— Привет.

Раздался за спиной приглушенный голос. Прозвучал расстроенно.

— И тебе.

Ответ вышел каким-то вопросительным, будто готовым к подвоху. Джин стоял в темной прихожей, уставший и грузный, лица на нем не было. Анна сняла обувь, посматривая в его сторону искоса:

— Чонин у бабушки, — сказала она, словно ждала этого вопроса. Но мужчина мотнул головой:

— Я знаю. Я звонил ему.

— Ну… хорошо, — чужой вид ее напрягал, от такого Джина хотелось поскорее скрыться в комнате, показаться очень занятой делами, чтобы не разговаривать. Начала копаться в сумочке, искать телефон.

— Где Хенджин?

Анна ненадолго подвисла — разогнулась, выпрямив спину, и, сдвинув брови к переносице, совершенно непонимающе — переспросила:

— Чего?..

— Где Хенджин, я спросил, — мужчина потер тыльной стороной ладони висок. Измученно. — Я звонил ему. Он не берет.

— Он уже давно трубку не берет.

Ну, не так давно, на самом деле — всего лишь день. Но отчего-то Анне захотелось сгустить краски — чтобы упрекнуть нерадивого папашу, который родному сыну звонил раз в год. И то, если его заставить… А сейчас, услышав это, она, конечно, удивилась, но позиций не сдала:

— Я не знаю, где он. Мне он тоже не отвечает.

Джин хмыкнул — мол, понял-принял, даже развернулся, чтобы уйти — но Анна продолжила:

— Зачем ты ему звонил?

— Потому что мать до него не могла дозвониться. Попросила меня это сделать.

— Неудивительно, он ее звонки почти всегда игнорирует. Себе дороже…

— Ты правда не знаешь, где он сейчас?

Анна отрицательно мотнула головой:

— Я не знаю. Минхо тоже не знает.

— Ты была у Минхо?

Ну, поначалу — да, еще со вчерашнего вечера. А потом весь день Анна бездумно ходила по улицам и мечтала наткнуться взглядом на Хенджина. Звонила раз сто — без преувеличения, отправила еще столько же сообщений, но все осталось без ответа. Не могла себя успокоить — переживала, дымила одну за другой и только к позднему вечеру приехала домой. Часов двадцать на ногах, без сна и без еды.

— Была, — она, посмотрев на себя в зеркало, поправила волосы, выбившиеся из хвостика. — Минхо он тоже не отвечает. Никому.

Джин понятливо кивнул — прошел по коридору вглубь, свернул, судя по звукам шагов, в кухню. Анна прошла быстрее в спальню. Его беспокойство о Хенджине было явлением настолько редким, что даже напрягало, он, может, иногда и проявлял акты заботы, но вся она ограничивалась чем-то материальным и отстраненным: я позволю тебе уйти, раз ты не хочешь видеть меня, я оплачу твой колледж, раз ты хочешь учиться и получить образование, несмотря на то, что дело, которым ты занимаешься, неблагодарное, машину твою заберу со штраф-стоянки, хотя это уже второй раз за неделю… Но я не буду тебе отцом — так Джин никогда не говорил, язык не поворачивался, наверное, но и без того понятно было… Анна замечала все промахи Джина — а свои стала понимать только, когда Хенджин ушел. Не вытерпел — не нашел ни в ком поддержки, предпочел одиночество такой семье и ушел. Никто его не остановил — все подумали, что так будет лучше. Она правда всегда старалась быть для него мамой и другом, но только с возрастом поняла, что многие ее поступки были диаметрально противоположны тому, что она должна была делать.

Когда Анна вышла из комнаты, Джин все еще крутил в руке телефон, сидя на диване.

— Ты правда за него волнуешься? — она прошла за стойку, чтобы сделать себе травяной чай перед сном.

Мужчина поднял взгляд — Анне пришлось прищуриться, чтобы вглядеться, понять, что не показалось. Он ответил прежде, чем она открыла рот:

— Сама как думаешь?

Как она думала — наблюдала просто за тем, как муж костяшками пальцев быстро утер глаза. Анна налила во второй бокал воды и принесла, поставила перед ним:

— Никак не думаю, — прозвучало как-то жестко, совсем не с ее привычными интонациями.

Джин фыркнул:

— Хватит делать из меня монстра.

Не как упрек это произнес — устало выдохнул. Женщина присела на край столика, чтобы смотреть прямо в глаза, вопросительно приподняла бровь:

— Я из тебя монстра? Джин, ты сам отлично справился с этим без чьей-либо помощи.

Он отвел взгляд — а она начинала злиться.

— Мне тяжело… — Джин вздохнул резко, будто ему не хватало кислорода, — тяжело даже находиться рядом с ним, тяжело смотреть на то, в кого он превратился… — и выпалил прежде, чем смог осознать: — Он всегда напоминал мне Ён. Я вижу ее лицо, когда смотрю на него… они слишком… похожи. Я не могу, Анна. Мне больно, — Джин переборол себя и взглянул в чужие глаза, пусть жена и смотрела в ответ с арктическим холодом. — Но это не значит, что я не могу волноваться, если он пропал. Он все же мой сын.

— Ага, — женщина нервно улыбнулась, — очень заметно…

— А ты? — он забегал взглядом по ее лицу. — Раз ты так его любишь, почему не ушла, взяв мальчишек? Тебе всегда было, куда уйти. Но ты осталась, — его голос стал увереннее и вкрадчивее. Анна нахмурилась. — И оставила детей с таким монстром… Все эти двадцать лет… Предпочла комфортную жизнь, уступила привычке. Ты-то чем тогда лучше?

Анна поднялась, будто ее толкнули, отступила на шаг назад, на момент выдав истинную растерянность. Он озвучил самые страшные ее упреки к самой же себе, попал в самую десяточку. Она не верила, не хотела верить, спросила дрогнувшим голосом:

— Будто бы ты нас отпустил… Позволил бы уйти…

— Позволил бы.

Вот так просто — позволил бы. Анна за одну секунду почувствовала слишком много, а потом резко — совершенно ничего. Гулкую пустоту за ребрами. Плечи напряглись, от Джина закрыться хотелось — а пошевелиться сложно. На спину как камень лег — не смогла даже уйти, чтобы не смотреть, не слышать.

— Мне не впервой.

Он ее с каждым словом добивал, а она ему ничего не могла ответить.

— Я тебе с самого начала говорил, что это — плохая идея. Что мы с тобой — это плохая идея, Анна. Я не виню тебя в этом, ты просто не понимала, на что соглашаешься. Виноват я, — Джин снова отвел взгляд — на такую Анну смотреть было больно. И стыдно. — Никто больше не виноват.

— Пиздец, Джин, — она прижала ладонь крепко себе ко рту, будто оттуда еще что-то пыталось вырваться, и глупо задрожала. Не плакала — нечем было плакать. И незачем.

— Я все равно тебя люблю, — произнес, пока Анна все еще молчала, не решаясь убрать от лица руки. — Я люблю тебя, даже если ты уже не веришь в это. Я просто тебя люблю, — может, он должен был сделать сейчас что-то — но он даже в сторону ее не смотрел, не мог наскрести мужества, чтобы взглянуть. Только говорил — и голос звучал до жалкого разбито, таким он сам себя никогда не слышал. — Даже если ты меня уже давно нет.

Стрелки часов отмеряли секунды тишины: двадцать один стук, прежде чем Джин снова подал голос — почти шепотом:

— И я готов быть твоей тупой привычкой до последнего — пока ты не решишься на то, чтобы уйти, — он выдохнул, утерев ладонью сырую щеку. — Мне правда жаль.

— А это что? — в руках оказался флакончик жасминовых духов — Анна его открыла, понюхала и резко зажмурилась. — Они испортились!

— Поставь на место… пожалуйста, — Джин сам взял духи из чужих рук, вернув флакон на полочку под зеркалом. — Я потом разберусь и выкину все лишнее.

— Лишнее… — Анна, впрочем, мягко прижалась спиной к чужой груди, голову подняла, чтобы посмотреть на него. — Много же выкидывать придется… нужна моя помощь?

— Думаю, я со всем справлюсь сам. Не переживай об этом.

Анна повернулась к нему лицом — снова прильнула, положив ладони на его плечи, потянулась, чтобы поцеловать, и спросила тихо:

— Любишь меня?

Ее голос звучал по-детски воодушевленно, будто это игра — легкая ненавязчивая игра между ними, в которой в любой момент можно было бы взять тайм-аут. Но все равно смотрела на него как на самое драгоценное, что у нее есть, и улыбалась — до больного нежно. Джин тоже не мог отвести взгляда:

— Ты же останешься?

Девушка посмотрела вглубь коридора, нахмурилась слегка:

— На ночь? Ты отвез Хенджина к родителям?

Останешься ли ты навсегда — Джин прижался губами к чужому виску, глаза прикрыл:

— Да, на ночь.

***

— А с вареньем?

— Нет.

— С медом?

— Не-ет…

— Может, хотя бы пустых поешь?

Чонин отложил телефон в сторону, глаза прикрыл и вздохнул тяжко, будто его уже накормили всем перечисленным. Бабушкина миссия впихнуть еды до отвала сейчас удручала даже похлеще, чем любой происходящий в жизни Чонина пиздец.

— Одиннадцать часов вечера, ба, какие еще блины… утром перед школой поем.

— Да что ж ты… будешь-то… такое, — когда бабушка начинала ворчать, Чонин старался пропускать мимо ушей, у него и без этого башка болела, не совестно было слушать ее чисто на фоне. — Худющий! Не жрет ничего! Мать за тобой вообще не следит?..

Парень снова взял телефон.

— Даже чая не попьешь?

— Я спать собирался, — Чонин даже с дивана поднялся, мол, вот, говорю и иду спать, чего грузить-то… — Утром поем перед школой.

— Ладно, — удивительно, но бабушка сдалась, рукой махнула. Чонин практически взбежал по лестнице на второй этаж, закрылся в комнате.

Вряд ли бы он уснул, если честно. Телефон периодически пиликал от входящих сообщений — и это было еще удивительнее, чем бабушка, признавшая свое поражение, ведь это была Ханна, которая раздобыла его страничку и теперь писала в мессенджере. Сначала Чонин не отвечал, а потом как-то неловко стало отмалчиваться. Поддержал разговор, пусть и понимал изначально, куда он приведет. Ханна не глупая.

Ханна: «Долго его морозить будешь?»

Ханна: «Крис правда по тебе скучает. Зуб даю»

Ян не хотел говорить с сестрой Кристофера о Кристофере — Ханна была заинтересованной стороной, вряд ли бы она приняла ко вниманию то, что чувствовал сам Чонин. Да и распинаться не хотелось — это было не ее дело, хотя Чонин понимал, почему она в это лезла. Даже не из-за своей натуры — просто за брата беспокоилась.

Ханна: «Он заплакал сегодня за завтраком. Признался предкам в том, почему выглядит как говно унылое»

Ханна: «Про тебя сказал»

Ханна: «Он жалкий, когда плачет»

Ханна: «Прям пиздец какой жалкий, не хочу опять видеть такого»

Чонин сообщения прочитал — но промолчал. Не нашел, что ответить.

Ханна: «Я прекрасно понимаю, что это не мое дело. Но ты тоже пойми, я брата так-то люблю, хочу, чтобы у него все в порядке было. Я пишу только для того, чтобы вы поговорили. Ему сложно делать какие-то шаги. Он всегда таким был»

Ханна: «Ему просто нужно сказать тебе кое-что»

Ханна: «Позволь ему сделать это»

Чонин ощутил неприятные мурашки, покрывшие спину — хмуро посмотрел на экран, печатая ответ.

Чонин: «что сказать?»

Ханна замолчала на какое-то время — Ян даже телефон отложил, обнял себя руками, неуютно поежившись.

Ханна: «Мое дело — сказать, что он хочет сказать»

Ханна: «То есть…»

Ханна: «Блин, не сказать, что он хочет сказать, а…»

Ханна: «Агрх, ты понял, короче. Не мое дело — сказать, что именно»

Чонин даже улыбнулся слегка.

Ханна: «Так что…»

Ханна: « с: »

И смайлик этот гребаный — он откинул гаджет на подушку и плюхнулся на бок, ноги к груди поджал. Что-то сказать — будто Чонин уже один раз не слышал, что там хотел сказать Кристофер. Вот одного раза реально было более чем достаточно. Повторно он такого не переживет. Что, если это будет очередной секрет, который Кристофер скрывал с самого начала их недо-отношений? Нет уж, спасибо. Конечно, это было как-то по-детски: спрятаться и сделать вид, будто ничего не было, вычеркнуть… Чонин понимал, что так не работает — из-за чего еще больше и злился, только уже на себя. Но и обиду вот куда ему было девать?.. Не выбросить тоже просто. Наверное, и с тяжелым грузом секрета так же — не кинешь в мусор, не забудешь. Кристофер сознался, потому что честность — его принцип, принимал Чонин это или нет. Сознался, рискуя больше никогда Чонина не увидеть. И все равно сделал это. Не доказывало ли это его искренние намерения?.. Чонин потянулся к телефону — снова.

Ханна: «Бляяя, видел бы ты его сейчас»

Ханна: «Мне хочется его ударить»

Ханна: «Даже не пожрал, придурок»

Ханна: «Вы или решайте что-то, или этот дурачок себя до ручки доведет»

Ханна: «Я не хочу его с ложечки кормить»

Ханна: «И вообще! Мне нужен обратно мой брат! Похер мне, кто и че натворил, возвращайте обратно! Я и без того вижу его только несколько раз в месяц, а если он еще и такой будет, я вообще его рожу унылую видеть не захочу никогда больше»

Ханна: «ПОГОВОРИТЕ ВЫ КАК ВЗРОСЛЫЕ ЛЮДИ НУ ЧТО ЗА ЕПТ ВАШУ МАТЬ КАК МАЛЫЕ ДЕТИ»

Чонин неопределенно хмыкнул — телефон заблокировал, сжав его в ладони. Да хотел он написать — сколько раз порывался, открывал диалог и в итоге ни одного слова не мог набрать. Да потому что страшно было — до трясучки, во что все это обернется. Было страшно, что это конец. Конец чего-то еще даже не начавшегося.

— Спишь?

Стук в дверь заставил дернуться — Чонин подскочил на кровати, телефон в карман кофты положил и зажмурился от света, когда бабушка приоткрыла дверь в комнату.

— Уже собираюсь.

— А где Хенджин-то ты не знаешь? — бабушка в комнату не заходила, за дверью стояла, выглядывая из-за нее. — Родители твоего отца что-то внука найти не могут, обзвонились… не знаешь ничего?

Чонин напрягся, когда услышал это:

— Я вообще не знал… пропал?

— Ну, матери твоей не отвечает, отцу не отвечает — никому, всех игнорирует, — она пожала плечами. — Позвони ему тоже, напиши что-нибудь… вдруг тебе ответит. Обидел его кто что ли… — эту догадку она уже себе под нос сказала, дверь прикрыла до щелчка.

Чонин остался в темноте. Только экран телефона загорелся под тонкой тканью кармана.

Крис: «Я хочу видеть тебя, пожалуйста, Чонин»

***

…полуржавая перила скрипнула неприятно, когда на нее надавили, уши зажгло — по ним холодный ветер скользнул, попытался остудить, но сердце куда-то в ноги упало, неравномерные стуки зазвучали глухо, почти не слышно.

Хенджин улыбнулся — постарался, по крайней мере, искренне, но вышло натянуто. Феликс на него не сразу посмотрел — просто не решился, когда услышал знакомый голос, подумалось, что глючит.

— Не помешаю?

Хван выглядел устало — бледный и грустный, улыбался через силу. Феликс поежился от холодка:

— Как ты узнал, где я?

Хенджин переступил последнюю ступеньку и оказался с ним на крыше, но больше шагов не сделал:

— Да так… Связи.

— Джисон, значит… — Феликс отвернулся обратно к кирпичной стене, на которой до этого пытался рисовать. Рука дернулась — снова на автомате вывела неровную линию, просто чтобы хоть чем-то занять себя, не смотреть на Хенджина. Даже осознать, что тот был здесь сейчас, оказалось тяжело.

— Я не называл имени… Вычеркните из протокола, — Хенджин тихо хмыкнул и неуверенно, но все же зашагал к нему — прогонять Феликс его не прогонял, хотя по его виду понятно было, что ему не по себе. Но Хенджину тоже не по себе — еще как — его вина, и он полностью ее признавал. Он немного прищурился, глядя на стену: — «Сука»?.. что ж, заслуженно.

Феликс разбирал свой рюкзак с баллончиками — резко повернул голову в сторону надписи, губы поджал виновато, ответил:

— Я не про тебя…

— Да ладно, говорю же: заслуженно, — Хенджин достал из кармана пачку сигарет, чиркнул зажигалкой.

Феликс глянул на него — и снова отвернулся к граффити, баллончик краски потряс и перекрыл «сука» в пару движений руки.

— Он немного не так выглядит.

— Кто?

— Астон Мартин, лого: сверху не сплошная линия, а крылья не такие резные, как ты нарисовал, они другие по своей форме.

Феликс глянул искоса:

— Ну так нарисуй, как будет правильно… — и кинул ему ярко-розовый баллончик.

Хенджин поймал, усмехнулся, потушил сигарету и подошел к стене, нажал на пульверизатор, но ничего не вышло:

— Я никогда этим не пробовал…

— Потряси для начала.

Хенджин встряхнул краску, но почему-то распылитель все равно не работал. Феликс озадаченно нахмурился, обхватил его руку своей, показывая, как нужно наклонить, и сам попробовал нажать — сработало. Он потянул чужую руку к стене, но Хенджин отвел ее немного в сторону от рисунка… Феликс не отпустил — только ослабил хватку, позволив Хенджину вести. Линии не похожи на логотип — слово…

— Не уверен, что для первого раза смог бы сделать что-то сложнее…

Феликс отпустил и отшагнул в сторону. На стене осталось ярко-розовое размашистое «Прости».

— За этим пришел? — Феликс поправил респиратор на лице — уткнулся в стену, вновь принимаясь за дело.

— Просто я тоже соскучился…

Ли поджал губы — рука дернулась, краска перекрыла участок рисунка, который Феликсу на секунду даже показался более-менее удачным. Ничего не ответил — продолжил бездумно рисовать, не поворачиваясь, смелости не хватало взглянуть в чужое лицо и вытребовать ответы на все вопросы, которые донимали его эти дни.

— Я не должен был… — Хенджин прервал сам себя, замолчал на пару секунд — и, выдохнув, все же договорил: — Не должен был игнорировать тебя. Мне просто нужно было время подумать.

— И как?.. — единственный вопрос, на который Феликсу хватило сил. Рука опустилась, кинула баллончик в открытый рюкзак к другим — повернулся только на мгновение, глянул украдкой — на свой риск.

Хенджин опустил голову, пнул смятую пластиковую бутылку, забытую тут кем-то — и сделал еще пару шагов. Опасливо — боялся спугнуть.

— Если ты позволишь, я расскажу тебе… все.

А потом Феликс вздрогнул — Хенджин положил руку на его плечо, слегка сжал, поворачивая его к себе лицом. Ли глядел в ноги, пусть и поддался — повернулся.

— Посмотри на меня, пожалуйста.

Феликс поджал губы — не смог.

— Пожалуйста, — повторился Хенджин. Феликс посмотрел, даже маску опустил — но выражение лица было таким неуверенным, почти забитым, что Хван не скрыл своего разочарования: — Мне правда жаль, Феликс. Я не должен был…

— Но сделал, — Феликс нерешительно убрал его руку с плеча, взгляд отвел — снова — и пальцы нервно сжались, он опять полез в рюкзак, копался в баллончиках нарочно долго.

— Я не хотел обижать тебя, — Хенджин не собирался больше касаться его без разрешения, просто пытался поймать взгляд, но не получалось. — Ты сможешь выслушать меня? Мне правда есть, что сказать — я чувствую, что обязан сделать это. Даже не так, я хочу сказать…

Феликс замер, но через мгновение отошел от стены, отряхнул руки, хотя на них ничего не было, и сел на широкий парапет, голову поднял, но глаза все равно убегали постоянно в сторону, кивнул:

— Говори.

Ветер снова пронесся между ними, поежиться заставил — Феликс сидел в одной футболке, такой тонкий и светлый на фоне тьмы неба за ним, мурашками покрывался, его хотелось закрыть.

— Я испугался. В тот раз — я просто испугался. Мне стало страшно.

У Феликса на языке крутилось обиженное от чего, но он смолчал, позволяя Хенджину говорить дальше. А у Хенджина ком в горле и мыслей в голове ворох — он не знал, за какую зацепиться, что должен сказать первым — будто надо было успеть выдать все, но времени отвесили мало. Как сказать. Чужой вид, закрытый и скованный, заставил говорить, как есть:

— Мне стало страшно. Ты ничего мне не обещал, но смотрел так, будто мы… — Хван прервал себя, дыхание перевел, когда ощутил, как сдавило в глотке. Выдохнул тихо: — Будто мы обещали друг другу что-то. И я испугался… — Феликс нахмурился и сжался. — Испугался, что обманываюсь этим. Испугался, что ты просто такой, какой есть — а я надумываю себе что-то большее, — эти слова вдруг заставили Феликса взглянуть на Хенджина, на лице мелькнуло удивление. — Испугался, к чему это приведет — и потому поступил так, как поступил. Нам стоило изначально обозначить, кто мы друг другу. Потому что еще одной неопределенности я не переживу…

— Ты про Минхо? — Феликс прервал его, выпалив давно жужжащую в голове мысль. За нее было стыдно — но это правда волновало его, даже если он не имел права в это лезть.

Хенджин прикрыл веки — под горлом забилось почти до боли:

— У нас всегда были странные отношения. И мы только недавно решили, что между нами — ничего и никогда больше. Мы правда решили это совсем недавно — поэтому я испугался, когда увидел тебя таким. Испугался, что надумал себе — и свалил. Потому что начал чувствовать что-то, не зная, чувствуешь ли что-то ты сам.

Феликс дрожал и был уверен, что это даже видно, опустив голову, будто свои коленки — это самое интересное зрелище на планете, он буквально чувствовал взгляд, упиравшийся ему в макушку. Хотелось остановить это — глупо взять Хенджина за руку или обнять, но смелости на это не было никакой. Он просто продолжал слушать — Хенджин просто продолжал говорить:

— Я не знаю, что у тебя в голове. Мне стоило четко спросить, что ты думаешь, прежде чем во все это лезть. Я не хочу тебя ранить, Феликс. И не хочу больше раниться сам… поэтому позволь мне спросить, чего хочешь ты, — Хенджин тоже взгляд опустил, плечом повел неопределенно, руки в карманы сунул, — только честно. Я просто… я не хочу больше восстанавливать себя из-за такого. Поэтому позволь нам решить все сразу. Сейчас.

Феликс часто заморгал — лишь бы не позволить себе расплакаться. Ему казалось, что одно лишь произнесенное им слово — и у него начнется истерика. Все тело предательски трясло — и от холода, и от давящего изнутри непонятного чувства: в нем было столько обиды, смешанной с испугом и еще с чем-то непонятным, что самому страшно становилось.

— Но прежде, чем ты ответишь, — чужой голос тоже дрогнул — Хенджин замолчал на пару секунд, не позволяя себе эту слабость. — Я должен сказать, что однажды рядом со мной может стать небезопасно. Я не хочу, чтобы ты пострадал из-за меня… но я приму любой ответ. Что бы ты ни сказал, — он перевел дыхание. — И если ты захочешь остаться, я постараюсь сделать так, чтобы тебя никогда ничего не коснулось.

Феликс испытывал его своим молчанием мучительно долго — даже ветер притих, ощутив себя третьим лишним. Хенджин не торопил — стоял рядом, не решаясь ни сказать что-либо еще, ни коснуться Феликса, даже если в его сторону практически клонило.

— А ты… захочешь остаться?

Хенджин крупно вздрогнул, когда Феликс заговорил и посмотрел на него, впервые так прямо. У нас все под контролем. Столько было в его глазах, что заставило захлебнуться воздухом, сердце глупо подпрыгнуло. До нас он не доберется, слышишь? И губы сжались изломанной линией — Хенджин не хотел врать. Мы к этому времени уже свалим. Хенджин просто не имел права врать. В любом случае, всегда можно свалить в Канаду. Не имел.

— Если ты будешь мне нужен — ты останешься?

Хенджин выдохнул:

— Я сделаю все для того, чтобы остаться.

Даже если это ненадолго, даже если все планы пошли бы не так — Хенджин сказал еще раз:

— Все, что в моих силах, чтобы остаться.

Ли Феликсу всегда и все было кристально понятно в его жизни, даже то дерьмо, которое случалось — в семье, в школе, на улице — что тут непонятного, усложнять никогда не любил — терпи и справляйся, радуйся, когда удается… Пока не столкнулся с Хенджином. А ведь с ним сначала тоже было все понятно — Феликс сам решил: красивый такой этот Барби — все его хотят и он захотел. Почему бы не коснуться этой красоты, если получится. И ведь получилось — причем как легко. В какой момент все свернуло не в ту сторону? Зачем все это, если так сложно и так больно?

Венерина мухоловка тоже очень красивая, пока не захлопнется…

Феликс не понимал, почему начал чувствовать слишком много для того, кто не собирался чувствовать вообще… Потому и одергивал себя каждый раз. Вот только отчего же сдаться сейчас казалось таким правильным решением? Почему хотелось верить?

Потому что он уже поверил… Кивнул, отведя взгляд в сторону, плечами повел:

— Тогда я тоже… останусь.

Чужие пальцы коснулись его кисти неуверенно — Хенджин подошел ближе, чтобы произнести тихо, будто кто-то мог подслушать и отобрать:

— Ты нравишься мне. Очень сильно. Мне нравится чувствовать то, что ты заставляешь меня чувствовать… я испугался только потому, что не был уверен, что ты делаешь это по той же причине.

Феликс осторожно развернул свою ладонь, пальцы дрожали — как его, так и чужие, он не дал себе передумать и, быстро обхватив их, выпалил:

— Я просто хотел быть рядом. И не важно, кем бы я для тебя был… я побоялся об этом сказать… побоялся, что тебе это не нужно, и я все испорчу. Я не хотел ничего портить.

Феликс никогда не признавался так искренне, даже себе, а сейчас выдал это почти легко — так, как и должен был сказать с самого начала. Чтобы не произошло это ужасное недопонимание между ними… Похоже, он тоже был виноват. Хенджин тихонько обхватил его плечи, и пружина, давившая внутри, исчезла, Феликс выдохнул, уткнувшись ему куда-то в руку — так и застыли… Неизвестно насколько, пока он не задрожал крупнее:

— Вот… — Хван отпустил его только чтобы дотянуться до кофты, торчащей из чужого рюкзака. Феликс быстро натянул ее на себя, а то зубы уже начинали стучать, и теперь, глядя на Хенджина, он почему-то не смог сдержать улыбку. Хенджин тоже. А затем почему-то посмеялся — вырвалось… И Хенджин тоже. Как-то глупо и странно, но стало спокойно.

Время подходило к четырем утра, где-то далеко внизу с улицы пропищал мусоровоз. Солнце еще и не собиралось показываться, потому, когда один из фонарей, освещавших крышу, погас, стало значительно темнее.

— Ты закончил уже? — Хенджин кивнул на рисунок.

— Лучше не станет, — Ли пожал плечами. — Поэтому да.

— Значит… ты домой?

— Пора бы уже, да, — он стянул маску и сгреб баллончики в рюкзак. — Завтра рано вставать.

— Можно проводить тебя?

Феликс неуверенно хмыкнул:

— Если хочешь.

Хенджин хотел.

Феликс медленно катил на скейте, Хван шел чуть позади, неизменно дымя сигаретой. Смотрел ему в спину — улыбался чему-то, держа на плече лямку чужого рюкзака.

— Почему ты не на машине? — Феликс слегка обернулся на него, не останавливаясь.

— Накатался уже. Весь день в полях — заебался, — объяснил он, выдохнул дым в сторону, — да и пешком ходить полезно.

— Ну да… сказал курильщик, — Феликс фыркнул, покатил дальше, петляя по дороге. Машин в это время было мало, тихий райончик, все спали. — От тебя вдвойне смешнее слышать.

— А сам-то? — Хван недоуменно приподнял бровь, смотря в чужую спину. Феликс оттолкнулся ногой, отъехал дальше:

— А я? — спросил он громко, снова обернулся через плечо: — А я не курю.

Хенджин нахмурился — не переспросил, продолжил следовать за ним.

— Так тебе правда Джисон сказал, где я? — спросил, когда снова оказался поближе.

— Да.

— Долго ты его пытал?

— Достаточно, — хмыкнул Хван. — Что-то он не был настроен на разговор со мной… пришлось объясняться — и спустя время он немного снизошел. Может, сонный еще был, решил, что чем быстрее я отъебусь, тем быстрее он уйдет обратно спать. Выглядел он не очень…

— Ты в гараж к нему пошел? — Феликс не скрыл удивления.

Хенджин посмеялся:

— У меня же нет его номера, а до гаража я его подвозил… Так что с ним, почему такой?

Мог ли Феликс рассказать об этом? Вряд ли — хотя на языке прямо-таки крутилось. Но это был не его секрет — поэтому он смолчал:

— Не знаю. Он мне не обо всем докладывается.

Хенджин видел — Феликс не договаривал. Но решил не давить:

— Надеюсь, у него все будет в порядке…

— Волнуешься за него?

— Почему нет? Он хороший парень. Я чувствую дисбаланс, когда хорошие люди печалятся.

Феликс неверяще хмыкнул, замедлился рядом:

— А тебе-то он чего хорошего сделал?

— Тачку мне как-то починил. Давно было, что пиздец, но я до сих пор помню… но вообще, — он обернулся на дорогу — мимо пронеслась чья-то машина, явно превышая скорость. — Я в целом говорю… хорошие, по моему мнению, люди не всегда делали что-то хорошее конкретно для меня. Мы же давно на улице, я всегда видел, как он относится к своим, стоит за них горой, даже в сторону их не дыхни не так. У Джисона в уличной молодости был один принцип: «Бей в нос — делай клоуна», он им редко пренебрегал, если на то шло… я не говорю, что насилие — это хорошо, но это чисто уличные понятия. Тебе ли не знать.

— Я на улице гость большую часть времени, не люблю народ, — поделился Феликс, — Я как человек-призрак: многие верят в мое существование, но видели единицы.

У своего дома Феликс остановился, взял скейт под мышку и повернулся к Хенджину, руку протянул:

— Давай на родину.

Хенджин снял с плеча лямку и отдал чужой рюкзак:

— Я был рад тебя увидеть, — сказал он, сунув руки в карманы. — И еще раз…

— Прекрати извиняться. Я уже понял, что тебе жаль, — Феликс тяжело выдохнул, но уголки губ тянулись вверх. — Правда — хватит. Мы все выяснили, — он отошел к крыльцу дома, поднялся по ступенькам — не услышал позади себя чужих шагов и обернулся, спросил неуверенным голосом: — А ты… не хочешь зайти?

— Зайти? — Хенджин неподдельно удивился, посмотрел в окна. Свет в них не горел. — У тебя все спят… я не думаю, что это хорошая идея — будить твою семью. Я вызову такси и…

— У меня дома никого нет, — Феликс звякнул связкой ключей, открывая дверь. — Так что никто не проснется. Но если не хочешь — я не заставляю. Просто предложил.

Хван посмотрел на открытую парадную, на Феликса — тот ждал ответа, сжимал пальцами лямку перекинутого через плечо рюкзака. Хенджин снова взялся за пачку:

— Хочу… перекурю только — и зайду.

Феликс зашел в дом, скинул рюкзак и скейт — и вышел обратно на крыльцо, к себе позвал:

— Можешь курить здесь. Тут есть пепельница.

— Ты же не куришь…

— Ну так и пепельница-не пепельница — вон горшок стоит с мертвым цветком, ему уже все равно.

Хенджин все же поднялся к нему. Феликс упирался поясницей в перила и смотрел наверх — на слабо светивший ночник, вокруг которого кружились два мотылька:

— Я, кстати, тебя заметил на улице около года назад что ли… И то — мельком. На радарах ты не особо показываешься, правда.

Феликс не сразу, но вспомнил, на чем остановился их разговор.

— А, да я и не планировал никогда там появляться. Пришел только из-за Джисона.

— Вы давно знакомы?

— Почти всю мою жизнь. Отца мне заменил — и все такое, — говорить об отце Феликсу в целом никогда не было сложно, он о нем почти и не знал ничего, потому и эмоций не было. — Джисон мелким работал с моим отцом в его автомастерской — еще до того, как я с мамой переехал из Австралии сюда. Так что он меня по сути с пеленок знает.

Хенджин склонил голову к плечу:

— Так ты нездешний?

— Папа отсюда, мать — из Австралии. Откуда, думаешь, взялись кенгуру с травматами?.. — он тихо посмеялся — и продолжил: — Мама долго решалась на переезд, но отношения на расстоянии — такое себе развлечение. Ее родители были против, как будто что-то знали, — он невесело хмыкнул. — Ну, в общем, я недолго там жил, тут, все-таки, большую часть времени. Поэтому я не знаю, правильно ли говорить, что я не отсюда… из ниоткуда. Так что… — и выдохнул, посмотрев в сторону Хенджина.

— Значит, даже не помнишь, как там?

— Почему же, я ведь к бабушке с дедушкой летаю раз в год, ну или реже — это очень дорого, хоть это они платят, мне неудобно как-то, за их счет… Но сестру не одну же отправлять. А ей там очень нравится.

— Тебе — нет?

— Да нравится… Просто я уже тут привык, — Феликс задумался, пожал плечами. — Там красиво, тепло и очень солнечно… Короче, прямо как здесь, только намного спокойнее, — посмеялся со своего сравнения.

Так и есть, хоть в Лос-Анджелесе и могли отыскаться тихие уголки, но везде ощущалась эта бурлящая энергия — только замешкаешься — снесет. Хенджин докурил в тишине.

— Чай будешь? — Феликс отошел от перилл к двери. — Зеленый, каркаде, черный с ежевикой… — и прошел в дом, оставив дверь открытой. Хенджин, выбросив бычок в горшок, зашел. Дверь тихо хлопнула. — С лепестками розы… у меня сестра на чае повернутая, у нас дома полно добра… — он стянул кеды, наступив на задники, Хенджин последовал его примеру. — Проходи, можешь чувствовать себя как дома.

В кухне было тепло и пахло чем-то вкусным — Оливия что-то испекла перед уходом, записку на дверце холодильника оставила. Феликс неосознанно этому улыбнулся:

— Есть не хочешь?

— Просто чай, — Хенджин стянул с себя кофту, присел на стул возле обеденного стола. — Я так рано не завтракаю.

— Как знаешь, — он пожал плечами, включил электрический чайник и достал из шкафчика две кружки — на одной из них Хенджин заметил Человека-паука, и уже было потянулся.

— Это моя, — Ли нахмурился — но не искренне, однако свою любимую кружку отодвинул в сторону. — Не думай, что я дам тебе пить из нее чай.

— Обойдусь обычной голубой.

— Это церулеум! Художник — а как будто в глаза долбишься… Вот, выбирай, — он выудил на свет с десяток различных коробочек. — Десять минуток посиди — подумай над своим поведением… а я в душ сгоняю, от меня пасет краской и грустью. Чайник вскипит — налей, пускай настаивается. Не скучай!

Хенджин чуть не добавил, что от Феликса еще и травой пахло — но не стал.

Когда пар кипятка и сладковатый аромат уже поднимался над кружками, Хенджин присел обратно за стол, разглядывая обстановку: на стене напротив висели семейные фотографии в рамках — настолько это оказалось старо, банально и по-домашнему, Хван даже улыбнулся. Феликс на этих фотографиях был совсем маленьким, на некоторых из них рядом была девочка младше него — сестра, видимо, слишком уж похожи. На самой примечательной из них Феликс плакал — сидел на полу у сломанной машинки, одной рукой закрывал лицо, а второй показывал средний палец в камеру: на вид ему там года четыре — Хенджин тихо посмеялся. Феликс, видимо, всю жизнь вот такой.

— Чего ржешь? — Феликс прошел в кухню, вытирая голову полотенцем. Заметив на столе кружки с каркадэ, присел рядом, подвинул одну к себе.

— На фото смотрю. Забавный ты, — Хван кивнул в сторону стены. — Факи с детства показываешь.

— Не мы такие, жизнь такая, — Феликс на это только плечами пожал и над кружкой склонился, чтобы отпить. — Блин, горячо…

— Аккуратнее. Пять минут только стоит, дай ему еще остыть немного.

Растрепанный и немного сонный Барби, в мятой футболке, выковыривающий чаинку из кружки, смотрелся на его кухне как-то совсем сюрреалистично — Феликс залип.

— А на верхней — ваша мама? — Хенджин снова смотрел на висящие в рамках фото, даже пальцем показал. — Да?

— Да, — тихо ответил Ли, искоса глянув на фото.

— Красивая.

— Молодая просто еще… молодые — все красивые.

— А отец где?

Феликс постучал пальцами по столу:

— Хуй знает. Где-то. Может, сдох давно. Понятия не имею.

Хенджин напрягся — перевел взгляд на Феликса:

— Извини.

— Мне не тяжело говорить об этом. Я его вообще не помню… хотя Джисон говорит, что он был крутым. Не знаю. Пойдем в комнату? Мне тут некомфортно. Никогда не ем в кухне.

Хенджин не имел ничего против. Тем более, что взглянуть на комнату Феликса тоже хотелось, хотя и не думалось, что парень поведет его сюда вместо гостиной. Но Феликс гостеприимно позвал за собой:

— На кровать в уличных джинсах не садись, — он поставил кружку на тумбу и забрался на свою постель, сел в позу лотоса. — Но мое игровое кресло — к твоим услугам.

— Могу раздеться, — Хван шутил, Феликс понимал. — Ты точно нездешний, знаешь, обувь дома снимаешь, на постели в ботинках не валяешься.

— Фу, грязно же, — Феликс поморщился, смеясь. А ведь правда, это мама их к такому приучила.

Хенджин сел в кресло, держа в руках кружку, сделал пару глотков, чтобы горло смочить. Сохло — из-за сигарет, должно быть. Много выкурил.

— Нельзя держать сырые волосы в полотенце так долго, — Хенджин не хотел молчать, но темы для глубоких разговоров, видать, были на сегодня исчерпаны точно так же, как и силы на откровения.

— Всегда так делаю.

— Ну и зря.

— А что такого?

— Парниковый эффект.

— Какой-то ты душный, — но Феликс послушно снял полотенце, промокнув кончики волос.

— И насухо вытирать нельзя.

— Бо-оже, — парень недоуменно покосился на Хенджина. — Что за зануда в тебе проснулась?..

— Ты просто волосы так испортишь.

Феликс покачал головой, мол, реально — зануда, и повесил полотенце на спинку кровати:

— Доволен?

— Вполне, — он тихо посмеялся. — Не смотри на меня так, просто если ты мучаешь свои волосы краской — хотя бы сушкой неправильной не мучай. Выпадать начнут.

— Все, уйди, душный Хенджин, верни на место прежнего… — Феликс все еще странно на него смотрел. — Будто поговорить больше не о чем.

Хенджин пожал плечами — покрутился в кресле, поворачиваясь к чужому рабочему столу, и заметил на нем скетчбук Феликса, недолго подумал, прежде чем спросить:

— Можно посмотреть?

— А?

— Твои рисунки, — пояснил он. — Если ты не против?..

Феликс неожиданно вспомнил про остывающий чай — взял кружку, скрыв за ней свое лицо, сделал большой глоток, но все же ответил:

— Можно.

— Если там что-то личное…

— Мне особо нечего скрывать. Ты можешь глянуть, если тебе интересно.

Хенджин поставил кружку на стол и взял блокнот в руки. Помедлил, прежде чем открыть, будто сомневался, что ему действительно можно. Феликс сказал:

— Да смотри уже…

Хенджин на момент перевел взгляд на Феликса — но в итоге открыл. Феликс без слов подглядывал за ним, наблюдая за чужой реакцией. Он сам плохо помнил, что рисовал там — потому что вел этот блокнот уже почти полтора года. Просто почему-то надеялся, что Хенджин… Не разочаруется в увиденном.

— Джисон… с натуры рисовал?

— Да… фоток Джисон не делает. Только я иногда в личный архив щелкаю.

— Джисон… в естественной среде обитания, окруженный железяками и инструментами. Ты ему показывал?

— А что там?

Хван показал Феликсу страничку.

— Этот позор? Нет конечно. Там должны быть и получше рисунки… вот их показывал.

— А это кто? — он перелистнул на другую страницу, на которой была нарисована незнакомая Хенджину девушка. — Красивая.

— Джоан, моя подруга. Она изредка появляется на улице… Джо-Джо — может, слышал.

— Не уверен… тоже на скейте катается?

— Парадоксально, но не особо. Только чинит. Я, кстати, давно у нее свой старый скейт забрать не могу… забыл что-то… — Феликс призадумался — действительно ведь давненько к ней не заваливался, забыл вовсе. Она, наверное, могла обидеться. Хорошо же общались. — Прикольная она, в общем. Джисона чем-то напоминает по характеру.

Хенджин хмыкнул — и продолжил смотреть дальше:

— А это?

— Сестра, — Феликсу приходилось щуриться, чтобы рассмотреть. Глаза после долгого дня устали — да и один ночник был включен, толку от него. — Сядь сюда, я плохо вижу.

— Ты же сказал, что в уличной нельзя.

— Лечить глаза дороже, чем постирать одеяло… садись.

Хенджин пожал плечами — но пересел, не так близко к Феликсу, как хотелось. Но тот подвинулся сам — коснулся коленом чужого бедра, навис слегка, чтобы лучше видеть. Хенджин продолжил листать.

— А это мне плохо было, — объяснил Феликс раньше, чем Хенджин спросил. — Такое можешь пролистывать. Я вряд ли вспомню, что имел в виду.

Хван и не требовал пояснений, глядя на рисунок забитой камнями собаки. Как-то… Неприлично даже спрашивать было. Перелистнул следующую.

— А это Сынмин рисовал. Он не умеет рисовать.

— А что он пытался изобразить?..

— А я знаю? Никто не знает, что у Сынмина в голове. Он иногда странный… но мы его любим… а вообще, похоже на абстракцию. Будто кто-то блеванул и размазал по стене.

Хенджин поморщился, поэтому перевел тему, чтобы не думать о разрисованных не красками стенах:

— Сынмин… это тоже бельчонок с улицы?

— Не-а, — Феликс мотнул головой. — Мой друг. Но с Джисоном он знаком. Тусим иногда вместе… вот вчера в гараже компанией собирались. Весело было, конечно…

Хенджин понятливо кивнул — и продолжил рассматривать рисунки:

— А это?

— Я пытался изобразить чувство счастья.

— А чего оно… темное какое?

— А у каждого — свое счастье, — Феликс фыркнул, — на самом деле, у меня просто других цветов с собой не было. Рисовал тем, что имелось под рукой.

— А это?..

— Что?.. А, — Феликс отмахнулся и цокнул, когда Хенджин глянул на него с приподнятыми уголками губ. — Ой, ну вот давай, скажи, что сам обнаженку никогда не рисовал!

— В целях изучения анатомии в колледже — да.

— Я тоже анатомию изучал!

— По порнухе?..

— Я сейчас заберу.

— Понял, — Хван продолжил смотреть. — Вот это — очень красиво… с натуры?

— Да. Джисон спал. И это я тоже вряд ли ему показывал… думаю, это немного по-маньячески — рисовать спящих людей, которые не знают, что ты их рисуешь.

— Он бы не разрешил?..

— Он бы еще год от меня шарахался. В шутку.

— Я бы разрешил… — он сказал это как бы между прочим, но пронеслась мысль, что было бы приятно, нарисуй Феликс его спящим. В этом было что-то… До интимного личное. — Кот?

— Да, довольно упоротый… бабушкин. Он умер пару лет назад. Прикольный был, толстый такой, полосатый. В детстве чуть глаз мне не выцарапал.

— Забавно… — хотя веселого в этом ничего не было. Феликс придвинулся еще ближе.

— Вот, — он показал пальцем на свое лицо. — В уголке глаза, если кожу оттянуть, три точки белых… это он мне боевой шрам оставил. Но если не вглядываться — не очень заметно.

Хенджин глянул пристально, но в плохом освещении и вправду ничего не заметил особо. Поэтому вернулся к пролистыванию страничек, стараясь не обращать внимание на колено Феликса, упирающееся ему в бедро:

— Эскиз для кенгуру?

— Да. Но на стене тогда лучше получилось…

Хенджину, впрочем, нравились оба варианта. А потом он, в тишине пролистав еще страничек двадцать, на которых не было ничего, что требовало бы пояснений, наткнулся на другой эскиз — улыбнулся. В который раз за утро. Феликс, допив к этому времени остывший чай, заметно покраснел.

— «Вы видели, какие у Барби охуенные губы»… — прочел вслух Хенджин, приятно было увидеть это еще раз. Феликс посмотрел в другую сторону. — Его еще и целовать охуенно… ну, мне так говорили.

— Не могу не согласиться… — ответил Ли недовольно в противовес своему смущению. Хван склонил голову к плечу, поглядел на Феликса искоса:

— У мальчика-скейтера тоже охуенные, — сказал он, в который раз за ночь наблюдая чужое порозовевшее лицо. — Его еще и целовать охуенно.

— Ага, — ответил Ли как можно более отстраненно, будто его это не касалось. Хенджин говорил это, зная, что смущал Феликса. Но, наверное, только этого и добивался.

Однако, почти до конца долистал молча — только на последней странице остановился надолго; Феликс, смотрящий куда угодно, но не на него, даже не понял сначала, почему перестал слышать шелест страниц. А потом вспомнил…

— Это… я по памяти, не суди строго… просто… наброски.

Хенджин все еще молчал — рассматривал, провел пальцем по наброску, не скрывая своей очарованной улыбки. Феликс смотрел выжидающе, крепко вцепившись пальцами в подол домашней футболки.

— Я правда такой красивый, каким ты меня видишь?

Феликс буквально выпалил в ответ:

— Ты еще красивее.

Хенджин впервые кому-то поверил на этот счет. Спросил негромко:

— А я могу нарисовать что-то для тебя… на память?

Феликс заметно успокоился, когда заметил на губах Хенджина искреннюю улыбку — пальцы разжались, отпустив ткань из своей хватки. Ответил — тоже тихо:

— Конечно.

Хенджин неспеша поднялся, чтобы взять карандаш из тубуса, а когда вернулся — сел на другой край, прислонившись к спинке кровати:

— Не хочу, чтобы ты видел что-то раньше времени, — объяснил он, взяв карандаш ближе к другому от кончика наточенного грифеля краю, — можешь пока заняться своими делами.

— Тебе, может, свет включить?

— Из окна светит. Я вижу. Просто не обращай на меня внимания.

Сложно было не обращать внимания на Хенджина, державшего в руках его скетчбук и рисующего что-то конкретно для Феликса. Когда они не были знакомы, Барби казался далеким, почти нереальным. Глупо, но даже каким-то запретным — будто и думать о нем было безнадежно. Но сейчас он сидел здесь, с ним в одной комнате, рисовал что-то для него и был невероятно близок. Не казался больше недоступным. Уж точно не теперь… Пусть Феликс до конца и не понимал, кто они друг другу — того, что Хенджин пообещал остаться, оказалось достаточно.

Под звуки шкрябания карандаша по бумаге Феликс начал клевать носом — чтобы не заснуть, взял свой телефон, полез проверять мессенджеры. Было пару сообщений в общей беседе с Чонином и Сынмином, но в сети те не сидели, поэтому Феликс решил ответить на мемы, присланные Кимом, после того, как поспит… На улице еще не светало, Феликс на секунду поднял взгляд, чтобы посмотреть в окно, а потом на Хенджина — и перехватил чужой, брошенный, наверное, украдкой, раз Хенджин, пойманный на этом, сразу же уткнулся обратно в скетчбук. Феликс смутился — не счесть, в который раз. Но ничего не сказал — тоже вернул свой взгляд к экрану. Только боковым зрением иногда замечал, что Хенджин подглядывал. Это было… Приятно, пусть и неловко.

Феликс сдерживал свои порывы, пытался по крайней мере, чтобы не подглядывать за Хенджином слишком часто, который в свою очередь подглядывал за ним, пока рисовал. Это было похоже на игру в кошки-мышки — они так и продолжали перехватывать взгляды друг друга, пока Феликс, решившись, не стал отводить свой:

— Меня рисуешь? — догадливо спросил он. Хенджин только на секунду глянул в скетчбук — и снова посмотрел в ответ, с легкой улыбкой кивнул:

— Да… я почти закончил. Еще немного.

Феликс тоже кивнул — вернулся к просматриванию новостной ленты, ощущая, как потеплело лицо. От одной только мысли, что Хенджин рисовал его, становилось до странного приятно, даже если в горле застревали стуки биения сердца, разволновавшегося из-за происходящего. Он нравился Хенджину — которого не так давно называл только Барби. Теперь это прозвище незаметно осталось в прошлом — словно разделило их отношения на до и после.

— Хочешь посмотреть?

Хенджин, протянув Феликсу закрытый блокнот, сжал пальцами карандаш. Немного нервно — пусть и продолжал легко улыбаться. У него сердце тоже отчетливо подавало признаки жизни.

— Хочу.

Он снова пересел ближе к Хенджину: сердце больше не колотилось — замерло в ожидании, пока Феликс открыл блокнот, долистал до странички, на которой рисовал Хенджин.

— Тебе нравится?..

Пальцы подрагивали, когда Феликс повел ими по карандашу, еле прикасаясь к бумаге, чтобы не смазать грифель. Молчал. Вновь заколотило в горле — даже сглотнуть тяжело. И посмотреть на Хенджина — тоже. До боли между ребер — только расплакаться не хватало перед ним. До того трогательно он выглядел на рисунке, не верилось, что Хенджин видел его таким. Феликс закрыл скетчбук, положил его на колени и опустил взгляд.

— Я давно с натуры не рисовал… не так хорошо вышло…

Возможно, Хенджин хотел сказать что-то еще — Феликс не понял. Он спешно прижался к его губам, не найдя ответа лучше, чем этот. Нерешительно, мягко, как в первый раз. И когда чужая ладонь легла на его спину, медленно повела к пояснице, задирая край футболки, где пальцы, скорее случайно, коснулись оголенной кожи — Феликс чуть не взвыл от того, как много он чувствовал в этот момент. Все его тело подрагивало — Хенджин целовал в ответ так жадно, вынуждал своими касаниями судорожно дышать. Голова закружилась, Феликс был бы счастлив задохнуться сейчас — если бы не желал большего. Настолько, что, скинув мешавший блокнот со своих колен на кровать, сел на чужие бедра — ладони Хенджина с нажимом повели вверх, задирая футболку, и пальцы сжали кожу. Феликс прижался к его лбу, обхватив руками лицо, и касаясь губ, тихо, почти шепотом попросил:

— Пожалуйста, — пальцы повели вниз, к шее, кожу стянули, — я очень хочу, — его не хватило больше, чем на пару слов — Феликс отчаянно жался, не переставал целовать, выдыхал сбито. Хенджин ладонями оглаживал чужую спину, пересчитывал пальцами выпирающие позвонки.

— Феликс, — произнес он тихо. От Феликса, горячо дышащего ему в губы, было слишком тяжело оторваться — Хенджин приложил усилия, чтобы сделать это; отстранился, взял чужое лицо в ладони и заставил поднять взгляд. — Посмотри на меня.

Феликс не переставал сжимать пальцами его шею, впиваясь короткими ногтями в кожу. Но посмотрел в глаза — дышал все еще рвано, порывался снова приблизиться к его лицу, поцеловать, сделать хоть что-нибудь, чтобы стало легче. Хенджин смотрел ему в глаза — не отрываясь, Феликс чувствовал, как у него закипает под кожей. Хенджин смотрел нежно — и мягко водил пальцами по чужим щекам. Феликса хотелось целовать и не выпускать из объятий — Феликса, если честно, хотелось всего и полностью. И сразу. Но во рту был привкус конопляного масла с его губ, и Хенджин правда должен был знать, что все в порядке.

— Я хочу… — Феликс на каждый свой выдох дрожал. — Пожалуйста.

Феликс смотрел просяще — но не размазано. Хенджин не увидел заплывшей радужки.

— Хенджин, я… — Ли двинул напряженными бедрами.

— Я тоже.. — оглушающий шепот.

Хенджин сорвался, притянул его ближе, сжал поясницу и повел теплыми ладонями к плечам, обнажая кожу. Феликс тут же отстранился, чтобы стянуть с себя футболку, отбросил в сторону и сразу вернулся к губам, поцеловал глубже.

— Ляжешь на спину?

Феликс закивал — отросшая челка упала, закрыв его глаза, и Хенджин тут же поспешил исправить это, нежно убрав пряди с лица. Феликс прильнул щекой к его руке и поцеловал в открытую ладонь… Хенджина накрыло такой лавиной из ощущений, что стало невыносимо. Невыносимо отпустить хоть на секунду…

Феликс, упавший на подушки, был весь для него — и для этого момента. У Хенджина между ребер сдавило. Феликс лег, поджав ноги и свел колени вместе, посмотрел из-под ресниц, но ничего не сказал — Хенджин понимал его по взгляду. Рука потянулась сама — ладонь легла на колено, ощутимо сжала, отвела в сторону медленно; Хенджин сел ближе, ладони с нажимом провели от колен по внутренним сторонам бедер; Феликс раздвинул ноги — скрыл лицо в предплечье, глянул с нескрываемым смущением и отвел взгляд. Хенджин касался кончиками пальцев кожи под шортами. Феликс глубоко вдохнул — аккурат, как чужие пальцы повели дальше под тканью, заставляя выдох застрять в горле.

— Никто никогда не трогал меня так, — Феликс все же выдохнул — и поджал губы, когда ладони Хенджина плотно прижались к коже, пальцы повели, оглаживая.

Хван поднял на него взгляд — мягкая улыбка тронула его губы. Феликс не убирал от своего лица предплечья. Руки скользнули выше, коснулись под бельем, вынуждая крупно вздрогнуть. Феликс схватил свободной рукой его запястье — сжал пальцами сильно, подтянул чужую руку до неприличного близко и выдохнул шумно, бедра напряг. Ему понадобились силы, чтобы убрать руку от своего лица — и потянуть Хенджина за ворот майки, заставляя его нависнуть сверху. Ладонь Хенджина перелегла — он плавно повел от груди по ребрам к животу, снова — ниже, оттянул пояс шорт. Феликс смотрел вниз, туда, где чужие ладони прижимались к низу живота и вели еще ниже, помогали стягивать одежду. Феликсу хотелось — до дрожи во всем теле: чтобы Хенджин трогал его, смотрел вот так вот — нежно — и целовал постоянно. Куда угодно.

Хенджин щекотно провел пальцами от лодыжек вверх, к обнаженным бедрам, выше — прижался к нему, губы коснулись шеи, заставили Феликса запрокинуть голову, без слов просить еще. Феликс дернул чужой пояс, искал пуговицу, пальцы не слушались — Хенджин убрал руки с его бедер, чтобы расстегнуться, и снова их сжал, подтянул Феликса ближе — под себя, плотно прижался, чувствуя тепло через одежду. Феликс скрестил ноги на чужой пояснице — выдохнул с тихим стоном, шумно сглотнул; пальцы вцепились в чужую шею, кожу стянули сильно — Хенджин от такой хватки мог только неразборчиво мычать ему в губы и крепко прижиматься между его ног. Когда Феликс стянул его волосы в кулаке, скользнув ладонью от шеи к затылку, Хенджин застонал — всем телом прижался, подмял Феликса под себя полностью, не оставляя между ними ничего. Почти проскулил:

— Еще.

До побелевших костяшек — Феликс не позволял ему отстраняться, держа за волосы, и целовал — одичавший до такой ласки. Он скучал слишком сильно и сейчас был готов сгореть — у Хенджина были до запретного мягкие губы. И до неприличия теплые — Феликс целовал его жадно, не давал вздохнуть, желал получить все. Пальцы мягко растеклись по затылку — и снова сжали волосы, заставили Хенджина всхлипнуть — и двинуть бедрами. Джинсы давили, но Хенджин не мог оторвать свои ладони от ног Феликса — стискивал их, держа Феликса под собой, и не хотел его отпускать. Феликс ни за что бы не ушел — свободная рука скользнула вниз, молния звонко вжикнула, и пальцы схватили через ткань белья, сжали плотно, вынуждая Хенджина подавиться вдохом. Феликс чувствовал его тепло — живот напрягся до сладкой судороги, коленки стукнули по чужим бокам. Феликс прошептал на выдохе — в губы:

— Хочу… все, — донеслось глухо — он не мог перестать его целовать. — Я хочу… все, Хенджин.

Он вжимался в чужое тело, приподнимал бедра и стягивал волосы, нетерпеливо целовал, прикусывая губы, сжимал пальцами внизу и со стоном выдыхал — каждый раз, когда Хенджин вдавливал его в кровать. Хенджин хотел всего Феликса — целиком и сразу — зацеловать и затрогать его везде, растечься по нему, просто чтобы Феликс его чувствовал. Просто чтобы Феликс наверняка знал: Хенджин — тоже. Феликс оттянул резинку белья — пальцы обхватили в кольцо, сжали, поведя с нажимом, остановились только тогда, когда Хенджин дернулся, почти рухнув на него, и уткнулся в шею, втянул кожу на ней между губ, языком повел — размашисто, мокро, и прикусил — чужая ладонь обернулась вокруг члена, вынуждая всхлипнуть. Феликс повернул голову — коснулся губами его виска, дышал сбито, обжигая поалевшее ухо выдохами, и кончиком языка повел по мочке. Хенджин в этот момент бесповоротно и необратимо закончился как человек — мог только вжиматься и неразборчиво, бессвязно что-то шептать, скользя влажными губами по шее. Феликс вел языком по всему уху — Хенджин глухо поскуливал, неспособный на что-то еще. Он чувствовал слишком много — сейчас он правда чувствовал до безобразия много.

— …пусти.

У Хенджина в ушах только шум был от бурлившей под кожей крови — но он все равно услышал, понял — и сжал сильнее, что даже дышать стало нечем:

— Я не хочу, — прошептал тихо. Руки протиснулись между чужой поясницей и кроватью, сбили простынь. — Куда ты… опять…

— Хенджин, — Феликс с трудом приподнялся на локтях — вес чужого тела буквально прибивал его к кровати и, честно, Феликс и остался бы лежать так, если бы не хотел большего. — Нам нужно кое-что взять…

Разговор об этом вслух смущал. Хенджин понял, но отпустил с трудом, приподнявшись на руках, смотрел размыто из-под сбившихся волос, из-за которых все казалось окутанным розовой дымкой, губы горели:

— У тебя пять секунд, — он сказал это тихо — но доходчиво; все тело ломило — как сильно хотелось обратно прижаться к Феликсу и подмять его всего под себя. Феликс спустил ноги с кровати, не сводя взгляда с чужого лица:

— А если я не успею?..

— Уже четыре.

Феликс вернулся обратно на минус трех — на негнущихся ногах, держа в руках небольшой тюбик и серебристый квадратик. Даже в мыслях не мог называть вещи своими именами — стало так стеснительно от осознания, что они и как они: он стоял обнаженным прямо перед Хенджином, сидевшим на его кровати на коленках — Хван смотрел снизу-вверх, блестел безумно широкими зрачками и бессовестно шумно дышал, коснувшись горячими пальцами чужих напряженных бедер. Ладони огладили нежно, у Феликса дыхание сперло, он смог только сжать губами выдох и послушно подойти ближе, когда Хенджин потянул его к себе. Феликс вздрогнул, почувствовав язык Хенджина, которым тот повел по длине. Хенджин сомкнул губы, заводя член за щеку, и посмотрел — прямо в глаза, не отрываясь, двинул головой, горячо выдыхая через нос. Феликс ощутил слабость в ногах — его повело, ладонь уперлась в плечо Хвана. Хенджин плотно смыкал губы, держа член во рту — и вынуждал Феликса на каждое свое движение тихо постанывать и часто дышать. Хенджин выглядел невозможно — то, что он делал, ощущалось невозможно. Он расслабленной кистью водил внизу — и крепко сжимал пальцами бедро, не позволяя отстраниться. И смотрел — бессовестно. У Феликса горели щеки: он посмотрел вниз, на выпиравший под бельем член Хенджина, крупно сглотнул — кадык дернулся, когда Хенджин провел напряженным кончиком языка по влажной головке, вновь сомкнул на ней губы и пару раз двинул головой. Взгляд не отводил. Хенджин не выглядел пошло — он выглядел почти нереально, и в сознании Феликса удержала только рука, скользнувшая по бедру назад и мягко сжавшая ягодицу ладонью. Феликс сжимал несчастный тюбик — и плечо Хенджина, давя на него побелевшими пальцами. Феликса вело — так сильно, что даже мыслей в голове никаких не оставалось, только, может, слово «хочу» давило на уши. Феликс больше не говорил об этом — Хенджин забрал у него смазку и презерватив, щелкнул крышкой, и Феликс прикрыл глаза. Пальцы сразу же вплелись в волосы — притянули Хенджина ближе. Хенджин звучал громко — и мокро, совершенно бесстыдно, с причмокиванием выпуская член изо рта. Губы прислонились к низу живота, подрагивавшему на каждый вдох — смазанные пальцы скользнули между ног и повели по коже, надавили мягко, огладили. Феликс вцепился в чужие волосы сильно — не сдержал шумного стона, содрогнувшись — произнес на выдохе:

— Я сейчас умру…

Феликс никогда бы не подумал, что от секса до смерти — один Хенджин.

От секса до смерти — один голый Хенджин, блестевший от пота. Всего один Хенджин, подмявший все его существо под себя, трогающий между ног и целующий до ожогов. Всего один — Феликс снова сжимал его напряженными бедрами, обнимал за шею и не позволял чужим губам пропасть со своих. Он бы не выдержал — ни за что. Каждый выдох Феликса кричал об одном — Хенджин перехватывал их все. Перехватывал — и сбито глухо шептал в губы:

— Мне нравится то, как ты… звучишь.

Феликс до следов от ногтей цеплялся за плечи.

— И нравится… то, как ты пахнешь.

И скулил — позорно, прижимался к нему отчаянно всем телом.

— Особенно… сейчас.

И целовал Хенджина тоже — отчаянно. Хенджин забирал у него весь кислород. Хенджин забирал всего Феликса у него самого — потому что Феликс сам так хотел.

— Очень… нравится, — Хенджин продолжал.

У Феликса пылали щеки — от слов Хенджина, которые он улавливал краем уха. От губ Хенджина, рук, плеч, спины — от всего него. И от чужих пальцев, мокро хлюпающих между ног — Феликс все смущение прятал в поцелуях, звучавших ни на децибел тише, чем Хенджин, двигавший мягко кистью и вводивший в него пальцы. Хенджин ничего не спрашивал — останавливался, когда Феликс прикусывал его нижнюю губу и переставал целовать. И вводил глубже — когда Феликс, сбивая простынь, пытался насадиться сам.

— Феликс, — Хенджину с трудом удавалось сохранять связную речь — особенно когда Феликс тянул волосы и не позволял отстраниться от своего лица. И когда Феликс скользнул ладонью от груди по животу вниз и взял истекающий член в руку — вообще окончательно размазало; упиравшаяся в кровать ладонь Хенджина почти не держала. — Феликс… блять…

— Хочу тебя… внутри, — Феликс сжимал его, рвано водя кулаком. — В себе… хочу. Сейчас.

Хенджин не смог открыть презерватив руками — не слушались — и оторвал уголок зубами.

Феликс задержал дыхание лишь на миг… Хотел слишком сильно — почти до мертвой хватки на чужих плечах. Так сильно, что у Хенджина по всему телу разбегались мурашки. От вида такого Феликса невозможно было дышать — то, как он цеплялся за него, стучал коленями по бедрам на каждое движение и жадно целовал, горячо выдыхая. От того, как Феликс звучал и от того, как от него пахло — Хенджин оторвался от чужих губ, чтобы прижаться своими к его шее, мокро повести языком по солоноватой коже и сжать ее зубами. И услышать, как Феликс давится своим выдохом, напрягаясь всем телом. Феликс звучал до сладкой судороги прекрасно — с каждым нескрытым стоном и тяжелым вдохом. С каждым еле разборчивым низким хочу, на который Хенджин прислонялся бедрами к чужим сильнее, зажимая между телами мазавший по низу живота член Феликса. И с каждой попыткой двигаться навстречу — с поджатыми дрожащими губами, с пролегшей на лбу морщинкой, скользящими по постели пятками и неровным дыханием. Хенджину просто хотелось задышаться им до смерти.

Феликс царапал спину, стягивал пальцами кожу на чужих плечах, и послушно подставлял шею, облюбованную Хваном. Он тихо зашептал все, все, все в полубреду, задрожав — и Хенджин поймал каждое слово, мягко касаясь губами. Нежными руками обнял под прогнутой поясницей, прижался плотно, чувствуя на спине горящие полосы — и замер, глуша губами чужой стон.

Феликс бессовестно поскуливал в поцелуй — не отпускал, прижимая Хенджина к себе, тихо просил:

— Останься…

Хенджин, скользнув большими ладонями по его спине, бесшумно выдохнул:

— Хорошо.

***

Может, это была не лучшая идея — заявляться ни свет ни заря. Но неподалеку засветился фонарик телефона, послышался глухой стук и вполне разборчивое «блять». Кристофер стряхнул пепел.

Чонин, потирая ушибленный о входную дверь локоть, подходил к чужой машине — до невозможного медленно, оттягивая каждый шаг. Один единственный уличный фонарь заставил прищуриться от бликов на стеклах очков — он их снял, сунув в карман толстовки к телефону, и поднял взгляд. Крис, севший на капот машины, докуривал сигарету:

— Привет, — негромко поздоровался он, смотря на Яна. — Разбудил, да?..

— Я не спал, — так и хотелось добавить «как и ты, видимо», когда заметил чужое выражение лица и мешки под глазами. Но не стал.

Кристофер выглядел спокойным, пусть и уставшим. Чонин хотел бы так же — не выдавать, что творилось внутри, но пальцы нервно сжимали дужки очков в кармане, а сердце клокотало под горлом.

— Я скучаю.

Чонин губы поджал, хотелось выпалить «и я», но он проглотил это.

— Очень сильно, — Крис тихо выдохнул. — Подойди ко мне.

Всего лишь пара шагов — у Чонина ноги к земле магнитились. Болючая слабость пронеслась по всему телу. Бан протянул к нему руку открытой ладонью, произнес почти не слышно:

— Пожалуйста.

Чонин не протянул свою в ответ — превозмогая слабость, подошел ближе, положил ладони на чужие плечи и ощутимо сжал, чуть склонившись над лицом Криса:

— Я тоже.

Прозвучало искренне. Кристофер опустил руку — потянул за край толстовки, заставляя подойти еще ближе, прислонился щекой к его животу через ткань, снова выдохнул. Уже облегченно.

— Извини.

— Я не злюсь, — Чонин нерешительно коснулся пальцами его шеи, повел к затылку, зарываясь в осветленные кудряшки. — Больше нет.

Стало легче — в один момент. Отброшенная сигарета дотлевала на асфальте, ночная прохлада приятно студила кожу, светил один единственный фонарь — и тихо было вокруг, ни души кроме них. Чонин оглаживал чужой затылок пальцами — склонившись, касался губами макушки. И молчал — все то время, в которое Кристофер, раскладывая все свои мысли по полочкам, собирался что-то ему сказать. Ян не торопил — даже если знал, что бабушка, иногда не спавшая по ночам, могла обнаружить его пропажу.

— Я не жалею, что все рассказал, — выдохнул Кристофер решительно, возвращаясь к тому неприятному разговору — но Чонин не перебивал. Слушал, пусть и сжималось больно между ребер. — Жалею, что не рассказал обо всем раньше. Просто есть вещи, которые уже произошли, и я не могу их изменить, как бы ни хотел… И я не смогу изменить себя. Потому что если я сделаю это — это будет уже не Кристофер Бан Чан, а человек, которого ты не знаешь. Ты бы этого не хотел, — не спросил — утвердительно произнес, потому что это была правда — очевидная. — Извини, если прозвучит странно… но я уже не в том возрасте, чтобы меняться по щелчку пальцев и примерять тысячу и одну маску. Каким стал к двадцати четырем годам — таким и стал.

— Барба кресцит, капут несцит?«barba crescit, caput nescit» — борода растет, голова не умнеет… — само вырвалось.

Крис уставился на него с недоумением.

— Сынмин увлекся латинским языком, мне тоже досталось, — неловко посмеялся Чонин.

— Вряд ли это было что-то лестное, да?.. — он слабо усмехнулся тоже. — Чонин, — Кристофер смотрел снизу вверх, не отпуская. — Прости… но я всегда буду говорить правду, какой бы ужасной она ни была. Единственное, в чем я не смогу пойти на уступки. Я пытался. Но, видимо, я действительно слишком добропорядочный полицейский… — он почти неслышно посмеялся. — И если ты все еще хочешь… — остановился на секунду, в горле стянуло, но должен был сказать все то, о чем думал в последнее время. Чтобы решить все сразу. — Если ты все еще хочешь быть вместе, тебе придется принять это, или…

— Ну значит, приму, — выпалил Чонин, перебивая. — Раз придется, — добавил уже не так уверенно.

Кристофер замер, смотрел неверяще.

— А ты?..

Может, Чонину давно следовало понять: ему казалось, что все его мысли захвачены Кристофером — но на деле выяснилось, что все мысли почти всегда были только о нем самом и о его чувствах. Страшно было признавать это — он так пытался казаться взрослее, строил умную моську, понимающе кивал и разводил драму, когда задевали его достоинство. Только вот оказалось, что взрослеть — это немного другое… Например, осознать, что в отношениях есть двое…

— Ты сможешь принять меня, такого эгоистич…

— Я не хочу, чтобы ты менялся, Чонин, — на этот раз перебил его Кристофер. — Мне ведь нравился Чонин, с которым я познакомился — мне не нужно, чтобы ты перекраивал себя хуй пойми зачем… — он улыбнулся широко и приластился щекой — обнял, прижав к себе за поясницу. — Извини.

— И ты меня, — Чонин аккуратно прижался к чужой макушке подбородком, обнял за шею двумя руками и выдохнул, не скрывая дрожь в голосе. Все тело мелко подрагивало. — Я такой эгоист.

— Есть момент, — Крис не стал юлить. Но Чонин и не думал обижаться на это — потому что правда. — А еще — манипулятор иногда… А я тупица. Потому что меня в это носом, как кота в обосанный ботинок, ткнул Чанбин — а не я сам додумался.

— Мы друг друга стоим, — Чонин оглаживал пальцами место за ухом, смотрел поверх головы Кристофера вдаль, на чужие дома, в которых не горел свет, и негромко дышал. — Потому и спелись.

— Я знаю, что у каждого из нас полно дерьма, проблем и всякого такого… — Крис обнимал его мягко двумя руками. — Всякого, что влияет на нас и наши отношения… я хочу помогать тебе разбираться в этом, хочу быть рядом — если ты позволишь быть рядом.

И слова как-то излишни стали — Чонин ответил легким касанием губ чужой макушки, кончиком носа по волосам повел, вдохнул глубоко. Так он по нему соскучился — даже ноги подкосило. У Кристофера был особенный запах — родной почти до безумия; Чонин скользнул ладонями к его щекам, отстранился — заставил поднять голову и посмотреть на себя. Ему хотелось спросить — все то же самое, что он уже спрашивал и на что не получал ответа. Но пересилил себя — просто произнес:

— Люблю тебя.

Даже если бы Кристофер ничего на это не ответил — Ян все равно сказал это. И добавил — искренне:

— Очень сильно.

Теплые ладони поглаживали спину через толстовку — Крис слабо улыбнулся, прикрыв глаза, и легко ответил:

— Я тебя тоже.

***

— Я убью тебя, — Джисон, только-только плюхнувшийся обратно в кровать после прихода Хенджина, почти мычал от досады.

Минхо на том конце весело хохотал:

— Да за что? Я просто соскучился.

— Утром виделись.

— Мне недостаточно, — он звучал упрямо, по-детски даже как-то. — Хочу еще.

— Хоти молча.

— Тебе тоже понравилось.

— Нет.

— Боже, — Минхо цокнул и точно глаза закатил, Хан это почти чувствовал. — А хули тек тогда как девка? Не понравилось ему.

— Тебе есть, что сказать, чтобы звонить мне в третьем часу?

— Я много чего хочу тебе сказать, Джисон, — мечтательно вздохнул. — Так ты же слушать не станешь.

— Три утра. Уебок, — Хан потер глаза ладонью. Спать хотелось невероятно — слишком сильно он был измотан за вчера. Во всех смыслах. — Говори, что хотел — и иди нахуй, по-братски, Минхо.

— Хотел спросить, когда к тебе подгрести можно будет, чтобы бабки передать… Без лишних глаз.

— Переведи на карту. Мой номер у тебя есть.

— Ага, и налоговой твой номер тоже подкину, — Минхо на том конце чем-то шебуршал. Вот не сиделось ему на жопе ровно — еще и в такое время, а. — Сумма большая.

— Я тебе смету по ремонту детальную выдам с чеком. Ой, — Джисон притворно охнул, — или что, эти деньги у тебя от нелегального дохода? — он довольно щурился, пусть Минхо и не видел.

Минхо не сразу ответил:

— Ну так, когда?

— Отдай Дебби, я тебе писал, где ее найти.

— Я ее не знаю, а тебя знаю, тебе доверия больше.

— Не могу ответить тем же… — выдохнул, сдаваясь, Джисон. — Я всегда в гараже, с девяти часов работаю.

— Заеду в полдень…

Джисон убрал телефон от уха, но услышал чужой громкое:

— Погоди!

И только выдохнул снова — смиренно.

— Ну что? — даже злиться сил не было.

— Хочешь анекдот? Сегодня придумал, когда досматривал ту программу про древнейшие цивилизации…

Джисон тупо пялил в потолок, не зная, что ответить.

— Ну так хочешь?.. Он смешной. Заодно эрудированность твою проверим.

Джисон перевернулся на правый бок, отложил телефон на подушку, поставив на громкую, и закрыл глаза, готовый провалиться в сон в любую секунду.

— Сони?..

— Говори уже, заебал, — Хан укрылся одеялом с головой. — Я спать хочу.

— Короче, слушай анекдот!.. Патриарх Никон настолько сильно фанател от Древней Греции, что даже кагор разбавлял святой водой…

Минхо ждал реакции. Но ее не было.

— И?..

— Что? — Хан непонимающе хмыкнул. — Где смеяться-то?

— Ты шутку не понял?.. — Минхо звучал озадаченно. И расстроенно — вроде даже не наигранно.

— Все я понял, — Джисон приоткрыл глаз, смотря на настенные часы. Время для жесткого отруба в кровати — Минхо все еще висел на проводе. — Греки разбавляли вино водой, ты провел аналогию с Никоном, который делал все по греческим канонам… но я не знаю, где смеяться. Узкоспециализированная шутка — все еще шутка, но она не то чтобы смешная.

Минхо молчал.

— Ты расстроился?

— Я думал, тебе понравится, — и выдохнул тихо. — Ладно… спокойной ночи.

— Реально? — Джисон даже оживился слегка. — Ты правда… просто отпустишь меня спать?

— А я тебя держал? — ответил Минхо с усмешкой. — Кнопка сброса всегда существовала — каждый раз, когда я тебе звонил. То, что ты не сбрасывал — это вопрос исключительно к тебе. Ты сам остаешься.

Джисон глянул на свой мобильный, губы поджал:

— Спокойной, — ответил и, не дождавшись ответа, сбросил… Показательно.