х х х

V.

Монстры не создаются. Они просто просыпаются внутри нас. Нужно лишь хорошее оправдание.— Кан Ё Хан

Изнаночная сторона любого изделия выглядит непривлекательно. Она — фундамент функционирования и залог красоты стороны лицевой, её основа. Часто уродская донельзя.

Со всеми узелками, огрехами, памятками, пометками, истиной и раскуроченным нутром намерений. Сяо Чжань живет именно в этой части мира, и смотря на его лицо, прекрасно видит, что существует с той стороны. Будь то билборд, клип, статья или просто человек. У каждого есть своя изнаночная и лицевая стороны. Чжань разделяет их чётко. И свой ступор может объяснить лишь тем, что у человека перед ним стороны либо спутаны, либо только и есть, что изнанка. Которую вывернули намеренно, показательно, прекрасно понимая правила игры, но не беря те в расчёт.

Это не имеет ничего общего с честностью или прямотой, на которую можно было бы претендовать. Честность и прямота берутся в расчет, если ради них прилагают усилие. Если существует та, лицевая сторона, которой жертвуют ради правды. А сказать «я недавно думал о тебе, пока дрочил», засовывая в рот трубочку жареного теста, не стоит Ван Ибо вообще ничего. Сяо Чжань видит это.

Он видит то, как Ибо пытается высосать из теста соевое молоко, в которое макал ютяо, видит, как втягиваются его щеки. Фонарные столбы вокруг офисного здания, где располагается их студия, гаснут. Остаются только те, что у самого входа. Автоматической системе освещения все равно на то, что рассвет в Пекине намечается только через пару часов, у света свой график. Ибо опирается задницей о свой байк. Тому ничто не грозило этой ночью, но звукорежиссеру так явно спокойнее. Ибо наконец-то жует, в то время как Чжань к своему раннему второму завтраку и не думает притрагиваться. Пакет стоит на асфальте немым укором, но и будущей наградой за пережитый стресс. Остается только банка с энергетиком, куда заботливый Ван Ибо плеснул эспрессо из автомата, пока они ждали такси. Невероятная дрянь. Сяо Чжань прикладывается к жестянке, стараясь не думать о том, при каких обстоятельствах и как именно Ван Ибо решил на него подрочить и что на самом деле тот имеет в виду. Хотя, опять же, кажется, что он просто имеет в виду именно то, что говорит и не ожидает никакой особой реакции. Энергетик шипит во рту, за сладостью начинается горечь кофе. Чжань глотает, берет банку в левую руку, пока правая трёт костяшкой большого пальца по переносице. Вопрос звучит устало и иронично, слишком четко из-за тишины вокруг:

— Мне должно польстить, что ты передергивал на мой светлый образ?

Ван Ибо усмехается в свою банку. Ставит ту на асфальт, подхватывает картонный стаканчик с соевым молоком, чтобы снова макнуть туда ютяо. В молоке уже плавают семечки кунжута, и то, кажется, стало гуще, чем было. Ибо старательно слизывает белесые потёки с золотистого края и снова сует в рот. Ибо принимается жевать. Чжань тоскливо смотрит в сторону входа. Чтобы не опоздать, он навел панику и в итоге они приехали раньше, чем случилась пересменка охраны и обновились системы. Карточки просто не срабатывали на вход. Нужно скоротать минут десять, но что-то подсказывало Сяо Чжаню — те превратятся в вечность.

— Ты наверное думаешь, что я какой-то придурок, да?

Сяо Чжань хмыкает, прежде чем повернуться. Ибо дожевывает свою палочку и мысленно Чжань благодарен богам за то, что та последняя. Он ловит взгляд звукорежа и неожиданно понимает, что вот этот вопрос сейчас — крайне серьезный. Почему? Чжань не уверен. Что-то неуловимое в глазах, хоть это может быть игрой тусклого света вокруг, рассеянного вместе с моросью. Чжань делает шажок ближе. Недосыпание, энергетик и то, что жизнь незаметно соскальзывает в какую-то полную пиздень, заставляют действовать странно. Или, быть может, это просто прощальный подарок ночи, прежде чем рассвет заставит лицевую часть жизни сиять ярче?

Чжань подцепливает подбородок Ибо двумя пальцами. Что-то внутри него говорит, что именно так он хотел сделать уже давно. Чуть ли не на третий день их «рабочих отношений», когда Ибо опускался на колени и, конечно же, сейчас сомнений в этом нет, дразнил его на правах своих обязанностей. Чжань вглядывается в его глаза, темные и спокойные, в них нет ни беспокойства, ни удивления, ни вызова. Но и пустоты в них нет. Есть что-то, что Чжаню безмерно трудно определить, что-то, что заставляет его смотреть в них чаще и чаще, в каждый момент, какой подвернется.

— Я думаю… что кто-то сам не знает, чего хочет, но хочет так сильно, что ведёт себя, как придурок.

Ван Ибо молчит. Но его губы расплываются в улыбке. В этот момент Чжань понимает, что повёлся, и хоть вопрос и звучал серьезно и крайне важно, тот был задан лишь для того, чтобы Сяо Чжань добровольно зашел в ловушку. Это должно было бы вызвать гнев или досаду, Ван Ибо в который раз дразнит, и в который раз заставляет Чжаня идти на поводу.

Сяо Чжань опускает руку, но не отходит. Пока не слышит, как синхронно пищат замки всех дверей и красный огонек становится желтым. Момент разрушен.

Проблема в том, что он вообще возник.

Ван Ибо не может понять, в чем дело. Та часть команды, которая либо не ходила вчера пить, либо была таким же киборгом, как и он сам, чуть ли не выворачивают шеи, держа звукорежиссера под прицелом. Ибо не страшился пристального внимания, да и пока его никто не дергает физически, это не играет никакой роли. Но узнать причину было бы комфортным. Эфир несётся к концу, если присмотреться, то волна радостного облегчения присутствует на лице Сяо Чжаня, хотя тот вещает о реформах относительно здравоохранения. Что-то там про ряд постоянных скидочных программ для пожилых людей. Это немного не клеится с его чуть ли не безумной улыбкой. Ван Ибо думает, что наверное переборщил, когда замешивал для них порцию энергетика вместе с эспрессо. Не привыкший к таким коктейлям Сяо Чжань демонстрировал чудеса бодрости и желания работать, но в ближайшем будущем тот отрубится внезапно и крепко, вопрос пары часов. Ибо переводит взгляд с одного экрана на другой, Чжань в наушниках переходит к рассуждениям о возрастающем количестве обнаруженных случаев заболевания коронавирусной инфекцией нового штамма в Пекине. Эта тема живет на кончиках языков от мала до велика, перебирается с тревогой в обществе, люди заранее закупаются продуктами долгого хранения, стараются максимально закончить с делами, чтобы пережить новую волну локдауна, надеясь, что в Пекине она не будет такой жестокой, как в Шанхае.

Ван Ибо позволяет словам Чжаня литься мимо сознания, как это обычно бывает, он следит за качеством его звучания, а не содержанием. Но в какой-то момент Ван Ибо замирает, смотря в экран, забывая, кажется, моргать и дышать одновременно. Что он сказал? Вернее, как он это сказал?

— … недовольство населения растёт, но наше храброе правительство пресекает все попытки обойти новые запреты. Всё это делается безусловно на благо народа, как иначе. Экономические затраты растут и будут расти, к этому надо быть готовыми, хоть еще недавно мы почти что вышли на плато прежней жизни. Но ведь она никогда больше такой не будет, мы должны это принять. Весь мир уже не прежний, а мы, как бы ни пытались быть выше или в стороне, огромная часть этого мира. На самом деле, мы — одна из его самых главных частей и должны понимать это, и брать за это ответственность в свои руки. С начала следующего месяца рестораны, кофейни и питейные заведения Пекина будут закрыты. Работа только на вынос и на доставку. То же самое касается сферы услуг и отдыха, полный список вы можете увидеть, пройдя по QR-коду. Наказание за несоблюдение запретов и правил ужесточается, развернутые подробности ждут вас на нашем портале, вы знаете, как в него перейти. А я желаю вам хороших выходных, крепкого здоровья, не забывайте мыть руки. Профилактика — главный ключ к победе.

Ван Ибо стягивает наушники с головы, вокруг начинается обычная возня, разница в том, что в этот раз всё происходит куда тише. Ли Хенг выходит из главной аппаратной, наушники на шее, планшет с пришпиленным сценарием выпуска бросается на низкий столик техников, из-за чего провода слетают на пол. Главный продюсер, вопреки резкому жесту, подходит к столу Сяо Чжаня спокойно. Ибо не уверен, что это хорошая идея, но он ведь просто звукорежиссер и сейчас должен снимать с телеведущего аппаратуру, делов-то. Ибо подходит ближе, Чжань встает с места, вся его бодрость и жизнерадостность сдулась, словно не было. Хенг изучает его где-то с минуту, пока Ибо выпутывает все проводки. Чжань морщится, шепчет ему «спасибо», спокойно выдерживает взгляд Хенга. Ибо случайно ведет ногтями по оголенной пояснице Чжаня, пытаясь найти зацепку передатчика, не прося телеведущего повернуться, тому сейчас явно не до этого. Хенг нарушает молчание. Его голос обманчиво спокойный, даже мягкий. Кажется, он тоже не выспался и это влияет на общий фон происходящего.

— Запасайся кофе. Весь выпуск — дрянь. Монтировать будем вместе, это нельзя видеть цензор-группе. Ван Ибо — тоже присутствуешь. У меня есть подозрение, почему вы оба сегодня такие кретины. Через десять минут в главной монтажке. И мне кофе тоже возьмите. Сами. Сами ножками спускаетесь, проветриваете мозги, берёте кофе, жрачку и вперед. Дерьмо. Добавляете работы на ровном месте.

Хенг разворачивается на каблуках, в густой тишине проходит через площадку. Ибо невольно думает, что тот похож на анаконду. Это всё его болотно-зеленый костюм в сочетании с темной медью волос. Сяо Чжань пытается совладать то ли с гравитацией, то ли с воздухом, упирается боком в стол, сложив руки на груди. Ибо наматывает часть проводов на руку, а затем тихо уточняет:

— Он не сказал, какой кофе ему брать. Нам головы не откусят?

Сяо Чжань невесело усмехается и машет рукой, затем потягивается всем телом. Напряжение чуть спадает, народ занят делом, кто-то уже зазывает своих на обед в кафетерий. Чжань вздыхает тяжко, гладит себя по животу под выдернутой стараниями Ибо рубашкой. Тянет медленно, смотря куда-то перед собой:

— Нет, головы нам не откусят. Только головки.

Ван Ибо фырчит на такую пошлость, и не говорит вслух, что это явно его плохое влияние. Либо же Сяо Чжань на самом деле вот такой? Саркастичный, нетерпимый, местами пошлый и жесткий, харизматичный мудак? Ибо нравится. Мозг запоздало анализирует весь эфир, всё, что было сказано Хенгом только что. Множество несостыковок. Так как идти за кофе все равно вместе, Ибо плетется за телеведущим, отдав техникам аппаратуру. Те пытаются уточнить у Ибо, что им делать с новой поставкой. Ибо зависает на секунду, затем бросает «я всё просмотрю сам» и отворачивается, не замечая неподдельную радость своих подопечных.

Ван Ибо уже смирился с тем, что домой попадёт очень не скоро.

«Кофе», в котором нуждается Ли Хенг в такие моменты жизни на самом деле является выдумкой Пекинского Starbucks. Высокий стакан, который Чжань несет отдельно, вмещает в себя кубики льда, двойной эспрессо, сок лимона, джин с тоником и сладкий цитрусовый лимонад до кучи.

Эту «прелесть» называют «цисюань айсберг» и нужен он самого большого размера. Ибо плетется рядом, все еще ловит на себе странные взгляды, от уборщиц до кого-то смутно знакомого. Мир слишком ярок и он жалеет, что его авиаторы остались забыты то ли в том ресторанчике, то ли дома у Сяо Чжаня. В руках подставка с двумя американо и крафтовый пакет полный чуть ли не всех сладких булок, что есть в меню. Это намекает, что дела плохи. Очередной поворот, ковролина становится все больше, еще немного и тот перелезет на стены. Они все ближе к царству картинки и звука, где и происходят основные чудеса телевидения. Чжань чуть замедляется, то ли оттягивая момент, то ли просто тормозя, так как действие кофеина и энергетика сходит на нет.

Ибо переходит на шепот:

— Почему все пялятся?

Сяо Чжань хмыкает, молчит, проходит еще немного (это для его ног — немного, на деле Ван Ибо темпа не сбавляет), останаливается как-то резко и поворачивается к Ибо. Лед в стакане бьется друг о друга, о пластмассовые стенки, кряхтит, закованный куполом крышки. Чжань смотрит на Ибо долю секунды, затем отворачивается, ведет плечом и снова начинает идти, шепча наигранно тихо, что на самом деле становится похожим на шипение:

— Ты впервые появляешься на работе не в своих дебильных карго или шортах, на тебе мои спортивные брюки, а они от Gucci, и хоть ты их и завернул, слава Небу, внутрь, а не наружу, видно, что они тебе несколько велики. На тебе моя футболка и моя рубашка сверху. Ты выглядишь хоть и таким же раздолбаем, но очень приглаженным. И брендовым. Люди здесь чуют бренды за пару этажей. На тебе мой одеколон, потому что кто-то разбил флакон, да, помнишь? И мы в принципе приехали вместе. Так что готовься к тому, что Хенг будет либо всячески намекать и издеваться или говорить прямо и издеваться… о том, что мы трахались.

На последней фразе Сяо Чжань поворачивается к Ибо, в желании увидеть полноту реакции на свои слова. За его спиной оббитая ковролином дверь, белая табличка информирует, что это — главная монтажная. Ван Ибо чуть вскидывает голову, наклоняет в сторону. Мозг, подстегнутый остатками кофеина, таурина и гуараны, обрабатывает информацию сносно, но барьер между языком не выстраивается вовсе. Ван Ибо ляпает:

— Твой возможный трах — такое огромное событие? И почему же мы его пропустили?

Сяо Чжань прищуривается, но вовсе не из-за своей близорукости, спасибо, линзы. Вместо ответа он разворачивается и тянет тяжелую дверь на себя. Звук вырывается из плена, громкий и четкий — это голос Сяо Чжаня. Тот в пятый раз повторяет одну и ту же фразу, которую все никак не могут зачистить: «…как бы ни пытались быть выше или в стороне…».

Ван Ибо рассчитывал, что в качестве наказания (еще бы понять — за что, он даже не опоздал, а ведь после попойки!) будет что-то делать со звуком эфира. Подчищать несглаживаемые углы обрезок, выводить, приглушать, растягивать румтоны Запись нескольких секунд «тишины» на съемочной площадке для простоты склейки звука на постпродакшне., и конечно же выслушивать от Ли Хенга обещанные издевательства. Ожидания не оправдались. Ван Ибо вручили листок А4 кратких инструкций по задачам и усадили за комп в самом темном углу монтажки. Ему предстояло подобрать «библиотеку музыкального сопровождения» и присутствовать на интервью с каким-то чиновником, которого будет обрабатывать Сяо Чжань для дополнительных материалов «Доброго утра» — специальной рубрики, которая публикуется только в сети и редко бывает на экранах ТВ, зато просмотров на ней не меньше. Если не больше.

Ибо послушно уселся, пробежался по листку взглядом и принялся за работу.

В процессе он стабильно отвлекался на две вещи — кофе и Сяо Чжаня. Телеведущий сидел вместе с Хенгом, последний то тыкал в экран стилусом, то что-то комментировал. Сяо Чжань лично вырезал кадры, перегруппировывал, зачищал, сглаживал, вклеивал. И всё это на сверхскорости.

В какой-то момент Ибо понял, что жует край картонного стаканчика, пока Чжань прогибается в спине, тянется всем телом, сцепив руки над собой в замок. Хенг в это время уткнулся в огромный экран чуть ли не носом, щурился, снова на что-то показывал. Ибо изучал изгиб поясницы телеведущего, только потом ощутив на себе его взгляд. Стаканчик хотел было упасть, но Ибо вовремя спохватился. Именно по этой причине по монтажке были расклеены предостережения о жидкостях и еде, но их никто и никогда не соблюдал.

Ибо снова сверился с листочком. Лаконичность инструкций никак не помогалa в достижении ясности, но «библиотеку» Ибо наполнил. А ещё через десять минут голос Хенга, каким-то чудом пробившись сквозь наушники, позвал Ван Ибо к себе. Шагов пять, плюхнуться в третье кресло, которое ему любезно подтянул Сяо Чжань. В монтажке не осталось никого, кроме них.

Ибо рассчитывал увидеть готовый выпуск, может, его бы спросили о целостности эфира или его звуке, но на экране только что закончилась отправка файла.

Хенг скидывает правый туфель с ноги, чтобы поджать ту под себя, усаживаясь в кресле удобнее.

— Мальчики все взрослые, видео, говорю сразу, гадкое. По многим причинам. Но нам важно, Ван Ибо, чтобы ты сказал свое мнение. Как часть целевой группы.

Ван Ибо хмурится и смотрит на продюсера непонимающее. Тот не смотрит в ответ, заходит на свою почту, введя пару тройку паролей. Ибо поворачивается к Чжаню, ощущая себя в не очень приятной роли подопытного кролика. Сяо-гэ смотрит, но ничего не говорит, тянется за телефоном на столе, чтобы проверить время. Через восемь минут выпуск «Доброго утра» будет на экранах страны, но это, кажется, уже никого не волнует, хоть было делом первой важности совсем недавно.

Хенг понижает голос, пока распаковывается архив, превращаясь в файлы MP4.

— Минимум, который не испортит нам итог, но который ты должен знать, Ван Ибо. Мужчина на видео — высокопоставленный чиновник. Лао Шэнь. Если ты далек от политики, это довольно… видный деятель. Заместитель министра иностранных дел. М-м. А, вот. В этом файле качество лучше. Итак. Тот листок, что ты делал… Сяо Чжань будет брать интервью у него. Минимум от команды. Там буду я, ты, один оператор и один осветитель. Так что придется немножко попотеть. А сейчас — смотри, и скажешь, что ты думаешь. В сети есть только кусок из этого видео, с третьей минуты по пятую. А у нас есть полное представление… о картинке.

Ван Ибо не уверен, что его мнение настолько ценное. Ему хочется посмотреть на Сяо Чжаня ещё раз, но вместо этого он смотрит на экран. Ли Хенг разворачивает видео в весь монитор. Ибо понимает, что это запись с камер наблюдения, которые кто-то добрый установил в номере отеля. Картинка меняет ракурс пару раз. То сверху, то сбоку. Решает остановиться на втором варианте.

Так видна большая часть кровати. Дверь в номер открывается.

Дверь в номер открывается…

Дело в том, что любую информацию можно подать разным способом. Правда будет у каждого своя. Она, как грибок на предметном стекле, растёт в благоприятных условиях ума и соответствует ему. Правда не может иметь других оттенков, она согласована наполнению черепной коробки и исходит из неё. Правду можно диктовать, переделывать, переиначивать сколько угодно раз, она даже может меняться в самом человеке, если меняется и его содержимое. Так в чем вообще цена этой правды? Или это можно назвать более нейтральным — убеждение, мнение, суждение?

Правда теряет свою функцию и свой смысл, когда сталкивается с программой монтажа.

Правду прокручивают в мясорубке испорченного телефона, из пункта А в пункт Б доходит лишь пародия на изначальные смыслы.

Правда заключается в том, что Лао Шэнь насилует девушку на видео. Ещё правда заключается в том, что она — правнучка военного, который в скорбные для Китая даты отдавал приказы, благодаря которым японский солдат насиловал и убивал, грабил и истязал. Правда первых минут заключается в идеалистической картинке любви и цветов.

Правда с третьей минуты заключается в заламывании рук и вздернутом платье.

Правда с седьмую по девятую — в попытках вырваться, слезах и мольбах.

Правда с десятой — в борьбе. Девушка кусается, девушка бьет по лицу, девушка кривится в немом крике. Правда с двенадцатой минуты — девушка затихает и принимает всё, что делает с ней Лао Шэнь. Правда с двадцатой минуты — Лао Шань застегивает на себе штаны, целует девушку, что-то говорит ей, что-то дарит ей, целует снова и уходит.

Дверь номера закрывается.

Девушка сползает с кровати на пол, выпадая из кадра.

Хенг останавливает видео.

Сяо Чжань стучит краем телефона по столу. Переводит взгляд на Хенга. Тот откидывается на спинку кресла и смотрит в ответ, пока Ван Ибо трёт по лицу пару раз, ладонь остается у рта, он смотрит на застывший кадр номера, который кажется пустым, если не знать, что там, на полу, кто-то лежит.

Голос Сяо Чжаня чуть хриплый, когда он спрашивает:

— Что говорит теневой опрос?

Ли Хенг едва качает головой, щелкает мышкой пару раз, закрывая файл. Он говорит то, что Чжань не хочет слышать:

— Теневой опрос… большая часть опрашиваемых одобряет его действия, как только узнает, кто эта женщина. Даже несмотря на то, что он женат и имеет сына. Ты знаешь… особое отношение к вопросу.

Сяо Чжань ничего не говорит, снова стучит краем смартфона по столу, отбивая только себе известный ритм. Ибо прочищает горло и смотрит на Хенга. Тот решает пояснить:

— Эта девушка… из семьи Мацуэ. Японка из… военного сословия. Да даже если бы просто японка, а тут…

Ван Ибо чуть морщится, кивает, будто что-то понял. Затем отрицательно мотает головой. Чжань спрашивает еле слышно «что?», и кажется, что это просто повиснет в воздухе. Но Ван Ибо отвечает:

— Мой отец был продажным прокурором. Это не повод трахать меня шваброй.

Сяо Чжань переглядывается с Хенгом, последний почему-то усмехается и не выглядит удивленным. Он опускает ногу из кресла, обувает обратно туфлю, больше не маяча своим красным носком.

Убрав выбившуюся прядь за ухо, продюсер тянется за стаканом своего «леденящего айсберга». Тянет пойло трубочкой, словно ничего особенного и не происходит. Чжань снова стучит телефоном, затем оставляет тот в покое. Хенг облизывает губы и открывает программу монтажа, добавляя туда файл с видео.

— У меня есть идея… и она не понравится никому, кроме нас троих. Так что… давайте поработаем. Нам, конечно, сказали его отбелить… но не сказали, как именно. А для интервью будет самое оно…

Сяо Чжань чуть нагибается вперед, чтобы лучше видеть Хенга. Его усмешка становится усталой улыбкой и Чжань отвечает ему тем же. Ван Ибо снова прочищает горло, тянется за стаканом Чжаня и выпивает чужой кофе до конца. Пока видео грузится, он оглядывается по монтажке, в поисках пакета. Ему бы не помешало заесть всё, что он увидел. И, честно говоря, он без понятия, как остаться профи и не въебать Лао Шэню. Хотя бы бумом — микрофоном «пушкой».

х х х

Тетушка Аи никогда не была ничьим врагом. Потратив двадцать лет своей жизни на семейный бизнес, который заключался в почти что круглосуточной готовке тофу, а вернее — тофу-фрукта-любви, — она была из тех дам, которые находили свет даже в самой загаженной подворотне.

Вот и сейчас, у тетушки Аи было чудесное настроение. Раннее утро безбрежного Пекина, первая партия мясистого тофу, которую муж только-только выкладывает на гриль, пока сама Аи со всем чувством замешивает смесь зелени, кореньев и соусов, которая и дарит любовь в это древнейшее блюдо. Считалось, что одну такую порцию пухлого тофу делили влюбленные, усаживаясь на лавочки, подкрепляя едой свое бесстыдное счастье.

Действия тётушки четко выверены, доведены до полного автоматизма, сама тетушка Аи мыслями очень далеко от этой улочки. Пекин скидывает с себя дрёму, вертится и отряхивается, как собака от воды. Воздух, закрученный на ароматах бензина, жареных свиных ребрышек и стоячей цветочной воды, в эти ранние часы вдыхается легче всего. Аи не догадывается, какие муки телепатически посылает ей Минцзинь, стоя напротив. В пакете остывают контейнеры с клейким рисом, тот густо замешан с рыбным соусом, мелко нарезанными овощами и орехами. Именно так, как любит Сюин. Собственно, Сюин и есть причина, по которой Минцзинь терпеливо ждет, когда тетушка ускорится. Потому что каждое её слишком медленное (на вкус девушки) движение, отбирает у Минцзинь минуту, проведенную наедине с кореянкой. Та уже могла уснуть, так и не дождавшись завтрака, или, того хуже, ей уже мог позвонить Алистер Ченг. На мыслях о гостевом редакторе, главном администраторе, непросыхающем неделями мастере-на-все-руки, муж тетушки наконец-то рассекает пузатый бок тофу. Сыр расходится легко, словно только этого и ждал. Тетушка Аи принимается запихивать в эту рану свою магическую смесь, вталкивая так усердно и много, что кажется, еще чуть-чуть и тофу расползется. Вместо этого, нашпигованный и в два раза больше себя прежнего, тофу укладывается в картонную коробку. И подается Минцзинь с неизменной за двадцать лет улыбкой. Тетушка Аи верит, что эта славная девушка разделит раннее угощение с достойным человеком. Минцзинь же считает это блюдо еще той дрянью, но ведь и правда, чего только не разделишь с человеком, которого любишь.

— Мы окончательно расстались.

Эта фраза следует за скрежетом двери, хлопком и шорохом пакета, поставленного на пол. Минцзинь хмурится, сонная голова плохо переваривает реальность. Та и без того изворотливая гадина, а сейчас… Минцзинь стягивает кеды за пятку, держась за стену. Мимо воли вырывается громкое «что?!». Сюин появляется в коридоре. Высокий хвост потемневших от воды волос, размазанная по лицу глиняная маска, растянутая майка с не менее растянутым лицом Юнги и мягкие шорты. Минцзинь залипает, как и всегда, отмирает в тот момент, когда Сюин оказывается близко. Чтобы забрать пакет с довольным «м-м-м». Она смешивает «спасибо» с «мы расстались с Ченги-ши». Сюин не догадывается, что на самом деле смешивает растерянность с надеждой.

Сюин расстается с Алистером стабильно. Пару раз в пару месяцев.

Минцзинь казалось, что у неё уже иммунитет, но ключевое здесь — казалось.

Она наконец-то избавляется от обуви и пожимает плечами:

— Смотри на это с другой стороны. Тебе больше не нужно глотать сперму.

Сюин поднимает голову, до этого она изучала содержимое пакета и бормотала радостное «тофу-тофу», а сейчас смотрит на Минцзинь как-то странно. Та думает, что сболтнула лишнего, но пути назад уже нет. У желудка неприятное чувство, похожее на изжогу. Надо выпить теплой воды. Надо поспать. Надо прочистить голову сигаретным дымом. Надо хоть что-то, но не смотреть на неё в домашней одежде, которую обычно носишь ты, в маске, которую купила только из-за неё, с резинками в волосах (ведь их густоту не укротить одной), в которых для тебя нет нужды, но те неизменно валяются по всему дому — у тебя уже как пять лет каре до середины шеи, и никак не ниже.

Сюин расплывается в улыбке. Сюин начинает хохотать и тянет Минцзинь за руку на кухню.

Почему-то завтракать совсем не хочется. Хочется обнять её и плакать. Но вместо этого Минцзинь улыбается. Сюин называет её «моя циничная девочка», и Минцзинь сознательно пропускает слово в середине. Ей было бы достаточно слышать «моя девочка», чтобы мир продолжал иметь смысл.

Сяо Чжань с экрана планшета, поставленного на подоконник, бодро вещает:

— Стоимость индивидуального теста на COVID-19 снизилась до 28 юаней и продолжит эту тенденцию… В Вэйфане стартует фестиваль воздушных змеев, вопреки вызову пандемии, после тщательного осмотра и карантина, фестиваль открыт для участников и туристов со всего мира… наш специальный корреспондент Лу Шань с места событий. Лу Шань, тебе слово.

Пекин проснулся.