х х х

XIII.

[<…> по меньшей мере тринадцать пострадавших, двое из них в тяжелом состоянии. Напоминаю, сегодня утром, трое неизвестных в числе службы контроля ковидных ограничений, одетые в характерные белые комбинизоны, открыли стрельбу по протестующим в одном из районов Шанхая. Детали тщательно скрываются с помощью цензуры, но каким бы ни был крепким «китайский щит», такие события невозможно проигнорировать. Наш корреспондент, который также ощутил последствия карантинных мер на себе, сегодня…]

[По неподтвержденным данным, один человек погиб. Это Утагава Хиросигэ, студент из Осаки, попавший в Шанхайский локдаун за день до вылета из Китая. Его девушка, также японка, в критическом состоянии. Наши корреспонденты пытаются выяснить, сколько всего иностранцев было в том жилом комплексе, который решился выйти на массовый протест… Только что нам сообщили, что количество пострадавших увеличилось с тринадцати до двадцати двух. Черный день в истории Шанхая.]

[ Более десятка выстрелов на каждый пистолет! Вы видели эти видео?! Была ли это полиция? Были ли это, не верится, медики? Или какая-то отдельная организация? Отчаявшиеся жители? Сбежавшие из психиатрической лечебницы? Вопросов пока намного больше, чем ответов, которые никто не может дать. Домыслы множатся. Так ли опасен вирус, как опасен человек?][ Опыт показал, что такие жесткие карантинные меры больше вредят. Начиная с экономики, заканчивая ментальным здоровьем. Сегодня у нас в студии эксперт по одиночеству, профессор Дайбэк, он изучает вопрос одиночного заключения преступников и, с его слов, не находит особой разницы в последствиях между ними и теми, кого заставили жить уже почти два месяца запертыми в четырех стенах. Профессор, вам слово, как вы считаете…]

[Правительство Японии обеспокоено происходящим и требует вразумительного ответа. Почему больше всего из числа пострадавших — японцы? Нет ли в этом какой-то акции, под прикрытием ковидной тематики? В последние пару месяцев все японо-китайские скандалы подогреваются всё больше и больше. Тревожная тенденция…][ Если вы приехали в Китайскую Народную Республику, будьте добры, уважайте и подчиняйтесь её законам, это же логично и правильно! Протесты! На все действия руководства есть четкие причины, это конечно же непривычно иностранному брату, но что такого страшного может быть? Продукты завозятся, документы по нахождению — продлевают! Потерпеть немного и выпуститься с легким сердцем, а главное — здоровым и не подвергать риску других! Настоящие преступники те, кто вносят раздор, те, кто вносят эти… идеи! Кто-то же придумал собрать их вместе на этот протест? Кто-то же узнал, как сделать эту… эту огненную бутылку! Что значит, что вакцины не действуют, раз все продолжают болеть?! Вы не правы! Вы видели статистику?! Только благодаря таким критическим, жестким мерам, нам удалось…]

[ Полиция позволяет себе подобное преступление в Шанхае. Это не какая-то мелкая провинция или что-то, чего не бывает на слуху у мира. Так если они ведут себя подобным образом там, чего ожидать другим частям Китая? Это прямая речь от правительства «мы можем повторить то, о чем нельзя говорить?» Они так боятся того, что может случится. Хоть за эти годы люди стали еще безвольнее, чем прежде.]

Голос Ли Хенга в голосовом сообщении спокойный и ровный. Потому и тихий. Сюин приходится вдавливать наушники в уши, чтобы слышать всё чётче. На экране мелькают кадры. Люди в анти-ковидных комбинезонах, белая праведная моль, пытаются совладать с толпой за высоким забором жилого комплекса. В стрельбе не было никакой нужды. Видимо, до того момента, как кто-то из протестующих, не перекинул через ограждение бутылку с зажигательной смесью. Сюин умудряется узнать в ней толстое стекло импортной водки. Финская. Кто-то стреляет просто в воздух, там, в левом углу экрана, как предупреждение. Но секундой после начинаешь думать, что это мог быть сигнал другого рода. Сигнал к действию. Ведь, как там вообще оказалось оружие? Руки невольного оператора, который снимал всё это в числе прочих со своего балкончика, мелко дрожат.

Теперь сильнее. На картинку невозможно смотреть. Но не только по этой причине.

Сюин клацает по пробелу, чтобы остановить воспроизведение. Она думает, что её работа так хороша, не только по очевидным причинам, но и потому, что благодаря ей твоя собственная жизнь очень часто отходит на второй план. Где сейчас ей самое место.

Сюин переходит в окошко общего рабочего чата программы и набирает текст, пока Хенг продолжает инструктаж:

— Вытаскивай всю чернуху, Сюин. Пускай в эфир дневники пекинцев, всё, что успели заснять. Шанхайские ковидные дневники пересмотрите, но пускать ничего, связанного с Шанхаем, пока не будем. Это нужно на после, посади отдельного человечка, пусть смотрит и выписывает, нужен будет максимально оптимистичный репортаж. Скажи это всем, чтобы на радостях ничего не пульнули. Прямо сейчас, пока слушаешь меня, поручай всем искать скандалы и высасывайте из них инфоповод, поручи Минцзинь их делать, она отсылает мне, я пошлю наверх, у них кризис креативности в бото-ферме. Крупняк. Никаких запретных тем. Чем гаже, тем лучше. Миксуй с успехами в производстве, фермерстве. Обязательно пусти ту консерву про стройку железнодорожного соединения с Тибетом. Обязательно.

Возвращать Чжаня из Лояна не надо, он будет дольше ехать, нужно пускать с ним прямые эфиры. Текст я набросал, тебе скинул, цензор пропустил и добавил свое. Отправляй ему сейчас, пусть запишет обращение, суньте его во все сети, по его примеру будут писать другие. Он должен быть первым. Это важно. Это уже как гонка, он должен отстоять право голоса доверия для населения. Официальное заявление властей еле набрало миллиончик, да и то, они в бешенстве. Дальше. Пусть на месте в Лояне что-то думают. Формат сторис и каждое новое «доброе утро» с какой-нибудь новой лоянской хавкой, окей? Еда — очень важно. Минут на двадцать. Пускай общаются с местными. Ближе к народу. И что-то конкретно на Чжаня. Там было про броманс его и Ван Ибо. Не душите. Подкиньте «слив». Фото те со студии, и пусть Ван Ибо светится в лоянских эфирах. Только им не говорите, у нас нет времени на дискуссии. Такой формат выдерживаем минимум неделю. Нужно, чтобы все хештеги с Шанхаем сместились в далёкий зад, а наверху был Чжань, потом расхлебаем. Если мы в очередной раз спасём положение, ручки развяжут нам чуть сильнее. И следи за развитием событий. А. И ничего про Японию, японское и японцев. Напоминаю главное правило: опускаемся на четвереньки, до уровня нашего зрителя, и смотрим оттуда. Работаем. Я вылетаю в Пекин через полтора часа и сразу приеду. Чтобы эфир был забит под завязку. Дублируйте всё в сеть, делайте вирусным. Больше доуиней. На официальном акке программы, на официальном и частном Чжаня, на официальном съемочной группы. Заведите еще новый, на Ван Ибо. Его мордашка нам очень пригодится. Но типа как «частный», который «слили».

Верха же не зря дали нам в два раза больше времени, babe. Они в отчаянии. Наше «утречко» должно справляться лучше всех остальных программ на всех каналах, его куски будут транслировать по вечерам, этого я уже тоже добился. Рейтинги — наши. Премии всем гарантирую, скажи это на собрании четко. Пухлые красные конверты. Неделя должна быть жаркой.

Покажем, как это делается.

А. И ещё. Проследи, чтобы ребята из отдела фонда сидели тихо, как мышки, пусть делают всё как надо, но чтобы ни писка. Выудите мне список пострадавших. Только тихо, Сюин. Очень аккуратно.

х х х

Лоян

О Сяо Чжане известно многое и одновременно ничего. Жемчужина и гордость Чунцина, красавец и интеллигент, завидный жених с безупречной налоговой историей, неустанный альтруист и, смешно сказать, некая осторожная оппозиция официальным месседжам. Доверенное лицо народа. Умный, в меру скромный, в меру сильный. Образец. Человек, который может перевести с языка власти или языка канцелярии на нормальный. Немножко перца по молодости — легкий роман с редактором ныне модного китайского глянца, новости о котором всплыли и раззодорили публику года три назад. Сколько же фотографий, коллажей и фотошопа хлынуло тогда в сети. Четверо суток сеть гудела только об этом. Опровержения казались пустышками и только больше дразнили аудиторию. И никто уже не вспомнит, что ещё было в сети в тот период. Или — когда Сяо Чжань лично поехал на место крушение боинга! А вот ещё, когда он сам снимал репортаж с места катастрофы — желтые воды Хуанхэ снова вышли из берегов и слизали с лица земли не одно поселение. Когда волна эпидемии только началась, именно Сяо Чжань первым начал проводить множество интервью конкретно у медиков, которые, надо полагать, знали своё дело лучше, чем какой-нибудь чиновник, с пеной у рта доказывающий, как и что надо делать. Не то чтобы подобным кто-то перечил, но куда лучше, когда что-либо выполняется из сознательного понимания. А не из страха. Кроме эфира, Сяо Чжань в тот период выходил в сеть каждый вечер, забирая внимание большей части телевидения даже от любимых сериалов и развлекательных шоу. Его голос рассказывал о уже пережитых человечеством эпидемиях, сравнивал этот вирус с куда более страшными «врагами прошлого», объяснял простым языком, как и что происходит, и почему так важно потащить упирающуюся пятилетку на укол чего-то, чего никогда прежде никому не кололи, объясняя разницу между их вакцинами, и вакцинами остального мира. Эксперты через раз приходили в его подкаст, делясь мыслями и видением, и, надо сказать, те, кто слушали эти эфиры, пережили потрясение эпидемией куда легче, чем остальные. Особенно в тотальные локдауны, когда обычное, фоновое одиночество, становилось абсолютом. А если вам «повезло» застрять всем семейством, что ж, помогали те эфиры, которые Сяо Чжань посвящал «психологии быта», тоже, не без экспертов. В тот период к телеведущему привязалось новое прозвище — «укротитель паники», с мягкой иронией подчеркивающее неоспоримый факт. Даже те, кто не уважали и относились к нему предвзято, все равно слушали его, за неимением хоть какой-то альтернативы. Эта привычка укоренилась и стала частью жизни многих. У Сяо Чжаня стало куда меньше прав на молчание.

И в данный момент он искал белую стену. В идеале.

Динамик телефона продолжал шелестеть голосом Ли Хенга, Ибо шёл рядом, рассматривая дом, как никогда прежде. Пришлось завернуть во внутренний дворик. Им нужна «стена с минимумом чего-то опознавательного», что бы это ни значило. Проблема в том, что большая часть стен этой постройки, редкой послевоенной попытки возвести удобное жилище, была либо увита плющом, либо красовалась ошметками штукатурки. Те любили отпадать кусками и марать одежду, открывая миру свое серое и грязное нутро. А если поверхность и была более менее ровной, то на ней обязательно размашисто выделялась какая-нибудь рекламная надпись. Или лозунг. Сяо Чжань останавливается как раз напротив одного. Иероглифы, выведенные красным, гласили: «Возрождаем нацию путём науки и образования». Захотелось сплюнуть. Но рядом с Сяо Чжанем почему-то хочется сдержаться от этого жеста. Слюна вязкая, горькая после грибов. Мама щедро плюхнула им к холодной лапше по порции муэра, объясняя это тем, что они очень полезны. На вопрос «чем же?», ответа не последовало, только упоминание, что дед Ван Ибо их постоянно ест. Потому и жив до сих пор. Только вот грибы обычно мясистые и сладкие, деда понять можно, но вот лично им не свезло. Сяо Чжань всё пялится на надпись, придерживая динамик смартфона у уха.

Ван Ибо думает, что это уже похоже на транс и решается дернуть его за край футболки:

— Ты слушаешь Хенга уже в пятый раз, гэ… можно встать вот тут, с краю, я сделаю так, что надпись не войдет. Вот тут вот встанешь и всё.

Сяо Чжань оборачивается на него, но не смотрит в сторону, куда Ибо указывает. Чжань поджимает губы и опускает руку с телефоном, теперь смотря на Ибо почти что так же, как и на стену. Ибо вскидывает брови, в ожидании хоть чего-то, но Чжань сначала мотает головой, потом говорит «прости», затем встаёт, куда было сказано, протягивая Ибо свой телефон.

Тот думает, что уточнит про «прости» попозже. Сначала — дело. Он переходит в режим съемки, выстраивает кадр, отходя чуть дальше и правее. Петличка на футболке Чжаня — черная, лохматая мушка. Хорошо, что у Ван Ибо по всем сумкам всегда что-то раскидано, иначе со звуком было бы плохо, а это ведь куда важнее, чем белый фон. Он едва заметно кивает и Сяо Чжань преображается. Глаза более не пусты, а серьезны. Короткий поклон учтив. Ван Ибо четко ощущает, что перед ним сейчас тот самый человек, который имеет огромную власть. Истинную и без прикрас. Тиару без драгоценностей, которую ему надел народ. И он вовсе не рад её тяжести.

— Меня зовут Сяо Чжань. Я выражаю соболезнования всем пострадавшим в инциденте Шанхая. Сердца всех сейчас с теми, кто борется за жизнь, с их родными и близкими. Как бы ни было тяжело, в этот период сложных испытаний, мы должны помнить, что насилие порождает лишь насилие. И ему нет никаких оправданий. Давайте вместе дождёмся, когда произошедшее станет ясным, и направим все свои силы на помощь тем, кто пострадал. Спекуляции на данной теме делают еще больнее каждому, кто вовлечен, и может преждевременно наказать тех, кто не виновен, продолжая цикл насилия. Не будем плодить зло и дальше. Не вступим на этот путь. Ниже вы сможете найти ссылки на официальные ресурсы, а также способы выразить поддержку всем, кто в ней сейчас нуждается. Я, Сяо Чжань, и фонд «Spotlight», каждый день предоставляем отчёт о нашей деятельности. Присоединяйтесь. Берегите себя, так вы сможете сберечь других.

Ван Ибо заканчивает запись. Сяо Чжань заметно расслабляется, трёт по шее, затем делает шаг навстречу и тихо просит показать, прежде чем отправлять Сюин. Ван Ибо смотрит на него, пока он внимательно оценивает запись, затем кивает. Ибо отправляет файл в чат, затем убирает телефон. Чжань снова пялится на стену. Ибо уже думает приревновать, что ли. Он встаёт перед Чжанем, протягивает руку, чтобы мягко прихватить его за шею и заставить посмотреть себе в глаза:

— Тебе никто не говорил, что ты делаешь всё правильно, гэ? Эту… очевидную хрень? Ты же знаешь это, правда?

Чжань неловко улыбается, в этом нет смущения, скорее тень от муки. Он хочет отвести взгляд, но Ибо цокает языком. Делает шаг назад, утягивая Чжаня за собой. Тот ведётся, прижимает Ибо к стене, теперь уже усмехаясь в ответ на его ухмылку. Ибо все еще придерживает за шею, когда свободной рукой сначала гладит по щеке, затем опускает ладонь на плечо, чтобы сжать. Ибо повторяет, теперь уже куда серьезнее:

— Ты всё делаешь правильно. И делаешь это лучше других.

Чжань смотрит. Затем кивает. Губы приоткрываются, он думает что-то сказать, но все же молчит. Вместо этого наклоняется ближе и прихватывает губы Ибо в мягкий поцелуй. Тот становится глубже и серьезнее, Ибо вжимается в его тело и теперь пытается убедить Чжаня через ласку.

Ты хороший. Ты всё делаешь правильно.

Хорошо, что Чжань последним ел не грибы, а леденцы с женьшенем. Надо было поцеловать раньше.

Когда Чжань отстраняется, мазнув по губам Ибо в последний раз, он снова смотрит чуть влево.

Он не отпускает Ибо, только чуть сильнее вжимает того в стену, а затем шепчет ему на ухо:

— Тут в последнем иероглифе ошибка. Брак трафарета. Иронично.

Ибо почему-то тоже шепчет, повернув голову, но не в силах сфокусироваться на написанном из такого ракурса:

— Да? Я и не заметил. Гэ очень грамотный.

— Ещё бы. У меня даже сертификат есть.

Ван Ибо повторяет это «ещё бы», и просто обнимает Чжаня. Покрепче. Несколько минут ничего не решат. Их выходным пришёл конец, но, быть может, это обернётся и чем-то хорошим. Как знать.

Телефон в кармане ветровки Ибо вибрирует опять, не ясно, его собственный или Чжаня. Пока что он не достаёт ни тот, ни другой. Хотя бы минутку. Но им приходится отстраниться друг от друга в следующую секунду — во дворик, шаркая по нагретому асфальту, вполз дед, чтобы выкинуть в мусорные баки несколько увесистых пакетов. Чжань натягивает маску на лицо и кивает. Им пора что-то придумать и показать урбанистические достижения Лояна вместе с его величественным историческим прошлым, такова задача, которую очень криво сформулировали на первых порах.

«В первом выпуске просто представьте Лоян, как для туристов». Очаровательно.

А ещё надо вернуться домой до восьми. Мама Ван Ибо и тётушка Гун Ли очень серьезны на счёт ужина и не переживут, если «мальчики будут кушать вне дома вечером». Прямо так им и сказали.

Ты всё делаешь правильно.

Ван Ибо ведь даже не знает, о чем говорит, но говорит так уверенно, что Сяо Чжань хочет в это верить. Остаток дня проходит в бесчувственном состоянии, Чжань включается только тогда, когда Ибо начинает снимать. Чжань всё думает, что наверное проклят. Стоит ему выехать из Пекина, как происходит что-то, что требует его полной отдачи и чаще всего это что-то — трагично. И да, он в курсе, что у него есть комплекс боженьки, но от чувства говнистости это его не избавляет. Только усиливает. Он мог бы быть одной из «говорящих голов», всего-то, но… ему было мало. Дело не в альтруистическом порыве, не в благих целях, ему просто было мало. Да, он пошёл в журналистику ради справедливости и ему казалось, что он даже достиг её. Но как можно достичь того, чего не существует? На часах — шесть вечера. Ибо привёл его в типичный ресторанчик средней руки, где пышет жаром кухня, все столики, обклеенные пестрой клеёнкой, заняты. Внутри и снаружи — пластмассовые стулья. Густой аромат наваристого мясного бульона соревнуется с жареной рыбой. Потому что Лоян славится своей жирной рыбёшкой, прямиком из реки Лохэ. Ван Ибо упоминал сегодня, что и сам в детстве часто возился с дедом у воды, и однажды даже запутался в сети.

Они наснимали пару-тройку сюжетов, провели два прямых эфира (сервер благополучно рухнул от наплыва пользователей, но быстро восстановился), поспрашивали местных в туристических точках, как идёт бизнес и что больше нравится приезжим. Сяо Чжань улыбался в кадре, кланялся и жал руки, его бесконечно угощали и бесконечно расспрашивали. Ван Ибо сопровождал его, подкидывал идеи, ни на что не жаловался и только изредка… Чжань чувствовал, как тот гладит его пальцами по тыльной стороне ладони, когда они идут по очередной улице. Чжань видел, как Ибо смотрит на него, пока сам он занят разговором с очередной бабулечкой о храме Белой Лошади, в котором есть какой-то уникальный монах. «Попроси его за тебя попросить о хорошем браке!». Бабулечка, родненькая, я бы, может, и с радостью, да это незаконно. Вместо этого Чжань то смеётся, то прищуривается и качает головой, пытаясь убедить бабулю, что он ещё слишком молод. Замечательный кадр. Особенно парирование от бабуси в стиле «это не продлится долго».

Весь этот нелепый фарс, который Чжань тащит на себе в те сутки, которые планировал провести только с одним человеком. Как самый обычный, тот самый «приезжий в Лоян».

Ван Ибо ставит перед Чжанем бутылочку пива, а также ставит его перед фактом:

— Твоя кислая рожа начинает меня подбешивать. Я уже сто раз сказал, что все в порядке и это работа. Я, если ты забыл, работаю там же. И может даже хорошо, что всё так случилось, что бы мы сейчас в Пекине снимали? Что с тобой на самом деле?

Сяо Чжань ждёт, когда Ибо плюхнется рядом, подтащив отвоеванный на другом конце ресторанчика пластмассовый табурет. Он открывает их пиво брелком, на котором висят множество маленьких ключей от подсобок студии. Чжань кривится, когда пьет. Кривится ещё, когда закусывает чем-то хрустящим и острым. Ван Ибо попросил добавить перца в их закуски, потому что «мой друг из Чунцина». В Лояне всегда были рады повыпендриваться перед приезжими из Сычуаня, которые любили заявлять, что в провинции Хэнань еда хоть и полезная, зато ужасно пресная.

Ван Ибо неожиданно продолжает, делая всё наоборот — сначала ест, затем пьет:

— Кем ты бы стал, если бы не пошел дальше в журналистику, гэ?

Сяо Чжань не думает долго и выдает, как только проглатывает пенистую жижу:

— Писал бы музыку. Песни. Осты, может быть. Больше песни.

Ван Ибо не спрашивает его об этом больше. Смотрит и кивает. С кухни орут номер их заказа и Ибо просит «держать его стул, даже ценой жизни». Сяо Чжань вяло улыбается, но все же улыбается. Ибо не сдерживает порыв и ерошит его волосы, бросая в конце «глупый Сяо-гэ».

Но горячая еда исправит и это. Только бахнуть бы ещё перца поверх отварной телятины.

Чтобы Чжань точно не говорил, что ему хоть что-то пресно.

Международный аэропорт Токио

Редко какой рейс не задерживают. Такие времена. Самый ближайший был ещё и через Гонконг. Хенг не мог найти себе места, сидя в кресле vip-зала ожидания как угодно, но не прилично. Сначала залез туда с ногами, сбросив сандалии. Затем устроил одну ногу на подлокотнике, открыв шикарный вид, который можно было только и делать, что ценить. В какой-то момент Хенг сел поперек, затем, неожиданно, занял более-менее адекватное положение. Даже прилежное. Закинув ногу на ногу. Хань Фэй наблюдал за ним, сидя напротив, но ничего не комментировал. На низком, круглом столике из темного стекла, скопились пустые чашечки от эспрессо и полупустые стаканы с водой. Хенг накачивался под завязку, у него нет права на отдых. То, что он раздал поручения, не значит, что он сам не делает тоже самое. Кроме постоянных звонков «сверху», где стальным тоном приказывали «исправить положение», но не предлагали как, уточнений то Сюин, то Минцзинь, Хенг вёл основательную «переписку» голосовыми с Сяо Чжанем. Последнего уже нельзя так просто «прокатить», как хотелось бы, даже если во благо. Особенно, если в этом увязнут другие.

— Чжань-Чжань, обращение ты записал блистательно, спасибо, м-м, про твой вопрос… не то чтобы мы втягиваем Ван Ибо в это, но нельзя не воспользоваться в такой ситуации вашими… красивыми… м-м, вайбами. Это очень хорошо схавается. Поговори с ним. Дашь добро — я лично с ним поговорю с глазу на глаз, мы найдем решение, всегда находим. И вообще, кто тебе слил эту инфу или ты сам догадался? Знаю, догадался. И раз догадался, то понимаешь, как это хорошо. Эгоистичные порывы, пожалуйста, приструни и подумай обо всем в широкой перспективе. И да, я знаю, что я сволочь. И ты тоже сволочь. Мы все сволочи, ты забыл? Это наша профессия. Или ты правда с ним спишь? Даже если ты правда с ним спишь, чего я не слышал, как твой босс, хоть это очевидно, я не буду скрывать, даже глухонемая уборщица с этажа монтажников это знает… лучше говори мне цену, за которую уломаешь и свою совесть, и Ван Ибо, если тот вообще очень против. А мне так не кажется. И нет, это не навредит его семье и ему, его этот старый скандал… он же пай-мальчик и мама его пострадала, даже если выплывет, мы обыграем так, что ей еще на финансовую помощь соберем. Сюжет из тюрьмы снимем, хочешь? Такой социалочки у нас ещё не бывало. Чжань-Чжань… очень тебя прошу. Сначала дай эмоциям уйти на дно, а потом шипи мне в голосовые, хорошо? Хорошо. Через что только мы не проходили, м-м? Вспомни, вспомни хорошенько, ты даже порывался однажды мне вломить, а потом я оказался прав, помнишь? Сейчас вот такая же ситуация, Чжань-Чжань. И ты уверен, что вам не нужно никого выслать? Я могу снять оператора и найти кого-то ещё, в помощники. И охрану. Подумай. Не стесняйте семью Ван Ибо и снимите уже себе номер. Я тебе такие приятные командировочные уже устроил, проверь. И список тех заведений, которые жаждут рекламу от тебя проверь тоже. Будет хорошо.

Хенг отправляет запись, смотрит на экран, наигранная улыбочка сползает с лица, как комок слизи. Хочется ещё и обтереться, но вместо этого Хенг только тянется к стакану с водой. Хань Фэй не мешает. Холодный голос в динамиках прерывает поток неживой музыки и объявляет, что рейс Токио-Гонконг задерживается еще на сорок минут, плюс к тем двум часам, о чём они искренне сожалеют. Хенг смотрит на динамик под потолком, безошибочно определив ближайший источник звука. На месте этого гаджета должна была бы образоваться дыра, источающая дым. Хенг более никак не реагирует, даже не ругается, и снова опускает взгляд на смартфон. Тот бесконечно то пиликает, то блимкает, то вибрирует. Раздражающая штучка. Хань Фэй плавно встаёт, поправляет воротник рубашки, затем принимается собирать фарфоровые чашечки. К столику уже спешит официант, но Хань Фэй останавливает его жестом. Парнише приходится просто смириться и с ужасом наблюдать, как такой явно важный гость (он снял всю зону, а при этом занял самый маленький столик, чудак), самостоятельно относит на бар чашки и стаканы. Нервная система официанта бьется в истерике, когда в довершении всего, этот господин еще и вынимает платок из внутреннего кармана пиджака, чтобы слегка обтереть поверхность. Всё это фиксируется камерами. Администратор расчленит его на месте. С этой мыслью официант подходит к столику гостей, когда тот самый господин, который не ведает, что творит, подзывает его. У господина приятнейший, глубокий голос, которым он просит принести два ледяных апельсиновых фреша, очередной американо их охране, сидящей за столиком у выхода, и самый сладкий десерт, что есть в меню.

— «Красный бархат» подойдет?

Господин кидает на своего спутника странный взгляд и кивает. Официант, смирившись со своей неказистой судьбой, плетется к бару, пробивать заказ. Он ещё не знает, что эти господа оставят ему чаевые, размером со всю месячную зарплату. Что, конечно, местами унизительно, а местами… это деньги. Порой этикет уступает место экономике, правда?

Камеры же поймают и кое-что ещё. Но толку от этого будет мало, даже если бы господ кто-то захотел заложить. Официант не увидит это своими глазами, но посмотрит потом на экране, когда решит понять, на сколько плохо выглядело то, что гость сам убирал свой стол.

Хань Фэй вытаскивает наушник из уха, когда апельсиновые фреши уже стоят на столике. Между ними стоит тарелочка с кроваво-красным десертом, бока которого Хенг уже не глядя смял. Хань Фэй встаёт, чтобы оказаться у кресла Хенга. Тот коротко смотрит на него, затем снова набирает какое-то сообщение, но не успевает закончить — Хань Фэй спокойно, но решительно, забирает телефон и кладет его на столик. Вместо него он предлагает свою руку. Хенг смотрит устало, но без гнева. Медлит пару секунд, затем всё же вкладывает в ладонь свою руку. Встаёт, не без смачного вздоха и пошлого комментария себе под нос: «Предлагаешь отсос в успокоительных целях?». Хань Фэй в ответ на это только усмехается и качает головой. Хенг потягивается всем телом, не показательно, а потому что от сидения в непонятных позах ещё никому не было хорошо.

Хань Фэй успевает воткнуть в его ухо беспроводную пуговку наушника и насладиться фырканьем в ответ на выбор трека. Хенг укладывает ладони на его плечи, что тут же позволяет Хань Фэю устроить свои на его бедрах. Хенг выдыхает где-то у его уха:

— Снова слушаешь свое старье?

Хань Фэй просто кивает, прижимая Хенга к себе за бедра поближе. Тот не против. Остаётся только обнять за шею и двигаться в такт, покачиваясь. И по правде, он тоже обожает это его старьё…

На камерах, благодаря худобе и длинным волосам спутника важного господина, а также его летящим, черным брюкам вкупе с белой рубашкой, не будет ясным, что этот мужчина в костюме так нежен… с другим мужчиной.

Хань Фэй прижимается губами к шее, чувствуя привкус горечи и цветов — Хенг и его новый парфюм. Тот наконец-то расслабляется, хотя бы немного, сознательно игнорируя очередной каскад уведомлений и вибраций по столику. Этта Джеймс в наушнике поет: «Теперь ты мой. Наконец-то».

Хенг мурчит ей в такт, прикрыв глаза. Да гори оно всё…

At last, my love has come along

My lonely days are over

And life is like a song