Гаара обхватывает ладонями его лицо и смотрит в глаза.

— Ты знаешь, каким бы я мог быть. Посмотри, какой я хороший ради тебя. Посмотри! Посмотри на меня, — выпаливает он, и Канкуро слышит отчаяние, — Я держусь ради тебя, но ты все равно не можешь меня полюбить. Может, ты полюбишь меня настоящего больше? — лицо брата искажено болью.

Канкуро хочет толкнуть его виском о кофейный столик сзади.

— Что я должен сделать, чтобы ты полюбил меня? — Гаара прижимается к нему лбом.

— Перестать трогать меня, когда я не хочу, — голос Канкуро звучит слабо и глухо.

— И ты полюбишь меня?

— Начнем с этого, — он надеется, что это даст ему передышку. Он никогда не полюбит брата, что бы тот ни сделал. Но если это единственный выход — он будет притворяться.

— Мне нужна близость с тобой, — глаза Гаары кажутся выцветшими.

— Чтобы что-то получить, нужно чем-то пожертвовать, — говорит Канкуро, принявший это сам для себя.

Гаара проводит кончиками пальцев по его щеке.

— Обещай.

— Обещаю, — говорит он, и ему самому от себя мерзко.

Лицо младшего все еще слишком близко.

Гаара понимает, что сейчас нужно отступить, иначе ничего не изменится.

Он принимает правила игры. В конце концов, когда ему надоест, он возьмет свое — любым способом. Так всегда было. Так всегда будет.

Канкуро уходит — напиться, конечно же.

Гаара провожает его стеклянным взглядом.

Старший брат всегда был слишком своевольным.

Но никогда не достаточно.

Гаара поднимается с дивана и идет в его комнату.

Комната Гаары, в которой он остался один, пахла стерильностью, ядом и — иногда — рвотой.

Комната брата пахнет жизнью. Сломанной, прожигаемой, но жизнью.

Он падает лицом в его подушку — она пахнет им, кондиционером для белья и сигаретами. Гаара пытается вобрать в себя воображаемые остатки тепла его тела. В груди разгорается лесной пожар.

Он с отчаянным стоном сжимает пальцами ткань, готовый расплакаться. Предательство брата болело гораздо сильнее предательства сестры. Темари стала призраком их дома, живущим в закрытой ото всех, кроме мамы, спальне, ставшей для той святилищем.

Она скучала по дочери, которую так и не смогла отпустить, а Гаара скучал по брату, оставившему после себя только пустоту и старые вещи.

Мама их выбросила, словно желая избавиться от воспоминаний о неудачном ребенке. О плохом ребенке.

Гаара ее за это так и не простил.

Пока Канкуро еще жил с ними и пропадал на ночевках у редких друзей, он любил забираться в его постель — так казалось теплее, уютнее, лучше, а мысли о брате пробуждали в нем пьянящие, необъяснимые чувства, обостряли ощущения в теле, от них горело в груди, а к щекам приливал жар. Не только к щекам.

Гаара сдавленно выдыхает. Постель брата холодная, как и он сам, но больше Гааре это не мешает.

Он запускает руку себе в штаны, под белье, и закрывает глаза.

При каждом движении вверх-вниз он представляет, как касается брата, а тот касается его. Представляет влажное тепло его кожи. Дыхание сбивается сильнее, на лбу проступает испарина. Он вспоминает внутренний жар тела Канкуро, тесно обхватывавший его пальцы, нервное дыхание, закатившиеся глаза.

В какой-то момент Гаара испугался, что переборщил с дозировкой, и Канкуро умрет. Но его сердце билось — билось быстро, неровно, и бьется до сих пор.

Движения становятся грубыми, рваными. Брат в воспоминаниях болезненно стонет, барахтаясь на земле. Гаара жмурится, вытягивается, конвульсивно кончает и откидывается назад, пытаясь отдышаться. На его влажном лице алеют щеки, поблескивают от слюны припухшие губы, а на руках растекается липкое. Брат вернется еще не скоро. К сожалению.

Гааре хотелось бы, чтобы он увидел его таким. Он хотел бы увидеть таким Канкуро.

Ему совсем не хочется уходить, но он заставляет себя встать и привести себя в порядок.

В ванной тоже слишком много следов Канкуро, и Гаара легонько проводит пальцами по острой бритве. На подушечках проступает тончайшая красная полоска.

Гаара думает о том, что брат тоже ласкает себя.

Он думает о том, как он любит это делать — понежнее или грубо и жестко.

Гаара задается вопросом, девственник ли тот. Мысль о том, что чьи-то чужие руки касались Канкуро, выжигает в нем все хорошее и пробуждает желание причинять зло.

Он сам никогда не отказывал себе в том, чтобы перепихнуться с тем, кто никому никогда не расскажет об этом — но никто никогда не вызывал в нем тех болезненно сильных чувств, что брат. Ему нравилась власть, но этого не хватало. Ничто не могло даже немного заполнить дыру, что Канкуро оставил в нем своей нелюбовью.

Гаара проводит пальцами по бритве еще раз. Полосы становятся глубже, заметнее.

Он получит его. Так или иначе.

Смерив зеркало презрительным взглядом, Гаара выходит из ванны.

Холод от одиночества заставляет его продрогнуть до костей. Так действительно можно заболеть.

Вернувшись в комнату брата, он скидывает с себя свитер. Тот кучкой землистого цвета сворачивается на сером полу.

Распахнув шкаф, он принимается перебирать вещи. Все они отдают фантомным теплом.

Вытащив кофту с треснувшей от времени краской и справедливо рассудив, что она — самая теплая, он надевает ее на себя. Та оказывается ему как раз.

Кости Гаары перестают гудеть. Он спокоен. Ему теперь очень, очень-очень тепло. Но — все равно недостаточно.

Гаара подносит все еще слегка кровящий палец к губам и облизывает его.

Во вкусе собственной крови ему мерещится мамин яд.