Суббота.

Не испытывай сожалений. Проснувшись однажды утром и увидев в окно лишь серое небо, удручающее своей свинцовой тяжестью, а в груди ощущая лишь саднящую боль и сквозняк в том месте, где ещё вчера было сердце, не кори себя. Поздно просить у себя прощения и упрекать Судьбу. Глупо перекладывать вину на другого. Просто встань и встреть новый день. У этого рассвета лёгкий привкус тумана, а капли росы слишком холодны. Больно, но, если подумать, ничего необычного или выдающегося.

Фран вылез из-под одеяла и тут же прижал ладонь к груди, отозвавшейся на движение резкой болью. Грудь обклеена пластырями. Парень вздохнул и, мелко дрожа от присущей осеннему рассвету промозглой зябкости воздуха, неловко оделся, стараясь не слишком беспокоить раны. Все равно не уснёт, а тёплая постель лишь способствует медленному и мучительному поеданию себя изнутри. Уже сейчас, это особое чувство…

В душу медленно проникает молчание. Чистое, без лишнего пафоса и прикрас. Пустота. Пустота, заполняющая дыру, что заменила сердце. Не о ней ли говорил Бельфегор, когда готовился к операции по вырезанию глупой мышцы из слишком юного для подобных манипуляций тела? «У кого-то не хватает почки, у кого-то – куска печени, а у кого-то – сердца», – сказал он тогда. Одна из фраз, что намертво вклинились в память подростка, впечалась туда, подобно татуировке. Теперь и у него тоже нет сердца? Какая жалость. И почему это не вызывает ни единой эмоции?

Вообще, Принц-Потрошитель истинный виртуоз своего дела. Нарисовав скальпелем на бледной тонкой коже лишь несколько узоров, он сумел волшебным образом удалить сердце. Маг-волшебник в области медицины просто. Только вот, он не объяснил, как жить с кровоточащей раной в груди, которая не очень-то напоминает счастливый способ исцелиться от чувств. Эта рана… Наверное, она всегда должна быть чем-то обмотана. Ложью. Лицемерием. Фальшивыми улыбками. Липовой иронией и наигранным сарказмом. Он не должен никому её показывать и никогда не сможет её залечить. Поэтому он просто будет врать. Не привыкать, ведь.

Парень вышел из комнаты и наткнулся в коридоре на снятые ночью вещи, так и не высохшие за время его сна. Кеды расклеились, а одежду, наверное, ещё можно спасти. Швырнув в машинку одежду, юноша задумался над тем, как здорово было бы постирать там ещё и душу. А впрочем… Все равно не поможет. То, что побывало в грязи, никогда не станет вновь идеально чистым. Душа, сердце, мораль, кеды. В некоторых культурах люди не моют чашки из-под чая, объясняя это тем, что так вкус насыщается, и чай из таких чашек вкуснее. Вот и с душой так же. Чтобы как следует распробовать жизнь, нужно перестать отрицать грязь, что оседает уродливой коркой поверх хрустальной чистоты. В конце концов, выбор – такая штука, которую каждый делает сам.

Стиральная машинка негромко зажужжала, а Фран никак не мог вообразить, как быть с тем, что он сам словно сравнялся с пустотой. Стал абсолютно прозрачным, а его слова – беззвучными. Их никто не услышит, потому что никто не станет слушать. Парень оделся и вышел из дома под холодный ноябрьский ветер. Испорченные кеды он выбросил по дороге к почте, где уже третий день лежала посылка из Нагойского университета – школьник заказывал там подготовительные материалы к вступительным экзаменам. Эти кеды… Выброшены в никуда так же, как и чувства, казавшиеся такими реальными и необходимыми. Всё в порядке, больше ему ничего не нужно. Разум и душа постепенно закрываются в комнате без окон и дверей, а пустота преследует все завтрашние дни. Зелёноволосый парнишка просто отрывается от небес и опускается на землю, отделяется от себя и собирается рискнуть никем не быть. Прятаться от себя, а потом наталкиваться на свою истинную, отвергнутую сущность снова и снова. В темноте, в одиночестве. Там, где её не с чем путать. Эта печальная идея на самом деле очень проста: чтобы не стало больнее, чтобы завистники не досаждали, а близкие не трогали, тебя должны игнорировать.

Кое-где из-за туч проглядывает солнце, а лужи не кажутся такими грязными и бездонными, как ночью. Всё кажется иным, а ветер нещадно треплет серый шарф с тёмно-синими и тёмно-зелёными полосками. Этот шарф вязала бабуля, поэтому он так приятно грел, создавая иллюзию добрых рук, обнимающих хрупкие дрожащие плечи. Картины той жизни рядом с Бельфегором, о которой он так робко мечтал раньше, сейчас проносились в голове с вопиющей яркостью, отчётливые, как никогда прежде. Но парень просто смотрит на лужи под ногами, почти ничего не испытывая. Больше ему это не нужно. Он просто уходит из четырёх стен. На почту, в мысли, в магазин, в музыку. Подальше от себя и своих переживаний. Почему-то это помогает. Временно. Как таблетки от головной боли.

Шуршащая бумага, в которую была обёрнута увесистая посылка из университета, ласкала слух парня, ведь он знал, что в неё завёрнуто его временное забытье от всех бед. Он всегда легко переключается на что-то интересное, чего, к сожалению, в его жизни было не так уж и много. А здесь – целая стопка высокоуровневых задачников. Будет, чем вымотать себя в выходные. Надо только сладостей купить. А ещё собраться… Склеить себя к моменту, когда Хаято ему позвонит. Хранитель урагана ни в коем случае не должен заподозрить, что случилось что-то неладное. Поэтому надо взять себя в руки и придумать качественную ложь. А ещё найти в себе силы выслушать, как всё прошло у блондина с Мукуро. Дружба – утомительная штука. И самое лучшее, что ещё осталось в этой окружающей безысходности. Наверное, он мог бы разозлиться на Гокудеру за его совет, но это так глупо… Тот ведь просто озвучил целесообразность собственного желания иллюзиониста. Ответственность всегда лежит не на советчике, а на том, кто принял решение – так рассудил Фран. И, чёрт возьми, даже зная, что всё так кончится, он все равно сделал бы это снова, но, может, чуть иначе. В конце концов, он так и не разлюбил Принца. Просто оставил в покое. Юноша знал, что так правильно. Так должно быть.

***

Бельфегор уже два года как забыл, что такое нормальный, спокойный сон. Он часто просыпался по ночам: иногда от кошмаров, иногда просто так, по непонятным ему самому причинам. Он нередко замерзал, но спать в одежде не любил – она раздражала лишь сильнее. Однако ночь, когда он выгнал Франа под проливной дождь после всего, что с ним сделал, была особенно паршивой. Принц забывался сном всего пару раз на какие-то жалкие десятки минут и снова просыпался. На потолке раскачивались тени от ветвей деревьев, мёрзнущих за окном. Изредка осень отрывала от них последние листочки. В переплетениях тонких прутьев можно увидеть столько скрытых намёков Судьбы на то, какой неподражаемый идиот… Бесконечный простор для самобичевания.

Тонкие губы Принца иногда слегка вздрагивали, словно пытались произнести имя, которое, кажется, скоро будет написано воображением на всех стенах. С тех пор, как парень ушёл прочь, душу беспрестанно разрывало от немых, сухих рыданий. Иллюзионист, наверное, и не представляет, что терпит сейчас Бел. Наверное, мальчишка даже ненавидит его. Заслуженно.

Он ведь мог остановить Франа. Поступиться своими принципами и выпросить возможность стать лучше. Раньше смысл был в медленном падении, а спокойствие было найдено в безразличии. Сейчас же всё полетело под откос, раскалывая все сложившиеся устои в мелкую крошку. Бельфегор хотел вернуть то мгновение, когда прогнал парня прочь. Но он не мог в тот миг поступить иначе. Привычка строить всё на слезах и боли порождает самый шаткий фундамент из всех возможных. Если бы он умел строить основу из правды и дорогого, только из хрупкого и необходимого… Но он не может, внутри живёт монстр, который рушит всё, что встречается на его пути. Чудовище, которое ранит тех, кто к нему ближе всех. На кой чёрт он нужен юноше, у которого впереди, быть может, бесконечное счастье? С кем-то другим. Принцу не понять, что кто-то другой парню ни к чёрту не сдался. Он просто будет уничтожать себя иллюзией наказания. Когда же уже придёт чёртово унылое утро, когда он сможет позвонить Скуало?

Рассвет лениво выползал на небо, Бельфегор готов был поспорить, что прошла одна небольшая вечность прежде, чем солнце соизволило осветить мир из-за низких тёмно-серых туч. Как же чертовски холодно… Худое бледное тело начало колотить крупной дрожью, когда блондин всё-таки вылез из-под одеяла с целью сварить себе кофе. Варить его долго, медленно и с наслаждением. А потом греть о чашку ледяные ладони и смотреть в окно, вспоминая, как эти самые ладони прикасались к запретному телу. Фран был просто подростком, запутавшимся в себе мальчишкой. Бел – убеждённым одиночкой без права на счастье. А теперь? Кто они теперь?.. Блондин поморщился и прижал горячую чашку ко лбу. На часах в гостиной сейчас восемь утра. Надо как-то дожить до одиннадцати и не повеситься на прочном карнизе рядом с раскачивающимся там задушенным желанием вернуть и больше никогда не отпускать мальчишку от себя.

Битый час просидев в одной позе и покачиваясь из стороны в сторону в такт мерно тикающим часам, Принц решил, что девять утра тоже вполне себе субботнее утро, поэтому он достал телефон и набрал номер Скуало. Когда при первой попытке звонок сбросили, Бел решил, что надо сварить ещё кофе и попробовать снова. Спустя полчаса поставленный на громкую связь телефон снова названивал единственному другу Бельфегора, вновь и вновь срываясь на частые короткие гудки. На восьмой попытке телефон всё-таки провопил громогласное:

– ВРО-О-ОЙ!!! С хрена ли тебе не спится в субботу утром?!

– Привет, Ску! А я как раз об этом и хочу с тобой поговорить, ши-ши… – проговорил Бел, отчаянно сжимая ладонями чашку в надежде их согреть.

– А подождать никак?!

– Помнишь, ты говорил не кончать жизнь самоубийством, пока не посоветуюсь с тобой? Иши-ши… Так вот, мне не терпится, и я звоню, чтобы обсудить с тобой этот прискорбный факт…

В голосе Бельфегора отчётливо слышались истеричные нотки, поэтому Скуало, отогнав остатки сна, приподнялся на локте и, нахмурившись, прорычал в трубку:

– Бел, ты там совсем рехнулся, что ли?

– Ши-ши-ши, надеюсь, ты мне это скажешь, – свой рассказ Принц решил вести быстро, чтобы друг не успел его перебить. – Так уж вышло, что сегодня ночью ко мне заявился пьяный школьник, которого я всячески старался от себя отпугнуть. К слову сказать, этот парень меня жутко заинтересовал, меня тянет к нему, как бактерию к аспарагину. У него глаза… Такие же ничего не выражающие, как у Расиэля, когда он только начал… деградировать. И я пытался вызвать эмоции в глазах этого школьника. Я порезал ему грудь скальпелем… признаю, чуть не накосячил и не навредил слишком сильно. А потом он заплакал… Знаешь, я не мог остановиться. Я трахнул его. И послал прочь, под проливной дождь. А теперь скажи мне, Ску, я совсем рехнулся?

– ВРО-О-ОЙ! – провопил Скуало, не сразу найдя, что сказать. Мужчина сел на кровати и продолжил орать другу в трубку. – Вро-о-ой, да, Бел, ты рехнулся!!! Ты конченный идиот и повёрнутый на своём страхе привязанностей извращенец! Самовлюблённый кретин, не знающий меры! Своими же руками рушащий свою жизнь псих-одиночка! Доволен?!!

– То есть на этот раз ты одобряешь моё желание покончить с собой? Ши-ши…

Принц слегка успокоился, и теперь его голос звучал побито и подавленно, но не истерично. От криков Скуало ему всегда становилось легче, и теперь, по их обычному сценарию, Бел должен начать действовать другу на нервы.

– НЕТ, мать твою! Ты должен что-то сделать, чтобы пацан руки на себя не наложил! А не свою лохматую дурную голову в могилу загонять!

– Я его больше не увижу, – обречённо заявил Бельфегор, делая очередной глоток уже остывшего кофе.

– Найди его и извинись! Объясни ему всё.

– Ши-ши-ши, так и представляю: «Малыш, прости, я обрезал верёвку, на которой ты болтался над пропастью, и ты разбился в лепёшку. Я сделал это специально, но ты все равно прости, ведь тогда всё, что ты пережил, станет бессмысленным, и мы оба сможем страдать ещё и поэтому!».

– Вро-ой, Бел, хорош драматизировать! Я не знаю ситуацию, я ни хрена не знаю об этом парне, но делать что-то надо! Ты же пацану травму посадил на всю жизнь!

– Не травму, а защитный шрам. Зарастёт и больше никогда не заболит, ши-ши… А заниматься посаженными психами травмами – это уже твоя работа, м?

– Бел, свали уже и займись чем-нибудь полезным! Я спать хочу и не могу думать.

– Хорошо, пойду мыть полы и сажать цветочки! Спасибо за совет!

– Обращайся!

– Обязательно, Ску! Как только, так сразу.

– Вро-о-ой, Бел, хватит паясничать! Вали уже!

– Пока-пока! – пропел Принц в трубку и бросил телефон на диван.

Ничего нового он не узнал, ничего особо полезного не услышал, но стало легче. Так, пожалуй, только Скуало и умеет… Это его особое умение – ставить мозги «доктора-шизика» на место.

«Прости меня... за то, что боль на время разбудила всё худшее во мне. Пусть моя собственная доведет меня до изнеможения тем, что я буду нуждаться в твоём прощении, как сумасшедший». Так бы он сказал Франу, будь у него шанс? Кто знает… Скорее всего, он снова начал бы врать и притворяться сильным. Но он слаб. Бесконечно, безнадёжно слаб.

***

Мукуро проснулся от того, что его тело ужасно затекло. Чтобы хоть чуть размять мышцы, он немного пошевелился и понял, что сделал это зря. Лежавший сверху Хаято тоже зашевелился и, судя по стону, проснулся. Первая стадия, как известно, отрицание. То ли парень думал, что это продолжение сна, то ли просто хотел вначале оценить тяжесть ситуации, но, бегло скользнув взглядом по лицу сенсея, он предпочёл сначала осмотреться. А когда до Гокудеры дошло, что он ещё и прижимается к обнажённому торсу мужчины своим, находясь в его квартире, он попросту подскочил, чтобы больше не вжимать преподавателя в кровать, и тут же упал на спину, болезненно простонав и схватившись за голову. Рокудо с сочувствием посмотрел на подростка и, кое-как дотянувшись до бокала с остатками вина, протянул его парню.

– Держи. Легче станет.

Хаято лишь закрыл глаза рукой и отрицательно замахал другой, отмахиваясь от предложенного «противоядия».

– Видеть больше не хочу эту дрянь… Что… – парень в очередной раз убедился, что они оба одеты, да и тело не болело, подтверждая догадку о том, что слишком далеко они всё же не дошли. Это порождало целый ворох вопросов. – Что вчера случилось? Хотя нет… Я сам хочу вспомнить.

Сенсей лишь тихо куфуфукнул и сам пригубил бокал с вином, морально готовясь остановить парня, если тот снова надумает сбежать. Надо же им поговорить, в конце-то концов!

Гокудера усиленно и целенаправленно соображал. Что он может вспомнить? Нет, нет, к чёрту разговоры с Франом, что потом? Он поехал к Мукуро и…

– Бля-я-ять… – протянул парень, вспоминая, как горланил попсовую серенаду на всю улицу. – Я правда ЭТО пел?

– Ку-фу-фу, – тихо посмеялся сенсей и встал с кровати, поправляя причёску. – Да, ты ЭТО пел, да так выразительно, я не мог не проникнуться… А потом так увлечённо меня соблазнял, что я совершенно не мог с тобой поговорить…

– Я?.. Вас?! – юноша резко сел на кровати и снова схватился за голову. – Да вы же наверняка… – в голове парня начали всплывать кадры того, как он теснит Мукуро к лестнице, как впивается в его губы и жадно целует. – Сами… – Тут он и замолчал, потупив взгляд.

Рокудо не стал ничего говорить и даже насмехаться, он в несвойственном ему напряжении подошёл к окну и направил взгляд куда-то вдаль, просто чтобы не показывать его парню. Он не знал, как начать разговор, а Гокудера сидел на кровати и отчаянно краснел, не осмеливаясь задать вопрос напрямую. Поэтому, после показавшегося слишком долгим молчания, юноша проговорил:

– То есть… второго раза… не было?

– Нет, – коротко ответил Мукуро и повернулся к юноше лицом, опираясь нижней частью поясницы на край подоконника и внимательно глядя на своего гостя.

– И… не будет?

– Ку-фу-фу… – иллюзионист на мгновение отвёл взгляд в сторону, но быстро вернул его к Хаято – пронзительный и тяжёлый. – А ты уверен, что за этим пришёл? Или ты просто боишься попросить меня о большем, считая, что мне это не нужно?

Хранитель урагана покраснел, осознавая, что только что чуть было вновь не совершил страшную ошибку и что чересчур откровенно пожирает взглядом идеальную полуобнажённую фигуру мужчины. Он кое-как пересилил себя и, зацепившись взглядом за валяющуюся недалеко от двери футболку, поспешил к ней. Пока он судорожно вертел её в руках, пытаясь понять, где у неё воротник и как вообще эту вещь надевать, Мукуро, с ухмылкой глядя на парня, начал говорить:

– На самом деле, Гокудера-кун, у нас с тобой есть два варианта… – юноша бросил на преподавателя беглый взгляд и вернулся к возне со ставшим вдруг чужим предметом гардероба. – Первый: ты одеваешься и уходишь, и больше мы не поднимаем этот идиотский вопрос о «втором разе». У меня не существует такого понятия, и исключений я не приемлю. – юноша замер, не глядя на сенсея, а тот продолжал, – И второй: брось эту тряпку обратно на пол… и останься. Но не как мой ученик, не как какой-то парень с улицы, а как человек, который ещё не раз вернётся в эту спальню, в мои руки… – Рокудо шумно вздохнул, одёрнув себя на слишком романтичном монологе, и закончил. – Я лишь хочу сказать, что мне не нужна игрушка на пару раз. Поэтому ты либо проваливаешь, либо остаёшься сознательно и всерьёз.

Гокудера, замерший с продетыми в футболку руками, долго и растерянно смотрел в разноцветные глаза Мукуро, пытаясь осмыслить сказанное. Эти его «мне не нужна игрушка на пару раз» и «проваливаешь» сильно разозлили парня, и он решил, что, раз иллюзионист решил говорить с ним в таком тоне, его следует незамедлительно послать куда подальше. Блондин резким движением, морщась от головной боли, натянул футболку и стремительно покинул комнату.

Рокудо, уязвлённый таким решением, отвернулся к окну и сжал пальцами подоконник. Хаято дважды признал свои чувства к нему, так какого чёрта он делает? За что снова отвергает хранителя тумана, решившись на столько глупостей?! Мужчина прикрыл глаза и начал глубоко дышать. Он не должен сорваться, пока не хлопнет входная дверь. В конце концов, Гокудера очень импульсивен. И, пока он не покинул дом, может передумать. Чёрт возьми… Неужели вчерашние радостные мгновения были лишь миражом? Глупая пустая галлюцинация с привкусом счастья…

Парень почти бежал вниз по лестнице, а в голове калейдоскопом крутились сказанные Мукуро слова, смысл которых всё лучше доходил до его сознания. Хранитель урагана с растерянным выражением лица замер на последней ступеньке. Сенсей что, только что предложил ему серьёзные отношения? Чёртова формулировка… «либо остаёшься сознательно и всерьёз». Но это же… невозможно. Не может быть, чтобы взрослый, вызывающий сплошное восхищение человек ответил ему взаимностью. Юноша неуверенно ступил ногой на пол, а потом, стиснув зубы, резко развернулся и бегом взлетел вверх по лестнице, лихим ветром врываясь обратно в спальню Рокудо.

– Зачем Вам это? Я не понимаю. Я просто ни хрена не понимаю! – последнее предложение парень выкрикнул от волнения.

Гокудера искренне не мог поверить, что над ним не насмехаются. Что о его чувства не вытрут ноги снова. Он просто не был готов пережить эту трагедию ещё раз.

– Ку-фу-фу… Мои мотивы? – Мукуро снова развернулся лицом к блондину, восстановив способность иронизировать и ядовито улыбаться вместе с возродившейся надеждой. – Я хочу иметь право ревновать тебя. Я хочу целовать тебя, не вызывая у тебя недоумения. Хочу видеть тебя каждый раз, когда нам обоим этого захочется. Я… многого хочу, Гокудера-кун. Но без твоего содействия у меня ничего не выйдет, ку-фу…

Рокудо ядовито улыбнулся, несмотря на то, что пунцовые щёки Хаято вызывали опасение, что тот снова сбежит. От смущения парень готов был вот прямо сейчас провалиться сквозь два слоя пола, а потом и сквозь землю в придачу. Но пол не спешил образовать дыру прямо под ногами у хранителя урагана, а его робкие, «несбыточные» желания, казалось, вот-вот осуществятся. Это тоже по-своему пугало, но лишь приковывало парня к треклятой горизонтальной поверхности.

Мукуро улыбнулся, глядя в сторону, улыбаясь лишь своим мыслям, нагло высмеивающим ситуацию, и, оттолкнувшись от подоконника, неторопливо и осторожно подошёл к Хаято. Он остановился в полушаге от ученика и тихо спросил, глядя на него сверху вниз:

– Так ты останешься со мной?

Хранитель урагана сверлил взглядом разноцветные глаза сенсея и не мог выдавить ни слова. Эти скопления звуков казались настолько жалкими…А ещё они норовили сложиться в одно вопиюще неправильное «Нет!». Поэтому он ни звука не издаст. К чёрту звуки. Вещает немое радио, никаких взбалмошных идиотов. Немое радио – идеальная озвучка. Гокудера просто снял футболку и швырнул её в сторону, ни на секунду не разрывая визуальный контакт, не отпуская эти играющие нагловатыми бликами глаза. Блондин запустил пальцы в боковые петли для ремня на джинсах сенсея и чуть потянул на себя, тяжело и взволнованно дыша ароматом идеально подобранного парфюма.

Взгляд Рокудо на миг скользнул по губам юноши и тут же вернулся к его глазам, а его губы тронула немного растерянная улыбка. Насколько по-другому всё сейчас, когда можно выпустить наружу тот пробирающий холодом внутренний трепет... Но парень сам притягивает к себе. Без манипуляций, принуждения и прочих пагубных влияний. Поэтому иллюзионист, наконец, переступает черту неприкосновенности. Он прошёлся ладонями по плечам Хаято и, едва касаясь кончиками пальцев шеи юноши, зарылся ими в пепельные волосы со стороны затылка, припадая губами к его губам. Он помнит, как сильно Ураган не любит принуждение, а посему не углубляет поцелуй и лишь сильнее прижимается к губам парня, ненавязчиво и будто бы случайно касаясь их языком, намереваясь своей чрезмерной осторожностью вновь разжечь в душе парня огонь.

Гокудера же помнил, что намеревался воспользоваться второй возможностью по полной, не искажая происходящее страхами и неопытностью. Нет, он не мог просто взять и поверить Мукуро, утверждающему, что ему нужны эти отношения. Но момент он не упустит. Стараясь не думать о том, насколько хорошо или плохо у него это может получиться, Хаято углубил поцелуй, чуть привставая на носочки, чтобы компенсировать разницу в росте, и за бёдра притягивая сенсея к себе. Мужчина отвечал страстно, его руки в волосах не давали отстраниться, но он не пытался перехватить инициативу. Это так странно… Снова выбивает из колеи. Трудно понять, кто из них напирает, а кто поддаётся. Завораживает. Но как долго Рокудо будет уступать? Эта его игра была совершенно не понятна подростку. Юноша резким движением развернул иллюзиониста спиной к кровати и толкнул, повторяя всплывший в памяти эпизод прошлого вечера. Только сейчас солнце не садилось, а лениво выползало из-за крыш домов, заполняя комнату светом вместо успокаивающего полумрака. Хранитель тумана вновь подчинился ему, отодвигаясь дальше, к подушкам. На самом деле, сенсею просто было любопытно, что собирается делать парень. Как далеко он зашёл бы, если бы не отключился? Сейчас он гораздо скованнее, но во взгляде читается такая особая решимость, словно Гокудера готовится к подвигу. И дыхание такое напряжённое, а руки сжимаются в кулаки и разжимаются обратно.

Рокудо приподнялся на локтях и исподлобья посмотрел на парня, не решавшегося сделать следующий шаг.

– Гокудера-кун, всё в порядке? – мужчина чуть склонил голову набок, улыбаясь своей ядовитой полуулыбкой.

Хаято тут же встрепенулся и, забравшись на кровать и уперевшись руками в кровать по бокам от головы иллюзиониста, перекинул через него ногу. Это не помогало почувствовать контроль над ситуацией, ведь парень прекрасно понимал, что Мукуро готов в любой момент переломить ход событий в нужном ему направлении, но это позволяло хотя бы смотреть в разноцветные глаза без препятствий… так близко. Блондин склонился к лицу учителя настолько низко, что его волосы щекотали кожу на лице мужчины, а глаза отчаянно искали ответ во взгляде. И не находили. В разноцветных глазах хранителя тумана можно потеряться, заблудиться, но никак не увидеть правду. Юноша уже слегка приоткрыл губы, намереваясь спросить сенсея, почему тот так поддаётся ему, но вовремя остановился. Что за ребячество? Что-то он понимал и сам, а остальное… Чёрт с ним, с остальным. Он хочет сорвать с губ мужчины хотя бы несколько стонов и сделает это. Так же, как делал это вчера, будучи без тормозов и предрассудков. Хаято прошёлся губами по щеке Мукуро и начал нетерпеливо целовать шею, чуть покусывая кожу и оставляя красные пятна. В его поцелуях сквозило какое-то немыслимое ожесточение, от которого у иллюзиониста мурашки побежали по коже, а дыхание мгновенно сбилось. Рокудо откинул голову, с довольной улыбкой прикрывая глаза, и прошёлся ладонями по ногам ученика, чуть сжав пальцы на уровне бёдер, но не останавливая это движение и плавно переходя руками на его спину. С наслаждением ощущая выступающие позвонки и лопатки, тихо постанывая и ощутимо вздрагивая от опустившихся на ключицы поцелуев, мужчина кончиками пальцев вырисовывал на спине парня проекции собственных спутанных мыслей. Они оба пребывали в какой-то растерянности на грани эмоционального срыва. За ту боль, что оба испытали, они готовы были ненадолго сойти с ума и отомстить друг другу. Просить прощения поздно, метаться бессмысленно. Есть только болезненно нереальное «сейчас», в котором Гокудера неосознанно пытается причинить боль своему сенсею, прикусывая кожу на ключицах, прихватывая зубами сосок – так проще сорвать стон с губ слишком гордого для подобных слабостей преподавателя. За это парень получает ощутимые царапины на спине и распаляется ещё сильнее. Обоим нравятся эти мгновения – физическая боль помогает пережить слишком резко обрушившееся на их головы счастье. Да и осознавать его не очень-то и хотелось. Только чистое напряжение двух разгорячённых тел, под которым не скрыто ни грамма горечи или сожалений. Только дрожь. Только под давлением поступающий в кровь эндорфин.

Хаято рисует кончиком языка запутанные дорожки на груди и животе мужчины, а у самого дыхание перехватывает от ощущения, когда пресс иллюзиониста рефлекторно напрягается от дразнящих касаний, когда предательски вздрагивает его тело. Мукуро никогда не любил лишние прикосновения и старался брать инициативу в свои руки, чтобы чужие губы ни в коем случае не сотворили с его выдержкой ничего подобного происходящему сейчас. Вожделение – такое особое чувство, когда касания к обнажённой коже становятся приятными до боли, и их бесконечно, невыносимо мало. Когда поцелуи подростка опустились на низ живота, Рокудо потерял возможность впиваться ногтями в его кожу, и этот факт повлёк за собой что-то очень похожее на отчаяние. Мужчина запустил пальцы в серебристые пряди и едва сдерживался, чтобы не попросить расстегнуть, наконец, эти чёртовы мешающие джинсы. Имя «Хаято» хриплым выдохом слетело с губ, так и не зазвучав осмысленно.

У школьника не было ни злого умысла, сокрытого за этими поцелуями и прикосновениями, ни желания приобретать особую власть над своим сенсеем – он просто искренне желал сделать Мукуро приятно. Он и подумать не мог, что за этими сдержанными стонами и шумными хрипловатыми выдохами хранителя тумана прячется такое бешеное желание. Поэтому юноша считал, что его ласк не достаточно, и лишь растягивал мгновения, неторопливо расстёгивая ремень иллюзиониста и прочие застёжки джинсов, одновременно прихватывая губами неимоверно чувствительную бледную кожу чуть ниже пупка и оставляя на ней алые пятнышки. Как только ширинка была расстёгнута, Рокудо потянул парня на себя и опрокинул его на кровать, тут же вжимая в матрас своим телом. Его ладонь нагло прошлась по телу юноши от линии брюк до груди, а взгляд не отрывался от зелёных глаз, намереваясь обрушить на сознание Урагана всё то скопище чувств, что рвало на части душу иллюзиониста, привыкшего держать их в клетке. Этот натиск никакие серебряные прутья не выдержат, поэтому все эмоции стаей диких птиц разлетелись по задворкам сознания, отражаясь в разноцветных глазах невиданными ранее огнями. Хаято даже опешил от увиденного, но приятная боль в сжатом пальцами и слегка оттянутом соске заставила сдавленно вскрикнуть и вернуться к реальности. Во всяком случае, теперь парень уверен, что это не сон, а самая что ни есть настоящая явь. Гокудера с неприкрытой злостью посмотрел в глаза мужчине, не скрывая недовольства ответной грубоватостью его действий и готовности сопротивляться его натиску, если эмоции будут проявлять себя чересчур ярко. Однако, стоило Мукуро склониться к его шее мягким касанием губ, недовольство начало предательски испаряться. Парень неловким от смущения движением ладоней прошёлся по ягодицам сенсея поверх джинсов и забрался пальцами под ткань, слегка впиваясь ими в кожу. Поцелуи иллюзиониста были слишком искусными и желанными, чтобы можно было долго им сопротивляться, да и незачем. Прикрыв глаза, было очень необычно ощущать эти ласки и слушать, как в голове голосом преподавателя каждое касание получает своё осмысленное название. Вот кончик языка Рокудо проводит лёгкую дорожку вдоль ключицы и продолжает неторопливо опускаться вниз, настойчивым движением очерчивает сосок и надавливает на него. Подросток с тихим стоном закусил губу, непроизвольно слегка прогибаясь в спине. Он вспомнил, каково было представлять все эти описания и не мечтать даже, что именно Мукуро покажет ему, каково это – испытывать их на себе. С каким трудом это воспринималось в первый раз, и с каким наслаждением он принимает ситуацию сейчас… Когда ловкие пальцы мужчины принялись за ремень, Хаято чуть вжался в кровать, осознавая, что за боль ему придётся пережить снова, но спускающиеся всё ниже поцелуи не давали сосредоточиться на этих мыслях. Парень не мог думать о том, как много происходящее значит для него на самом деле, и не хотел больше размышлять о том, что это снова прекратится, и он больше не сможет прикасаться к синеволосому, не сможет снова испытать это. Нет. Даже считая все слова Рокудо ложью, юноша больше всего на свете хотел верить, что у этой сказки может быть счастливый конец. Немного безрассудства не помешает, когда хочешь по-настоящему насладиться моментом. Ощутив, что давление джинсов ослабло, а значит, ширинка расстёгнута, Гокудера зажмурился ещё крепче и, предательски краснея, приподнял бёдра, начиная стягивать с себя мешающий предмет одежды вместе с бельём. Иллюзионист мысленно усмехался смущению подростка, хоть и прекрасно его понимал. Эти глупые терзания и опасения: показаться слабым, некрасивым, неопытным, – как правило, пресекаются на корню решительными и страстными действиями. Мукуро бескомпромиссно стянул с парня джинсы и вместе с бельём отбросил подальше, после чего с неприкрытым нетерпением приспустил и свои. Уперевшись рукой в кровать рядом с головой Хаято, мужчина вовлёк его в очередной страстный поцелуй, другой рукой шаря в тумбочке в поисках тюбика смазки. Достав его, сенсей отстранился и встал на колени между ногами юноши, выдавливая прохладный гель на пальцы. Пристальный взгляд разноцветных глаз скользил по распластанному на кровати телу юноши: по его рукам, взволнованно сжимающим пододеяльник унизанными кольцами пальцами, по горящим от смущения щекам, по едва заметно вздрагивающей от ударов сердца груди. Губы иллюзиониста тронула едва заметная улыбка. В этот раз никаких протестов не было. Видимо, они оба слишком рьяно отрицали возможность того, что это случится снова.

Вновь уперевшись в кровать одной рукой, Рокудо навис над парнем в жалких сантиметрах от его лица, впиваясь пронзительным взглядом в восхитительного цвета зелёные глаза. Мукуро очертил смазанными пальцами тугое колечко мышц, опаляя приоткрытые губы подростка жарким дыханием, а пальцы юноши впились в кожу на рёбрах мужчины, оставляя короткими ногтями едва различимые красные полосы.

– М-м-м, будешь царапать мне спину за это? – с ехидной улыбкой шепнул иллюзионист в приоткрытые губы блондина.

– Страшно? – хрипловато выдохнул школьник с явно читаемым вызовом в глазах.

Мукуро лишь самодовольно куфуфукнул и впился в губы юноши жадным, не терпящим возражений поцелуем, одновременно резким движением проталкивая два пальца в жаждущее близости тело. Гокудера тут же выцарапал ещё несколько красноватых линий на спине сенсея, срываясь на стон, смешивающий в себе удовольствие и боль. В этот раз мужчина нашёл чувствительную точку ещё быстрее, чем раньше, разбивая в мелкую крошку остатки здравого смысла. Из-за возросшего доверия или ничем не омрачённого желания, но в этот раз боль была не такой сильной. А может, и вовсе дело в том, что юноша был готов принять эту боль и слишком долго и искренне желал её. Единственный способ ненадолго стать так близко, что ещё ближе уже невозможно. Хаято с напором отвечал на поцелуй, надеясь чуть отвлечься от неприятных ощущений и заодно попытаться перехватить у хранителя тумана инициативу. Иногда это получалось. Какая-то странная и нелепая борьба, но тот факт, что Рокудо больше не давал слабины и не поддавался, вызывал абсолютно немыслимое чувство эйфории. Парень попросту терялся в ощущениях удовольствия, боли и страсти на грани агрессии. А Мукуро порядком надоели практически беспочвенные страдания губ от покусываний, и он, сделав ещё пару резких движений пальцами, вынул их и сразу же начал входить, не дав парню опомниться. Юноша вскрикнул, вжимаясь головой в подушку и слегка прогибаясь в спине, а его пальцы оставляли на спине иллюзиониста новые и новые красные полосы. От этих наверняка останутся царапины, но мужчине уже плевать. Он медленно и осторожно вошёл на всю длину и замер, чутко всматриваясь в лицо подростка, которому казалось, что он только что прошёл через персональный ад. Как же больно…

Гокудера мелко дрожал и крепко обнимал сенсея за плечи, опасаясь даже пошевелиться.

– Это всегда так больно? – хрипло спросил он, заглядывая в разноцветные глаза.

– Если не будешь больше прятаться от меня целыми неделями, будет не так больно, ку-фу, – шёпотом ответил мужчина, сразу же вовлекая парня в поцелуй, чтобы тот не успел начать возмущаться.

Когда же Хаято начал слегка брыкаться, стало понятно, что он привык к ощущениям, и Мукуро с тихим стоном сделал первый толчок, сразу же заглушая ответный стон блондина своим поцелуем. Он не намеревался останавливаться, и движения становились только чаще и сильнее, несмотря на израненные стоны подростка. Иллюзионист прекрасно понимал, что не навредит ему, и даже эти болезненные реакции уже ощущаются лишь по инерции, но и в тупик ставил тот факт, что сам мужчина собирался быть бесконечно осторожным и внимательным к юноше, если тот вдруг окажется в его руках снова, а сейчас… А сейчас он с необъяснимым ожесточением вторгается в прижимающееся к нему тело парня и не может взять себя в руки. Впрочем, осознание, что Гокудера так искренне тянется к нему, обхватывая бёдра ногами, а плечи руками, немного отрезвило, и Рокудо чуть сбавил темп, всматриваясь в растерянные, затянутые дымкой желания зелёные глаза. Словно извиняясь за свой срыв, мужчина потёрся губами о припухшие губы своего юного любовника, так и не превратив это касание в полноценный поцелуй, и позволил себе лишь опалять их жаркими выдохами. Хаято сдерживался, как мог, но вскоре начал нетерпеливо толкаться навстречу движениям Мукуро. Теперь ему хотелось ускорения темпа, но иллюзионист и не думал поддаваться настроению парня, намереваясь продлить приятные мгновения и дать ему время, чтобы, быть может, перестать смущаться. Гокудера уже не мог злиться или протестовать, он просто наслаждался каждым ощущением, по-прежнему не давая себе права надеяться на повторение и из-за этого царапая спину сенсея лишь сильнее, чтобы тот надолго запомнил это солнечно-пасмурное утро. Вскоре хранитель тумана понял, что больше держаться не может, да и не слишком хотелось. Обхватив член подростка плотным кольцом пальцев, мужчина ускорился до предела, двигая рукой в такт своим толчкам, чем заставил юношу стонать в голос и как-то по-особому крепко обнимать. Парень попросту потерялся в ощущениях и эмоциях, забыв контролировать себя. Он уже не понимал, где злость, где страсть и вожделение, где доверие, а где отчаяние. Рокудо едва сдерживался, чтобы не кончить от одних этих стонов, его опорная рука слегка дрожала, но продолжала мужественно удерживать тело преподавателя. Из последних сил… Мужчина понимал, что уже недолго. Зажатая в руке плоть юноши напряглась, и Мукуро сдался, кончив одновременно со своим юным любовником. Два несдержанных стона наслаждения слились в один и растворились где-то за пределами осознания обоих. Иллюзионист по инерции сделал ещё пару толчков и практически рухнул на Хаято сверху, пытаясь отдышаться. Он ожидал, что блондин начнёт отталкивать, но тот, прикрыв глаза, продолжал поглаживать поясницу и спину своего сенсея и с трудом вдыхал рваные глотки воздуха, превозмогая тяжесть чужого тела. Тонко улыбнувшись, Рокудо приподнялся на локтях, вглядываясь в глаза юноши. Только он собрался прочитать отличнику лекцию о легендарной красоте его глаз, Гокудера прохрипел:

– Ни слова про глаза.

– Ку-фу-фу, почему же, Гокудера-кун? – Мукуро склонился к самому лицу юноши, но губ так и не коснулся. – Смущает?

– Эти глупые слова ни хрена не стоят. Лучше слезь с меня, – парень недовольно заёрзал и отвёл взгляд.

– Забавно… – мужчина напоследок поцеловал уголок губ парня и, осторожно выйдя из его тела, лёг на спину рядом с ним, глядя в потолок и возвращая джинсы с бельём на подобающее им место. – Чтобы казаться взрослее, ты отрицаешь слова о чувствах, тогда как по-настоящему взрослый поступок – это не стесняться говорить избранному тобой человеку о том, что испытываешь, и принимать то же самое от него.

Иллюзионист повернул голову к Хаято, но тот лишь презрительно хмыкнул и прикрыл глаза. На самом деле, сенсей итак сказал больше, чем можно было адекватно принять, и усугублять ситуацию не хотелось. Парня просто рвало изнутри от противоречий, но, вместе с тем, он чувствовал себя слишком опустошённым, чтобы как-то это всё выразить. Да и не хотел. Рокудо же чувствовал себя немного уязвлённым, но понимал, что им обоим нужно время. Приподнявшись на локте, он спросил:

– В душ пойдёшь?

– После Вас, – буркнул юноша, не открывая глаз.

– Как пожелаешь. Но, может, перейдём на «ты»? Или два раза переспать – это не повод?

Мукуро натянуто улыбнулся и, встав с кровати, направился в душ под уничтожающим взглядом Гокудеры. Казалось бы, начало отношений прошло не самым лучшим образом, но именно это и требовалось обоим, чтобы выместить всю ту боль, что они испытали, пока прятались друг от друга.

Приняв душ после сенсея, Хаято, одетый и причёсанный, нашёл так же полностью собранного иллюзиониста на кухне – тот как раз заканчивал накрывать на стол. В домашней, неофициальной одежде Рокудо нравился парню лишь сильнее. На столе стояла тарелка со стопкой свежих тостов, джем, какая-то шоколадная масса и две кружки. Совершенно не зная, как себя вести и что вообще стоит делать, юноша замялся на пороге, а Мукуро, разливавший кофе по чашкам, поднял на него взгляд исподлобья и поинтересовался:

– Ты же не против кофе по утрам, Гокудера-кун?

Школьник невольно проследил за скользнувшими по столу изящными пальцами и, поспешно прервав своё замешательство, ответил:

– Не против. А Вы… то есть ты… говоришь так, будто хочешь сделать из совместного кофе по утрам традицию.

Рокудо пожал плечами и вернул джезву на плиту, проговаривая:

– Как знать, ку-фу… Всё зависит от того, как часто ты сможешь у меня оставаться. Тебя же до сих пор не хватились?

Мужчина сел за стол, и Хаято последовал его примеру, осторожно усаживаясь напротив – ходить и двигаться было ещё немного больно. Он чувствовал себя ужасно неловко, но считал это вполне естественным. Интересно, сколько нужно времени, чтобы обращаться на «ты» со своим преподавателем, заниматься с ним сексом, вместе пить утренний кофе на его кухне и не испытывать неловкости… Парень никак не мог посмотреть в разноцветные глаза, боялся поднять взгляд даже на лицо, а желание рассказать Мукуро о своей жизни подавлялось привычкой дерзить.

– Какая тебе разница, если я ещё здесь? – буркнул юноша, утыкаясь взглядом в свою чашку, зажатую между ладоней.

– Для меня нет разницы, но твои родители могут волноваться, – Мукуро подпёр голову рукой, чуть склоняя её набок и тонко улыбаясь.

Гокудера всё же собрался с духом и решил объяснить сенсею, как обстоят дела на самом деле. Если уж они решили быть вместе, надо, наверное, начинать делать первые шаги в этом направлении. А именно, узнавать друг друга получше. Надо, ведь?

– Сейчас я живу один, – парень всё же переборол себя и поднял взгляд на иллюзиониста, сидевшего напротив и принявшегося намазывать тост джемом. – Моих родителей давно нет в живых, а сестра постоянно путешествует. Её работа связана с командировками, – блондин пожал плечами. – Она редко бывает дома.

– Оя-оя, то есть ты всё это время был один? – Рокудо едва заметно нахмурился, понимая, насколько это тяжело для подростка и как трудно ему приходилось всё это время. – Почему-то я надеялся, что это не так…

– Эй, вот только не надо меня жалеть! – практически выкрикнул Хаято, сжимая одну руку в кулак и заставляя мужчину поднять на него удивлённый взгляд. – Я не ради этого тебе что-то рассказываю.

– Ку-фу… – Мукуро кивнул и тонко улыбнулся. – Знаю. Это непроизвольно получилось. Держи.

Иллюзионист протянул опешившему школьнику тост, и тот неуверенно взял его, с недоверием и лёгким недоумением глядя на своего сенсея.

– Ты останешься у меня сегодня? – после недолгого молчания спросил Рокудо, отпивая кофе и не слишком, в общем-то, рассчитывая на положительный ответ.

– Нет, – Хаято ответил это почти без заминки, хоть перспектива и манила. Он просто не готов. – Я… не могу.

Мужчина кивнул, догадываясь о причинах, и не стал уточнять их наверняка. Это всё пустое. Теперь надо быть осторожными с неприступным ранее личным пространством друг друга. Да, им просто нужно время. Им обоим. Осознать, что теперь всё иначе.

***

Фран сидел за письменным столом, по уши увязший в формулы и сложные расчёты, когда зазвонил телефон. Очень хотелось верить, что это не Хаято, хоть и рад бы был с ним поговорить. Однако врать ему… бесконечно врать о произошедшем, от которого душу выворачивало… Паршиво.

– Да? – проговорил юноша в трубку, и на него тут же обрушился целый шквал эмоций.

Это заставило зелёноволосого иллюзиониста печально улыбнуться, слушая, как его друг уснул во время прелюдии, обломав своего сенсея. Но улыбка сошла с лица, когда парень узнал, что теперь эти двое вместе, а значит, придётся терпеть рассказы Хаято и врать о них с Белом. Хотя нет, гораздо проще – соврать единожды. И, быть может, Гокудере хватит такта не слишком часто упоминать о них с Мукуро.

– Я? Я переспал с ним, и больше не хочу его видеть. Нет, всё было в порядке. Мне просто больше не интересно, – голос парня слегка дрогнул, но по телефону не так просто это заметить. – Нет, я не жалею. Я думаю, так и должно было быть. Слушай, мне прислали материалы из Нагойского университета, заходи, если захочешь порешать. Я планирую потратить на это все выходные... Сам ты ботан! Я же знаю, что ты хочешь. А прорешав домашку, ты поймёшь, насколько ценно моё предложение. Не отнекивайся, в этом сборнике задачи повышенной сложности!

Услышав в трубке гудки, Фран улыбнулся и вернулся к прежнему занятию. Ноябрь ещё никогда не казался таким холодным, но тот факт, что в этом городе нашёлся ещё один такой же странный на всю голову человек, как он сам, давал какую-то странную, горьковатую надежду, разливающейся по внутренностям теплом, как от глинтвейна. К чёрту пафосные речи. Под холодным ноябрьским ветром никто не должен быть один.