудь иначе, как хочешь. Пусть сразу привыкают.

Чонгук ведëт плечами, пытаясь избавиться от дрожи в теле, оставляет Тэхëна читать сказку и уходит заварить себе чай. Это всё сложнее, чем казалось. И страшнее — тоже. Но Намджуну он доверяет, а Намджун бы не стал советовать то, в чëм не уверен. И Тэхëн вполне доказал, что может быть хорошим родителем.

Вдруг вспомнив, Чонгук лезет в запасы одежды, ища ту, что подойдёт.

Он не хочет, чтобы Тэхëн на охоте замëрз. Так и говорит.

— Либо соглашаешься, либо остаëшься с детьми, — безжалостно ставит перед выбором рыжего волка.

Тэхëн, фыркнув, всë-таки склоняет голову, позволяет закрепить плащ, послушно обматывается шарфом и обещает сказать, как только начнёт мëрзнуть. Чонгук чувствует себя слишком навязчивым и заботливым, мысли развиться не даëт. Рождественская охота длится долго, на улице мороз, а Тэхëн — всё ещё южный волк и не приспособлен к зиме, как бы он от этого ни фыркал. Одежда не прихоть Чонгука — необходимость лишь.

Чонгук, обратившись, идëт к выходу из поселения, к стае, где все уже заняли позиции, становится впереди и ждëт последнего.

О том, что Тэхëн теряется, догадывается не сразу.

Ну, конечно, это его первая охота со стаей, он понятия не имеет, кем приходится вожаку, — вожак и сам, честно говоря, не знает. Вожак прикрывает глаза и прислушивается к себе, спрашивая не у разума, а у волка скорее, и дарит последний подарок. Лишь одна позиция чувствуется правильной.

Чонгук сходит с места, идëт к Тэхëну, чем путает стаю, и садится чуть впереди, по правую сторону. Не пара вожака, но член семьи. Стая, благо, ориентируется быстро, перестраивается за ними, Намджун, подойдя, смотрит с огромной гордостью, и Чонгук знает: он всё делает правильно.

И срывается на бег.

И не имеет значения, кто из них становится победителем глупого спора, потому что итог один — Чонгук учится принимать объятия Тэхëна и дарить их в ответ не только в важные события, но и в любое другое время, когда они того хотят.

Им ещё многое предстоит пройти, и они точно не станут торопиться, потому что Чонгук осмелится поцеловать Тэхëна лишь в день, когда сможет признать вслух, что доверие — и любовь — сумело пересилить любые страхи. Научится принимать поцелуи, как объятия, не так быстро. Тэхëн никогда и ни за что не станет давить.

Однажды, кто знает, Тэхëн на охоте сядет рядом. Но впереди — никогда.

Возможно, Юнги тогда скажет, что сильный альфа может принять вожаком сильного омегу, главное — сделать правильный выбор и доверить сердце правильному человеку. Или Намджун. Вполне может быть, что и сам Чонгук.

Чонгук не просто хочет в это верить — он, наконец, верит. И себе, и Тэхëну, и это многого стоит.