Цинхуа ожидал, что испытание не будет лëгким, однако не мог предположить, что оно будет, выражаясь мягко, особенным.

Первой реакцией Цинхуа на то, что его назначили личным прислужником короля, была мысль: «Я заснул, умер и попал в другую вселенную. Снова». Мобэй-цзюнь до сего момента никогда не нуждался в личном прислужнике, не мог позволить кому-либо приближаться к своим покоям без особой необходимости. И то, что он позволил Цинхуа стать первопроходцем в этом нелёгком деле — новое испытание на верность. Как можно доверить кому-то работу, если нельзя доверить даже свою постель?

Главе пика Аньдин, куда ему позволили вернуться вопреки всему, вряд ли пристало быть чьим-то личным слугой. Но вот Шан Цинхуа в самый раз; его пугала и в то же время манила возможность приблизиться к Мобэй-цзюню, пусть и на таком уровне. К тому же утренняя рутина разбавилась чем-то более размеренным, как, например, лёгкое касание плеча Мобэй-цзюня, дабы его разбудить, или заварка чая.

Приходил он к королю без опозданий, в одно и то же время, безбоязненно открывал дверь в покои и склонялся над спящим Мобэй-цзюнем, нарочно медля несколько минут, чтобы поглядеть на сонного короля. Чай за то время как раз успеет остынуть до приемлемой для ледяных демонов температуры. Мобэй-цзюнь не просил Цинхуа приносить ему что-то, тот сам посчитал, что начинать рабочий день с чашки чая — прекрасная затея. Хоть это и было слегка лицемерно, ведь свой рабочий день Цинхуа иногда не то что не начинал с чая, он его и не заканчивал вовсе, упуская возможность поспать ради работы.

Ноге заметно стало лучше, что означало одно — Цинхуа вновь мог носиться между обязанностями и долгами. Вернулся на пик (кровью и потом отвоевав себе это право, если точнее) — носишься с адептами, вернулся во дворец — носишься со свитками и поручениями Мобэй-цзюня.

— Ваше Величество, — прошептал он, слабо толкая Мобэй-цзюня в плечо.

Тот неторопливо приподнял веки и поднялся с широкой, выточенной из камня постели. Сама кровать была втрое старше самого Мобэй-цзюня, а возможно и во все десять. И Цинхуа допустили к столь священному предмету и к его не менее священному хозяину — это вернейший путь для возвращения доверия Мобэй-цзюня, если он, безусловно, не оплошает.

Лицо северного короля всегда должно было выглядеть, как заснеженная горная вершина, — величественным, белоснежным и недосягаемым для каких бы то ни было забот. Взгляд его должен был быть, как и сердце, ледяным и твёрдым. Цинхуа мог чувствовать холод, пробегающий по спине, от одного вида Мобэй-цзюня, за исключением самого раннего утра, когда удавалось воочию поглядеть на сонного, немного медлительного короля. Тот до сих пор являл собой смесь равнодушия и хладнокровия, но вместе тем и усталой мягкости, так не присущей потомку северных королевских кровей.

— Чаю? — предложил Цинхуа и сразу взял с подноса фарфоровую пиалу с успевшим остыть чаем.

Он без промедлений тянул её в руки Мобэй-цзюню, и тот всегда принимал. То ли от того, что всего минуту назад просыпался, и пелена дремоты не успела спасть, то ли от того, что уже привык принимать из рук Цинхуа всё, начиная со свитков и указов и заканчивая чаем.

— Ты первый, — сказал Мобэй-цзюнь, уже поднеся чашку ко рту, но не выпив.

Цинхуа вздрогнул и тут же подхватил с серебряного подноса свою пиалу, отпивая её содержимое. Надежда на былое доверие испарилось, как дымка поутру. Если его король не делает первого глотка, оставляя подобную честь Цинхуа, то наверняка сомневается в безопасности чая.

Мобэй-цзюнь нахмурился, возвращая себе привычный, слегка недовольный вид, и выпил чай вслед за Цинхуа, не спуская с него глаз. Хоть обычаи северных демонов не включали в себя чопорное проведение чаепитий, Мобэй-цзюнь вёл себя примерно и величаво. Цинхуа бы соврал, скажи, что не заглядывался на него в эти моменты.

Изложив сводку всех наиболее важных дел, Цинхуа обычно спешил со всех ног — как мог, учитывая до сих пор побаливающую голень — из покоев Мобэй-цзюня. Король не гнал его сам, потому что попросту не успевал заметить, как Цинхуа тихой мышиной поступью смывался прочь. Посмотрел на него, отвернулся, а его и след простыл. Ожидая подобного хода, Мобэй-цзюнь поторопился бить на поражение и, только встав на ноги, приказал:

— Сиди.

Цинхуа повиновался. Холодный утренний чай вкупе с чем-то новым от Мобэй-цзюня как нельзя хорошо встряхнули Цинхуа, напомнив ему, что всё хорошее долго не длится. Мобэй-цзюнь долго разминал и гладил свою шею, чуть припуская ворот нижних одежд и оголяя грудь.

— Встань и помоги мне одеться.

А, может, всё хорошее и вправду может длиться подолгу. Вряд ли Мобэй-цзюнь придавал значение откровенности своего наряда: демонов Цинхуа создал, мягко говоря, без стыда и скромности. К сожалению, он сам, хоть и писал бесстыдные, лишённые всякой целомудренности тексты, оставался обычным человеком. Пугливым, эмоциональным и по уши влюблённым в своего короля. Так что Цинхуа и не знал, плакать ему от восторга или дичайшего ужаса.

В теоретической части Цинхуа не плавал, зная, в какую именно сторону его король подпоясывает одежду кушаком, где лежат его повседневное ханьфу и длинная меховая накидка, как конкретно он предпочитает носить их. За столько лет, когда Цинхуа то и дело подлавливал момент лишний раз поглядеть на Мобэй-цзюня, от него не скрылось ничего, разве что точное расстояние от края воротника до солнечного сплетения короля.

Но с практической частью Цинхуа понимал, что шанс облажаться не то что велик, а почти достиг отметки в сто процентов. Памятуя о единственном проценте на успех, он всё же поднялся на ноги и решился на исполнение приказа. Как ни странно, самой сложной частью оказался вовсе не сам процесс одевания, а попытки сдержать бушующий ураган эмоций. Прижиматься к Мобэй-цзюнь совершенно не ново для Цинхуа, но не в столь интимной, тихой обстановке! Зачастую он жался к нему жалобно и моляще, страшась за свою жизнь. Сейчас же Цинхуа касался Мобэй-цзюня, буквально заставляя себя всякий раз отрывать руки.

Через тонкие, нижние одежды просачивался исходящий от тела Мобэй-цзюня холод. Онемение на кончиках пальцев придавало странный азарт происходящему. Кожа Мобэй-цзюня, словно шёлк, гладкая и нежная, загрубевшая лишь на ладонях. Цинхуа вëл касание едва уловимо, чтобы не вызвать подозрений, и, не будь Мобэй-цзюнь столь скуп на эмоции, поморщился бы от щекотки. Его выдержка, его статность, один вид его кожи — идеал. Цинхуа невольно зарумянился.

Вопрошается сразу, как же Цинхуа смог завязать королю пояс, не способный в полной мере скрыть даже румянец? Благо, мороз дворца превращал смущённый румянец в румянец от холода. Цинхуа думал, что дело в шляпе, пока не осознал — подвязывал пояс он аккурат напротив распахнутой груди Мобэй-цзюня. Один взгляд, и он выдаст себя в потрохами. От гнетущих мыслей его движения заметно замедлились, будто он внезапно ослабел, и промах не остался незамеченным.

—Посмотри на меня, — голос Мобэй-цзюня пронзил его острее любого меча.

— Ваше Величество, — мгновенно подняв на него взгляд, Цинхуа чуть улыбнулся и попытался выглядеть как можно более невинно.

Одним выражением лица Мобэй-цзюнь будто спрашивал, что такого внезапного могло случиться, что элементарное действие заняло столько сил и времени. Видимо, сонливость отошла не до конца, и Мобэй-цзюнь чуть приподнял бровь и наклонил голову, выражая неподдельный, по его меркам, интерес. Цинхуа по привычке сразу потупил взгляд чуть ниже и вмиг запылал наливным красным цветом, как переспевшая редиска. Верно он сказал, один взгляд — пиши пропало.

Цинхуа отдался заученным рефлексам и завязал пояс вслепую, возможно, даже перетянул его, ведь от Мобэй-цзюня послышался резкий выдох. Не смог сдержаться и отвести взгляд, так хоть закончил свои страдания, не дойдя до точки кипения.

— Хорошего дня, Ваше Величество, — выпалил Цинхуа первое, что пришло в голову.

Подхватив серебряный поднос с сервизом он тотчас выскочил за дверь и не заметил, как оказался в своей комнате. Лучшая стратегия для отвлечения внимания — работа. Голоден — работай, устал — работай, возбудился — тоже, будь добр, поработай рукой, но не тем способом, которым хочется больше всего. А работы предстояло немало, ведь совсем скоро придётся отправиться на Стальные Вершины — провинцию, с которой долго не получалось установить торговые и дипломатические отношения.

Жительницы Стальных Вершин, которые в большинстве являлись демоницами, не были злы или недружелюбны, по крайней мере, в рамках демонического гостеприимства. Но их горы оставались почти неприступным местом из-за отвесных склонов, по которым не шли не то что ослы — демоны и те не могли. Однако хребет Майгу, как ни странно, показал горянкам, что горы можно не только обойти, но и взорвать. Не полностью, конечно, чуть-чуть, чтобы создать пологий путь к вершине.

Сян Тянь Да Фэйцзи почти всë в мире продумал ради Бин-гэ и его гарема, но, хоть его тресни, не помнил, чтобы для того же создал и Стальные Вершины. Сюжет с ними наверняка состоял из чего-то более сложного, чем опошленные сцены секса, поэтому и был задвинут в черновики. Лишь бы он не был завязан на войне — в своём тëплом ханьфу Цинхуа уворачивается от атак куда хуже, чем обычно.

Старейшина Айминь, глава горянок, инициировала переговоры и переписку с Мобэй-цзюнем, которую, однако, довелось вести Цинхуа. Торговля с её кланом могла сослужить хорошую службу, ведь Стальные Вершины назвали так не случайно — ковать острые клинки горянки умели из прочнейшей стали.

— Вот бы с Лю-шиди можно было так договориться, — бурчал Цинхуа, дописывая ответ на приглашение старейшины Айминь.

Она была предельно вежлива и тактична в переписке, что Цинхуа и забыл о её демоническим происхождении. Впрочем, старейшина Айминь думала, что отвечает ей Мобэй-цзюнь собственной персоной. С человеком демоница особо не церемонилась бы.

Как личный слуга короля и его, так скажем, информатор (которым он был лишь по причине, что сам придумал всё, на чем мир стоял), на эту встречу Цинхуа ехать был обязан. Как и на все остальные переговоры, куда его тащили иногда по старой памяти — на прошлых был, на этих тоже будет.

Цинхуа, зная суровость горных морозов, планировал взять с собой всë тёплое и меховое, до чего только рука дотянется. Даже рукоять духовного меча Цинхуа на всякий случай обмотал мехом. Но Мобэй-цзюнь справедливо рассудил, что человеку ничего подобного не нужно и без предупреждения, закинув его на плечи, утащил на Стальные Вершины.

— Ваше Величество! — запротестовал было Цинхуа, предвидя своё скорое окоченение. На нём было только тëплое ханьфу, не защищавшее толком от холода и во дворце. — Я же совсем замëрзну, не дойдя и до замка старейшины Айминь!

Мобэй-цзюнь хмыкнул и обернулся.

— Замëрзнешь?

— Очень опасаюсь, Ваше Величество, что стану белее снега.

Цинхуа сжал чëрный мех его накидки в пальцах, а лицо Мобэй-цзюня неожиданно разгладилось.

— Люди на такое способны?

— Мëртвые, в основном, — подтвердил Цинхуа.

Мобэй-цзюнь опустил его на землю, но снежного хруста не последовало.

— Ваше Величество, не можем ли мы ненадолго вернуться за...

— Нет необходимости, — махнул Мобэй-цзюнь и направился дальше.

«Нет необходимости?» — боязливо повторил Цинхуа про себя.

— Осмотрись.

Цинхуа тут же повернулся, желая узнать, на что решили обратить его внимание. На сугробы, снег и лëд?

Перед ним расстелилась длинная, цветущая долина, окружённая острыми горными пиками. Вдоль зелёных лугов, извиваясь, текла река, и невысокие прибрежные деревца мочили в ней низкие ветви. Свежий, прохладный воздух вперемешку с пыльцой тотчас ударил в нос, и Цинхуа растерялся, подумал, что никогда доселе не дышал так же глубоко и свободно. Он смущëнно охнул и поспешил за Мобэй-цзюнем, краем уха уловив тихий смешок из его уст.

Всё вокруг ощущалось неправильно, но приятно. Сян Тянь Да Фэйцзы продумал демоническую природу опасной, страшной и сплошь покрытой ядом. А на Стальные Вершины, видно, поскупился. Цинхуа слышал, как пищат маленькие зубастые мышки в траве, видел, как величественно и размеренно огромные орлы и ястребы парят в небе, и чувствовал, как распустившиеся цветы душисто пахли. Его даже пригрело солнце, само солнце! Он забыл, как приятно ощущать его на загорелой коже, ещё с бытия адептом. Ни волдырей, ни ожогов, лишь въевшиеся глубоко внутрь тепло и умиротворенность.

— Ваше Величество, скоро ли мы подойдëм к сопровождению? — безмятежно уточнил Цинхуа, припоминая, что самолично организацией поездки не занимался.

— Его нет.

Цинхуа растерялся.

— Оно ещё не подошло?

— Его нет.

В третий раз Цинхуа не спрашивал. У Мобэй-цзюня отсутствовало чувство юмора напрочь, не в его характере шутить. У Цинхуа закрутилась в голове тревожная мысль, что без сопровождения им будет худо. Вдруг разбойники, вдруг засада, вдруг горные козлы нападут? А собой нет и духовного меча, дабы сбежать, посадив на него Мобэй-цзюня.

Но боязнь ушла сама по себе, растворилась под натиском спокойствия и беззаботности, которые внушала горная долина. Цинхуа в любом случае не позволит переговорам провалиться. И не даст Мобэй-цзюню разочароваться в нëм. Слишком многое стоит на кону, чтобы облажаться.

Идти до города — самопровозглашённой столицы Стальных Вершин — пришлось недолго. Цинхуа успел в полной мере насладиться местной природой, как вдруг, взойдя на небольшой холм, увидел вдали высокие каменные башни. Город, окружённый стеной, стоял на утёсе, прилегал к самому краю пропасти и сливался с пейзажем голых гор позади. Ещё с холма было видно кипящую в поселении жизнь: маленькие силуэты демониц бегали по улицам и сидели на плоских крышах домов, по обеим сторонам замка клубились столбы дыма, а серые здания старательно завешивались пëстрыми тканями.

— Ты держишься сзади. Почему?

Мобэй-цзюнь обернулся и остановился, спустившись на подножие холма.

— Ни в коем случае я не прячусь за Вами, Ваше Величество, — поспешил подметить Цинхуа. — И ничего зловредного тем более не замышляю.

— Выйди вперёд, — Мобэй-цзюнь указал на место около себя.

— Ваше Величество, я же всего лишь сопроводитель, — попытался отвертеться Цинхуа. — Я не могу идти около, я же Вам не ровня.

В любой другой ситуации Цинхуа не сказал бы и слова против. Идти наравне с королëм по его же приказу — желанная и непозволительная мысль. По большей части, Цинхуа боялся не поставить себя на одну ступень с Мобэй-цзюнем, а поставить и показать это другим. В сердце кололо от представления о том, как демоны отреагируют на такую вольность, в особенности как отреагируют воинственные горянки с наилучшими по качеству клинками. Зарубят на шашлык, проще выражаясь.

— Ты идëшь со мной, не сопровождаешь, — строго указал Мобэй-цзюнь, помрачнев.

Цинхуа вздрогнул и подскочил к нему, не желая злить ещё больше. В любом случае, старейшина Айминь не набросится на него, распознав человека. При Мобэй-цзюне не должна. Главное, чуть что брать короля за руку и не отпускать ни под каким предлогом.

Они приблизились к городу, и Цинхуа заметил, что ни у стен, ни у входа в город нет никакой стражи. Широкие городские ворота отворились ещё до того, как они подошли достаточно близко. По длинной, уходящей вглубь города улице в колонны выстроились горожанки, склонив головы, а под каменной аркой стояла рослая демоница в красном кафтане и высокой шерстяной шапке.

— Старейшина Айминь, — догадался Цинхуа.

— Как рада я встречать столь важного гостя, как Вы, цзюньшан! — от её громогласного и уверенного голоса Цинхуа слегка поëжился. — Вы посланы нам судьбою, не иначе.

Она была ниже Мобэй-цзюня и во много его старше: морщины на её лице были впалые, а шрамы старые, но улыбка сверкала лучезарнее самой яркой звезды на небе. Айминь чуть вышла за ворота, чтобы быстрее встретиться с пришедшими и протянуть Мобэй-цзюню руку. Цинхуа так давно не видел, чтобы в этом мире пожимали друг другу руки, что растерялся, ответив старейшине Айминь первым.

Он вышел вперëд Мобэй-цзюня, протянул руку главе Стальных Вершин, предлагавшей рукопожатие не ему, и без задней мысли закончил всё действие. Если честно, Цинхуа за жизнь так часто хотел провалиться под землю, что где-то там ему место уже давно заказано и пригрето.

— Добро, добро пожаловать, — не снимая улыбки, приветствовала Айминь и пристально вгляделась в Цинхуа.

В её глазах растерянность читалась не меньшая, чем у него, но злобы никакой не плескалось — любопытство и только.

Вслед за Цинхуа руку протянул и Мобэй-цзюнь. По нему не было видно, и всё же Цинхуа заметил, что он пожимает руку, словно впервые в жизни, почти не касаясь старейшины Айминь. Впрочем, такие условности демоницу не волновали, и она, звякнув сапожными шпорами, развернулась и попросила следовать за ней.

Демоницы в колоннах иногда поднимали взор на Цинхуа, удивлённо и подозрительно, и он старался не отставать от Мобэй-цзюня. Старейшина Айминь оказалась дюже разговорчивой, пылкой, торжественной. То и дело её монолог заходил о жертвенных животных, пире, танцах, о ритуальном роге с вином. Цинхуа старался слушать, иначе, не дай Система, что-нибудь пропустит, забудет и поставит Мобэй-цзюня в неудобное положение.

— Признаться, взрывать наши горы было тем ещё делом. Могу лишь догадываться об истинной величине Вашей силы, если с хребта Майгу Вы прибыли, как с вечерней прогулки, — в уважительном тоне старейшины Айминь проскочила странная нотка, после которой проследовало молчание.

Мобэй-цзюнь чуть толкнул Цинхуа в плечо. Он порой делал так, взваливая на Цинхуа ответственность за диалог.

— Случившееся на хребте Майгу и впрямь доказало, что стойкости и силе Его Величества можно лишь позавидовать.

— Сами убедились в этом? — неожиданно спросила старейшина Айминь.

На попятную не пойдёшь, так что гнуть прут надо до хруста.

— Собственными глазами видел.

Старейшина Аминь не повернулась, продолжая с гордо поднятой головой идти впереди, уголок её рта приподнялся.

Замок в центре был сравнительно меньше Ледяного дворца, но сплошь отделан серебром и золотом, а с каждого маленького конца свисали куски красного бархата. Цинхуа только вошёл в него, чуть отстав от Мобэй-цзюня, как сразу попал в широкую залу для пиршеств с расшитыми в узорах коврами на стенах. Горянки очень хорошо умели произвести правильное впечатление.

Старейшина Айминь усадила Мобэй-цзюня на кресло во главе длинного стола, и сама села около, на краю такой же длинной скамьи. Цинхуа привычно пошёл занимать место где-то в конце, может, и в середине, но Айминь, улыбаясь, махнула рукой и отдала тем самым приказ слугам. Мускулистые демоницы взяли Цинхуа под мышки и усадили напротив главы, по правую руку от Мобэй-цзюня, и вскоре весь клан старейшины Айминь собрался за столом.

Произнеся торжественный тост, она ознаменовала начало пира. Угощения всë выносили и выносили, и домоправительская жилка Цинхуа невольно посчитала, сколько это могло стоить. Но расчëты задвинулись на второй план, когда к столу подали сладости и засахаренные фрукты. Будто знали его главную слабость. Цинхуа пытался съесть фруктов больше, чем способен вместить в рот, особенно, если видел дыню или сливы. Не меньше восторга у него вызвали вишнёвые пироги и сдобренные мёдом слойки.

— Что ты ешь? — в разгар пира, под довольное щебетание и гул обратился к нему Мобэй-цзюнь.

Цинхуа замешкался и наспех прожевал кусок дыни во рту.

— Вы про?.. — он указал на горстку ягод в своей ладони. Мобэй-цзюнь кивнул. — Земляника.

Мобэй-цзюнь наклонил голову, и Цинхуа предложил ему ягоды.

— Сладкие и без косточек.

При всëм своём безразличии к еде — даже на пире в свою честь Мобэй-цзюнь не наслаждался обилием явств — он всё же принял из рук Цинхуа землянику. Как следует распробовал, проглотил и взял ещë.

— Вкусно? — уточнил Цинхуа.

Сдержанного кивка Мобэй-цзюня хватило, чтобы Цинхуа заулыбался и продолжил со рвением поглощать все вкусности со стола.

Демоницы к сластям были практически равнодушны, предпочитая им жареное мясо, и только старейшина Айминь изредка кидала на Цинхуа любопытный взгляд, пробуя блюда вслед за ним.

Большую часть разговора старейшины Айминь с Мобэй-цзюнем Цинхуа прослушал, жадно опустошая подносы. Ему чуть не отбило аппетит, когда Мобэй-цзюню подали голову жертвенного барана, но отвращение заглушила внезапно принесённая жёлтая слива. И вдруг ближе к концу демоница рядом со старейшиной Айминь поднялась, убежала и вернулась с большим позолоченным рогом, полным вина.

— Мадыхо<footnote>осетин. «тётя по маминой лении, сестра матери»</footnote>, — тихо позвала Айминь демоница и передала рог.

— Спасибо, — на лице старейшины на секунду появилась мягкость. Она встала из-за стола, и её клан поднялся за ней. — Ваше Величество, сама честь принять Вас в своëм городе, но Вы окажете всему моему роду ещё большую честь, скрепив наш союз. Испейте же наш дар, примите кровь этой земли с уважением, и эта земля поклониться Вам.

Мобэй-цзюнь прищурился, выпрямился, поднимаясь, и медленно перенял рог из рук в руки. Вино едва не выплëскивалось за края, в воздухе повис терпкий аромат зародившегося винограда. Цинхуа подскочил на ноги и в бурном ожидании впился взглядом в Мобэй-цзюня. Серьёзный шаг, важный союз, деловая поездка. Если Цинхуа всë не испортил, то всё определённо пойдёт хорошо.

Зала замерла в предвкушении. Мобэй-цзюнь коснулся губами рога, отпил, и демоницы торжественно возликовали, захлопали и зазвенели кубками, пылко радуясь заключённому союзу. Старейшина Айминь, довольствуясь принятым решением, расправила плечи и положила руку на плечо соседки.

Цинхуа заликовал бы вместе со всеми, хотя бы за то, что его отлично накормили. Но не успел нарадоваться, как почувствовал пристальный холодный взор Мобэй-цзюня, пробравший до косточек. Отпивая вино, король не сводил с него глаз и хмурился. Хмурился в нескрываемой решимости, сейчас как отдаст кубок и наподдаст Цинхуа, чтобы жизнь мёдом не казалось из-за медовых слоек.

«Барана зарубили, и меня за ним», — испуганно подумал Цинхуа.

Мобэй-цзюнь сделал последний глоток и отодвинул рог от лица, ни капли вина не попало мимо его рта. Демоница около Айминь потянулась было взять рог, но Мобэй-цзюнь вновь рассудил иначе и вложил его в руки Цинхуа. Большинство демониц не заметили, продолжив восторгаться, а у старейшины Айминь, её соседки и Цинхуа в секунду перехватило дыхание.

«Мне им убиться?» — в панике подумал Цинхуа.

На дне рога плескалось недопитое вино, и он не нашёл ничего лучше, чем взять и осушить его до дна. Цинхуа допил содержимое в пару глотков и судорожно протянул его обратно Мобэй-цзюню, тот передал его старейшине Айминь, и она передала его соседке. И троица никак не могли отойти от пережитого, лишь молча его осмысляя.

— Весьма, — старейшина Айминь взяла себя в руки, хлопнула в ладоши и засияла улыбкой, — осчастливлена нашим союзом. Я завершу пир, если Вы не против, Ваше Величество.

Раз уж старейшина Айминь не сочла нужным разозлиться, всё действительно в порядке. Цинхуа ни в чëм не ошибся и ничему существенно важному не помешал.

Спустя долгий пир на улицу опустилась ночь, и гостей должны были проводить до покоев. Пока старейшина Айминь не позвала слуг-сопроводительниц, Цинхуа быстро положил на пустой поднос всë, до чего дотянулась рука, и немного сверху. Сладостями не наешься никогда.

Шагая по узким коридорам замка к гостевой, Цинхуа никогда не был так рад, что уродился не очень большим. Мобэй-цзюню лишний раз плечом не повести — застрянет в узком проходе. Поэтому он шëл неспешно, позади, пока Цинхуа выбился вперёд и юрко следовал за сопроводительницей. К комнате их вела всë та же демоница, сидевшая рядом с Айминь. Она представилась племянницей главы, и в это вполне верилось. Рукоятка сабли на её поясе поблескивала серебром, цепочки в её косах, отделанные драгоценностями, переливались на свету факелов, а замшевая, расшитая серебряными нитями куртка не могла не броситься в глаза.

— Самая роскошная комната для Вас, Ваше Величество. — Демоница открыла королю дверь в покои и указала на Цинхуа: — Ты идëшь дальше, за мной.

Он, не задавая вопросов, последовал бы за ней, однако Мобэй-цзюнь придержал его за плечо.

— Он остаётся.

— Для сопроводителей предусмотрены отдельные комнаты, — сообщила демоница.

— Он не сопроводитель.

Оспорить слова Мобэй-цзюня дело гиблое — сложно, долго и бессмысленно. Демоница чуть недовольно фыркнула и кивнула.

— Как скажете. Отдай мне поднос, отнесу обратно.

И потянула к нему когтистые лапы, точно хищница. Цинхуа встрепенулся трепетной ланью и уже был готов прижать к груди все фрукты и слойки, как собственных детей, хоть бы защитить их от злой демоницы.

— Поднос остаëтся.

Демоница и Цинхуа удивлённо повернулись на него, а он лишь махнул рукой, взял Цинхуа за ворот и затащил в гостевые покои. Поднос остался нетронутым. Цинхуа облегченно выдохнул.

— Спаси... Не хотите землянику, Ваше Величество?

Мобэй-цзюнь хмыкнул и взял с подноса пару ягодок, на тонких белых пальцах остались красные следы от сока. Пусть его лицо было до сих пор равнодушно, на нём затеплилась слабая расслабленность, какая часто возникает от поедания вкусностей. Цинхуа улыбнулся, потянувшись рукой к засахаренному кусочку яблока.

«Мобэя можно задобрить ягодами — надо запомнить. И где-то записать, — размышлял Цинхуа, протягивая Мобэй-цзюню фрукты. — О, ещё и сливами. Чëрт, такими темпами мне слив не останется... Утром ещё возьму».

С одной стороны, Цинхуа безмерно благодарен за то, что ему помогли сохранить все угощения в целости и сохранности. С другой стороны, спать в одной комнате с Мобэй-цзюнем — ностальгический мазохизм. Ничего приятного в том не было и раньше, в их первую встречу, кроме тех немногих часов сна, когда Цинхуа обнимал его.

Казалось бы, решение простое — не спать в одной кровати, и не доводить Мобэй-цзюня. Но не рубить же единственную имеющуюся в комнате постель пополам! Старейшина Айминь, быть может, простит, но Цинхуа себя — нет. Кровать же красивая, резная, на такой бы первую брачную ночь проводить.

«Сегодня снова сплю на полу, — удручëнно порешал Цинхуа. — Зато есть ковëр и дыня».

Он помог Мобэй-цзюню снять верхние одежды, пока в голове крутилась лишь аппетитная картинка медовой слойки. Как бы король не был соблазнителен, медовая слойка до сего момента лидирует. И чего он не вписал в свой роман какую-нибудь главу, где все вместо того, чтобы предаваться любовным утехам, предаются чревоугодию?

Цинхуа нередко засыпал на чëм-то твëрдом. На столе, на полу около кровати, однажды удалось заснуть, прислонившись лбом о дверной косяк. Так что, поставив поднос на письменный стол, Цинхуа прилëг на ковëр у кровати и лениво вздохнул, готовясь ко сну.

Шурх-шурх — и на лицо Цинхуа упала набитая перьями подушка. Не успел он убрать еë, как сверху вдобавок приземлилось тяжеленное меховое одеяло. На мгновенье почудилось, что оно выбило из него саму душу. Еле как выбравшись из-под завалов, Цинхуа оголтело вскочил на ноги, и взгляд сам собой упал на Мобэй-цзюня.

«Ты меня чуть не удавил! — хотел вскричать Цинхуа. Мобэй-цзюнь, не подавая признаков бодрствования, спал к нему спиной, но очевидно притворялся. — Ну всё! Я сытый и злой, а значит — наглец!»

С такими мыслями Цинхуа поднял подушку и одеяло с пола, положил их на кровать и плюхнулся следом, удобно устраиваясь на своей половине. Осознание пришло к нему лишь на утро, когда он проснулся и понял, что решил лечь в постель к опаснейшему правителю демонов. От которого всего пару месяцев назад, вообще-то, скрывался, боясь не пережить праведного гнева. И Цинхуа до сих пор не удостоился настоящего прощения. При столь неблагоприятных факторах удивительно, что Цинхуа вовсе проснулся живым и здоровым.

Он вскочил с кровати, поправил одежду так, словно проснулся минимум с час назад, и аккуратно заглянул в лицо Мобэй-цзюня. Отражавшееся на нём равнодушие нисколечки не успокоило. Что спящим, что в сознании — король одинаков.

— Ваше Величество, — шепнул Цинхуа и слегка толкнул короля в плечо. Зачастую этого хватало, чтобы разбудить его, но в этот раз Мобэй-цзюнь даже не шевельнулся. — Вы не спите, Ваше Величество?

Мобэй-цзюнь не среагировал, и Цинхуа в облегчении положил руку на сердце. Он мягко коснулся скулы Мобэй-цзюня и провёл по белой коже пальцами, позволяя себе вольность лишь от того, что король её точно не поймёт и не запомнит. За такое должны бы руки отрубать, но не пойман — не вор.

Только Цинхуа отошёл, чтобы взять с подноса аппетитную слойку, Мобэй-цзюнь заворочался и поднялся с кровати, сразу поймав его взглядом.

«У тебя там таймер в голове, да? Чтобы мешать мне в самый подходящий момент? — Цинхуа поджал губы и печально отложил слойку. — Опять он так смотрит».

В нежелании сообщать информацию словесно, Мобэй-цзюнь выражал всё выражением лица или глазами, в которых порой бегущей строкой читались целые фразы. И на сей раз его сияющие синие глаза напоминали Цинхуа, кем там его назначили и для чего.

Он вновь помог королю одеться, чувствуя себя куда спокойнее, чем в прошлый раз. Наличие медовой слойки в помещении удивительно сильно понижает уровень тревоги Цинхуа перед чужой обнажённой грудью. Он даже почти завязал пояс, на этот раз легко и без осечек, как Мобэй-цзюнь неожиданно спросил:

— Почему ты убежал в прошлый раз?

И Цинхуа, честно говоря, струхнул.

— У меня было очень много дел, Ваше Величество, не хотел оставлять их на потом.

— Я — твоё главное дело.

— Не спорю, не спорю, но я посчитал, что сделал всё, ради чего меня звали, и последующим присутствием мог бы, наоборот, помешать Вам.

— Твоë присутствие мне не мешает.

У Цинхуа дрогнула рука, и пояс затянулся туже, чем следовало. Мобэй-цзюнь резко выдохнул.

— Этот слуга очень рад, ха-ха, — судорожно усмехнулся Цинхуа и взял поднос со стола. — Думаю, нам не стоит злоупотреблять гостеприимством старейшины Айминь.

Мобэй-цзюнь холодно смерил его взглядом, взял с подноса жёлтую сливу и кивнул.

Учитывая торжественность старейшины Айминь, Цинхуа думал, что проводы она устроит не менее грандиозные. Всë оказалось куда проще — пожмите руки и расходитесь, как в море корабли.

Пока Мобэй-цзюнь взял на себя всю ответственность за разговор с главой, Цинхуа яростно отстаивал своё право оставить поднос с едой при себе. Горничные норовили его выхватить и прибрать к ручонкам, а Цинхуа уворачивался от них и ругался. Демоницы-горничные выглядели столь мускулистыми и широкоплечими, что, будь они на Севере, давно стали бы прославившимся воительницами. Но Цинхуа так просто не победить — он пережил целых две жизни, где судьба топчет об него ноги. Он определённо знает, как защищать найденную еду.

Таки выиграв право унести съестное, Цинхуа гордо вздëрнул подбородок и подошёл к Мобэй-цзюню.

— Всегда будем рады вам — сказала старейшина Айминь, кланяясь.

Цинхуа и бровью не повëл, подумав, что обращаются к Мобэй-цзюню, но вместо этого Айминь протянула руку ему. Цинхуа растерялся и пожал её. Не переводить же в таком случае рукопожатие, как в карточной игре.

Старейшина Айминь довольно улыбнулась и махнула рукой, призывая кого-то из слуг открыть ворота. Сзади затоптались горничные в тяжёлых сапогах со шпорами, от которых Цинхуа отбился совсем недавно. Одетые в тусклую, сероватую форму, они носили за широким расшитым поясом оружие с посеребренными рукоятками.

— Назад, — шепнул Цинхуа и потянул Мобэй-цзюня за рукав.

Рефлекс «беги или умри» у Цинхуа был отточен донельзя хорошо. Демоницы сделали разящий выпад сразу, как Мобэй-цзюнь отшагнул назад. Сердце Цинхуа пропустило громкий удар. Демоницы, не теряясь, замахнулись вновь, но одну из них, взяв за горло, отшвырнула старейшина Айминь. Оставшаяся «горничная» одним движением рассекла Мобэй-цзюню ладонь.

Цинхуа знал, что рассечëнная ладонь демону всё равно, что порез от бумаги. Неприятно, но быстро пройдёт. И всё равно не на шутку перепугался, обеспокоенно выглянув из-за плеча Мобэй-цзюня. Демоница, чей запал не пропал даже после лишения напарницы, увернулась от захвата Айминь и замахнулась точно в торс Мобэй-цзюня. В груди Цинхуа затянулся узел, а всё тело будто похолодело.

«Мобэй... Пояс ему перевязывать не собираюсь!»

Ни перевязывать пояс, ни смотреть на окровавленного Мобэй-цзюня Цинхуа не был готов вот уж совсем. Менять ему одежду, стирать, оказываться в непосредственной близости к крепкой, холодной груди — избавьте его от мучений! Если цель испытания — следить за хозяйской одеждой, то Цинхуа не оплошает. Второй раз за жизнь он почувствовал, как испуг наполняет его решимостью.

Вцепившись в поднос до посинения, он ударил им по разящему клинку так, что оглушительный лязг металла напомнил удар в огромный гонг. Демоница, на которую попала пара липких капель мëда, замерла и всего пару секунд стояла в ступоре, держа отражëнную саблю в стороне. Цинхуа замер вместе с ней в изумлении — ему несказанно повезло отразить удар, не будучи разрубленным надвое. Старейшине Айминь больше секунды замешательства не требовалось. Подтянув демоницу за волосы, глава сжала её шею едва не до хруста и отбросила к другой, лежащей на земле предательнице.

Цинхуа нисколько не сомневался в старейшине Айминь, но всего через мгновение после сцены она повернулась к нему и удовлетворённо ухмыльнулась, словно наставница ученику.

— Я облажалась, Ваше Величество, — буднично сказала старейшина Айминь, и в её глазах промелькнула тень ярости. — И я исправлю всë.

Мысленно Цинхуа даже позавидовал ей — так легко и гордо признать перед королём ошибку может не каждый. Точнее, не каждому позволяется после ошибки вообще что-то сказать.

Мобэй-цзюнь нахмурился и кивнул, не желая приказывать что-то в дополнение. Старейшина Айминь отряхнулась, достала саблю из ножен и пошла чинить расправу над предательницами. Цинхуа разочарованно вздохнул и поднял с пола жëлтую сливу, откусив её. Ему ещё долго ползти до уровня главы и ещё дольше ползти до столь всеобъемлющего доверия Мобэй-цзюня.

— Надеюсь на это, — куда-то в воздух сказал Мобэй-цзюнь без особого укора в голосе. — Цинхуа.

Его так редко звали по имени, что Цинхуа обратил внимание с небольшим опозданием.

— Лучшая сталь, Ваше Величество, — сразу заговорил он. — Если даже стальной поднос способен отразить удар сабли, думаю, в качестве клинков не может быть сомнений.

Мобэй-цзюнь сощурился, его губы чуть недовольно дëрнулись.

— Никогда больше так не делай.

«И не собирался! Ну вашу работу личного прислужника, если честно!»

— Конечно, Ваше Величество, Вы вполне способны защитить себя сами, без помощи этого жалкого слуги.

Цинхуа, кусая сливу, отошëл за его спину, а по помещению эхом пробежал громкий хруст костей. Старейшина Айминь оторвала одной из демониц голову. Цинхуа, как увидел, опять вздохнул и дал сливе упасть на пол вслед за остальными.