х х х

ХХ.

Правое дело можно начать в любую минуту.

— Нельсон Мандела

Пекин,

кладбище Tonghui 通惠陵园

Царство гранитных плит и аккуратно выстриженных сферами кустов. Характерно пахнет сырой землёй, душными благовониями, жжёной бумагой и чем-то болотным. Наверное, от воды. До неё тут недалеко. Хенга подмывает остановиться у одного из кустов и отщипнуть листочек, растереть в пальцах, вдохнуть поглубже травянисто-жгучий запах, а не вот это вот всё. Но он не позволяет себе этот жест, обдирать кусты, вот ещё. Каменные тропинки с узкими бордюрами всё чаще ведут себя извилисто. Хенг старается не смотреть по сторонам, хмурый вид плотно выстроенных памятников всех оттенков серого (иногда и белого) его не очень интересует. Ему нужно в ту часть, ближе к заводи и ивам, где тела предают земле. На семь лет. Затем выкапывают останки и перезахороняют в более компактном виде, места ради. Там уже и памятник на совесть можно поставить, правда, стоять он будет вплотную к такому же. Теснота — это не то, что непривычно для Китая, с чего бы ей исчезнуть и в загробном мире? Стоит это немалых денег. Дороже только места на частных кладбищах, где тело ушедшего закопают, и больше никогда не тронут. Ну, почти. Нужно всего лишь вносить арендную плату каждый год после «пяти лет бесплатного хранения, входящего в изначальную стоимость». Старушка Пэн Хуа, а вернее, её внучка, не могла себе такое позволить. Пэн Хуа должна была ждать скромная урна в общественном колумбарии где-то через полтора года минимум, когда освободится место или найдётся новое. У зданий колумбариев каждый год растут этажи и расширяются подвалы. До этого момента её внучка рассчитывала оплачивать каждомесячный взнос за ячейку в одном из многочисленных ритуальных магазинчиков. Бабушка явно не хотела бы ни один из видов «новомодных похорон», будь то высыпать прах в реку, море, или даже просто рассыпать в саду, получив взамен табличку на длинной и высокой стене. Как бы там ни было, но злить ушедшие души точно не стоит. Вид твоей могилы равен итогу жизни. Её богатства, веса и статуса. Великодушная госпожа Гу подарила это своей домработнице — то самое богатство, вес и статус. Сплетни взвились змеями до самого верха и опали дохлыми жгутами книзу. Почему госпожа Гу так поступила? Они были так близки со старушкой? Имя Пэн Хуа теперь на слуху у многих. Большинство искренне жалели о её кончине, но лишь по причине того, что явно утратили огромный шмат сплетен. Госпожа Гу плакалась ей, рассказывая о своих невзгодах? Она знала, почему у такой красивой и респектабельной пары, как Гу Мэй и господин Хань, до сих пор нет детей? Она бесплодна? Но почему тогда не предпринять каких-то попыток, будь то суррогатное материнство, или даже скрытое усыновление? На что госпожа Гу тратит свои деньги? Прошлое её семьи блестит партийной добродетелью. Гу Мэй из семьи «потомственных стражей порядка». Каждое поколение работало на благо страны, даже в самые тёмные времена борясь за благополучие граждан. Да. Что-то вроде. Хенг поворачивает по тропинке в последний раз, уже завидев тонкую фигуру Мэй. Кремовый силуэт с широкополой шляпой. Да, именно так элегатно и стоит выглядеть над могилой той, кого ты почти что укокошила, милая. Хенг чуть прищуривается — перед Мэй стоит габаритный стальной бак, а вокруг мельтешит фигурка поменьше. Хенг совсем немного прибавляет шагу, затем сходит с основной тропы, пробираясь к нужной точке. На Мэй босоножки с высокой танкеткой, голени обвиты широкими черными лентами, платье доходит до коленей, подчеркивает её фигуру и еле-еле вмещает в себя бюст. Рукава до локтей, такие же облегающие, как и всё платье. В ушах серьги, которые Хенг видел на покойной, когда, зажав одной рукой нос, предпринимал бесполезную попытку нащупать у старушки пульс. Только потому что Гу Мэй хотелось увериться, что это не дурной сон. Да, совсем не дурной сон, зато именно такой запах… Хенг вряд ли когда-то его забудет. Реальность не имеет ничего общего со сценами сериалов и фильмов. Гу Мэй жалась к Фэю, снова начала реветь, затем упала на пол, подползла к Хенгу и стала дергать его за рукав, умоляя что-то сделать. Интересно, что? Воскресить бабулю? Устроить самой Мэй отшиб памяти? На самом деле очень хотелось.

— Ты решила спалить для неё весь ассортимент магазина подношений?

Хенг говорит это тихо и вкрадчиво, почти что Мэй на ухо. Та рефлекторно дергается и оборачивается. Даоский монах, на вид добродушный парень лет тридцати, с округлым лицом и короткой шеей, кружит вокруг бака, замотавшись в горчичный балдахин поверх привычных тёмных одежд. Не замечая нового зрителя, он продолжает напевать, объясняя духу Пэн Хуа, что к ней пришла госпожа Гу, отдать почести и передать… Хенг скользит взглядом по сложенным стопкам ритуальных долларов, картонных машин, домов, собак и кошек, подмечает даже фигуру Тадж-Махала и прищурившись, снова смотрит на Мэй.

Та пожимает плечами и поясняет осипшим голосом:

— Её внучка сказала, что она всегда хотела увидеть Тадж-Махал. Его мне напечатали отдельно. Пусть у карги будет свой.

Хенг все ещё щурится и отходит на шаг, но только для того, чтобы встать рядом. «Карга» прозвучало как-то иначе, мягко, словно прозвище. Из бака поднимается дым и сноп искр. Монах продолжает что-то гундеть себе под нос, теперь уже куда тише, вбрасывая картонные макеты ювелирных изделий. Хенг, наблюдая за этим пару минут, решает напомнить:

— Ты же знаешь, да, что не убила её? Вскрытие показало, что это был сердечный приступ, ну, тромб, что-то такое… Ты только толкнула её, а убил её возраст и хилые сосуды.

— Я влепила ей пощечину, Хенг. Последнее, что случилось с этой женщиной — пощечина от подвыпишей меня и крики, что она тварь. Вот, какова точка в её истории.

Хенг зажевывает щеку изнутри, заложив руки за спину. Косится на Мэй, затем просто смотрит, склонив голову набок. Госпожа Гу упорно продолжает наблюдать за монахом, будто бы она лично ставила ему эту ритуальную хореографию. Хенг говорит тягуче, растягивая слова там, где есть возможность:

— Если бы… я не знал тебя, я бы подумал… что это приступ редкой человечности и раскаяния за свою сучность… Именно сучность, от слова сука. Мне вызывать скорую? Ты перегрелась?

— От суки слышу.

— Я этого и не скрываю.

Мэй отчего-то усмехается и наконец-то смотрит на Хенга снизу вверх. Глаза красные, будто бы и правда плакала всю эту неделю, пока тело наконец-то не закопали. Порыв ветра приносит затхлый воздух воды и чего-то горького, Гу Мэй придерживает шляпу и отворачивается. Монах входит во вкус, увеличив громкость своего мычания на какой-то древний мотив. В бак падают картонные яхты. Хенг снова поджимает губы. Он не понимает, веселит ли его происходящее, или же он в ужасе. Мэй коротко кашляет и вскидывает голову, все ещё удерживая шляпу на месте. Смотрит будто бы за курсом небольшого облака, единственного на весь синий небосвод в этот день.

— Я просто подумала… что будет последним для меня в жизни? Что я увижу? Кого увижу? Или только потолок? Это испугало. Да и не хочу, чтобы эта… Пэн Хуа… строила мне козни из того мира. С такими вещами не шутят.

Хенг опускает голову, носком туфли поддевая мелкий камушек и отправляя тот в полёт. Он не может сдержать улыбку, вздыхая, руки из-за спины перетекают в карманы брюк. Привычно узкие, цвета зелёных оливок, рубашка на тон светлее, мало колец, а вернее, только одно. Без изысков. Бананка через плечо под крокодиловую кожу даже не портит общий вид, кажется нужным акцентом. Такая компания над могилой домработницы. Конечно же слухи будут. Не хватало только Фэя за спиной.

— Прости, что подумал о тебе чуть лучше, это было неосмотрительно с моей стороны.

Гу Мэй кривится и складывает руки на груди. Монах копается в груде подношений, подтаскивает какой-то пакет. В нём оказываются ещё пачки «денег». А ведь Хенг видел объемные фигурки коней, но кажется, очередь для конюшен во имя Пэн Хуа ещё не подошла. Гу Мэй говорит громко «не расслабляйся!», в ответ на что монах кидает на неё суровый взгляд. Но разве Мэй этим проймешь? Она делает большие глаза и кивает на бак. Монах принимается отсчитывать купюры. Загробный банк не может принять столько денег одним траншем, знаете ли. Гу Мэй тяжко вздыхает, будто бы лично уже час кружит вокруг бака и всё жжёт бумагу с картоном. Хенг смотрит куда-то перед собой, углубившись в мысли. В таких местах это неизбежно. Если он вдруг умрёт раньше Фэя, чисто теоретически, что тот сделает? Тоже сожжёт ему весь мир в подношение? Спасибо, хоть, исходя из других мотивов.

— Зачем ты здесь? Вроде должен своё шоу спасать. Или что там…

— М-м? Да… это причина, по которой я пришёл. Подумал, что кладбище — лучшее место для нашего разговора.

Гу Мэй смотрит нечитаемо, никак себя не проявляя в ответ на усмешку Хенга. Тот жестом предлагает ей всё-таки покинуть монаха ненадолго. Мэй зыркает на даоса в профилактических целях, но тот слишком занят — надо найти коробку с бумажками, где напечатаны разные документы, вроде заграничного паспорта, чтобы старушка смогла «путешествовать». Китайцы твёрдо верят, в большинстве своём, что загробный мир устроен точно так же, как и мир живых. Существует параллельно. Хоть тонкости до сих пор неизвестны, понятно лишь одно — там действуют такие же правила. И всем правят деньги. Хенг выводит Мэй на тропинку и начинает медленно двигаться к основной её части. Можно пройтись до заводи. Будет забавно, если Мэй споткнется по пути и грохнется в грязь. Или просто в воду. Хенг мысленно прокручивает эту картинку в голове, сложив руки на груди. В какой-то момент Мэй просто в наглую берёт его под руку, поясняя «не хочу оступиться». Хенг ухмыляется краем рта. Минус одна мечта, что ж.

— До сих пор ничего не выплыло, мы в состоянии ожидания, но это худшее, что может быть. Бездействовать, зная, что надвигается буря. И мне и моим людям, такое положение дел треплет нервы. Неизвестно, было ли передано то, что на флешках и картах памяти… Не ясно, что именно хотели узнать через дневник Фэя… это, кстати, нудное чтиво. Он просто записывал свое самочувствие, отслеживал после…

— Вскрытия черепушки.

— Никто ему её не вскрывал, операцию делали через нос, я же объяснял.

— Ему бы даже лысым пошло быть, череп хорошей формы. До сих пор не могу поверить, что он не рассказал мне, это…

— Заткнись. Я не могу поверить, что ты допускала мысль, что он может такое тебе рассказать. Так вот. Может, это было бы доказательством, что тот был болен, и тогда можно поставить под сомнение его деятельность… Притянуть за уши что-то про когнитивные функции и, не знаю…

— Все ещё не улавливаю, при чём тут я.

— Потому что не умеешь слушать и делать выводы, но я тебе помогу. Большая часть досье на флешках… вообще о Сяо Чжане. Наверное, решили подставить через него в первую очередь. Сместить важную фигуру… Очернить. Я не доглядел всего один раз, у Чжаня был период, когда он… немного загулял. И всё это не так страшно, но раздуют, ты понимаешь. У нас есть план, мы просто сделаем скандал раньше. Чистосердечное признание Сяо Чжаня в прямом эфире, муки совести, показательный уход с должности, потом акции протеста и взрыв сети, чтобы тот вернулся, открытие новой дискуссии, бла-бла… Или откроем политические шлюзы пораньше…

— Выборы ведь еще через год, это не слишком ли рано? Обычно такие «бомбы» бросают, когда гонка стартует.

— Я же говорю, «пораньше», но что делать? Это точно перебьёт всё, что есть в тех файлах.

— Либо?

Хенг останавливается. Они почти что дошли до конца тропы, та ведёт к воде. Встрёпанные ветром ивы тянут к ним свои длинные ветви, плотно усеянные мелкими листьями. Мэй перестаёт держаться за Хенга, встаёт перед ним, предпочитая держать шляпку. Слишком большая для такой маленькой головы, она вообще смотрелась в зеркало перед выходом? Хенг смотрит на неё пару секунд, снова сует узкие ладони в карманы брюк и отводит взгляд. Вода болотно-зеленая, ржавая ближе к кромке песка, далее начинаются заросли травы. Если прислушаться, можно уловить низкие, приглушенные трели жабьих ртов. Хенг коротко ведёт языком по верхней губе, затем спокойно смотрит на Гу Мэй.

— У меня много врагов, но придурок среди них только один. Видит Небо, я никогда не хотел его уничтожать и в принципе… я даже понимаю, почему он такой. Но он угрожает слишком многому. Мы почти что у цели… Это всё, чему я посвятил жизнь. Да и хрен с ним, ладно, но своих людей подставлять… Я сдерживаю обещания, а я обещал каждому, что он будет в безопасности и жить будет достойно. Они мне свои жизни вручили. Как дети слепые.

Гу Мэй вскидывает бровь в ответ на такую пламенную речь, хоть и сказанную шепотом с налётом шипения. Она подается чуть ближе, вскинув голову, чтобы лучше рассмотреть лицо Хенга.

— Да ты в отчаянии. Всегда думала, что если такое случится, это будет очень сладкий момент. Но как-то нет… Хватит оправдываться. Сам перед собой, как всегда. Что ты хочешь?

Хенг коротко усмехается, а затем говорит совершенно спокойно:

— Используй все свои связи по женской части. Все слухи. Можешь сделать из кого-то жертву, хоть из себя самой. У меня фантазии не так много на этот счёт, но я знаю, что ты — мастер. Уничтожь Мо Яня. Разыграй… театр одной актрисы. Пусть… даже втяни Фэя. Я объясню ему. Закопай Мо Яня для меня в кратчайшие сроки. Даже если мы сейчас пойдем на опережение со скандалом… Чжань-Чжаню слишком нравится эта мысль, он хочет… больше свободы для себя… мне всё равно нужно убрать Мо Яня с доски. Сорви на нём злость за всех мудаков в своей жизни, он такой же мудак, уж поверь. Из всех скудных сплетен, что я нарыл о его несчастной жизни, он предпочитает школьниц в караоке. Конечно, веря в их поддельные паспортные данные, и меняя каждый раз. Официально не ведёт в комнаты, просто поёт, но… в такие моменты, когда он поёт, ему отсасывают. Ради чистого сопрано в строчках «алеет восток» и «там, куда приходит партия, к свободе идёт народ». Обычное дело, вообще не крупняк, но… характеризует его. Хренов партийный светоч прогресса и моральности.

Хенг морщится и отводит взгляд снова. Гу Мэй все ещё придерживает шляпу. По тропе чуть дальше идёт пожилая пара, поддерживая друг друга за плечи. Они уходят с основной дорожки, бредут между плотных рядов гранитных плит. Хенг смотрит им в спины некоторое время, затем переводит взгляд на Гу Мэй. Та, оказывается, всё это время его изучала. Может, наслаждалась моментом. Теперь спрашивает, что, конечно, было весьма ожидаемо:

— А что мне за это будет, Хенг? Допустим, я сделаю это. Но в чём моя выгода?

Хенг чуть пожимает плечами. Тянется к её шляпе, чтобы в итоге снять. Гу Мэй хмурится на этот жест. Её волосы растрёпанны и нуждаются в этой шляпе в срочном порядке. Хенг снимает с бежевого фетра небольшого паука. Он забирается на палец, Хенг коротко сдувает его под едва слышный писк со стороны Мэй. Вручает шляпу обратно.

— Я поговорю с Фэем о ребёнке. С рядом условий, но…

— Каких условий? Фэй категорически против всю жизнь, Хенг, как ты… что ты?

Гу Мэй выпаливает это так быстро и скомкано, Хенг не может сдержать короткий смешок. Шляпу обратно она не надевает, мнёт в пальцах, вся обратившись в слух и внимание. Хенг говорит размеренно, вроде и смотря на Мэй, а вроде — куда-то мимо.

— Ты не понимаешь почему он такой, да? Ты вообще ничего о нём не понимаешь. Хань Фэй хотел бы ребёнка, Мэй. Мой главный и единственный недостаток в том, что я не могу ему этого дать. Но, видит Небо, я так стараюсь, ох…

— Избавь меня от подробностей. Ты правда можешь… можешь убедить его? Не обязательно, чтобы он меня трахал, это мы уже проходили, можно просто…

— Да почему же. Я бы посмотрел. Ноги бы твои подержал. Знаешь, да, чтобы точно дотекло, надо ноги подержать? Таз повыше. Физика. Или миф, как думаешь? При мне Фэй намного лучше в тебе поработает, в этот раз все получится, я гарантирую. Он, кстати, будет кошмарным отцом, устроит ребёнку эмоциональную травму своим перфекционизмом. Ты — разбалуешь и испортишь. Хорошо, что у ребёнка буду я.

Мэй замирает. Где-то между желанием влепить Хенгу пощёчину (ну, а вдруг это снова спровоцирует летальный исход), и какой-то… несмелой радостью. Она перестаёт мять шляпу, опуская руку с ней, пока другая обнимает по талии. Голос снова сипнет.

То ли сигареты тому виной по полпачки в ночь, то ли где простудилась.

— Это твои условия, да? Присутствовать. И при зачатии, и в жизни. Воспитывать. Может, чего уж там, сам меня и трахнешь?

— Если Фэй захочет второго. Мы будем самой ублюдочно-счастливой семьей, Мэй. Разве не этого ты всегда хотела? Вырваться из своей семьи, где тебя гнобили и ни во что не ставили из-за того, что тебе не повезло родиться девочкой, заиметь побольше денег, при этом ничего не делая, и стать такой матерью, которой у тебя никогда не было. Исправить всё то, из-за чего ты стала такой невероятной сучкой. Так ведь, Мэй? Я дам тебе это.

Гу Мэй молчит. У неё четкое ощущение, от которого не убежать, что человек перед ней изучал её все эти годы, разбирал по косточкам, и понял куда больше, чем она сама. Сцепив зубы, Мэй сначала отворачивается. Глаза некстати печёт, в носу — нещадно чешется. Она опускает взгляд. По булыжнику тропы ползёт небольшой жук. Гу Мэй медлит, затем с чувством наступает на него, раздавливая насекомое в кашу. Она поднимает взгляд и говорит лишь одно слово: «Хорошо».

Даоский монах, всеми забытый, призывно орёт со стороны могилы Пэн Хуа. Обряд закончен.

Весь картон и бумага спалены. Старушку в загробной жизни ждёт невероятный достаток.

х х х

Лофт Сяо Чжаня впервые заимел признаки жизни не только хозяина. За чуть больше, чем неделю, Ибо органично вписался в пространство собой и своими вещами. Казалось, что так было всегда. Коллекция его комиксов вперемешку с журналами на тип Vogue, зеленая электронная зубная щетка рядом с красной, вторая бритва, в разы проще, чем у Чжаня, а потому и более удобная.

«Бритва должна просто брить, а не устраивать спа-массаж лица, гэ. А это что за кнопочка? О. Правда?». Ван Ибо наконец-то починил кран в ванной, заодно поменял прокладки по всем остальным кранам в лофте. Комната-гардероб освободила для Ибо аж четверть пространства. В эту четверть влезло всё и ещё осталось, где развернуться. Чжань решил, что лично займётся этим вопросом, как только появится возможность. У Ибо должно быть больше обуви, больше футболок и рубашек, не только одна пара часов. Тому нравятся кольца и всякие побрякушки, Чжань подметил и запомнил. Ибо нужно радовать. Потому что Ибо — его парень. Бойфренд? Любовник. М-м. Партнёр? К чёрту, какая разница. Главное, что он — его и должен иметь всё лучшее, даже если сам ничего не требует. Иногда Чжаню казалось, что в тот день, когда Ван Ибо произнесёт нечто вроде «знаешь, гэ, я так хочу купить себе…» — Чжань воспарит и наконец-то, просто вот наконец-то, спустит на него кучу бабла с чистой душой. Материальное казалось ему одним из важных ингредиентов отношений.

Так жил мир вокруг, да и… это ли не самый простой способ продемонстрировать действием своё отношение? Чжань ещё не добрался до каких-то дельных советов, чтобы понять тонкости. Разговоры с самим Ибо на такие темы ясности не вносили, но Чжань видел, как тому на самом деле нравится. Видимо, Ибо просто не привык ни к такому отношению, ни к тем чувствам, что оно в нём вызывало. Терялся, немного закрывался. Смущался. Но явно был счастлив. В такие моменты Чжань чувствовал себя всесильным, не то что просто — хорошим парнем для своего парня.

Правда, про мотоцикл он всё так и молчал, подсознательно ощущая, что немного переступил грань.

Они ещё придут к этому, через время.

По взгляду курьера было ясно, что он не ожидал увидеть кого-то, кроме Сяо Чжаня.

Ибо до этого слышал краем уха, что тот часто пользуется доставкой именно из этой сети супермаркетов, но не думал, что к нему приходит один и тот же доставщик. Ван Ибо расплывается в самой доброжелательной улыбке из своего арсенала, принимая заказ, и захлопывает дверь перед парнем раньше, чем тот что-то добавит. Даже если обычную речёвку своего сервиса. Улыбка с губ Ибо сразу же исчезает. Он подхватывает тяжелые пакеты и несёт их к зоне кухни. Сяо Чжань ровным счётом никак на это не реагирует, он весь в мыслях о том, как составить будущий эфир. Они наметили его на следующую неделю, но текст нужен уже сейчас. Мало ли. Конечно, если вдруг говно подумает литься, у них будет фора. Но кто знает — во сколько? В день? В пару часов?

И что именно решит выплыть? Или выплывет всё вместе? Вариантов оказалось слишком много. Всё это до сих пор укладывалось в голове Ибо криво, вопреки тому, что очевидная логика во всём этом имелась. Оказалось, что Хенг не сгущал краски, когда говорил, что каждому в команде есть, что скрывать. Так Ибо узнал, что глава технического персонала десять лет назад неумышленно (в драке, где оппонент был изрядно пьян) убил какого-то мужика, который лез к его дочери сальными лапами. Он отсидел краткий вариант срока, но с хорошей работой можно было попрощаться. Часть парней из ассистентов самого Ибо, были жертвами финансовых махинацией, которые на них же и повесили. Отмылись те почти самостоятельно, но пятно осталось на всю жизнь. Сюин… бежала с семьей из Северной Кореи. Вроде ничего такого, но никто не хотел брать таких людей на стоящие должности, редко кто вникал и предоставлял осмысленную, весомую помощь. И идти в телевизионную сферу, будучи выходцем из такой страны?

Зачем это кому-то? Не ясно, чего можно ожидать. Вдруг это всё хитрый план? Северная Корея известна своими зазомбированными шпионами. Какая ирония.

Минцзинь не повезло родиться в «спидозном регионе», комментарии тут излишни, учитывая, что просвет по этой теме до сих пор хромает. Алистер Ченг мечтал работать на телике, но его про-американская семья и позиция часто перекрывали ему пути, и это была официальная версия. Правда же заключалась в его любви к азарту — Ченг был весь в чёрных долгах, в том числе и в Штатах, откуда сбежал. Хенг выплатил их за него, став единоличным кредитором жизни Алистера. Но хотя бы без пушки у яиц. Алистер проходил каждые три месяца очные и онлайн лекции о борьбе с игровой зависимостью, показывал Хенгу отчеты по этой работе и даже ходил в кружки анонимных игроманов при протестанской церкви. Что не мешало ему порой пытаться заменить игровую зависимость алкогольной, плюсом к «дезинфекции сердечных ран». Даже тщедушный старичок на раздаче в бюджетной столовке, этажом выше, которую оборудовали только для тв-трудяг в последние года два, был не так прост. Сидел за нелегальный сбыт предметов искусства и какую-то «народно-медицинскую травичку». Ван Ибо всегда подозревал, что дедуля мутный, что-то вроде интуиции. Эти его косматые брови и попытка добавить всем побольше гороха… Ван Ибо и сам хорош. Да, прибыл на замену, но Хенг явно что-то накопал, раз выдернул именно его с другого конца Пекина. Никто бы не послал сигнал без его прямого одобрения, сейчас Ибо это понимает. Интересно, чем был повязан предшественник Ван Ибо, тайский старик Кукванг?

Можно было бы обойтись рядовым человечком, таких море. Но нет. Теперь Хенг даже имел доступ куда ближе, раз лично провёл транзакцию на счета, заведенные под бизнес старшего братца. Как говорит всё тот же Лао Бо: «Ситуация — полный фарш». Загадкой оставалось лишь то, что именно удалось накопать на Сяо Чжаня. Тот молчал, даже не думая поднимать тему. Был спокоен, собран и даже как-то ненормально расслаблен. Почему-то это задевало, учитывая, что сам Ибо был далёк от спокойствия. Один пакет он ставит на барный стул, из-за чего из него вываливается пачка риса, а другой устраивает на столе.

Чжань подаёт голос, звучит задумчиво и всё так же бесяче-расслабленно:

— Как тебе… такое начало… «Никакая жертва не будет слишком большой ценой, чтобы заплатить её за защиту прав человека»?

Ван Ибо наклоняется за рисом, кидает на Чжаня хмурый взгляд, даже не пытаясь этого скрыть. Тот не смотрит на него, растянувшись на диване. Свободные, домашние брюки, растянутая футболка серого цвета. Он пишет речь вручную, положив на колени какой-то фолиант на корейском, а сверху устроив блокнот. Ван Ибо шуршит пакетом. Выуживает пачки полуфабрикатов, бумажные пакеты фруктов и овощей. Замороженное мясо.

Открывает морозилку ногой и сует его туда, говоря себе под нос:

— Для того, чтобы что-то сдвинулось или изменилось, постоянно нужны какие-то жертвы. Но если что-то и сдвигается, то редко когда так, как нужно. Вот бы я ещё понимал, о чём ты пишешь эту речь… как и весь мир, узнаю только в прямом эфире?

— Такое я в речь вписать не могу. Может, мне ещё не придется ничего говорить и всё разрешится раньше. Но пока что… как тебе — «К сожалению, сегодня так много молодых людей по стране, живущих в районах, в которых им отказывают в их общечеловеческих правах, в которых им отказывают в защите и не дают никаких надежд на перемены. И мы все знаем, что было бы аморально забыть про любого из этих молодых людей. Я был одним из них».

— Это не дадут в эфир. И ты все ещё молод, гэ, не прибедняйся.

— Кто сказал, что это будет тв-эфир, а не трансляция с десятка аккаунтов?

Ван Ибо переводит дух, тянет воздух носом, выдыхая размеренно ртом. Он уже открыл холодильник и пытается вместить в его дверцу шесть банок холодного кофе. Он ничего не говорит. Пора расположить остальное по полкам. Он слышит, как Чжань встает с дивана, книга и блокнот откладываются, он подходит ближе. Сначала легко шлепает Ибо по заднице и только после этого обнимает со спины. Тот захлопывает холодильник. На его белой поверхности Чжань предпочитает иметь не фотографии или напоминания, а магниты с цитатами. Ибо упирается взглядом в «don`t worry, be happy» жёлтыми буквами на красном фоне. Ибо проходится лаской по рукам Чжаня, чтобы в итоге сжать поверх сцепленные на животе пальцы.

Он все ещё не оборачивается, когда спрашивает:

— Что у них на тебя есть, гэ?

Чжань целует его в шею, утыкается туда же носом, обнимая как можно крепче. Молчание длится и длится, но Ибо упрям. Да, возможно это неправильно, сам Чжань никогда не давил на него таким образом, но Ибо… нужно знать. Чжань устало и хрипло шепчет:

— Кривой опыт взаимной дрочки. Помнишь, я упоминал как-то…

Ибо чуть поворачивает голову, затем откидывается затылком на плечо Чжаня. Конечно он помнит. Тот неловкий разговор на кухне студии. Тогда это конечно полоснуло чем-то едким, вроде нерациональной и запоздалой ревности. Ну, подрочил Чжань кому-то, кто-то подрочил ему.

— Это был не самый хороший человек в не самое хорошее время, и это не так важно, как то, что я был обдолбан и ещё…совсем молод. На эту картину дрочило еще парочка человек и всё это засняли на видео. Моя… первая и последняя попытка вписаться в элитную тусовку. Не знаю, как Хенг замял это всё. Посадил оператора? Платит ему отступные до сих пор? Но, видимо, кто-то перекупил подороже. Остальные были в масках, кроме… я свою где-то потерял, если её не стянули специально. Самое начало моей… карьеры. Меня убедили, что это будет интересный опыт и сблизит меня с нужными людьми. М-м. Не знал, что это будет вечеринка-оргия, а окси отбивает мозги, зато…

— Я понял. С тех пор ты и забил на секс в своей жизни и перешёл на игрушки? И европейских дам в одноразовых номерах, если уж сильно прижмёт?

— Вроде того.

Руки Чжаня уже не просто обнимают, они явно вцепились в Ибо, будто бы тот вот-вот попытается вырваться. Ему вдруг подумалось, что в лицо об этом всём Чжань ему бы никогда не смог рассказать. Ибо действительно предпринимает попытку вывернуться, получается не сразу. Чжань заторможенно опускает руки и отводит взгляд. Ибо смотрит на это пару секунд, затем берёт Чжаня за подбородок, заставляя на себя посмотреть. По взгляду тот не уверен, предстоит ли ему защищаться или лучше убежать. Ибо усмехается.

Сначала, одними губами: «Дурак». Затем, уже громче:

— Узнаю их имена. Отстреляю по одному, у меня все ещё есть оружие и на своем курсе я был лучшим. Знаешь, у меня ведь связи с мафией…

Чжань прищуривается, хотел было убрать руку Ибо от своего лица, а в итоге просто мягко обхватывает за кисть, говоря тихо: «Не шути так, Бо-ди». Да какие уж тут шутки.

Внутри Ибо — неуправляемая термоядерная реакция холодного синтеза, он просто не даёт ей прорваться вовне, потому что те, кто заслужили взрывную волну и контузию, находятся не в этой квартире. Его рука перетекает к щеке Чжаня, поглаживая большим пальцем, в то время как руки Чжаня возвращаются к телу — обнимают уже за бедра, притягивая ближе. Ибо зачем-то спрашивает, хоть кажется, что такие вопросы уже тема с конкретным опозданием:

— Тебя можно поцеловать?

Чжань непонимающе усмехается, вместо ответа наклонясь ближе и прихватывая губы Ибо в поцелуй. Пачки замороженных овощей на столешнице уже мокрые, растаяв наполовину.

В этот вечер Чжань так и не дописывает речь. Но берётся за неё, проснувшись с рассветом.

[Черновик речи для эфира от 17-09; черные чернила, правки - карандаш; задача - работа на опережение слива информации, та потеряется в потоке говна, которое начнет литься в виде реакции на эфир; управляемый скандал, новые топики для общественных дискуссий; бюджет для акций - согласовать]

Доброе утро. С вами — Сяо Чжань.

/уточнить прогноз погоды, исправить ближе ко дню; оставить про перемены в любом случае/

Сегодня понедельник, солнечный и даже немного прохладный, как и обещал прогноз погоды с вечера.

Уровень загрязнения воздуха — минимальный. С чем я нас всех поздравляю. За последние годы я стал видеть Пекин куда чаще и почти что забыл, каково это, чувствовать тяжесть в легких после долгой прогулки. Это не может не радовать и вселяет надежду на возможность перемен.

Сегодня будет немного другой эфир. Мне хочется поговорить с вами откровенно.

Я делаю это из чувства долга и безмерного к вам уважения. Которое вы...

Недавние события в моей жизни и в жизни нашей страны заставили меня задуматься /стрельба в Шанхае; суицид несовершенолетнего по причине буллинга на почве ненависти (?) по признаку ориентации, всплывающий факт насилия со стороны преподавателя; инцидент драки, избиение девушки у ресторана; дополнить, пустить новостной строкой внизу, предпочтения - тому, что в Пекине/ — сделал ли я достаточно для того, чтобы жить в процветающем мире, в развивающемся обществе, в том, чтобы этот мир был безопасным? В особенности, для молодёжи. Для детей. Для нашего будущего. В каком мире мы хотим, чтобы они жили? Что мы оставляем после жизни?

Я вспоминаю себя, свои ошибки и свои уроки, то, за что до сих пор не искупил вину, и в чем меня можно справедливо уличить. Но… часть из этого не кажется мне моей ошибкой или чем-то, что может навредить другим. Любовь на такое не способна. И никто не виноват в этом, как никто и не решает, кого и как касается эта любовь и что заставляет делать. Сейчас, по всему Китаю, есть множество молодых людей, которые растут в неравных условиях. Некоторым из них повезло чуть больше других, а некоторым — не повезёт никогда. Я оказался в числе первых. Но разве мы уже не достигли той ступени развития, чтобы такие условия были у каждого? Я не знал издевательств, но и никогда не был свободным, прекрасно понимая, что за этим может последовать. Я не мог выражать чувства и в итоге совсем потерялся в том, кто я есть. Запрещал себе самое ценное, что есть в нас. В людях.

Я запрещал себе любить.

Мне кажется, это — настоящее преступление. Запрещая себе любовь, каким бы ни был повод, внутри тебя начинает расти черная дыра или бесчеловечный монстр. Он сжирает твою жизнь, делает её бесцветной и бессмысленной, даже если со стороны кажется, что это далеко не так.

Я жил с ним бок о бок долгие годы. Но сейчас… когда вопреки моим запретам, любовь всё-таки прорвалась в мою жизнь, я не могу поступить иначе. Мне кажется, если я поступлю иначе, то умру.

Я разрешаю себе любить. И если я живу в той стране, в том мире, где это порицается и вредит кому-то, так тому и быть. Я уйду, чтобы не доставлять никому лишних беспокойств. В особенности доблестным и верным работникам цензуры. Я ничего не могу с этим поделать. Как ещё тысячи и тысячи моих сограждан по всей стране. Запрещая самого себя, я себя убиваю. А желание жить во мне сильное и крепнет с каждым днём. Я уверен, что только начинаю свой путь. И отрезок дороги до этого был действительно прекрасным, насыщенным и важным для меня. За что я очень благодарен. Спасибо, что были со мной все эти годы.

«Доброе утро» найдёт себе более достойного ведущего, настолько нейтрального и честного, чтобы отвечал всем критериям такой почётной должности. Простите, если был кому-то не в радость.

Всегда ваш, с уважением и пожеланием хорошего дня,

Сяо Чжань.

Примечание: ты должен позвонить матери до того, как начать эфир. Объясниться. Она заслуживает услышать это от тебя, а не с экрана.

Как бы страшно ни было.