затылок стынет, вода за воротником, усталый зевака раздражённо ворчит на пробки. у него круги под глазами, усталые тени на лице — у мирона круги больше. мирон весь серый, одна большая тень, грызёт губу, предёргивая плечами на попсу по радио.

москва заболела питером и льёт, льёт не переставая, топит весеннюю духоту. вокруг гвалт, сигналят машины, орут заёбанные менеджеры, спешащие с работы домой, где их ждёт телек, пиво и пыль на полке со старыми книгами.

кожаная обивка сиденья нагревается, липнет к ладоням, раздражающе скрипит — мирон психует.

он быстро расплачивается, вытаскивая все мятые купюры из карманов, отдаёт не глядя и сбегает подальше, подальше от убера, гвалта, менеджеров с их пылью, попсы по радио, теней на лице зеваки.

льёт нещадно, мочит насквозь, остужая раздражение, затекая холодом под воротник. две улицы всего — мирон дойдёт.

дерёт горло, дым стекает на асфальт вместе с серыми каплями злого ливня, горячий влажный воздух душит, забивая глотку, заставляя харкаться — тяжёлыми мыслями, маниакальными идеями, рефлексивными стихами. мирон дышит этим ядом, вдыхает полной грудью и курит, третью, наверное, курит, сутулясь под обжигающе-холодной стеной ливня, кутаясь в бесполезную косуху, натягивая на голову сырой капюшон.

кажется он что-то забыл в том убере, с тем зевакой и попсой, только всё никак не вспомнится что, но, кажется — что-то важное.

ресницы слипаются, не давая смотреть на то, как призрачно полыхает город, объятый серым пламенем, как разрываются фантомные снаряды, образуя огромные кратеры в череде гудящих машин.

что за двор — он не помнит толком, главное, здесь не так слышно гвалт и нету менеджеров, зевак, радио, нагретого кожзама, скрипящего под пальцами.

мирон курит — слишком киношно, горько, много. злится на себя, на дождь, на клятого всеми словами зеваку с тенями на лице, думает — хуй с ним.

удушливо ложится на плечи вечерняя хмарь, вдавливая в землю, в ободранную деревянную лавку, в чернильные больные мысли. ложится на плечи, гладит длинными пальцами, хватает за предплечья, целует ладони, шепчет-шепчет-шепчет.

голос у хмари прокуренный, тихий, едва можно разобрать за шумом дождя ласковые слова.

хмарь тянет в объятия, гладит по спине, говорит — пойдём. мирка — зовёт по имени.

яд отступает, мирон делает вдох — выныривает из чернильно-больных мыслей.

— ваня, — сипит мирон в плечо ласковой хмари.

хмарь молчит, собирая серые капли лицом.