х х х

IV.

Love is heavy and light, bright and dark, hot and cold,

sick and healthy, asleep and awake —

its everything except what it is!

(Act 1, scene 1), Romeo and Juliet

В мире полутонов и обтекаемых форм четкие линии являются ценной редкостью. Без них нельзя.

Четкие линии — это каркас, на котором держится всё нагромождение неясного, расплывчатого и дымчатого. В мире, где зерно правды закопано так глубоко, что не каждый находит в себе силы и стремление добраться, так важно иметь кроме рук ещё и лопату. Чтобы копать, или вовремя… использовать её иначе. Не каждому дано владеть подходящим инструментом. Кому-то везёт, кому-то нет.

А кто-то эти «лопаты» изготавливает.

Грязь поселилась под ногтевой пластиной указательного пальца и это всё, о чем может думать Хань Фэй в данный момент. Кажется, будто бы кончик пальца чешется, жжется, ноет.

Фэй размышляет, чем можно было бы поддеть ноготь, чтобы грязь эту выковырять раз и навсегда.

Фэй думает о жидком мыле в туалете министерства. Фэй жалеет, что там нет брусков — в брусок можно было бы зарыться, загнать его под ногти, вымыть. Бруски мыла пахнут детством.

Химозной ромашкой, резкой отдушкой, чистотой и радостью плеска воды в ручье.

— Япония провела консультации с США, господин Хань…

Господин Хань кивает. Поворачивает голову и коротко кивает ещё раз. Он знал каждое слово, что будет сказано здесь до того, как вошел в переговорную. Знал содержание консультаций и ответы, которые делегация Японии получила. Господин Хань знает так много, что это почти что ничего не значит.

Спор об островах Сенкаку, — это извечная тема, что длится столетиями, — должен продолжаться. При жизни Хань Фэя, так точно. Он не готов его «разрешать» — решения особо и нет. Хань Фэй не вслушивается. Он все ещё думает о грязи. Её слишком много в последнее время. В номерах отелей, в залах для совещаний, общественных туалетах, креслах в аэропорту и самолетах. Грязь преследует его тонким слоем по коже. Оседает пылью на альвеолах. Хочется отмыться. От всего разом. Сенкаку. Не дай Небо назвать эти острова так вслух, для Китая они всегда — острова Дяютай. Непростительная ошибка для дипломата его уровня, сплоховать в таком щепетильном вопросе. Назовешь Сенкаку при китайцах — получишь красную карточку. Назовешь Дяютай при японцах — в твоем чае будет как минимум слабительное.

Столкновение двух непримиримых реальностей, которые либо взорвут друг друга, либо… либо?

Дело ведь не только в исторической принадлежности и рыболовном промысле.

Дело в том, что недалеко от этих необитаемых островов, томятся залежи нефти и газа. Извечное «черное золото» вокруг которого человечество водит хороводы. Локоть упирается в стол, Хань Фэй изучает бойкую даму с бейджиком Суй Лу. Он не может припомнить через какую именно блатную лазейку она попала в его команду, но раз она здесь, то дело её чисто. Суй Лу очень старается. Тараторит на сверхскорости. Это от нервов, конечно, но Фэй ей благодарен. Так эти бесполезные минуты сокращаются всё быстрее. Паузы возникают ради забора воздуха в её хрупкие легкие, Хань Фэй пользуется этим, прерывая:

— Спасибо, Суй Лу. Отчеты по всей информации к семи часам. И устройте мне инфографику по интенсивности столкновений относительно островов Дяютай за последние десять лет, хорошо? Хочу увидеть тенденцию. Все свободны. Кто последний — выключите свет.

Хань Фэй ждёт, когда переговорная опустеет. Суй Лу собирает свои папки дольше всех. Возможно потому что все остальные пользуются планшетами и телефонами. Фэй едва заметно улыбается, что способствует ускорению её движений. Фэй подмечает и длину строгой юбки на грани фола, и отчетливый контур коралловых губ, как и игривые завитки смоляных волос. И какой же всё-таки у неё был блат?

Ей не больше тридцати, самая юная и, бесспорно, талантливая в новой команде, да.

«Перспективная», «исполнительная», «ответственная». И ещё тысяча подобных эпитетов которые ничего не значат на деле. Хань Фэю необходимо только одно качествo в списке. Преданность.

Её может дать только один человек. Большего и не надо.

За Суй Лу закрывается дверь. Свет в переговорной гаснет.

Хань Фэй подтягивает к себе смартфон, проверяя уведомления.

Конечно же, он не будет ему писать. Фэй плавно откидывается на спинку кресла. Пара касаний, чтобы начать слушать гудки. Единственный человек в мире, который может позволить себе заставить Хань Фэя ждать. Или даже не взять трубку. Фэй чуть поворачивается. С высоты семидесятого этажа открывается шикарный вид. В теории. Сейчас тот в сизой мгле.

Если Будда, Кришна или Бог видит мир именно так, тогда многое становится ясным…

— Да, милый?

Хань Фэй не знает, как меняется в лице каждый раз, когда слышит этот голос. Но подозревает.

Это опасно, как и всё стоящее в жизни.

— Твой голос несколько… м-м. Ты запыхался?

— Я на беговой дорожке. Видел твою пресс-конференцию. Свет выстроили бездарно. Этот костюм тебе покупал я?

— Все мои костюмы покупаешь ты. Тебе нравится, что я говорю это каждый раз?

Хань Фэй слышит усмешку, каким бы невозможным это ни казалось. Хенг никак это не комментирует. Фэй улавливает писк тренажера. Впитывает то, как Хенг пьет воду.

Крышка закручивается, Хенг переводит дух:

— Ты звонишь, чтобы услышать мое тяжелое дыхание или по делу?

— Теперь не уверен.

Мгла за стеклом темнеет. Сквозь неё пробивается искусственный свет прожекторов. Сизая шаль просвечивается, оказываясь дырявой. Хенг тянет долгое «м-м-м», затем повторяет «милый», позволяет паузе забирать секунды соединения. Хань Фэй прикрывает глаза. Он может представить каждую мелочь из которой состоит Ли Хенг. От тонкого шрама на большом пальце из-за неудачно открытой ампулы, заканчивая синяком от собственного укуса на бедре, который ещё не должен был сойти.

Хенг шелестит чем-то, затем выдыхает и уточняет:

— Так какое дело, Фэй?

Он слишком хорошо его знает. Хань Фэй нехотя открывает глаза. Прижимает смартфон к уху чуть крепче. Голос звучит ниже и тише, слова выталкиваются словно против воли, но они должны прозвучать. Разительное отличие от обычного тона.

— Мне нужно, чтобы твое солнышко все же… отбелило имя Лао Шэнь.

Молчание не равно паузе, Хань Фэй чувствует его тяжесть. Оно слишком плотное и будет стоить ему дорого. Хань Фэй терпеливо ждёт. Свет прожекторов продолжает свои попытки выскрести мглу, нависшую между сливовым небом и городом. Фэй отворачивается от окон, немного отъезжает от стола. Хенг цокает языком. Четко и недовольно. Но это уже лучше, чем тишина. Хань Фэй продолжает:

— Близятся крупные проблемы. Слить Лао Шэня надо будет позже. Он ещё нужен. Кто-то пытается наломать дров… раньше времени.

Хенг издает нечто среднее между фырканьем и недовольным стоном. Хань Фэй чувствует привкус победы. Ещё немного…

— Устрою так, что вы пустите прямые включения из Шанхая. И дневник жителя. Эту рубрику одобрят. Немного сгладят углы, но это уже будет конкретикой. И сыграет на руку… всем. Больше драмы и счастливый конец. Такие истории есть и должны быть озвучены. Отредактируете до рамок, но суть… не скрыть. Как вы умеете.

Теперь фырканье Ли Хенга куда четче. Голос — вкрадчивый шепот, он переходит на кантонский:

— За это, я так думаю, мне придется не только уговорить Сяо-гэ, но и хорошенько поработать ртом?

Хань Фэй говорит «паршивец», затем не сдерживает вздоха:

— Нет. Скорее наоборот. Что захочешь, как захочешь, где захочешь.

Хенг посмеивается. Это отдает теплом по телу, спокойствием там, где должно быть сердце.

Хенг говорит «хорошо, милый» и сбрасывает прежде, чем Хань Фэй успел бы ответить. Как и всегда.

Фэй блокирует телефон и кладет его на стол. Пекин там, внизу, растекся серой массой зубастых зданий, не в состоянии схлопнуть челюсть.

Хань Фэй вспоминает о грязи. Раскручивает запонку. Алый флаг Китайской Народной Республики.

Край платиновой стойки достаточно хорош для того, чтобы выскоблить грязь.

Фэй справляется с этим успешно.

х х х

Высокий градус в сочетании со сладостью, которая маскирует алкоголь своей приторностью.

Девушки хотят ликеры, ликеры американских и европейских марок, ликеры, которые можно украсить взбитыми сливками. Шоты с пошлыми названиями опрокидываются в глотки раз за разом. Через мягкие губы, через искусанные губы, через твердые губы, через сухие и через губы тех, кто пить не хотел. Идет круг пятый или шестой, Сяо Чжань перестал считать. На это их уговорило пиво и рисовая водка.

Сяо-гэ успел выпить сорбенты до попойки, поэтому сохраняет трезвость если не тела, так хотя бы ума. Улыбается и умело берет пустой уже как минут пятнадцать стакан, делая вид, что пьет со всеми, и первым кричит самые несуразные поводы.

«Мы пили за родителей? Ребята, как так! Отдельно за маму, отдельно за батю!». Завтра на эфире его будет ждать совершенно другой состав команды, ведь больше половины взяли выходной заранее. Вот Ван Ибо будет заменить некому, слишком поздно. Но и держится тот молодцом. Или делает вид?

Сюин укладывается на его плечо, еще немного и начнет пускать слюни. Это шанс для Алистера, который сидит напротив, но как джентльмен, Сяо Чжань такой расклад не позволит. Время то ползет, то ускоряется. Походы в туалет закручены на волнах свежего воздуха из кондиционеров, мелькают раз за разом, но не приносят достаточного облегчения. Вернувшись — все начинается с начала. Чжань вскидывает руку, чтобы глянуть на свои iwatch. Близится полночь, надо закругляться.

Очередной поход в туалет, умыться холодной водой, спросить у зеркала, зачем они это делают каждый раз, вернуться и начать забивать адреса для развозки такси. Чжань занимается этим со всей ответственностью, следя как коршун, чтобы дамы уезжали с дамами, а мужики — отдельно. Способ всегда найдется, если кто-то задастся целью, но главное, что совесть Сяо Чжаня будет чиста.

— Я не помню свой адрес. Телефон сел. Зарядки нет. У кого узнать?

Сяо Чжань вскидывает голову. Ван Ибо тоже умывался, следы брызг на светлой футболке и все еще мокрые руки. Чжань зависает на каплях воды в волосах. Думает, что тот зачесывал те назад пятерней. Чжань моргает и Ибо исчезает, только чтобы оказаться рядом, плюхнувшись в мягкую кожу низкого дивана. Напротив спит Ченг, двое техников прибились у его ног и посапывают.

Дамы развезены по домам, кто-то уехал своим ходом.

— И что делать с ними?

Сяо Чжань понимает, что Ибо говорит о спящих напротив.

Улыбается криво, жмет плечами, затем лениво выносит вердикт:

— Оставить.

Ван Ибо выдает свист, а затем смешок. Сяо Чжань пожимает плечами еще раз:

— Это не в первый раз, а тащить их на себе я отказываюсь, один раз я сорвал спину. Диван вполне… хороший. Выспятся. Взрослые мальчики.

Ван Ибо глубокомысленно мычит. Затем его голос оказывается слишком близко. До Чжаня запоздало доходит легкий жар — когда Ибо шептал, выдох опалил ухо:

— Адрес, гэ. Надо домой.

Сяо Чжань поворачивает голову, как ему кажется, очень медленно. Он не уверен в том, что происходит в реальности. Нос к носу, Ибо не собирается отклоняться. Это приходится сделать ему, но попытка эта вялая. Чжань говорит «я не знаю». В приложении он забивает свой.

И ставит галочку у двойки, подтверждая количество пассажиров.

Водитель не верит своему счастью. Сяо Чжань тянется вперед, удерживаясь за края подголовника, влезая в селфи. Благодаря этому их довезут бесплатно, хоть в этом никто не нуждается. Ехать всего минут двадцать, но в этот раз время растягивается, словно жвачка, которую тянут изо рта. Ван Ибо как раз пахнет жвачкой, он сжевал половину пачки, которую Чжань любезно ему предложил. Сейчас он смотрит прямо, моргает всё медленнее и рискует уснуть. Водитель трещит, спрашивает всё, что только приходит в голову: как Сяо Чжань строил карьеру? Какие сплетни правда? Будет ли он брать интервью у «япошко-трахальщика»? На последнем Сяо Чжань поджимает губы и замечает, что в Пекине стало лучше с траффиком. Бинго. Если хочешь переключить водителя на другую тему — скажи что-нибудь про пробки, дорожные реформы и цены на топливо. Они чуть было не пропускают нужный заезд, таксист извиняется, Сяо Чжань все же оплачивает поездку и желает ему доброй ночи. Чуть не забыв свой «багаж» — Ван Ибо крепко уснул. Растолкать его оказывается задачей непростой. На предложение «да просто вмажьте ему легонько», тело Ван Ибо отзывается протестом и открытым глазом. Левым. Чжань фокусируется на нём:

— Эй, дикий тусовщик, вылезай. Приехали.

Водитель похрюкивает, хорошо, что хоть на телефон не снимает. Чжань кивает на народное и мудрое «не умеешь пить — и не начинай». Ван Ибо выбирается из такси в несколько заходов, сразу же тянется всем телом. Кадык ухает вниз. Чжань захлопывает дверцу машины, та медленно отъезжает, мигая фарами пару раз. Впереди дорожка «быстрого позора» — пройти на территорию жилого комплекса, поздороваться с охраной, нажать все нужные кнопки… Ван Ибо звучно сглатывает и кряхтит, наклоняется, снова выпрямляется, разминает шею, от души прочищает глотку. Чжань склоняет голову набок, наблюдая.

Затем интересуется:

— Ты выплюнул?

Ван Ибо смотрит на него несколько примечательных секунд. Прищуривается. Язык гуляет по деснам, небу, рыщет под собой же. Ван Ибо вздыхает и выдает «проглотил».

Затем усмехается совсем по-блядски и добавляет:

— Всегда глотаю.

Сяо Чжань прищуривается в ответ, протягивает руку и показывает Ван Ибо средний палец. По правде, Ван Ибо не проявлял никакой дикости во время попойки, но мелких провокаций набралось слишком много. Сяо Чжань не хотел признавать этого, но этот хрен его немного достал. Чем? Объяснить трудно.

Чжань отказывается анализировать.

На первой проходной, приложив карту-ключ и кивнув охране, он снова нарушает тишину:

— Если ты умрешь у меня дома из-за заворота кишок, я убью тебя.

Ван Ибо то ли задыхается, то ли смеется. Чжань коротко оборачивается. Нет, этот гремлин ржет. Вход в подъезд, набрать код, приложить карту. Зайти в лифт. Набрать комбинацию. Ван Ибо все еще хихикает и хехекает. Затем прочищает горло.

За пару секунд до того, как створки лифта открываются, он доверительно сообщает:

— Я вытащил жвачку, гэ, и приклеил в салоне машины. Водила слишком много болтал.

Сяо Чжань смотрит на него, находясь то ли в замешательстве, то ли в восхищении. Ну, Ибо так кажется.

Он расплывается в широкой улыбке, когда Сяо Чжань говорит краткое и ёмкое: «Ван Ибо. Фу».

Лофт Сяо Чжаня — фотокарточка для социальных сетей. Над таким принято вздыхать, оставлять лайк и обещать «когда-нибудь у меня будет так же» или «когда-нибудь у меня будет даже лучше». Сяо Чжань о нём не мечтал, и, шутка ли, ощущение лофт оставляет такое же, как и не обжитая студия Ван Ибо.

Последний похож на дворового кота. Попал на новую территорию, изучает беззастенчиво, смакуя каждую деталь. Еще немного и полезет по ящикам. Сяо Чжань в таком состоянии, что может ему позволить.

Лишь бы налить воды. И себе, и гостю.

Ван Ибо всматривается в картину. Черная рама, крупный размер, абстрактные кляксы зеленых и красных оттенков, тени прописаны темным, словно дегтем.

Чжань подходит ближе, протягивая ему стакан теплой воды:

— Сомневаюсь, что тебя интересуют картины?

Ибо заторможенно принимает стакан, выпивает содержимое в три глотка, вытирает рот тыльной стороной ладони и указывает на картину уже пустым стаканом:

— Это ты нарисовал?

Сяо Чжань смотрит пару секунд, снимает наконец-то очки, отходит к островку кухни, чтобы положить их там. По-хорошему надо бы в спальню, там на столике все чехлы, но пока так. Он пожимает плечами, заливая воду в чайник. Нет ничего лучше для вывода алкоголя из крови, чем хороший зеленый чай.

Миф, конечно, но приятный на вкус.

— Картины не рисуют, Ибо, их пишут.

Звукорежиссер тихо хмыкает, седлает барный стул, со стуком ставя стакан на гранитную столешницу. Остается капля, откуда только взялась. Ван Ибо принимается наблюдать. Движения Сяо Чжаня плавные, но заторможенные. Он делает это специально, потому что концентрируется и хреново видит. Щурится, трёт у переносицы, давит мягко у глаз пару раз, затем трёт по шее и вряд ли замечает, что вздыхает. Ван Ибо облизывает сухие губы, запрещая себе пытаться кататься на стуле — барные стулья это почти всегда фатальная затея. Он решается на взвешенный комплимент:

— Если ты думал, что я начну критиковать, то это не так. Очень интересная картина. В неё можно долго залипать, люблю такое.

Сяо Чжань ограничивается кивком, достает безвкусные белые чашки. Такие есть во всех отелях среднего класса. По ощущениям они в нём и сидят. Хороший номер. Хреновый дом. Ибо вертит головой, и в этот момент до Чжаня наконец-то доходит, что тот более пьян, чем кажется. Просто наличие других людей, с которыми Ван Ибо все еще держал дистанцию, не давало ему расслабиться. Чжань усмехается своим мыслям и идет к холодильнику, трёт и трёт по переносице, пытаясь безуспешно отогнать усталость. Все размывается пуще прежнего, придется вернуться к очкам, но достать пару пластмассовых контейнеров с мясом он способен. Почему-то тишина не напрягает. Они не обсуждают очевидное: смысла спать нет, на работу через пару часов. Уснуть нельзя в принципе, иначе они все проспят и это будет прискорбно, хоть и решаемо. На форс-мажорные случаи всегда есть специально записанные программы. Их называют «консервы». Пустят в эфир нейтральный выпуск из запасов, без сводки новостей, но с дополнительным гостем, чтобы забить время. Или даже с готовкой.

Неприятно, минус один для выходного, если бы Чжаню тот понадобился, но ничего. Запишут ещё.

Оказывается совершенно обычным, даже обыденным, вот так сидеть с кем-то на кухне своего дома и ковырять говядину в сычуаньском соусе с рисом. Разогревать лень, никто не был против, холодной тоже вкусно, лишь бы забить пост-алкогольный голод. Чжань думает о душе, о вещах, которые можно будет дать Ван Ибо, чтобы тот тоже освежился и не пришел на работу в том же, что и вчера. Он задумывается на этот счет так крепко, что Ибо приходится помахать перед его лицом рукой. Чжань отмирает на хриплом «не спать», и чувствует, как кровь отливает от лица, когда в попытке вообще понять, что Ван Ибо сказал, до него доходит смысл. Ван Ибо, с наигранно наивной непосредственностью, уточнил, зажевывая очередную порцию мяса:

— Ты так задумывал? В картине? Член?

Сяо Чжань спрашивает себя, почему вообще притащил этого человека в дом. Он мог оставить его на соседнем диванчике с Ченгом и техниками. В этом не было бы ничего такого. В отличие от того, что происходит сейчас. Чжань откладывает палочки, выдерживает насмешливый взгляд, и капитулирует, когда переводит взгляд на картину. Он спрашивает абсолютно спокойно: «Где?». Ван Ибо только этого и ждал. Слезая со стула, он уже начинает указывать палочками на картину, чуть было не лезет на диван. Чжань складывает руки в замок, укладывая на них подбородок. Вспоминает про очки, тянется за ними, надевает и слушает дальше. На правом стеклышке мутное пятнышко, но это не мешает ему «прозреть».

Ван Ибо чуть было не тычет в полотно:

— И вот сюда, видишь? Член! Красивый, мощный. Вот головка…во-о-от. Немного загнут влево. Вот у меня прямой, но так даже интереснее.

Ван Ибо оборачивается. Радостный и довольный собой. Сяо Чжань впервые за три года существования этой картины видит в ней мужское достоинство. Пауза. Она тянется и тянется. Если бы в лофте висели часы — секунды отмирали бы под звуковое сопровождение.

С очень тяжелым вздохом, Чжань переводит взгляд на Ван Ибо:

— Нет, я специально не… закладывал в эту картину… член, Ибо.

Эта информация будто бы радует Ван Ибо ещё больше. Он возвращается обратно, лихо седлает стул, но не падает, закидывает остатки мяса в рот и улыбается, добавляя, не прожевав:

— Так значит, это твое подсознание, Сяо-гэ. Такое часто случается с художниками, не переживай.

Сяо Чжань вместе со своим подсознанием отвечают на это мрачным взглядом. Чжань думает, что увиденное теперь не развидеть, но и снимать картину жалко. Но придется. Наверное.

Он понижает голос, после глотка чая:

— А у тебя с этим какие-то проблемы, Ван Ибо?

Чжань ожидает тупую шутку или поигрывание бровями, может, гремлинское хихиканье. Вместо этого Ван Ибо проглатывает в кои-то веки, прежде чем спокойно сказать:

— Нет, гэ, никаких проблем.

Сяо Чжань изучает его долю секунды, затем кивает черт знает чему, и, расправившись с мясом окончательно, встает. Кинув контейнеры в мусор, Чжань бросает «я в душ, ты — после меня».

Ван Ибо никак это не комментирует, провожая спину телеведущего взглядом. Ему надо срочно придумать, как не жалеть о том, что вторая часть фразы не звучала иначе и не имела вопросительной интонации.

Оказалось, когда человек тебе нравится не только как объект для ебли, соблазнить его куда сложнее, а сам ты становишься куда дурнее. Кто бы мог подумать? И что вообще происходит, а?

Лицо Сяо-гэ в тот момент… он не мог не сказать этого, это лицо стоит всего на свете.

Почему он не снимал на камеру?

Ван Ибо напоминает себе, что трахаться с Сяо Чжанем — дело гиблое. Надо трезветь. Буквально и метафорически. Ван Ибо выпивает свой чай. Оборачивается на картину. В порыве придурошности решает подмигнуть мистеру Члену. Может, это автопортрет? Ван Ибо приглядывается. Было бы хорошо.

Хуже этой ситуации придумать было сложно, но Ван Ибо не смог сдержать искреннего порыва. Сяо Чжань вроде как и не обиделся. Это главное. Кажется, даже удалось понять, что они оба относятся к членам позитивно. И каким оригинальным способом!

Ван Ибо посмеивается, тянется за чужой чашкой, чтобы допить чай. Это все равно не утоляет жажду. Слышится звук воды — Сяо Чжань залез в душ.

Ибо, словно мантру, бубнит под нос «не трахаться с коллегой», сползает со стула, и отдает всего себя кофемашине. Та фырчит, выдавая струю пара вместе с итальянской спесью.

Ему предстоит покорить её нутро, ведь кофе помогает куда лучше чая. Кофемашина ещё не знает, что уже проиграла, ведь в покорении Ван Ибо знает толк.

Пекин кутается во мглу и подвальный холод, дотянуть до рассвета лучше в забвении, но Пекин не так щедр, чтобы раздать его каждому. Не говоря о тех, кому оно не нужно вовсе.