Сяо чувствовал себя виноватым.

      Его немного потряхивало от нервов весь день, когда он впервые вышел в школу после недельного (все-таки ходить было чертовски тяжело) отсутствия; за эту неделю они с Итэром ни разу не списались. И поэтому Сяо боялся. Он сам не знал, хотел ли, чтобы Итэр подошел к нему, предложил поговорить и еще раз разъяснить ситуацию, или хотел, чтобы его не трогали. Сяо не разбирался в собственных чувствах и путался в том, что ему на самом деле необходимо; он противоречил самому себе, метался из стороны в сторону и ждал — вот только чего? Сам не знал. Чуда, наверное.

      Однако Итэр с ним не заговорил.

      Он даже не смотрел в сторону Сяо, погруженный в школьные дела; Сяо ревностно наблюдал за тем, как Итэр спокойно, с улыбкой на лице общался с другими одноклассниками — с Син Цю, сидевшим в этот раз вместе с ним, потому как его лучший друг, Чун Юнь, в школу не пришел; с Ху Тао, две перемены умолявшей Итэра помочь ей с задачей по геометрии (на что Итэр только обреченно вздыхал и в который раз вымученно протягивал: «Я не знаю, я сам не сделал»); с Аяксом, заглядывавшем между уроками, чтобы пожаловаться (так громко, что даже Сяо в другом конце кабинета слышал) на «ебучую маразматичку», устроившую им третью контрольную по биологии за неделю… И так далее.

      Сяо желал быть в этом списке людей, но он не мог пересилить себя. Не мог представить реакцию Итэра, которого Сяо сам же и послал. Это было бы так нелепо с его стороны — после ярого отрицания их дружбы идти мириться.

      На самом деле, подобные чувства одолевали Сяо впервые. Еще ни разу до этого он не страдал так от разрыва общения с кем-либо — и это все при том, что и знакомы-то близко они недолго. Меньше двух недель. И за это время Сяо каким-то образом привязался — так, как никогда в жизни еще не привязывался.

      Что-то внутри так медленно покрывалось трещинами каждый чертов раз, когда он вспоминал, с каким теплом смотрел на него Итэр, как заставлял есть чертовы бутерброды и как искренне (такие эмоции подделать невозможно — Сяо уверен) волновался за него… И так тошно, так противно — знать, какого человека он потерял. Вряд ли Сяо рискнет и попробует наладить их отношения — он не считал себя даже немного достойным того, чтобы дружить с Итэром, чтобы тянуть с собой на дно того, кто этого совершенно не заслужил.

      В этот день у Сяо не было сил думать об учебе.

      Ментально он ощущал себя так паршиво, что это отражалось и физически: бесконечная усталость, сонливость и невозможность сосредоточиться не позволяли ему нормально функционировать на уроках. Сяо только молча, как обычно, смотрел на одноклассников, восхищаясь их социальностью и умению говорить словами через рот, и думал о том, что, наверное, выглядел еще более заебанным, чем обычно, и поэтому учителя предпочли его сегодня не трогать.

      И даже Ху Тао, частенько вертевшаяся возле него, не думала и поздороваться с Сяо, которого, если что, в школе давно не было. Можно хотя бы ради приличия и «привет» сказать, Сяо уже совсем не просит ни о какой заботе или волнении — ему не надо, он не заслужил, но от того, что никто не обратил на него внимание, все равно было немного грустно.

      Или от того, что Итэр не обратил.

      Сяо еще точно не понял.

      А на что ты, блять, надеялся?

      заткнись заткнись заткнись заткнись

      — Может быть, Сяо нам ответит?

      Сяо резко поднял голову, отрываясь от своей тетради. В классе внезапно воцарилась тишина.

      Он прослушал не то что весь урок, но последние пять минут точно провел где-то не в этом кабинете: в своих мыслях, которые душили его все сильнее и сильнее, в отдельном измерении, но явно не здесь. И, собственно, понятия не имел, на что должен был ответить. Поэтому молчал.

      Прошло несколько секунд.

      — У тебя совсем нет оценок, что, так сложно было подготовиться? — ну вот, началось, он ждал этого. — Мне очередную двойку ставить?

      Сяо, все еще ничего не сказав, лишь безразлично пожал плечами.

      Он боялся поднимать взгляд, потому что знал, что сейчас все на него смотрят. Все. Как на полного неудачника. Идиота. Безответственного троечника. Словно их действительно волновало, насколько хорошо учится их одноклассник. Черт возьми.

      Сяо сжал руку в кулак, впиваясь ногтями в ладонь так сильно, как только мог, стараясь подавить в себе нараставшее волнение.

      — Может, скажешь мне хоть что-нибудь?

      Его взгляд забегал по страницам учебника, но, откровенно говоря, Сяо даже предположить не мог, с чем связан заданный ему вопрос. Поэтому, подняв голову, только тихо спросил:

      — Можете… Повторить?

      — Мало того, что задания не делаешь, — с раздражением начала учительница, и даже перед тем, как она заговорила, по одному лицу было видно, что лучше бы Сяо просто дальше молчал, — так еще и на уроках не слушаешь. И с какого перепугу я должна выводить тебе «четыре» за четверть?

      Сяо еле сдержался, чтобы не цокнуть. Ну не выводи, блять, в чем проблема? Просто прекрати отчитывать на весь класс. Прекрати. Не надо. Хватит. Прекрати. Прекрати.

      Он ненавидел себя самого за то, что ничего не делал, хотя обязан был, и каждый день думал: ну вот сегодня, сегодня вечером точно возьмусь за ум — и, только заходя в квартиру, понимал, что его сил не оставалось ни на что больше, кроме как рухнуть на кровать, пролежав на ней остаток дня.

      Каждый приезд отца домой сопровождался эмоциональной встряской — такой сильной, что, пока того не было, Сяо не мог отойти. Он спал чутко, тревожно, подрываясь из-за каждого резкого звука, шарахался от незнакомых (и знакомых) людей и умолял Ху Тао не жестикулировать так агрессивно и ярко, иногда хлопая Сяо по плечу, заставляя его едва не подпрыгнуть от испуга.

      Сяо казался равнодушным и холодным, но, на самом деле, он просто ужасно боялся.

      Прекрасно понимал свое положение — и боялся. Боялся, что учительница продолжит говорить что-то в его сторону, боялся, что вон те два парня шепчутся сейчас, обсуждая, какой он тупой и несообразительный, боялся, что девушка слева от него прикрывает рот, хихикая именно над ним — и от этого Сяо мелко подрагивал.

      какой же ты блять жалкий

      — Я больше не буду это терпеть, — вновь сказала она, — твоя успеваемость на нуле. Сегодня же позвоню родителям.

      Блять…

      Сяо больше не мог держаться.

Одна чертова фраза разом перекрыла кислород, словно шею сдавили петлей, и заставила сердце стучать так быстро, что на мгновение он засомневался в крепкости своей грудной клетки. Глухо, отдаваясь где-то в горле — тук-тук-тук-тук-тук…

      У учителей, помимо классной руководительницы, нет номера его матери.

***

      Когда Сяо поднялся и вышел из кабинета под недовольный возглас преподавательницы, Итэр действительно забеспокоился. Тот вылетел так быстро, даже не закрыв за собой дверь, и его не остановили ни удивленные вздохи одноклассников, ни громкое: «Куда пошел?!» — от учительницы, и, наверное, Итэр понимал, почему так случилось, но…

      Сяо ведь так уже делал. Итэр помнит. Пару раз, но точно было: во время скандалов прямо на уроках уходил — возвращался только на следующий, в лучшем случае, что-то говорил их классному руководителю и под его тяжелый вздох садился за парту.

      Может быть, курил?

      Итэр всеми силами старался не обращать внимание, не думать о Сяо, о его поведении, о том, что происходит в его чертовой голове; Итэр убеждал самого себя — зачем тебе это, если ты даже в себе разобраться не можешь? Но раз за разом его взор на мгновение падал на Сяо, как обычного сидевшего в самом углу класса, а навязчивые мысли никак не выходили из головы.

      Он что-то делал неправильно, но никак не мог понять, что именно.

      Итэр устал от самого себя.

      Прошло десять минут — Сяо все не возвращался. Урок продолжал идти в обычном темпе, и все словно забыли про не так давно ушедшего одноклассника.

      Итэр переживал.

      Ему не давало покоя… Кое-что.

      Все то время, что они не общались, Итэр никак не мог забыть руки Сяо. И не мог забыть, как, полтора года назад, он обрабатывал порезы Казухи — как с силой затягивал бинты на особенно сильно пораженных местах, как параллельно с этим мантрой повторял: «Казуха, пожалуйста, пожалуйста, Казуха, пожалуйста» — и сам едва сдерживал подступавшие слезы, видя, как тот исступленным, уставшим, пустым взглядом смотрел куда-то мимо, в стену, пока Итэр, преодолевая свой собственный страх, старался остановить кровь.

      Когда все закончилось, Итэр, передав Казуху родителям (ему просто посчастливилось зайти к другу в гости в один из вечеров, и после этого Итэр без приглашения больше ни к кому не заявлялся), которые, сидя в гостиной, даже не подозревали, что происходило в ванной комнате, вышел на улицу и только тогда дал волю своим эмоциям — он шел к остановке, захлебываясь в слезах, и думал, что Казуха ничего этого не заслужил.

      Порезы Сяо не давали Итэру спокойно жить.

      Его руки наверняка были так же раскромсаны, как руки Казухи, чьи окровавленные предплечья до сих пор снились в кошмарах.

      Итэр также знал, что у их друга под чехлом телефона было лезвие — заметил чисто случайно, но он никак это не прокомментировал, только, вроде, как-то нелепо пошутил и сменил тему; и больше никогда это лезвие Итэр не видел.

      И что если Сяо…

      — Можно выйти?

      Преподавательница окинула его удивленным взглядом, но, несмотря на это, кивнула в ответ, и Итэр в который раз убедился, что хорошая репутация в школе — это его главное спасение. Вот был бы он сейчас кем-то скандальным, вроде, да простят его, Сяо — и не выпустила бы, противная. А так — пожалуйста, вали хоть на все четыре стороны до конца урока.

      Он, конечно, утрировал.

      В коридоре было пусто. Итэр шел медленно, тихо, стараясь ступать как можно незаметнее; боялся — сам не знал чего, наверное, спугнуть.

      Осторожно подошел к двери туалета, заглянул туда и, никого не заметив, решил все-таки посмотреть лучше.

      Но внутри никого не оказалось.

      Итэр остановился у дверного проема, разделявшего раковины и кабинки, и тяжко вздохнул. И куда мог деться Сяо? Итэр был почти на сто процентов уверен, что застанет его здесь, но… Этого не произошло. И теперь он понятия не имел, что делать. На самом деле, Итэр жутко волновался: он помнил, что в первый их разговор, в ту самую важную встречу, в этом же чертовом туалете, Сяо готов был переступить через себя и свое нежелание ни с кем контактировать, чтобы он, Итэр, не доложил родителям о курении. Потом Сяо появляется — избитый и с слишком явными следами селфхарма, от которых Итэра до сих пор потряхивало, и остается на день у совершенно незнакомого человека, лишь бы не возвращаться домой; и теперь вновь под, видимо, эмоциями выходит из кабинета, стоило учительнице упомянуть звонок родителям.

      Надо быть совсем идиотом, чтобы не понять, в чем дело.

      Он помнил, что пообещал не лезть к Сяо, если тот сам не захочет, но Итэр просто… Просто не мог быть в стороне, зная все это. Просто не мог игнорировать чужое горе.

      Да, Люмин бы сейчас закатила глаза и с сожалением произнесла: «Ты совершенно не меняешься»

      Итэр не хотел меняться.

      Итэр хотел облегчить чужую участь. Потому что тогда ему самому станет легче. Итэр привык быть таким — мягкосердечным, добрым, в какой-то степени даже слишком наивным, и он давил в себе эти чувства длительное время как только мог, зная, что пока он чрезвычайно добр — он слаб; но когда он вспоминал Сяо, его взгляд, его дрожащие пальцы и его неуклюжие, но такие искренние попытки отвечать на добродушие добродушием — весь лед, который так долго покрывал сердце Итэра, моментально трескался, и он…

      Послышался всхлип.

      Итэр насторожился.

      Но за этим ничего не последовало.

      Тогда он негромко произнес:

      — Сяо?.. Ты здесь? — тишина. Наверное, в одной из кабинок — может, и вовсе не Сяо, а Итэр — полный идиот, позорившийся прямо здесь и прямо сейчас, но не то чтобы его это волновало в данный момент. — Если это ты… Не молчи, пожалуйста. — Тишина. Итэр прижался к дверному косяку, боясь даже дышать, чтобы вдруг не прослушать что-либо. — Я переживаю… Правда, прости, но я переживаю, — это было так глупо — говорить все это вслух, когда Итэр не был даже уверен, слышат ли его, но он надеялся, так надеялся, что да.

      Ему не ответили. Даже если Сяо сейчас был здесь, он молчал. И всхлипов больше не слышалось.

      Может, только показалось?

      Больной мозг…

      Итэр шумно вдохнул и, решив, что, если задержится здесь еще немного, то сойдет с ума либо он сам, либо учительница, медленно, продолжая вслушиваться, чтобы заметить если-вдруг-что, вышел в коридор.

***

      Спустя несколько секунд после того, как дверь туалета громко закрылась, Сяо несдержанно взвыл.

      Он сидел на унитазе в самой крайней кабинке и, закрыв лицо руками, старался прийти в себя — надо сказать, до того, как Итэр зашел, у него неплохо получалось восстановить дыхание и унять дрожь в руках, но теперь вместо страха на Сяо накатила такая внутренняя боль, что он словно стоял на краю крыши (рассудка) и готов был спрыгнуть с нее прямо сейчас.

      Сяо не понимал, почему приход Итэра — почему слова Итэра вызвали у него такую реакцию; не понимал, почему ему приходилось зажимать рот рукой, чтобы не издать ни единого звука, когда услышал его голос.

      Сяо держался до последнего — он вышел из кабинета, чтобы предотвратить паническую атаку, а теперь был на грани истерики; когда Итэр говорил — Сяо так желал открыть чертову дверь, в голос зарыдать и уткнуться куда-нибудь в чужую грудь, зная, что его примут и утешат (не мог поверить, что Итэр, говоря нечто подобное, оттолкнул бы его, если бы Сяо попросил помощи), и это помогло бы ему успокоиться, но он… Не стал.

      Потому что свои проблемы казались ему полным бредом. Потому что Сяо привык со всем справляться сам и не думал, что хоть кому-то будет интересно, почему он плачет по ночам и боится просыпаться утром.

      И даже такому человеку, как Итэр, вряд ли были на самом деле интересны его переживания. Это ведь, наверное, выглядело ужасно глупо: ему скоро семнадцать, он сам не делает домашнюю работу, потому что не чувствует себя способным на что-либо кроме самых простых заданий, а потом сам же мучается из-за этого. Вопрос напрашивается: в чем проблема начать учиться?

      Сяо не знал.

      Он корил себя, он клялся, что обязательно начнет, он даже пытался, но надолго его не хватало — усталость и нежелание накрывали буквально спустя десять минут держания ручки. И Итэр — такой трудолюбивый, с красным аттестатом, с хорошими взаимоотношениями с учителями и с настоящим желанием разбираться в темах (не зря же он с химией так пристал?) — наверняка его осудит. Возможно, не покажет, потому что пожалеет, но ведь осудит.

      Именно этого больше всего боялся Сяо.

      Его жалеют. Но не понимают. Не сочувствуют по-настоящему. Просто смотрят — и думают: «Какой бедный мальчик». И Сяо становилось противно. Он — противный. Он не заслужил абсолютно ничего. Сам создает себе проблемы, сам потом из-за этого страдает, сам никак не может их решить — так почему хоть кто-то должен его пытаться понять? Разве такой человек может вызывать что-то кроме презрения?

      Сяо почувствовал, как телефон завибрировал в кармане.

      @ettt_h

Ты в порядке?

      Сяо прочитал — и не смог ответить.

      Экран мобильного телефона расплывался из-за снова полившихся слез.