Сяо не понял, в какой момент все пошло не так.

      Он просто зашел в квартиру после школы, а дальше — туман. Его мозг напрочь отказывался в подробностях воспроизводить произошедшее в тот день, и поэтому Сяо лишь отрывками помнил, как его отец проорал что-то о «ебучей неблагодарности» и «сраном желании выебнуться», после чего с размаху ударил по лицу — и после этого в памяти лишь кромешный провал.

      Сяо очнулся уже в ванной, с синяками по всему телу и исполосованными бедрами, когда окровавленными пальцами держал ручку ванной двери, пока по ней стучали и кричали, что если тот не откроет сейчас же, то «Я выломаю дверь и вынесу тебя на ней же», и Сяо чувствовал, как трясется все его тело, но не мог ничего поделать с постепенно накатывавшей истерикой. Он глубоко и часто дышал, всеми силами наваливаясь на чертову дверь, и слушал, как мать с ревом оттаскивает своего мужа от нее.

      Она что-то громко говорила, обращаясь к Сяо, но тот едва слышал: все звуки слились воедино, пока он пытался справиться с болью. Левая сторона лица ныла — основной удар пришелся на часть носа и щеку, и Сяо больше всего боялся, что это как-то коснулось его глаза: если он заплывет, это станет настоящей трагедией.

      Но ни острая боль в районе лица, ни россыпь синяков от размашистых ударов по груди и животу, ни порезы, сделанные самим Сяо в попытках утопить свою внутреннюю боль окончательно, свихнуться от физической, не помогали ему справиться со всей той обидой, всей той злобой, что медленно копились внутри него, и которым он давал выход только в оставлении увечий — себе.

      Он едва мог двигаться и, на самом деле, сил удерживать дверь у него совершенно не оставалось. Сяо потерял сознание, когда почувствовал, как дверь с силой пнули, откидывая его в глубь ванной комнаты.

      Проснулся поздно вечером — уже в своей кровати, накрытый одеялом, а рядом с ним едва слышно всхлипывала мать, проводя ладонью по худым, спрятанным под тканью коленкам, и Сяо судорожно вздохнул, думая, что еще немного, еще хоть одна слеза, пролитая его матерью — и он не выдержит.

      Но все для него оказалось гораздо легче: спустя несколько минут бессознательного бреда Сяо, чувствовавший себя безумно уставшим и настолько вялым, словно его накачали каким-нибудь сильным наркотиком, вновь провалился в сон. Мать все плакала — он уже не слышал. А в следующий раз, этим же вечером, когда он пришел в себя, ее в комнате уже не было.

      Именно тогда он и увидел сообщение от Итэра. Еще плохо соображавший, едва в состоянии держать телефон, Сяо все равно ответил ему — потому что морально ему было так паршиво, что даже максимально далекий от него, но такой вежливый Итэр самую малость улучшал ситуацию. До того момента, пока Сяо не понял, что ему совсем некому выговориться. В нем накопилось так много желчи и дерьма, что если он выльет это на кого-то стороннего, кого он не мог считать своим настоящим другом (а таковым Сяо не считал никого), это будет звучать скорее комично, чем полностью раскроет его внутреннюю трагедию. Сяо бы не хотел отталкивать от себя людей, но он и не может принимать их.

      Но, блять, почему другие могут порыдать друзьям в голосовые, поныть, рассказать, как им все надоело — и получить поддержку, получить внимание со стороны людей, получить то тепло, о котором Сяо так мечтал всю сознательную жизнь, — почему другие могут, а он — нет? Почему у него никого нет?

      Сяо бы соврал, если бы сказал, что не рассматривает внезапно привязавшегося к нему Итэра в качестве «того самого, кто мог бы стать его другом», но он еще сомневался, стоит ли доверять, и вряд ли определится с этим в ближайшее время. Только поэтому — только из-за съедавшего его изнутри одиночества и вечных попыток зацепиться хоть за кого-то, — Сяо, зайдя вместе с Итэром в класс, сел с ним за одну парту.

      Итэр не трогал его, не задавал вопросов не по теме урока, только улыбался, и улыбался, и улыбался, и задумчиво, как и всегда, поправлял очки, и в один момент тихо произнес: «У тебя здесь…» — и замолчал, указывая пальцем себе на левую щеку, там, где Сяо попытался огромным слоем бинтов прикрыть левую сторону лица, закрыв вместе с ней и глаз тоже. Получилось у него плохо и, как оказалось, благодаря заметившему Итэру, Сяо вовремя поправил повязку, пока она не съехала окончательно.

      Его руки немного побаливали после вчерашнего, но эта боль была ничтожной по сравнению с тем, как сильно ныли порезы на ногах, и Сяо в этот день двигался медленно-медленно, и в школу идти даже не собирался. Какая к черту школа, когда ты едва способен сесть на кровати?.

      Он бы и не пошел, если бы не встревоженный голос матери в трубке: «Он сегодня еще не уезжает. Будь аккуратнее. Звонил — уже пьяный, домой идет, наверное», — и Сяо тогда так быстро, как только мог, собрался, пулей вылетая из квартиры. На улице холодно, в магазинах шататься он не любил, а в торговых центрах слишком душно, слишком много незнакомых людей, и поэтому он попросил мать что-нибудь наврать их учительнице.

      Лучше он отсидит хотя бы это время в школе, чем вернется домой.

      «Я освобожусь в семь», — сказала она, а, значит, раньше восьми вечера он мог не возвращаться. Сяо боялся. Делал вид, что ему плевать, но на самом деле — боялся. Он много раз говорил, что хотел бы уснуть и не проснуться, но… Сяо не хотел умирать. Сяо хотел не чувствовать всего того, что он чувствует сейчас; Сяо хотел перестать мучиться, перестать слышать крики своего бухого отца и каждый раз прятаться в комнате, приставляя сразу несколько стульев к двери, лишь бы здоровый мужик, невероятно буйный после трех литров пива, не убил его к чертям.

      Он думал об этом, когда сидел на химии, и его тяжелые мысли прерывал только спокойный голос Итэра: Сяо заметил, что каждый раз, когда тот хочет спросить у него что-либо, Итэр сначала бросает на него косой взгляд, потом негромко прокашливается, поправляет очки и только после этого обращается к Сяо. Это смотрелось даже несколько забавно.

      Когда химия закончилась, Итэр спросил:

      — Извини, ты сильно торопишься домой?

      Сяо едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Вместо этого он лишь в обычной сухой манере ответил:

      — Нет. Хочешь позаниматься?

      Скажи, что да, скажи — да, скажи — хочу, скажи — да, весь день, до вечера, у меня дома, пожалуйста, где угодно, лишь бы не обратно в квартиру, пожалуйста…

      — Читаешь мои мысли, — Итэр усмехнулся. — Если ты не против, я попрошу ключи от кабинета совета. Сегодня там все равно никого нет.

      — Я не против.

      Спасибо спасибо спасибо спасибо спасибо спасибо спаси… меня

***

      Кабинет школьного совета ничем не отличался от обычных классов. Единственное — парты тут сдвинуты в один длинный ряд, без небольшого расстояния между ними, а на стенах висела куча плакатов о правильном питании, здоровом образе жизни и прочих важных активностях, которыми Сяо не занимался.

      Стоило ему сесть за парту, как Итэр почему-то внезапно поправил очки (так, как он делает перед тем, как заговорить о чем-то важном), после чего, не сказав ни слова, полез в рюкзак. Буквально через несколько секунд перед Сяо оказался обычный синий контейнер для завтраков — Сяо такие видел в магазинах бытовых вещей, но никогда не брал, потому что ему носить еду в школу не приходилось.

      В отличие, видимо, от Итэра.

      Он все так же молча открыл контейнер, содержимое которого насчитывало два самых обычных бутерброда с колбасой, порезанный на две части огурец и половинку помидора. Итэр, поставив всю эту красоту прямо у Сяо перед носом, подошел к двери и с совершенно спокойным видом закрыл ее на ключ.

      Заметив, в каком замешательстве пребывает Сяо, Итэр пояснил:

      — Пока не съешь — я тебя отсюда не выпущу.

      Но Сяо от его слов только еще больше удивился. Он тупо пялил на Итэра, не зная, что стоит говорить.

      — Я просто подумал, — тон Итэра стал мягче, — ты выглядишь таким бледным и вялым. Вряд ли сегодня утром ел, — он подвинул стул и сел напротив Сяо.

      Тот решительно заявил:

      — Я не буду это есть.

      — Нет, ты будешь, — однако Итэр был не менее решительным. — Ты же не хочешь здесь остаться навечно?

      — Я не могу, — Сяо замотал головой; ему стало настолько неловко от сложившейся ситуации, что, на самом деле, он не был против просто умереть здесь от голода — лучше, чем съесть эти несчастные бутерброды. — Это же… Это же твоя еда. Ты ведь тоже голодный.

      — Но я не выгляжу как ходячий труп.

      — Тебе честно сказать? — он усмехнулся.

      Итэр недовольно цокнул. Он подпер рукой подбородок и продолжил бесстыдно пялить на оказавшегося в ловушке Сяо.

      — И вообще, ты хотел химию…

      — Смеешься? — перебил его Итэр. — Ты видел себя? Какая химия? Ешь, давай, говорю.

      — Хорошо, — вдруг согласился Сяо, — но только если мы поделим пополам.

      Что ж, он, откровенно говоря, действительно жутко голодал: последний прием пищи у него был точно не в этот день, и точно не в предыдущий, но подобные случаи стали настолько привычными для Сяо, что тот научился игнорировать ноющий желудок и выживать на одних сигаретах и бутылках дешевого дюшеса вместо завтрака, обеда и ужина.

      Но принять еду от Итэра просто так он не мог. Хоть и не был категорически против. Ему не позволяли ни гордость, ни совесть, но такой компромисс, по мнению Сяо, вполне имел место быть. Сдаваться под чужим напором он явно не собирался.

      Итэр слишком тяжело вздохнул — переиграл, — но все же устало произнес:

      — Ладно. Только поешь, пожалуйста.

      Сяо угрюмо уставился в контейнер. И неуверенно достал оттуда дольку огурца.

      Он чувствовал себя виноватым и благодарным одновременно, и это чувство оказалось несколько паршивым — потому что Сяо представить не мог, как к нему относится Итэр… Точнее, очевидно, что без неприязни и агрессии, как это делали все остальные окружающие его люди, но именно это и смущало больше всего: Итэр не сторонился, не отталкивал, а лишь напирал сильнее, сбивая Сяо с толку своим поведением.

      Еще утром, только проснувшись, Сяо и не думал, что будет сидеть в кабинете совета, доедать отданный Итэром бутерброд и едва не плакать от нахлынувших на него разом эмоций — они были настолько непривычно положительными, что сводили его с ума.

      Нет, к нему не относились всегда плохо.

      Сяо безумно любил свою мать — добродушную, теплую, прекрасную женщину, прятавшую его и защищавшую от нападок неадекватного отца. Сяо только умолял ее каждый раз: давай съедем, давай оставим его, я найду работу, я не против жить даже в замызганной комнате общежития, только лишь бы подальше от него, я…

      Его мать лишь аккуратно гладила по темным волосам и шептала: все будет, все непременно будет. А на следующий день Сяо не мог встать с кровати из-за жуткой боли во всем теле. Он не знал, куда от этой боли деться, не знал, что ему предпринять в сложившихся обстоятельствах, и это давило на него так же сильно, как врезавшееся в бледную кожу лезвие.

      Сяо вздрогнул, вспомнив об этом — с отвращением к самому себе, к каждому своему шраму, к тому, что он делает. Во время нервных срывов он не может остановить себя.

      Итэр напротив него даже не подозревал, какое кровавое месиво скрывают под собой бинты и старые джинсы. И он никогда не узнает — Сяо ни за что никому не покажет. Он слишком стыдился быть слабым.

      — Ты придешь завтра? — прервав тишину, поинтересовался Итэр. Контейнер уже давно опустел: Итэр, как и обещал, съел с Сяо все напополам, тем самым хоть немного облегчая его жизнь.

      — Не знаю… — он, правда, не знал, чем может закончиться сегодняшний вечер — завтра утром отец уезжает в очередную затяжную командировку, после которой, через три недели, вновь вернется и будет еще две сидеть дома, не просыхая; но до завтра нужно было дожить. — Скорее всего, нет.

      — Оу… Хорошо, — Итэр отвел взгляд, но спустя секунду спохватился, будто что-то вспомнив: — Черт, ты, наверное, не очень рад сидеть здесь. Извини, что я задерживаю тебя…

      — Нет! — хрипло выдохнул Сяо, заметив, как Итэр поднимается с места, чтобы, видимо, открыть дверь, но тут же осекся, поняв, что среагировал… слишком. — То есть, нет, ты не задерживаешь.

      Итэр замолчал. Он пристально всматривался в Сяо, словно ища подвох, и спустя несколько секунд, таки вставив ключ в замок, осторожно начал:

      — Кабинет освободить все равно придется, но… — Сяо неосознанно сам задержал дыхание, когда Итэр, поворачивая ключ, сделал паузу, — может, ты не против сходить ко мне?

      И забыл, что дышать вообще нужно.

      Он находился где-то на грани паники, но выглядел при этом так спокойно, будто его в этом мире уже ничего не волновало. Сяо напрямую спросил:

      — Ты все понял?

      Под «всем» он подразумевал свое нежелание возвращаться домой, свои попытки сбежать от ужасающей реальности, от душевных мук, преследовавших его уже долгое время; под «всем» он подразумевал и то, насколько несчастлив был в данный момент и как сильно хотел это исправить; под «всем» он подразумевал последние выплаканные утром слезы, когда Сяо еще лежал в кровати, весь израненный (и морально, и физически) и ненавистный самому себе.

      Но Итэр, конечно, не мог всего этого знать.

      — Я не уверен, что я прав, — вздохнул он, — я только предполагаю, — Сяо не отвечал. И снова не смотрел на него. — Я живу один. Мои родители на другом конце города, а сестра придет домой нескоро. Я не буду трогать тебя, можешь просто…

      — Зачем? — резко прервал его Сяо. — Мы даже не друзья.

      — Но мы ведь уже и не просто одноклассники, — с кривой усмешкой заметил Итэр, — к тому же… Я буду с тобой честен. Ты напоминаешь мне кое-кого.

      — О? — он хмыкнул. — Это был кто-то важный для тебя?

      Итэр ответил, даже не раздумывая:

      — Нет. Это долгая история, — в самом деле, он не собирался ее рассказывать сейчас. — Но из-за того человека… Я хочу помочь тебе.

      Сяо бы очень хотел сейчас встать, гордо выкинуть: «Мне не нужна твоя помощь» — и выйти из кабинета, но вся проблема в том, что… Ему нужна.

      Ему нужна помощь.

      — Хорошо. Идем к тебе.