х х х

XVII.

Людей портит не власть, а страх.

Тех, кто имеет власть, портит страх её потерять, а тех, кто подчиняется власти, портит страх перед властью.

— Аун Сан Су Чжи

Лоян,

номер 9585 в Joysion International Hotel Luoyang;

за десять часов до завтрака Хань Фэя и пробежки Ли Хенга в Пекине

Отчаяние может тянуть нас к решениям, которые не имеют никаких оправданий.

Отчаяние умноженное на недостаток понимания ситуации ведёт к катастрофе.

Отчаяние — беспринципная сука, которая владеет страхом в той степени, за которой ничто не имеет значения, кроме собственной шкуры. Что-то там про инстинкт самосохранения. Правда, природа человеческого суицида ставит под сомнение его наличие. Причина, по которой Ван Ибо размышляет об отчаянии, раскладывая стопки продолговатых купюр по столу, заключается в его прошлом. Из-за отчаяния он связался с тем, с чем клялся никогда себя не связывать. И хоть его не так сильно волновала собственная шкура, как жизнь и здоровье матери, было бы ложью сказать, что за себя он не боялся вовсе. Он ведь просто человек.

Ибо смахивает с части купюр крупицы соли. Сяо Чжань, с другой стороны стола, поступает так же. Только его крупицы сладкие. «Не-брокерская» контора в обычной жизни была неприметным киоском на рынке. Втиснутый между такими же пластмассовыми коробами, в нём торговали сахаром и солью, иногда — содой и рисовой мукой. Сплошные мелкие кристаллы и порошки. Деньги были завернуты в пищевую пленку. Они формировали собой брикеты, которые засыпали чем выберешь. Ты заходил в киоск, называл кодовую фразу, затем вёл обычный диалог с попыткой сторговаться и выходил с мешком. Его размер зависел от того, насколько хорошая фразочка тебе досталась. Им досталась неплохая, как раз в цель. Тащить мешки на встречу было неудобно, да и «неприлично, как-то». Это не его мысль, это Сяо Чжань сказал. Они методично выуживали брикеты из мешков, освобождали от пищевой плёнки, и пересчитывали вручную. Не хватало ещё недосчитаться при «важных людях». Ван Ибо старался абстрагироваться от ситуации, представлять, что он герой какого-то дурацкого фильма, но выходило плохо. От того, что Сяо Чжань не задавал вопросов, сначала было легче. Теперь, почему-то, с каждой минутой всё тяжелей. Ван Ибо чувствует в себе свербящее желание что-то пояснить, но нужные слова всё не появляются.

Минуты отсчитывают часы, пальцы пересчитывают бумагу. Сяо Чжань настолько привычно и ловко справляется, что вопросы, напротив, появляются у Ибо. Он бросает на него пару взглядов исподлобья и один Чжань всё же ловит. Слегка смущенная улыбка, он пожимает плечами:

— В детстве мама учила меня пересчитывать зарплату. И её, и отца. Развивало мелкую моторику и банальную арифметику. А может, просто не было лишним пересчитать ещё раз. Это нормальная сумма? Для этого дела? Пятьдесят в валюте, ещё три раза по пятьдесят на счета. Двести. Для людей, которые способны такое провернуть, разве не пшик? Даже если в долларах.

Ван Ибо пристраивает последнюю купюру с лицом Бенджамина Франклина на крайнюю стопочку. Он упирается ладонями в стол и смотрит на Чжаня. Взгляд не выражает ничего, что обычно значит — Ван Ибо качественно проработал эмоции и их настолько много, что лучше их не видеть. Чжань вскидывает брови, пока пальцы продолжают досчитывать пачку. Он отвлекается, стягивает её канцелярской резинкой (получили пакетик таких в бонус к сахару с солью), и снова смотрит на Ибо, мол, говори уже. Ибо опускает взгляд и отталкивается от стола, выпрямляясь.

— Я же говорил, что сторговался. Для этих людей… это мелочь. Что просьба, что сумма.

Сяо Чжань кивает, касается кончиком указательного пальца каждой пачки на своей стороне стола, шепча под нос количество. Зрелище было бы очаровательным, если бы не обстоятельства.

В номере как-то душно, вопреки шелесту кондиционера. Ван Ибо со своей частью покончил и пересчитывать не собирался. Он подходит к окну, наблюдая, как по застроенному проспекту плывёт масса людей. Добавляет, немного замявшись:

— Если что, я не должен им никаких услуг в ответ, гэ.

Сяо Чжань сначала кивает, отряхивает руки, то ли от сахара, то ли от соли, а может, просто от ощущения купюр под пальцами, затем вскидывает голову и уточняет без тени иронии:

— Уже не должен или пока не должен?

Было наивным предположить, что Сяо Чжань не был в курсе того, как работает этот мир. Ван Ибо за секунду осознает несколько вещей, первая из которых — он хотел как-то защитить Чжаня от всего этого, игнорируя тот факт, что сам Чжань явно агнцем не был. Вторая — он его, кажется, любит. Вот так серьёзно, по-взрослому, страшно и спокойно одновременно. Любит. Это было очевидным, но дошло только вот сейчас. Во всей красе. Словно свет прожектора в лицо.

А когда прожектор светит в лицо, говорить нужно только правду.

Ван Ибо оборачивается и кратко хрипит: «Уже, гэ». Чжань кивает снова и литым жестом собирает первый ряд пачек со стола. Они будут нести «вознаграждение за услугу» в мусорном пакете, который запихнут в походный рюкзак.

Знакомое чувство легкого мандража, кисло-сладкого любопытства на языке и чесотки под черепной коробкой. Сяо Чжань не испытывал «зов журналиста» давненько, и тщетно напоминал себе, что это определенно плохая идея. Он до паскудного мало знал о китайской мафии, и этот пробел хотелось заполнить. Смутно, он осознавал схемы, то, какие точки соприкосновения у мафии могут быть с правительством и всё это укладывалось кирпичик к кирпичику в стене его ровных предположений. Хотелось либо подтвердить, либо опровергнуть. И не думать о том, в каком ключе со всем этим был связан Ван Ибо. Стереотипы и отдаленный жизненный опыт подсказывали, что однажды связавшись с подобными людьми — отвязать себя от них трудно. Возможно, это было основной причиной, по которой Ван Ибо вернулся в Пекин? Лоян не так плох и найти себе местечко в любой сфере он мог бы с легкостью, если бы захотел. Зачем было возвращаться в каменное сердце страны, которое уничтожило твое собственное, бахнув булыжником по морде и мечтам? Уничтожило твою семью. Да, это случилось из-за грязных амбиций отца, но декорации явно были пыльными. Место тоже может причинять боль, показывая, что там, где твое сердце было разбито, жизнь просто идёт своим чередом. К тому же, он ведь так любит мать, зачем было уезжать от неё, как только они смогли зажить заново? Вопросы, которые надо бы задавать вслух, но всё это кажется Чжаню лишним давлением. Ван Ибо расскажет, если посчитает нужным и найдет в себе силы. Нет — ничего, не страшно. Сяо Чжань неосознанно сжимает его колено на этой мысли, пока смотрит в окно. Такси стремительно несётся сквозь город, серая масса небоскребов смешивается с низкими тёмными тучами, которые лишь уплотняют воздух. Где-то вдалеке слышны раскаты грома, но это если остановиться посреди магистрали, каким-то образом заставив остальные машины поступить так же. Быть может, тогда и будет слышно. Сяо Чжань думает, что был бы рад дождю, но тот вряд ли пойдет. Погода этим долгим летом странная. Её кидает из крайности в крайность, из-за этого без календаря и не понять, какое сейчас время года и чего стоит ожидать — тенденции к потеплению или к холоду? Сяо Чжань хотел бы второе. Как «ребёнок юга», он стремился прочувствовать всё разнообразие сезонов, ведь Чунцин был всегда влажным и жарким, либо демонстративно дождливым, иного не дано. В октябре, к слову, дождей было больше всего. Чжань любил их. Сильнее он любил только снег. Его ждать ещё долго.

Ван Ибо ставит рюкзак между ними, чтобы взять Чжаня за руку и переплести пальцы, пряча этот жест под надежным прикрытием. Водитель все равно на них не смотрит. Он занят переругиванием с телефоном, тот зажат холдером, из динамиков льется визгливая речь на каком-то из западно-восточных диалектов. Чжань не может разобрать ни слова. Это можно воспринимать арт-хаусной музыкой. Или пекинской оперой, модернизированной на современный лад. Совсем скоро высотки жилых комплексов заканчиваются, начинаются небольшие, компактные здания строительных магазинов и забегаловок, шиномонтажные, стихийные рынки, бесконечные стройки. Любой город Китая имел свойство слепо расползаться, пока не упирался в предприятия, фермы или засеянные поля. Чжань лишь подмечает, что зелени стало больше. А Ван Ибо сжимает его руку крепче.

Скоро машина заворачивает в лабиринт складских помещений, ползёт медленно, а затем останавливается у ангара, единственного на весь этот бескрайний полигон. Ван Ибо прочищает горло и бросает, прежде чем выйти из машины первым, подхватив рюкзак: «Лао Бо занимается машинами и мотоциклами. По большей части машинами. Это его основной профиль».

Сяо Чжань на пару секунд зависает. Предположения стучат друг о друга косточками маджонга.

Телефон мягко вибрирует, списав сумму за поездку.

Лао Бо производит впечатление ленивого, но хищного зверя. Кажется, таких называют словом «матёрый». Ростом с Чжаня, но плечи куда шире. Изжелта-смуглая кожа, темный дёготь глаз, масляно-черные волосы. Блестят от геля. На мизинце, как это водится, не только длинный острый ноготь (к богатству), но и перстень. Массивный, золотой. Чтобы понять, как себя вести, Чжань наблюдает за Ибо. Он останавливается не доходя до Лао Бо и его подчиненных (двое поразительно одинаковых шкафов с ничего не выражающими, постными лицами), стягивает рюкзак с плеча и кидает на пол. Лао Бо закатывает глаза. А затем распахивает руки, как добрый дядюшка, сокращая дистанцию от пяти до двух шагов. Каблуки туфель стучат, раздаваясь эхом. Сяо Чжань только краем глаза подмечает, что весь ангар забит элитными тачками и мотоциклами, всех марок и расцветок. Общее у всего этого добра только одно — оно здесь явно нелегально.

— Бо-бо даже не обнимет Лао Бо? Не представит своему другу? Без какого-либо уважения не передаст денежки? А ведь я уже начал твоё дело, все запущено, пацана уже отмывают от смрада тюряги, и это до того, как ты приехал и дал мне гарантии! Такое доверие! В наших кругах! А ты совсем не ценишь. Что ты мне тут под ноги бросил… и это после всего, что между нами было!

Голос у Лао Бо не низкий, и невысокий. Не так важно то, как он звучит. Важно то, что он говорит. Сяо Чжань невольно прищуривается и делает шаг вперед. Это заставляет Лао Бо резко перевести на него взгляд и оскалиться. Зубы у того белые. Ровные.

— Спокойно, ретивый, ничего такого не было. Так это правда? Знаете, некоторые ребятки следят за сплетнями и вы же такой фурор устроили, делали ставки, а тут такая удача, можно проверить!

— Заканчивай, а. Ты и так мне весь мозг выебал по телефону, что за цирк каждый раз… пересчитывайте деньги и мы пойдем.

— Ретивый, ты знаешь, как мы с Бо-бо познакомились? Нас бы в жизни друг другу не представили, если бы не тот случай. Судьба, не иначе!

Чжань упускает момент, когда Лао Бо подбирается к нему и приобнимает за плечи. Пахнет табаком и какой-то машинной отдушкой, то ли маслом, то ли железом. Ибо оборачивается на них и кривится, но ничего не предпринимает. Лао Бо ведет его по ангару, теперь Чжань видит, что посреди всего машинного великолепия стоит стол и порядка шести стульев. Ван Ибо за спиной матерится под нос и снова накидывает на себя рюкзак. «Шкафы» замыкают процессию. В ангаре до приятного прохладно, но как-то жутко. Чжань пытается тактично избежать тяжести руки Лао Бо на своих плечах, но получает обратный эффект.

— В общем, этот малый был в Пекине где-то на втором курсе. Да? Да? Да, кажется. На практике. Носился за нашим наладчиком по району. Наладчики это такие мелкие шавки, которые шмон друг другу перекидывают. Ну, на продажу, по мелочи. Так этот пацан умудрился угнать байк! Наш байк! Взять наладчика! А потом получить по жопе не только от нас, хоть сработал он красиво, но и от легавых. Потому что наших ловить по городам нельзя. От Пекина до Лояна, в Гуанчжоу, Чэнду, Чанша, Шанхае! Люблю Шанхай, как же там пахнут деньги, воздух вообще особенный…

На последней фразе Лао Бо давит на плечи Чжаня, чтобы тот уселся за стол.

— Как мы могли такой талант пропустить. Гоняет как божество. Сколько гонок ты для меня выиграл, Бо-бо?

Ван Ибо плюхается на соседний стул, в этот раз кидая рюкзак на стол. Он гипнотизирует взглядом руки Лао Бо, которые все еще сжимают плечи Чжаня. Он отвечает «все». Руки исчезают и Лао Бо подтягивает стул, чтобы сесть перед ними. Широко расставив ноги, он упирается локтями в свои колени и подпирает голову, смотря то на Чжаня, то на Ибо. Остановив взгляд на первом, рассматривая Чжаня, как диковинку, он задаёт вопрос:

— А почему, Бо-бо, ты перестал для меня гонять? У нас всё так наладилось, я даже подумал, что появилась связь…

— Потому что выполнил уговор. Тебя задело, что я не попрощался?

Лао Бо переводит на него взгляд. Темные глаза, в которых радужка почти что сливается со зрачком, смотрят холодно.

— Бесстыдно пользуешься моим покровительством. Потом исчезаешь. Хорошо, что хоть мать в курс ввёл.

— Не тебе меня учить, окей? И не говори про мою мать. Думай о собственной.

— Знаешь, гены отца всё же общее бремя.

— Как хорошо, что только ты на него и похож.

— Семья для тебя ничего не значит?

— Моя семья — это моя мама и тетушка Гун Ли. Ты ею никогда не был. То, что отец трахался с…

— Но почему-то это я всегда тебе помогаю, когда тебе это нужно, Ибо. С того самого первого дня. Ты бы вылетел ещё тогда, хоть… ты всё равно решил свалить.

Ван Ибо затыкается. За время этой перепалки, в которой Лао Бо сохранял спокойствие, выводя этим Ибо еще больше, Сяо Чжань попытался сложить пазл. И по итогу не выдержал, присвистнув:

— Так… это что… вы что… братья?

Ван Ибо откидывается на спинку стула и складывает руки на груди, отворачиваясь от всех и сразу. Запрокидывает голову и говорит сквозь зубы, прикрыв глаза: «Просто посчитай деньги и мы уйдем». Лао Бо расплывается в улыбке. Он встаёт, но только для того, чтобы повернуть стул спинкой вперед и оседлать его. Затем подзывает одного из шкафов, того, чья бритая голова напоминала Чжаню редис по форме. Лао Бо бросает «отнести рюкзак на пересчёт», а затем снова впивается взглядом в Сяо Чжаня с новой силой. Шкаф, без лишних вопросов, забирает рюкзак и плетётся куда-то дальше, вглубь ангара.

— Да. У нас общий отец. Которого мы совместно засадили, когда прознали о его грязных делах и он стал мешать, наглея и наглея всё больше. Это было важным для меня, а вот для Бо-бо было важным то, что батя перестал стесняться своей натуры. От чего страдала Айи. Сильно. Не только морально, но и физически. Батя её херачил. Думал, Бо-бо не в курсе. Матушка его и подавно меньше знала, она эту гниду любила, да так, как только бабы могут, полный пиздец. Ван Ибо сливал мне некоторую инфу, а я всё выбирал дело погрязнее. Из-за этой причинно-следственной связи наш дурачок считает, что виновен в том, что случилось с его мамой. Мол, не пойди он на это, это не привело бы к тому, что батеньке хотели плеснуть кислотой в лицо, а попали не туда, куда хотели.

— Я этого не говорил. И я так не считаю.

Сяо Чжань понимает, что ему нужно усилие, чтобы посмотреть на Ван Ибо. Он никогда прежде не слышал его голос настолько стальным и ледяным, как сейчас. Для Лао Бо, кажется, это вовсе не красный флаг.

Он с нескрываемым удовольствием смотрит на братца и задаёт риторический вопрос:

— Тогда… почему ты уехал?

Ван Ибо смотрит на Лао Бо. Следов от сдерживаемой ярости уже нет, он спокоен почти что так же.

И молчит. Сяо Чжань чувствует себя словно в жерле вулкана. Или даже между двух жерл двух вулканов. В любом случае — его сейчас нахрен затопит раскалённой лавой.

Он вскидывает руки и неожиданно для всех ляпает:

— А как вы отмываете деньги? Простите, это всё очень не в тему, но у меня аж мозг зудит. И у вас не найдется чего покушать? Простите еще раз за наглость, но столько впечатлений, а я ел только мороженое весь день, и не думал, что мы задержимся тут на такой сериал. И всё же — про деньги. Как вы это делаете?

Сяо Чжань с искренним интересом смотрит на Лао Бо, затем улыбается Ибо и снова смотрит на… на его старшего, как он понимает, брата по отцу.

Лао Бо расплывается в улыбке и кивает на Чжаня, обращаясь к Ибо:

— Так где ты его себе урвал?

Небо, это так очевидно? Ван Ибо закатывает глаза. Чжань впервые видит, чтобы тот делал это настолько смачно, с полным чувством невероятной заёбанности. Наверное, это хороший знак — он просто не доводил его до такого. Ибо отвечает глухо и со вздохом:

— На государственном телевидении, придурок.

У Сяо Чжаня урчит желудок. Он чуть улыбается и немного нервно стучит пальцами по столу.

К такому его жизнь не готовила.

Хоть Лао Бо прекрасно знал, кто он и без представления, звал он его исключительно «ретивый».

На скромный вкус Сяо Чжаня это определение ему вовсе не подходило, но спорить не было смысла. Главное, что еду нашли. С едой всё лучше. Посередине стола, грубо сколоченного из, видимо, подручных средств, весело фырчала округлая, желтая кастрюлька в цветочек с рамёном, установленная на переносную плитку. Её подключили к генератору, тот утробно рычал под столом. Ибо помешивал лапшу длинными палочками и, Чжань уверен, мысленно читал мантры ради спасения своего душевного равновесия. Чжань представлял, что мантры звучат приблизительно как «сейчас Лао Бо подавится и сдохнет» или «сейчас крыша ангара обвалится и погребет под собой Лао Бо, но не нас». Эти заклинания на Лао Бо никак не влияли. Тот грыз яблоко и все совал под нос Чжаня смартфон, на широком экране которого Ван Ибо гонял по этим самым извилинам складских помещений. Гонка мало того, что без правил, так ещё и с препятствиями. Чжань смотрит, как кроваво-красный мотоцикл с зелёными полосами подлетает по трапу (бетонная плита под которой плотно лежат железные бочки), перелетает пару гаражей и приземляется на крыше хлипкой постройки. Мотоцикл не задерживается там надолго. Кажется, продолжает просто нестись по воздуху, вопреки всем законам физики.

— Он нереально хорош, да?

Сяо Чжань выдавливает из себя улыбочку. От этого зрелища у него все кишки скрутило и невольно хотелось проверить и пощупать — Ибо правда цел, жив, здоров и со всеми конечностями на положенных местах. Тот как раз набирает в пиалу Чжаня (со сколом и рисунком Микки Мауса на боку) побольше лапши, ухватывает половину яйца и методично складирует креветки. Чжань говорит одними губами «спасибо», Ибо старается не смотреть ему в глаза. Иногда он — фееричный идиот, стоит признать. Сяо Чжань снова улыбается, когда Лао Бо, вгрызаясь в яблоко, вещает о том, как Ибо «принёс ему пятьсот тысяч за один вечер». Тема эта явно Ван Ибо неприятна, так что Чжань предпринимает попытку перевести разговор в своё русло.

— Так… всё же. Я знаю, что есть схемы…

Лао Бо прерывает его тяжелым вздохом и кладет телефон на стол, как и огрызок. Потянувшись, он снова садится в свою любимую позу: расставить ноги пошире, будто бы у него там шланг от гидранта, упереть локти в колени и начать «объяснять по понятиям».

— С твоими талантами, ретивый, мог бы сам всё найти, это не секретная инфа, но, думаю, тебе интересно, почему наши дела выгодны партии. Я не занимаюсь чем-то совсем уж херовым, так было на низах, сейчас я уже у верхушки. Бо-бо знает, да? Да. За эти годы я себя максимально от порошков отмыл, не люблю это, девками торговать тоже муторно, стрёмно. Ну их. Люблю тачки. Люблю визг шин. Деньги! Чем бы ты их к себе не привлекал, их надо отмыть, превратить во что-то и так, чтобы вопросов не задавали. Всё просто. Мы вывозим их в Канаду.

Сяо Чжань тянет лапшу с характерным звуком, её кончик всасывается с ярким «чпоньк», а сам он весь во внимании. Канада?

Лао Бо переводит взгляд на Ван Ибо. Тот жует лапшу практически лицом в тарелку, подгребая в рот, без особых представлений со втянутыми щеками. Не так эффектно, брызг вокруг нет, но и зрелище не динамичное. За «ретивым» наблюдать куда интереснее. Лао Бо поворачивается к нему с ехидной ухмылкой, повторяя:

— Канада. Ванкувер, в частности. Канада достаточно близко территориально, да, я знаю такие слова, туда легко добраться, один перелётик или вплавь. Но в то же время это довольно далеко от нашего мирка, в особенности, от лап партийного спрута. Улавливаешь?

Сяо Чжань задумчиво тянет лапшу. Он слушает и наблюдает за Ибо.

Остается только кивнуть, чтобы Лао Бо продолжил:

— Ещё Канада хороша, потому что у них хорошо развит экспорт и импорт, а значит, забитые доки, вечно что-то куда-то отправляется и приходит, логично же. Плюс — Канада феноменально лояльна к иммигрантам и наших там дохренища. Особенно тех наших, которые хотят начать новую жизнь и должны иметь на неё капитальчик. Маленький. Хоть какой-то. Плюс — казино, через которые мы и отмываем бабло, плюс — потреблядство. Легких наркотиков и шлюх. Та-дам, вы в шоколаде. Рынок и отмывка. Приезжаешь с баблосами, ну, доставочка это отдельная история, можно целый вагон фермеров послать туда-обратно, а к каждому по пятьдесят кусков привязать, эту сумму провозить можно, но это самый замороченный и легальный способ, никто особо не пользуется… значит, привозишь баблишко. Идёшь в казино. Меняешь баблишко на фишки. Тусуешься, проигрываешь себе немного, а может, чем Будда не шутит, выигрываешь. Возвращаешься на кассу, получаешь бабло обратно вместе с бумажкой, что они у тебя получены в казино. Идешь в банк. Кладёшь на счёт без вопросов. Покупаешь тачки, недвижку, людей. Всё хорошо. Экономике Ванкувера пизда, как и всей Канады, это ж мы только на нём останавливаемся, а есть те, кто и на Торонто лапы накладывает, а если пизда экономике Ванкувера, это влияет на всё. Цены. От булки до квартплаты. Мы же сами потом там недвижку и скупаем. Люди не могут себе позволить. Это бесконтрольное вливание огромных бабок откуда ни возьмись. Их правительство из года в год пытается закрутить гайки, иногда что-то выстреливает, но это как травить тараканов. Там же и северная Америка, люди ведь не сидят на месте, это просто ворота в Штаты и сбыт туда. И нам дают это делать…

— Потому что любой способ подрывать экономику запада — приветствуется.

Лао Бо довольно улыбается и снова поворачивается к Ван Ибо, чтобы громко прошептать: «А он у тебя умный». Ван Ибо отвечает на это наигранной ухмылочкой, а затем больно бьет брата ногой по голени. Тот коротко воет, не остаётся в долгу, и вдавливает туфель в ногу Ибо в ответ. Начинается дебильнейшая потасовка ногами под столом, в то время как у Ибо ещё полон рот лапши, а Лао Бо — скалится. Чжань аккуратно кладет палочки рядом с пиалой и сцепливает руки в замок, молча наблюдая эту сцену пару секунд. Затем, он все же набирает воздух в легкие и ровно выдает:

— Вам же не по десять лет. Прекратите.

На удивление, но потасовка сдувается. Ибо вытягивает ноги под столом и доедает лапшу практически в состоянии полулёжа. Лао Бо снова садится в позу «авторитета» и доверительно делится трагичным шепотом, тем его видом, который слышен абсолютно каждому:

— Если бы ты не был моим младшим, я бы тебя уже убил.

Ван Ибо фыркает так громко и смачно, что кусочек лапши из его рта перелетает на другой конец стола. Хорошо, что там никто не сидел, было бы неловко. Сяо Чжань переваривает «схему», обмозговывает и прикидывает, делает ряд выводов, втыкая в пространство перед собой, затем берётся за палочки — лапша сама себя не доест. Главное, что пацан будет в порядке.

Осталось дождаться утра и официального сообщения.

И не думать о том, что сказанное Лао Бо было обыденной правдой.

Лао Бо предлагал им «машину в подарок», но Ван Ибо не принимал такие презенты.

Деньги были пересчитаны, косточки друг другу перемыты, Лао Бо и его бритоголовые шкафчики уехали «заниматься делами», а им пришлось ждать такси. Было решено прогуляться через склады к основной дороге и вызывать тачку уже там. Ван Ибо сует руки в карманы штанов, время от времени пинает гальку носком кроссовка. Чжань идёт с ним рядом, никак не комментируя произошедшее. Когда Ван Ибо звал его в Лоян, он планировал мирный каминг-аут и отдых, был на легком нервяке.

В итоге он не сделал ни первого, ни второго, а нервяк только множился.

Познакомил Сяо Чжаня с обратной стороной своей жизни. Тот все же немного тормозит, дергая Ибо за край футболки. Он оборачивается и смотрит, хоть на деле ему хочется сбежать как можно дальше. Сейчас Сяо Чжань скажет, что для него всё это слишком и связываться с человеком, у которого не просто мутное прошлое, но вполне себе мутное настоящее, такому, как он, — опасно, и будет прав. Конечно же он прав. Да, так он и скажет, и тогда… тогда…

— Почему ты бросил гонки? Это выглядит ужасно страшным, но когда ты снимал шлем на видео, я никогда не видел тебя таким… счастливым. Ты весь светился.

Ван Ибо останавливается, как и Чжань. Сизые тучи висят всё так же низко, давят свинцовыми плитами, заставляя воздух искриться. Ветер гуляет едва ли выше пары метров над землей, словно расчищая пространство для будущего ливня. Очередной порыв поднимает пыль, заставляя Чжаня чуть зажмуриться и потереть левый глаз. Ван Ибо отворачивается, смотрит вдаль, туда, в конец прохода, где мелькают разноцветные пятна машин. Пинает очередной камень.

— Ты видел меня более счастливым, гэ. Это всё адреналин. А бросил… это могло убить меня. Каждый раз. И это круто, когда ты один, но совсем не круто, когда у тебя есть ради кого жить. Мама бы не вынесла. В нормальный спорт мне путь закрыт и по биографии, и по возрасту уже. А черные гонки… что с них. Я любил это, но это могло меня убить. Решил, что буду любить что-то другое.

Сяо Чжань усмехается краем рта и подходит ближе. Снова тянет за край футболки, заставляя Ибо вскинуть голову и смотреть в глаза. Чжань уточняет:

— И как? Получилось?

Ван Ибо вдруг понимает, что Чжань не говорит и не планирует говорить ничего из того, что он себе придумал. Судя по всему, у него даже мыслей таких нет. Стоит тут, ухмылка постепенно исчезает с губ, зато в глазах зарождается какая-то просящая неуверенность. Так смотрят, когда на что-то надеются. Ибо мягко прихватывает его за шею, поглаживая пальцами по теплой коже, затем тянет к себе. Они успевают закрыть глаза вовремя, касаясь губами друг друга, ведь ветер снова вздымает вокруг них очередную порцию плотной пыли. Ван Ибо едва слышно говорит «получилось».

И снова целует его улыбку. Они поговорят, ещё обязательно поговорят.

Только в этот момент это уже не кажется таким важным.

Пекин,

сейчас;

Все знали, но никто не видел. Все знали через незримое покровительство, через собственные премии, более гибкие рамки дозволенного и через слухи. Все видели машины, которые порой забирали Хенга с работы, и куда чаще — с корпоративов. Множество ассистентов ставило цветы в вазы, где карточки без посланий были всегда подписаны латинскими HF, распаковывало конфеты и редчайшие сладости, раскладывая по пиалам в кабинете босса, и никто ничего не комментировал. Можно было забить в сеть и увидеть каскад фотографий, небольшие заметки и извечное «хорошие друзья со студенческих времен» или даже «друзья детства».

Но никогда и никто не видел господина Хань Фэя в студии.

Это было неуместно, странно, даже страшно и заставляло всех испытывать легкую панику. Минцзинь едет с господином Ханем в одном лифте и ей кажется, что его аура занимает всю кабинку. Да что там. Скорее его аура занимает собой всё помещение, стоит лишь войти. Это необъяснимое чувство не давит, но заставляет выпрямить спину, собраться и, если что, быть готовым на любой приказ. Минцзинь хотела бы рассмотреть господина Ханя поближе, в этом ей помогает отражение от панелей лифта — там встроены узкие зеркала. Совершенно нетипичный вид для чиновника высокого ранга (очень высокого, мать его, ранга, да ещё и в МИДе) — Хань Фэй позволяет себе легкую щетину и волосы до плеч. Это неслыханно и негласно порицается, но господин Хань, кажется, не в курсе. Это одна из причин, по которым даже средний обыватель понимает — если ему позволяется так много, от мелочей до чего-то крупного, то шишка он огромная. У него есть что-то, что позволяет не подчиняться. Да, не в крупном, он вовсе не прёт против курса партии, не делает никаких спорных заявлений, но он… живёт так, как хочет. И выполняет свою задачу. Вопреки всем скандалам и извечному напряжению, с момента заступления на пост, отношения с Японией на экономическом поле стабилизировались и расширялись. Яркая картинка скандала не имела никакого веса, когда был заключен контракт на совместное строительство на пару десятков миллиардов и троекратной этой сумме выгоде в дальнейшем. Новость о том, что Япония и КНР будут совместно добывать полезные ископаемые и в том числе нефть возле тех самых, спорных островов… прошла практически незаметно. Никому не было дела. Кроме, конечно, западных аналитиков. Первый слой дела — небывалый успех, баланс двух сторон, равномерная выгода. Внутри пряталась и дополнительная плюшка: запад никак не может повлиять на это и иметь хоть что-то. Хорошо для Японии, хорошо для Китая. Искусство дипломатии — находить точки, которые устраивают все стороны, и наводить вокруг них дополнительные круги, расширяя мелочь до черной дыры.

Минцзинь хочется выбраться из лифта поскорее. Она смотрит на маленький красный флажок Китая на пиджаке Хань Фэя.

— Хотите такой же?

Минцзинь отрицательно качает головой и переводит дух, тяжело вздыхая. Добавляет:

— Хенг снесёт мне голову за то, что не предупредила.

Хань Фэй ничего не говорит, но в глазах отчетливо видно веселье. Он перекидывает букет душных лилий из одной руки в другую. Минцзинь чуть морщит нос и добавляет:

— Он ненавидит лилии, вы же не можете не знать.

— О, я прекрасно это знаю.

Минзцинь снова вздыхает и снова об этом жалеет. Аромат тяжелый и насыщенно-сладкий.

Где бы Хенг потом ни выкинул этот веник, а он его наверняка выкинет, шлейф останется надолго. Кабина наконец-то тормозит, створки лифта открываются и Минзцинь ведёт господина Ханя дальше по коридору. Никто не смеет взять телефон в руки и снять то, что видит, но слухи, словно лесной пожар, распространяются быстро. Когда Минцзинь проходит мимо Сюин, только что вышедшей из кухни офиса, она задерживает на ней долгий взгляд.

Девушка не отвечает взаимностью, коротко глянув на Хань Фэя, и проходит мимо. Каждый стук её каблуков по паркету отзывается в Минцзинь болью.

Они не разговаривают третий день. Сюин восприняла то, что Минцзинь не сказала ей об операции «спасения Сяо Линя», слишком близко к сердцу и возвела такой поступок в категорию предательства. Словно Минцзинь могла поступить иначе. Или всё-таки могла?

Минцзинь остаётся сначала постучать, а затем открыть дверь кабинета Ли Хенга перед господином Ханем. Тот коротко кивает ей в знак благодарности и под уставшее «что там ещё, а?» заходит, прикрыв за собой дверь самостоятельно. До щелчка дверного замка. Минцзинь пару секунд смотрит на ручку двери, принимая тот факт, что господин Хань действительно закрыл ту на замок. Возможно, ей стоит подежурить под? Выгнать всех из этого коридора и заблокировать его?

Из-за двери доносится странный, протяжный звук, словно Хенг то ли стукнулся обо что-то и не стал скрывать эмоций, то ли… ну, неважно.

Минцзинь смотрит по сторонам и думает, что коридор все-таки надо обезопасить.

Но дежурить под дверью — ей сил не хватит.