Серые здания многоэтажек давили своей аурой безысходности и пустоты, каждый кирпичик лежал так нетвёрдо, будто парил над грешной землёй и сыпался бетонной крошкой на асфальт. Грязные доски-картонки совершенно не спасают от грязи под старыми кедами, которые, к слову, были совсем не по погоде выбраны, и в них уже хлюпала вода, а на бело-серых носках обуви была всякая всячина: листья, отвратительно жухлая трава или то, что от неё осталось, грязь. В рюкзаке что-то звякало и бултыхалось, когда человек перепрыгивал с доски на доску, будто танцуя самый нелепый танец в своей жизнь. Каждый шаг был сделан без должной сноровки, а руки и вовсе жили своей жизнью, пытаясь удержать непутёвого обладателя ветра в голове в равновесии.

      Качели на площадке противно заскрипели, не внушая и капли уверенности в их надёжности. Хотелось бы сказать, что их человек помнил с самого детства, но к сожалению всё ровно наоборот. Синие глаза устало обводят пустые брёвна деревьев, низы которых покрашены белой краской от насекомых. Чувствуется ирония жизни во всём этом: счастливая жизнь, которую как не прячь и не оберегай, всё равно пострадает от ртов жадных насекомых.

      В руках зажигалка, а во рту палённая «Прима», которая обошлась ещё дешевле, чем её оригинал. Кэйа даже не помнил, когда купил эту пачку в старом ларьке у женщины, которая по всем стереотипам должна была работать в школьной столовке, разливать отвратительную баланду в тарелки и крутить сосиски из учеников, которые позорили бы школу. Они с Барбатосом были бы в рядах первых на эти самые колбаски, даже смешно от осознания, что, наверное, его кровь вызывала бы у всех отвращение. В лёгкие проникает горький дым, который совсем не похож на вкус тех самых сигарет, который синеглазый воровал у отца Крепуса, тот даже имея хороший достаток всегда покупал дешёвые палочки табака, из-за которых его рубашка и машина пропахли мягкой древесиной. В горле першит до слёз, а зажигалка отправляется в карман старой толстовки, которая, как и вещи приёмного отца, пропахла табаком.

      После тяжёлого дня в издательстве, куда студент пробовал пропихнуть свою статейку, и в самом универе, где единственной радостью стало чаепитие с профессором Варкой, который дал довольно дельные советы по поводу слога и нужных аспектов для написания этих самых статей, в голове мыслей было совсем немного. Сейчас же в ней мягкий шум, будто какая-то мышь роет норку в мягкой структуре мозга, разрывая все важные отделы и вызывая слуховые галлюцинации. Дотторе, вроде, говорил, что это нормально после парочки косячков. Сам-то уже на героин переходит. Альберих его понимает; сложно оставаться на плаву, когда единственная цель в жизни — это стать великом хирургом, при этом грезя о бесчеловечных опытах над человеческим телом. Тот вообще был занятной персоной: всегда шёл на риск, постоянно куда-то бежал в периоды эйфории или же лежал на холодном кафеле ванны, покуривая свои сигареты, но даже так он очень много говорил своим хриплым голосом, который слушать было и приятно и невозможно одновременно.

      Дотторе был противным студентом медицинского с целым списком психотропных лекарств и постоянными проблемами в общении с людьми. Он часто рассказывал, когда не смеялся, словно сломанная кукла, во всё горло или не ругался на себя же за то, что не туда попал иглой из-за трясучки и тумана в голове, рассказывал про то, какие у него отвратительные друзья, какие они до тошноты и запаха перегара идеальные, с кукольными улыбками и ладонями, которые постоянно хватают его над пропастью наркозависимости. А потом он навзрыд рыдает, просит прощение за все жестокие слова и свой поганый рот. Альбериху ничего не оставалось, как сжимать тонкие запястья студента и молиться за его скорую смерть, которая бы обязательно избавила человека от страданий на этой земле и в этой квартире, где отопления будто и не было никогда.

      Старый чехол из пластика приятно лежит в руке, пока писатель вдыхает новую порцию никотина, задерживая его во рту, чтоб начать кашлять ещё громче и больнее для горла. На нёбе он чувствует горькое послевкусие и раздражение. До чего он себя довёл? Сидит на детских качелях, курит самую настоящую дешёвку и звонит знакомому наркоману, проматывая в голове мысль о пиве меньше, чем за сотку, и о добрых глазах профессора, который смотрел на него и говорил про то, какой он талантливый. Как жаль, что Кэйа себя таковым совсем не ощущает. Может быть, Джинн, которая пишет статьи для универской газеты или прекрасные эссе на заказ, очень талантлива, и литературный язык у неё красивый, витиеватый такой, словно зимние узоры на стёклах автобуса. У него же прямой, как рельсы, и будто обрубленный топором посерёдке.

      Тихие гудки наконец-то прекращаются, и звучит механический голос со знакомыми словами и просьбами перезвонить. Козлина, наверняка отключил звук и сидит под каким-нибудь мостом, давясь своими же лекарствами от психических болячек. Тонкие пальцы, испачканные ручкой во время пар, вновь набирают семь цифр номера, пока губы сжимают сигарету. Так продолжается ещё три вызова, пока трубку наконец-то не берут и не дышат напряженно.

— Сегодня в семь, — кидает Альберих, выкидывая бычок сигареты, от запаха которой начинало тошнило, и уже свободно вдыхает холодный воздух города. Качели скрипят, когда приходят в движение под весом парня. Даже доски на сидушке приходят в движения, а ответа на дрогой стороне телефона всё нет и нет.

— Хорошо. С тебя, как всегда, — и всё. Тишина улицы совсем не успокаивает. Он даже вспоминает глупые страшилки про параллельную реальность, где нет голода и усталости, нет ни одного живого существа и ветра, там есть только серые здания, сломанные жигули и отсутствие связи. Гиблое местечко, в котором хотелось оказаться на пару дней: ходить по старым домам, дышать воздухом до отравления или потери сознания и сходить с ума от одиночества и своих мыслей, накатывающих на него словно сильнейшее цунами.

      На площадке только раскачивающиеся качели тревожат покой двора, который выглядит убито и депрессивно, так же как и весь район. Кэйа направляется в подъезд, шлёпая по лужам и пачкая свои джинсы в грязной воде. Надо взять паспорт, чтобы купить всё нужное для приятного вечера, и скидочную карточку. Может быть он ещё посмотрит в холодильник и решит купить что-то кроме яблок, на которых уже живёт месяц. Во рту сразу возникает вкус яблочной кислоты, а желудок скручивают призрачные руки, словно тряпку.

      Металлическая дверь хлопает за спиной парня, а коврик шуршит под подошвами кед, когда студент пытается соблюдать правила приличия, чувствуя запах сигарет, жареной рыбы и мочи. Он вообще не удивится, если чья-то псина нассала в угол около ящичков для почты, покрашенных в серые цвета и с выломанными дверцами. Альберих мимоходом забирает из всё ещё живого убожества листовки, которые с трудом может прочитать: реклама про ярмарку шуб и сапог, реклама из соседнего магазина. Последнее заинтересовало писателя, поэтому тот чуть не наебнулся, пока поднимался по лестнице и листал страницы из тонкой бумаги, ища интересные предложения, например: шоколадка по скидке или какие-нибудь овощи, которыми можно заменить пресловутые зелёные яблоки.

      Старая дверь, в которой сам Кэйа поменял только замок, открывается после восьми оборотов ключа. Тут доверять никому нельзя, особенно соседям и тем, кого они приводят на ночь или на недели, выходя на улицы под песни и частушки и с жутким перегаром, который никак не проходит у этих животных. В квартире холодно и грязно, тут совершенно не хочется жить и оставаться, поэтому Кэйа кидает на пол свой рюкзак и в грязных кедах идёт по скрипящему полу сразу в комнату с большой кроватью. Иногда он даже спал на ней, если не ночевал на полу или у друзей после больших пьянок.

      На тумбочке находится паспорт без обложки, просто красная обёртка, под которой кроются его данные. В следующем году ему предстоит бумажная волокита с этой заменой документа, если он доживёт до неё. Было бы неплохо перестать думать о таком далёком будущем, как следующий год. Матерь божья, ему уже девятнадцать, а выглядит так, будто недавно праздновал свой двадцать седьмой день рождения и отходил от пьянки целую неделю. Костлявые пальцы подбирают документ с пыльной мебели, а после и кошелёк со скидочными картами, вставленными в прозрачные кармашки кожаного изделия. Он выглядит совсем новеньким, хотя был подарен на его день рождения в далёком прошлом. В памяти до сих пор мерещиться добрая улыбка приёмного отца, его слова и желания для хорошего будущего. Горько осознавать, что даже самой лёгкой части поздравления не получилось достигнуть.

      Голубые глаза рассеянно обводят знакомую комнату со старым ремонтом, а тело покрывают маленькие мурашки от холода в помещении, пока ноги, промокшие от грязи на улице и луж, начинают мёрзнуть и неприятно чесаться, из-за чего приходиться поджимать пальцы. На это студент предпочитает не обращать внимание, а сразу направиться на кухонку, в которой пахло сигаретами и соседскими подвигами в кулинарии. От запаха хотелось перестать дышать, особенно Кэйе, который рыбу ещё с приюта возненавидел. Там её готовили безвкусную и с костями, всю в масле и с кожей, прятавшейся под омлетом.

      На кухне тикают часы, а игрушка в них со скрипом выезжает, скрипя своими ржавые крылышками, раскрашенных в яркие краски какой-то заморской пернатой курицы, и жёлтеньким клювиком. Из птицы, которая вместе с самими часами осталась от прошлого владельца, ничего не прозвучало, поэтому через несколько минут, которые сам крашеный провёл, роясь в пакете с пакетами и ища что-то надёжное для пары банок пива, игрушка с тем же звуком заехала обратно в домик, а стрелка с металлическим наконечником стала ближе к следующему часу.

***

      Дорога до магазина не заняла много времени, и первой причиной спешки послужил моросящий дождик, который неприятно капал на смуглые нос и щёки, склеивая ресницы, из-за чего приходилось на пути тереть глаза, зрение на которых за последний год упало, и видеть этот мир приходилось в лёгкой размытости, будто мягкими кистями из колонка творец писал акварельные пейзажи города. И каждый раз забывал поменять воду, и каждый мазок получался всё грязнее и грязнее, пока на холсте вырисовывались высокие дома с облезшей краской, жухлая трава и невзрачные прохожие в тёмных плащах и с сонными, даже злыми, глазами. Это всё до невозможности угнетало несколько романтичную натуру студента.

      Но думать это сейчас, когда он стоит у высокого, с разными картинками популярных напитков, холодильника и осматривает бумажки с ценами, от которых разбегались глаза в разные стороны. Выбор сделать было непросто из всего этого разнообразия, но в конце концов он уже стоял у кассы и выкладывал на ленту то немногое, на что ему хватило денег со стипендии. Но, скорее всего, этих жалких выплат будет не хватать даже на оплату своего захолустья, хотя какой хватать, их просто не будет. Кассир недовольно, будто актриса самого проходного сериала, что-то ворчит про «Пакет брать будете? Товары по акции?», а потом со вселенским похуизмом говорит цифру к оплате. Вот надо же было попасть именно на эту кассиршу, у них в магазине других дам что ли не работает?

      Выходить на промозглую улицу не хотелось, но пришлось с болью в сердце и в глазах. В лицо сразу же ударил ветер с холодными каплями дождя и снега. Погода ужасна, особенно в этой части города: холодно, промозгло, вечные ветра и дожди, и только по праздникам можно увидеть слабое, сероватое солнце из-под облаков. Свободная от пакета рука неуклюже натянула капюшон на тёмные волосы, пряча чек в карман толстовки после сего действа. Старый, белый пакет больно бьёт по ногам, пока Кэйа задумчиво переходит дорогу на яркий красный, мигающий своей опасностью. Со стороны, сквозь громкую музыку в наушниках, которая бьёт по ушам и голове, разрывая её на части, слышится длительный гудок и дальше отборный и витиеватый, такой, что в душу некоторые словечки западают, и он уже думает, как и где употребить такие изящные пируэты слов, которые в голове комедийно танцуют под классическую музыку.

      Но в ответ на ругань водителя, у которого голос хриплой вороны, Альберих посылает громкое «Извините!» и быстро убегает по улице вниз вместе с потоками грязной воды по разбитому асфальту, в котором дыры заделаны песком. В ушах стук битов и сердца от быстрого бега, организм был не готов к такому марафону, что ожидаемо. Направляясь в самый центр района, где жильё по цене, как у него — низкое, а сами люди готовы избить тебя не только при свете фонарей, но и при сером освещении дня. Кэйа даже не сможет вспомнить района хуже, чем эти ублюдские развалины некогда старого города, в котором многие выросли. Тот же Барбатос и его друг, ныне погибший, Венти, родились здесь. Наверное, поэтому он так легко и нашёл общий язык с мальчиком с косичками и вечными мечтами о чём-то великом.

      Но вспомнишь лучик, и он появится. Сладкие бабаны превратились в кашу от тряски их в пакете с дешёвым алкоголем и сигаретами, когда писатель наконец-то останавливается, чтобы ответить на звонок любимого братца. Ну Барбатос-то точно не мог позвонить, у него сегодня планы набухаться с Розарией и надоедать Дилюку своими бреднями и историями, которые рассказывал Венти в таком же пьяном угаре.

      На разбитом дисплее уже несколько минут фотка злого крокодила и покачивающиеся в разные стороны зелёная и красная трубочка. Брат давно ему не звонил, примерно год, если не больше. От этого грустно совсем не было, даже поселилась лёгкость после того, как строгий надзор пал и пал довольно трагично. Но он дал ему возможность ускользнуть из чужого дома. Хотелось бы вернуться в те тёплые времена, когда Крепус приходил с работы, хвалил или отчитывал — как повезёт — за успехи, а потом рассказывал им что-то забавное с работы. Альберих всё это помнит, помнит даже долгий разговор по поводу того, что он зовёт его не отцом или папой, а по имени с добавлением «дядя».

— Чем могу помочь, братец? — тянет крашенный в трубку, оглядывая потёртую плитку, которая знаменует год постройки города. Буквы стёрлись, как и облупилась позолота дешёвого качества. Хотя никто не отрицает, что сердобольные граждане решили отреставрировать памятник и хоть какую-то культурную ценность района, но бдительные органы порядка всё быстренько вернули назад. Даже на смех берёт такая задумка. Хорошая статейка получится.

— Смеёшься, как псих, — краткая оценка брата была до безумия важна ему, конечно же. Голос на том конце города, где была общая квартира Рагнвиндра и милой Джинн, которая в основном и командовала там, из-за чего там было максимально уютно, тепло и пахло выпечкой и цитрусовым освежителем. Бывал он у них как-то, но это было так давно, что он уже и планировку не помнил, только мягкий запах, усыпляющий теплом и спокойствием. Он даже забыл, что ему как бы позвонили, и что он как бы на улице, а не дома на жёсткой постели. — Я звоню, чтобы предупредить, что завтра нет первой пары, а задание будет на сайте вуза. Будь добр, сделай его. Профессор Варка не сможет тебя вечно выгораживать.

      Ну кто бы сомневался! Родные нравоучения старшего младшему, советы жизни и так далее по списку. Этого всего ему и от профессоров хватало, которые вещали об этом наискучнейшим голос, который годился только для пыток, чем для вдохновляющих речей о будущем и важности бумажных работ. Их оригинальность была вырвана с борьбой и магией смены букв на другие из другого языка, ох, он гений этого мира.

— Всё будет в лучшем виде, как и всегда. Можешь быть спокоен на этот счёт. Вот приду домой, разогрею набор бомжа и сяду смотреть, что от нас хотят эти престарелые бабки, — главное, Кэйа, не рассмеяться от собственной шутки по поводу той преподши, у которой и должна быть пара — они с Кэйей сразу не сдружились, из-за стервозности преподавателя и буйного характера самого студента. А ещё в голову так кстати пришла мысль о купленном наборе по скидке, где была греча, пара кусочков курицы и салат из капусты. Он сегодня поест нормально, ну что за благодать. Этим надо похвастаться Дотторе и отпраздновать косячком.

      Брат лишь хмуро вздыхает и отключается, оставляя приёмного родственника с гудками и мгновенной музыкой в наушниках, которая проясняет мысли и заставляет идти в сторону нужного дома, обходя лужи стороной и нарушая всевозможные правила перехода улиц. Не то это место, где нужно соблюдать что-то банальное, особенно когда в наушниках глупые песни Бузовой и позитивные от IOWA. Может быть, на выходных он откроет окна на ночь, ведь в плей-лист надо бы добавить что-то из рэпа или шансона, чтобы кайфовать. Пожалуй, это единственный плюс от соседей.

***

      После разговоров с Кэйей, где бы они не происходили, ощущалась лёгкая пустота в голове и дымка перед глазами. Мысли мешались с чувствами беспокойства и страха в целом коктейле из всевозможных ингредиентов. День сегодня с самого утра пошёл не так, как следовало бы, не по привычному сценарию. Будильник не сработал из-за разряженного телефона, который как на зло выдернул из зарядки их кот-засранец, пока бесился ночью. И ладно бы опоздание было единственной неудачей за сегодня, но следующая встреча ещё больше сгустила краски.

      В стакане был сладкий чай, купленный за пару рублей. Джинн заботливо заняла им местечко на лавке с булочками в упаковке, на которой были цветы маков и обнадёживающая надпись про натуральность и количество семян в сдобе. Но чай попить ему не удалось. Врезался он в какого-то чересчур серьёзного и мрачного студента. Он часто видел его у профессора в аудитории. Блондин вёл с Варкой такие же непринуждённые разговоры, что и Кэйа. Была лишь разница в том, что брат становился хоть на капельку счастливее и спокойнее, рассказывая про свои мысли или жалуясь на цены в магазинах. Он, конечно же, не подслушивал, просто проходил мимо и только.

      В итоге, чужая белая рубашка в жёлтых пятнах крепкого чая, на него самого смотрели злыми и даже какими-то холодными глазами, которыми поведали некоторое дерьмо в жизни, а может это естественная реакция на испорченную одежду. Скандала не было, просто был стыд по щекам и ушам. Этот парень слишком быстро ушёл из столовой, будто его тут и не было. А Дилюку теперь только и оставалось, что думать о своей ошибке и корить себя за невнимательность. Может нужно извиниться? Или оставить всё как есть и не заниматься самобичеванием? Как же сложно. Нужно подумать, что бы сделали его друзья. Если этих пьяниц можно таковыми назвать, конечно.

      Что бы сделала его любимая? Джинн сейчас хозяйничает на кухне, делая им на ужин вкусную пиццу с грибами и напевая песенки из радио. Приборчик нехитрый был куплен на ярмарке ещё на курсе так первом и использовался для уютной готовки или фонового шума для учёбы и писания каких-то работ для самого университета. Он что-то отвлёкся от собственной проблемы, когда перед самым носом появились светло-серые глаза с блесками беспокойства, а после в нос рыжего парня прилетел лёгкий поцелуй.

      На губах сразу появляется слабая улыбка, пока телефон откладывается в сторону для объятий любимой девушки и милых тисканий под вечер. Тяжёлые мысли рядом с Гуннхильдр сменяются на противоположные, а день не кажется уже испорченным. Какая-то магия, думается Дилюку, когда он доверительно прижимается к груди светловолосой Джинн, подставляя под неё мягкие руки собственные волосы, которые следовало бы немного подровнять, но времени было катастрофически мало.

      Точно, Джинн бы точно нашла бы этого парня и извинилась, предложив какую-нибудь помощь, если тому она бы потребовалась. То же самое, наверняка бы сделал Венти. Но тут надо покумекать, ведь этот мелкий засранец в купе с Альберихом ни за какие богатства не станут просить прощения, если не почувствуют вину за содеянное. У них-то, наверное, и не было такого понятия, как стыд и смущение — зато были шутки, подколы и пьяные слёзы.

      А Розария бы тихо фыркала на своих друзей, покачивала бы стакан с виски и цокала на глупые предложения Венти свалить из города хоть на неделю, гулять по мостам и закоулкам, забив на всё человеческое. Иногда Рагнвиндр удивлялся тому, как молчаливая девушка сумела подружиться с этими сумасшедшими творцами. Благо вопросы отпадают сразу, как она соглашается на эти абсурды и принимает в них главенствующую роль. Иногда Дилюку казалось, что он живёт в цирке. Честно говоря, она бы просто забила на эту ситуацию, продолжив идти своей дорогой, а не думать о парне-неженке.

— Не хмурься, а то постареешь раньше, — забавится Джинн, и аккуратно разглаживает морщинки на лбу своего парня, отвлекая этим от мрачных мыслей о круге общения. Её-то всё устраивало и в улыбчивом Венте, горланящем свои песенки или песни Стрыкало, и в задумчивой Розарии, которая по секрету дарила ей дорогие духи на пробу, и Кэйа её тоже устраивал, его пропахшая сигаретами толстовка, краткие потуги в писательство и задумчивые глаза, зрящие в корень любой проблемы. На это замечание они оба лишь хихикают, а Джинн весело ведёт того на кухню ужинать самодельной пиццей.

***

      Просыпаться утром было очень тяжело. Голова шумела и болела от смешения алкоголя и той гадости, что принёс недоврач. Что-то он не подумал, как будет вставать и вливаться в привычный образ жизни после такой тусы. Дотторе, вроде бы, забрал какой-то карлик в кажаном плаще и дурацкой шляпе. На его шее было массивное ожерелье. Честно, Альбериху было так плевать, как выглядел тот человек, его больше беспокоило то, какой шум он навёл, когда забирал ничего не соображающего наркомана, который успел ещё и залакать пару банок пива, разлечься на полу ванной и кричать маты на подобие игры в города. Интересно, кто из них выиграл?

      Спина неприятно заныла от жёсткого пола, где, после прихода и ухода того грубияна, — а именно в коридоре, — и заснул Альберих, улёгшись на коврик у двери, как какая-то псина. Сил встать и сделать лёгкие шаги на кухню не хватало. Тело било ознобом, а чем больше мозг работал, тем сильнее болела вся голова, да и тело с ней за компанию. Рука, ощущающаяся как мешок с ватой, нашла тот самый пакет с продуктами. Упс, он даже не поел, а сразу на голодный желудок закинул что-то покрепче, чем пиво из супермаркета.

      Что там говорил Дилюк? Первой пары нет, а значит можно сегодня никуда не идти. Желания не было идти на остановку, не было сил ехать в старом автобусе, а потом сидеть на парах и писать конспекты, мучаясь от головной боли и острых покалываний в спине. Его по кусочкам можно собирать, как какой-нибудь конструктор лего. Можно совсем немного подремать на грязном полу и отдохнуть от всех требований. Шикарные мысли, Альберих, ты просто умница.

***

— Мне сейчас так хуёво, так что быстро, — ну кто бы сомневался, что Дотторе будет хорошо. По одному только дыханию ясно, что он в полной жопе и главное в такой, что и выбраться не сможет. Как бы синеглазый не общался со студентом старше него, но в душе был так плевать на него же. Они оба это знали и это совершенно никого не смущает и не обижает, у них чисто коммерческие отношения — одному наркотики, а другому алкоголь и сигареты. — Если нужна травка, то я скину номер человека и сам у него всё купишь.

      Такой подставы, конечно, Альберих не ожидал. Они с этим чертилой знакомы почти год, а ему заявляют такое впервые. То есть он, жертвуя свои деньги и нервы, был бесплатным психологом для какого-то мудака, которому жалко просто притащить свою жопу к нему домой. Он нервно крутит колёсико зажигалки, стараясь зажечь сигарету в трясущихся пальцах. На улице стало ещё холоднее, хотя казалось бы, весна буйствовать должна целый месяц. Ан нет, в центре было нормально, только в этом районе чёрти что происходит. Месяц завязки явно хорошо не сказался на психологическом здоровье, раз он сминает в руке пачку сигарет, ломая их внутри картонки и рыча в трубку от злости и отчаяния.

      На фоне были слышны чьи-то крики и ругательства. Разобрать их было невозможно, до того они сумбурны. Или ему реально плевать, что там за трэш происходит. Из форточки дует мартовский, почти апрельский, ветер. Мёртвый кактус не был рад такому сквозняку и наплевательскому отношению к себе. Кактус, конечно, жалко сказала как-то Гуннхильдр, поливая бедное растение из чашки с чаем. Альбериху тоже было жалко эту колючку, он даже дал ему милое имечко, написанное на малярном скотче, а именно «Иголочка». Просто из-за того, что этот гад царства растений проколол ему палец.

      Кэйа даже не сразу понял, что слушает тишину телефона и смотрит в одну точку, сидя на развороченной кровати. Спать в ней до сих пор неприятно, но и на полу или на улице ещё хуже спалось. От последнего он не отошёл и продолжает хлюпать носом, кашляя на парах и во сне. А вот не надо было слушать Барбатоса, который на пьяную голову потащил их в новую часть города, где фонари резали глаза, красивые дома возвышались над головами, а звуки машин сбивали пьяное сознание с толку. Телефон жужжит в руке от сообщения в телеграмме. Дотторе отправил ему контакт какого-то барыги, написав, что этот человек надёжный на все сто процентов. Глупый стикер с миньоном, на который получил ожидаемый ответ «кринж».

***

      Вот так и получилось, что теперь Тарталья мог спокойно ему написать в три ночи с глупейшей информацией о китах, а не только про наркотики они говорили, он же всё-таки образованный молодой человек с тягой к познанию и бла-бла-бла. Недавно, точнее только вчера он написал и, боже, сравнил его, — студента журналистики, — с китом! Такого стыда крашенный никогда не испытывал. Его, наркомана конченного, сравнили с огромным животным, которое внушает ужас и интерес в головы людей. Это немного льстило, но не то, что следом пришло сообщение, что он сам не спит и не ест по несколько дней, благо не месяцев.

      Жизнь легче не стала, только пропал из неё чокнутый наркоман. Ничего о нём узнать не удалось, Тарталья только сказал, что ему за их выходку некий Скарамучча — крыса помойная — всыпал Илю по первое число. Тогда писатель выдохнул свободно, мало ли что надо было ждать от этого низкорослого, который одной рукой выдернул высокого врача из квартиры одним махом и спустил с лестницы.

Какой-то рыжий чел

Слышь, Пират, тут у меня накладочка вышла

      Вот и какого лешего ему пишет этот рыжий чёрт, когда он на паре пытается вникнуть в тему, которую совершенно случайно пропустил в прошлый раз, заслушавшись песни друга, которые тот горланил на главном перекрёстке. Он был ещё и на страже, чтоб быстро сбежать от полиции, если они решат их в чём-то заподозрить. В итоге они промёрзли до костей, пропустили все свои пары, а вечером напились с Розарией, танцуя под попсовую музыку в клубе.

Ты серьёзно?

Мне сейчас не до тебя

К тому же я тебе всё заплатил, ко мне вопросов ноль

      Быстро напечатав довольно агрессивные строки, телефон был поставлен на беззвучный, а ручка вновь заскрипела по бумаге под недовольный взгляд старшего брата, который не одобрял такие отвлекающие манёвры Кэйи от его главной обязанности — получать образование, как и завещал отец. Альберих же только лукаво улыбнулся, рисуя на полях цветочки и звёздочки.

      В голове же летали мысли о том, что может быть стоит сходить к профессору Варке, у него всегда есть чай, да и пожаловаться на нового знакомого. Всё равно сегодня пятница, неделя почти закончилась, а это у него последняя пара. Он и отучился хорошо всю неделю, кроме пропуска по очень важной причине с синими косичками, он посетил все наискучнейшие предметы. И даже на испанский пришёл, хоть и сидел в телефоне, пока преподаватель рассказывал про своих деток, прошлое и жаловался на зарплату. Альберих даже вставлял слова в диалог. Гордость за себя берёт.

      Минута за минутой и тоска зелёная в длину полтора часа закончилась, чем несомненно радовала многих. Дилюк что-то сказал сероглазой девушке, поцеловав её в лоб, и вместе с сумкой убежал из аудитории. А ещё его торопыгой в детстве звал, каков наглец. Но долго об этом синеглазый не стал, покидав в рюкзак учебники и прощаясь с подругой. Джинн же пожелала приятных выходных и потрепала в коем-то веке чистые волосы, на что писатель решил как-нибудь обидеться. Сейчас слишком хорошее настроение и мысли в голове.

      Выйдя из помещения, где умирало человек тридцать разом, появилась возможность у крашенного вдохнуть запах фикусов и самого здания, которое пропахло учебниками, чернилами ручек и слезами людей. Так привычно, что на губах появляется улыбка, а рука поправляет капюшон худи, в котором сегодня Кэйа осмелился прийти. С третьего этажа вниз, а дальше вправо, мимо широких окон, где блистало яркое и тёплое солнышко, радующее своими лучами город. Но в Ужасе Бури, наверняка, ни грамма этого весеннего тепла, что немного расстраивало. Пришлось взять себя в руки и идти с потоком студентов, чтоб не сбили его спешащие домой или на подработку.

      Смело открыв пластиковую дверь и поздоровавшись с человеком за столом, Альберих прошёл в кабинет. В помещении пахло чем-то свежим и приятным, то ли выпечка, то ли запахи каких-то лекарственных трав. Занавески едва ли пропускали яркий свет с улицы, делая на стенах причудливые узоры. Окно в конце самой аудитории было открыто, из-за чего студент зябко спрятал руки в кармане кофты, сложив их там замком.

      На него глянули голубые глаза, наделённые мудростью прожитых годов и суровостью. Кажется, синеволосый вспомнил, почему не хотел пропускать тот день, тогда была пара у Варки. Как же неудобно получается, даже стыдно как-то. Может его тут уже не рады видеть, а были когда-нибудь вообще рады его приходу в нерабочие часы.

— Здравствуйте, молодой человек. И почему же в понедельник я не застал Вас на моём предмете? — студент стыдливо прячет глаза. Этот человек так похож на приёмного отца, вроде бы ему должно быть всё равно на такой мелкий проступок, но нет, он спросит, выжгет душу своими серьёзными глазами, складывая параллельно белые документы в папочки. — Да ладно, Альберих, я всё понимаю, не все захотят вставать в такую рань ради учёбы, но в следующий раз рекомендую удержать голову на плечах, а не следовать за другом. А если он пойдёт с крыши прыгать, ты тоже пойдёшь?

      В ответ моток головой и ещё более красные от стыда щёки. И правда, его отчитывают, как Крепус или Дилюк, когда последнему удаётся дорваться до этой возможности, что Альберих удачно умеет обходить, как в какой-нибудь игре компьютерной. Следом на его плечо ложится тяжёлая рука и по-отцовски тормошит, усаживая рядом. Мужчина уходит в лаборантскую, чтобы заварить для них двоих чай.

      Через открытое окно слышатся звуки мигалки скорой помощи, слышащиеся почти что под окнами, но подходить, открывать шторы и смотреть, кому там стало плохо таким прекрасным днём, не хочется. Он вдруг понял, что некая эйфория пропала, осталась опять жгучая усталость и нежелание хоть что-то делать. Даже принесённый чай с овсяным печеньем не сильно радует уже, а говорить и вовсе расхотелось. На себя уже хотелось злиться. Вот допьёт чай, придёт домой и поспит. Сегодня не будет даже принимать таблетки, которые он купил у Тартальи. Интересно, что же у него там за проблема, о которой он решил сообщить именно ему.

      Долго он, правда, не просидел у преподавателя, и сославшись на дела, ушёл. Ему совсем не нравился осторожный вопрос професора про его самочувствие и приём каких-либо лекарств. Варка в одночасье стал для него чем-то опасным и совершенно незнакомым, от него на уровне инстинктов хотелось бежать, продираясь через меньшую толпу студентов. У выхода из университета Альберих даже толкнул стоящего посреди крыльца парня, которому даже извинений не предоставил, крикнув что-то про олуха. Неужели он и правда почувствовал опасность в глупом вопросе? Да он становится параноиком!

      Благо он успел на нужный автобус, запрыгнув туда моментально, и, кажется, он наступил кому-то на ноги. Но не успел он об этом подумать, как посудина, поржавевшая со временем, двинулась по дорогам города на встречу старых пятиэтажек, мимо дорогих машин и красивых домов. Иногда Кэйе казалось, что водители маршруток нарушает правила скоростного режима, а люди в это время то и дело кричали «Подайте за проезд!» или «Остановите на следующей!» От этой суматохи голова болела в сто крат сильнее, но зато он устало смог плюхнуться на сиденье, освобождённое какой-то нафуфыренной женщиной, и доехать до нужной остановки без приключений. Осталось совсем немного: двор, пройти мимо качелей, вонючий подъезд, дверь со замком, грязный коридор и всё — он на кровати растянется во весь рост и заснёт мертвецким сном.

***

      Резкая боль в глазу — это явно не то, с чем студент хотел бы проснуться рано утром. Глаз, будто изнутри чесался, что заставляло поначалу тереть его, а после промывать холодной водой. Альберих просто мечтал избавиться от этой пытки. Ему даже лёд не помог, который казалось бы должен помогать от всех болезней, но нет — боль от таких манипуляции только нарастала, из-за чего уже дрожали руки. У него и до этого были проблемы со зрением, но не до такой степени. Столько матов он ещё, казалось бы, никогда не говорил, как в тот момент, когда глаз окончательно перестал видеть. Из-за этого случая варианты с ресничкой, пылинкой и чем там ещё отпали сразу. Осталась боль, страх и непонимание, что со всем этим делать.

      Первым действием было, конечно же, написать Джинн, но идея сразу его покинула. Он идиот что ли? Тут и дураку понятно, нужно ехать в больничку, и тут появилась первая проблема: жуткая боль, не проходящая на протяжении всего этого времени, как и вторая не уступает первой, это монокулярное зрение. Надо было тогда послушать Гуннхильдр и переставать курить, а то получил он непонятно что и теперь придётся это разгребать.

      В конце концов, длинноволосый решился и вызвал такси, кое-как напялив на себя толстовку и джинсы. Глаз пришлось закрыть волосами, притворившись недо-панком или ценителем вина с книгами Достоевского.

— Городская больница имени Семерых, пожалуйста, — быстро говорит Альберих сразу же, как сел на заднее сидение. Такая рань, поэтому он не удивился, когда увидел усталый взгляд водителя. Он бы честно оставил этому бедолаге чаевые, но ещё неизвестно сколько он оставит в стенах аптек. Город даже кажется пустым и каким-то мёртвым, что в сон тянет, но уже более призрачная боль не даёт сосредоточиться на сне. Но во время поездки он набирает всем, а это — Венти, Розария, Дилюк, Джинн и Тарталья — одинаковое сообщение, гласящее: «Это пиздец, товарищи, теория, что мой дед пират подтвердилась.»

      Но на часах нет и семи, так что прочитать это сейчас сможет только молчаливый интернет. Наверное, пьяные Венти и Розария не сразу поймут отсылку, а вот ребята-трезвенники посмекалистее буду. Главное, что б про руку или ногу не подумали, а то кудахтать, как курицы над цыплятами, будут долго.

***

      А что в итоге-то? А ничего. Кэйе пришлось выслушивать сначала ворчания бабок в регистратуре, пытаясь им объяснить, что он, блин, не простудой заболел, у него натурально глаз ослеп, а ему втирали, что ну ждите-ждите, и вообще мы не обязаны вам помогать. В итоге, когда Альберих не выдержал всего этого утреннего пиздеца: он с пассивной агрессией, но очень доходчиво объяснил женщинам, что тет-а-тет, но он как бы теперь инвалид на один глаз, и ему нужна помощь.

      Дальше уже нормальный врач ему всё пояснил и рассказал, что у синеглазого может быть за проблема, приводя весомые аргументы, и не согласиться с ним было сложно. Его также обрадовали, что зрение точно не восстановить — был потерян тот час, за который можно было бы хоть что-то исправить. Это несомненно огорчало девятнадцатилетнего парня, не планировавшего становится одноглазым через год после совершеннолетия. Но лить слёзы об этом он уже не видел смысла, тут лечение выходило в знатную копеечку, ведь до сих пор была угроза для второго глаза. Выйдя из кабинета в подвешенном состоянии, приходилось признавать себе, что он не потянет все исследования, капли и консультации у врачей, а значит придётся или пахать, как проклятый, берясь за любую возможность заработка, что вряд ли удастся совмещать с учёбой, или просить у брата. Оба варианты казались унизительными по разным причинам. Но это он решит, как только доберётся до дома и поспит несколько часиков, ему это не повредит, и сигарет он сегодня в рот не возьмёт, к тому же капли на первое время ему дали.

***

      Бедную Джинн он перепугал до смерти своим сообщением, а потом и оставлением без ответа все её вопросы из-за банальной усталости и вырубания интернета. Потому та вся бледная, с красными глазами, подскочила к нему во время перерыва между парами, на первую он успешно опоздал, хоть и пришёл, и начала осматривать его лицо и нервно убирать мешающие волосы в хвост, а потом и в косу. Дилюк стоял рядом с ними, без Барбатоса, что странно, обычно этот певец вечно рядом крутится, и хмуро поддакивал своей девушке, обещая потом лично поговорить об этом всём с братом, разговор предстоял сложный. Блондинка же своими тонкими пальцами поглаживала щёки друга, шептала ругательства на него и обещания впредь приглядывать за крашенным пустоголовым чучелом.

      А через неделю, такой казалось бы маленький срок, он знакомится с блондином, который очнулся в палате, куда Альберих зашёл в поисках своего врача, с помощью тупого подката про пирата и ром получает от него тумаков, целуется, как этого никогда не делал, и чувствует себя жалким, влюблённым мальчишкой, который совершенно случайно приходит в день выписки Альбедо. В пакете у него дешёвый алкоголь, а на языке предложение выпить.

      И казалось бы всё хорошо, кроме того, что Альбедо оказался ещё той штучкой. Совсем не хотел его отпускать утром после секса, который случился спонтанно и неожиданно. А потом Альберих узнают на себе ещё больше его жадности, ведь пьяным Альбедо лез целоваться, словно голодная собака. У этого принца из сказки было шикарное имя, как он позже узнал — это характеристика отражательной способности поверхности. Кэйе почему-то кажется, что у него появился новый фетиш на имя своего любовника. Пока что, любовника, он ещё не понял, что чувствует по отношению к художнику.

      И целовал Крайдепринц, — боже, у него даже фамилия до ужаса статная и красивая, не то что у него, — больно, шептал сладко и трахал умопомрачительно, но от этого факта Альбериха до сих пор дрожь берёт. Ведь сам одноглазый чувствовал желание касаться голой кожи, странной татуировки и чужих губ постоянно, и в груди было желание, что б и его хотели касаться так же часто. Он хотел получить весь спектор человеческих эмоций и, кажется, у него это получилось спустя целых девятнадцати лет, одного ослепшего глаза и мёртвого приёмного родителя.