х х х

XXI.

Для старого Рокфеллера издавали специальную газету, заполненную вымышленными новостями. Некоторые страны в состоянии издавать такие газеты не только для миллиардеров, но для всего населения.

— Станислав Ежи Лец

Пекин

Старенький кондиционер мерно тарахтел. С его пожелтевшей пластмассы стекала вода.

Крупные капли ударялись о землю, аккурат в просвете между булыжниками. Это позволило пробиться траве, каким-то лопухам и даже одному мелкому цветочку. Маленькие, желтоватые лепестки казались такими хрупкими и тонкими. Чжань поправляет очки, по привычке удерживая за оправу большим и безымянным пальцами, толкая повыше кратким движением. Продолжает смотреть на траву, пока сверху всё капает и капает конденсат кондиционера.

Виновник жизни посреди тупика.

Чжань присаживается на корточках, тянется пальцами к лопуху.

Лист на ощупь оказывается шероховатым.

— М-м… вроде, мы шли правильно.

Пекин. Полдень. Будний день. Ван Ибо категорично заявил во время завтрака, что «так больше не может продолжаться». Чжань сначала не смекнул, что именно «так», на деле оказалось — он постоянно сидит либо в телефоне, либо в планшете. Толку от этого никакого нет, он просто мониторит новости и молчит. Былой расслабленный похуизм таковым и не являлся, Чжань просто постепенно уходил в себя, закрывался, как ракушка, готовясь к удару с неизвестной стороны. Молчание не было простым и легким, оно сгущалось и затапливало своим вязким ожиданием всю квартиру. Их в ней стало трое — Чжань, Ибо и «разрушение». Последнее не всегда бывает катастрофой вселенского масштаба, просто маркер изменений. Перемен. Сяо Чжань не любит перемены, но как-то пропустил тот момент, когда их количество стало настолько большим, что перешло в качество. И теперь ему некуда деться. Нечем обмануться. Чжань ощупывает еще один лист лопуха, раздумывает, сорвать ли цветок? Наверное, нет. Это тупик посреди хаоса лабиринта, которым являются хутуны Пекина. Проходы сужаются, немного расширяются, затем снова — у́же некуда, потом, внезапно — пространство размером с небольшую площадь (видимо, чей-то бывший «внутренний двор») и опять бесконечные тесные улочки, заставленные велосипедами. Мимо все равно умудряются проезжать мопеды, старики и мужички тянут за собой компактные рикши, груженные уличной едой или бесконечными сумками, девушки в легких платьях и коротких шортах, отдают дань все ещё жаркой погоде — сентябрь вернулся в привычное для Пекина русло. Солнце сменяют тучи, затем снова пробивается солнце; влажность играет роль загустителя воздуха, а у платанов редеет листва. Даже здесь, посреди тесной застройки старого Пекина, где-то есть широкие стволы этих деревьев. Ибо продолжает копаться в смартфоне, пытаясь понять, где они. Он хотел показать Чжаню одно местечко, правда, бывал там всего раз и то с похмелья. Кажется, они забрели туда с Вэньханем. Кофейня с теплыми и холодными напитками разного вида, снеками и даже выпечкой, но её ценность была в другом — коллекция раритеных, винтажных игрушек и игровых автоматов. Ибо помнил, что тогда из принципа хотел выиграть какого-то безумного плюшевого зайца, но у него не вышло. Неплохое ведь сочетание — вкусный кофе, вкусная булка и нечто, что имеет приставку ретро (что интересно для Сяо-гэ), но не является каким-то предметом мебели или одежды (что уже куда интереснее для Ван Ибо). Чжань выпрямляется, поддерживая очки заранее. Дома он не имел привычки носить линзы, давал отдых глазам, а когда Ибо загорелся идеей «погулять», Чжань не нашел в себе силы с ними возиться. Зато теперь, вот, возится с очками. Чжань поднимает голову, смотря на ветви где-то в паре метров над крышами низеньких хутунов. Чёрт знает, как далеко на самом деле до самого платана. Но, кажется, там и была та кофейня, судя по фото — именно к стволу был прицеплен стенд с меню и куча гирлянд.

— Знаешь, фениксы выбирали платаны, чтобы там гнездиться. Хорошее дерево.

Ван Ибо отвлекается от телефона, сначала смотрит на Чжаня, затем следит за его взглядом. Он хотел было сказать, что Чжань говорит о фениксах так, будто бы это не вымышленная птица, а просто вымерший вид, но почему-то этого не делает. Наверное, ему тоже хочется так думать. Он пролистывает карту, возвращается к приложению, чтобы глянуть на кофейню ещё раз. Замечает дерево, вокруг которого всё и крутится — расставлены столики летней террасы, гроздьи фонарей и гирлянд тянутся от толстых ветвей к крыше и дверям кофейни. Ибо снова смотрит на ветви, оборачивается, прикидывая, был ли где-то поворот в эту сторону. Затем тянется к руке Чжаня, чтобы переплести пальцы и говорит натянуть маску обратно. Чжань слушается, тихо хмыкнув. Кажется, это был странный момент телепатии, Ибо исправно берёт курс на дерево, спрятав телефон в карман джинсов. Так дело идёт куда быстрее, чем по карте. Они просто следуют за ветвями.

Чжань не может отделаться от ощущения, что прогулка по хутунам, это способ спрятаться от Пекина внутри самого Пекина. Такая себе тавтология в реальности. Он пытается найти в памяти моменты, когда бывал здесь, но ничего яркого на ум не приходит. Может, снимал парочку сюжетов когда-то? Что-нибудь про историческую ценность вместе с бытовыми проблемами… Ибо снова привлекает его в момент здесь и сейчас, положив руку на плечо, ведёт ладонью ближе к шее, словно собираясь размять:

— Смотри… можно взять американо со льдом. Да? Ты обычно же берёшь… М-м. Мы и так ели ютяо…

Чжань скользит взглядом по меню, заочно согласный на любой заказ. Маска хоть и тонкая, дышать через неё все равно неприятно. Пахнет почему-то духами Ибо, наверное, валялась рядом с его вещами. Это что-то типично-мужское, дешевое, но не резкое. Чжань думает, что надо это исправить. У Ибо есть свой запах, как и у любого человека, Чжань чувствует его и готов дышать им хоть круглосуточно. Духи должны поддерживать и подчеркивать это, а не пытаться заглушить. Вместо чего-то сносного и по делу, мозг внезапно выдаёт череду фактов про то, как влюбленным часто нравится запах друг друга, который никто другой считать так явно не может. Что-то про феромоны. Ибо продолжает говорить, указывая свободной рукой на позиции меню:

— Короче. Два американо, тебе со льдом, мне без… М-м. Яичные блинчики с уткой? Там есть соус хойсин, бахнем по двойной порции? Даже если утка будет так себе, соус всё исправит…

Чжаню становится смешно на фразе про соус, знать бы ещё, почему. Он выдаёт смешливое фырканье, мол, конечно, и смотрит на Ибо. Тот не может не улыбнуться в ответ, ему доступно увидеть лишь явный смех в глазах Чжаня, он спрашивает «что?» и снова начинает объяснять что-то про блинчики и утку. Чжань перебивает, говорит «да-да, бери всё, лао Ван, ни в чем себе не отказывай» и подталкивает Ибо к кофейне, делать заказ. Чжань обязуется занять им столик и выбирает самый дальний от платана, зато в его тени, там, у грязно-серой стены, где совсем рядом капает очередной кондиционер. Внутри сидеть смысла нет, двери и окна нараспашку — такая же жара, только без редкого дуновения ветра. У Сяо Чжаня нет телефона. Он был конфискован Ван Ибо и надежно упрятан в его небольшую спортивную сумку через плечо. Что он там таскает — науке пока не известно, но, кажется, ему просто привычно иметь что-то такое с собой, если в одежде «недостаточно карманов, гэ». Ван Ибо и его любовь к карманам — загадка в числе многих. Чжань садится на деревянный стул, у того гнутые ножки и резная спинка. Столик, кажется, из того же набора, массивный, с закруглёнными углами, попадает в тон. Вокруг и правда сплошной раритет, эта мебель пережила больше, чем можно представить, и не в самый долгий срок. Чжань ведет ладонью по столешнице, ощупывает трещины под темным лаком, ковыряет вмятину. Человек без телефона — занимательное зрелище. Зато мысли текут в самых странных направлениях. Чжань неожиданно приходит к мысли, что сейчас у него есть намного больше, чем когда-то было в жизни. Достаток, репутация, карьера, дело жизни, которое ему действительно нравится, спокойствие матери и её благополучие, возможность оплачивать счета бабушке с дедушкой, при желании — даже путешествовать можно. Жильё выкупить. Или приобрести за пределами материкового Китая, да, вот настолько всё смело. Чжань подбирается к самому главному, почему-то ощущая легкий мандраж. Пальцы слегка дрожат. Он снова проходится указательным по вмятине, пытаясь придумать, чем она могла быть оставлена. Вместо этого голос Ибо в его голове повторяет «соус можёт всё исправить», затем, откуда ни возмись: «Решил, что буду любить что-то другое».

— Получилось?

— Получилось.

Чжань знает, что это не было признанием. Это игра слов. Красивый момент. Поцелуй с привкусом песка, пыль, которая осела на одежде, осталась дымкой в волосах. Чжань поджимает губы, продолжая с методичностью упорного маньяка вдавливать палец во вмятину, поглаживать её, ощущая неровные края. Такая глупость. Сейчас, в тот момент жизни, когда по воле судьбы, если та будет благосклонна к Мо Яню, он может потерять всё, просто всё… он думает про то, почему не услышал прямо, и почему не сказал ничего сам, хоть мог. И так ли важно говорить?

Хоть, сам он бы хотел услышать. Наверное, это подарило бы уверенность хоть в чём-то. Но звучит несправедливо. Неужели Ван Ибо не доказывал ему это действием каждый раз?

И сам он… разве делал мало? Небо. Рано говорить? А бывает, что поздно сказать? Кто знает?

Рядом со входом в кофейню присобачили плазму. Та держится на какой-то воистину китайской магии, провода уходят внутрь, на крыше виднеется маленькая спутниковая тарелка. Чжань бросает на экран короткий взгляд, слова диктора едва слышны, он узнает канал, как иначе, CGTN.

Чёткий выговор «официального китайского», знакомое лицо телеведущей с ничего не выражающими глазами. Прямые волосы, ровная чёлка, полностью закрывающая собой лоб.

— … глава китайского государства неизменно делает ставку на внутреннее потребление в национальном экономическом развитии, он неоднократно подчеркивал: «Внутреннее потребление должно стать альфой и омегой экономического роста Китая».

Чжань опускает взгляд. Теперь его задача — сковырять лак. В какой-то момент одна «скорлупка» чуть было не загоняется под ноготь. Чжань коротко выдыхает от сочетания острой боли и досады, вычищает ноготь другим, морщится, откидываясь на спинку стула. Он поднимает взгляд, чтобы увидеть Ибо: тот несёт деревянный поднос, на нём два высоких стакана с американо, и, кажется, лёд есть в обоих; бумажные пакеты с яичными блинчиками уже впитали в себя часть масла.

— Чтобы восстановить уверенность потребителей, председатель КНР распорядился поддержать занятость, сдержать инфляцию, обеспечить поступательный рост доходов…

Чжань переводит взгляд снова на экран. Невольно думает, что его личные перемены лишь отголоски перемен больших. Что-то заставит красную крышку кастрюли если не слететь, так хотя бы сползти, градус повышается с каждым годом, и речь не только про изменения в климате. Ибо ставит поднос на столик и щелкает пальцами, привлекая внимание Чжаня:

— Ибо вызвает Сяо-гэ, как слышно?

Чжань улыбается, тянется рукой к пальцам Ибо, чтобы коротко сжать с мягким «извини» и переводит взгляд на их перекус. Наконец-то он имеет полное право стянуть маску с лица и отложить её, накрыв ту самую вмятину.

— М-м… блинчики и правда выглядят многообещающе. Всё-таки взял двойную порцию соуса?

Ван Ибо издаёт звук между наигранным фырканьем и горделивым хмыком, наконец-то плюхаясь на стул напротив, снимая стаканы с подноса:

— Как иначе, гэ, как иначе… Твой телефон не звонил, уведомления были, но ничего важного. Минцзинь забронировала билет для твоей мамы и номер в отеле недалеко от твоего дома. Написала, что твоя мама была очень рада, но в то же время обиделась, что ты не занялся этим вопросом лично.

Чжань усмехается и кивает, говоря «хорошо», подтягивает к себе блинчик — тот оказывается плотным, мяса и овощей в нём очень много, как и соуса, Чжань прихватывает зубами нарезанную капустку и вытягивает её из блинчика в первую очередь. Ибо никак это не комментирует, но смех сдержать не в силах. Чжань жует, вскинув брови, ожидая пояснения. Ибо облизывает губы, смотря на него всё с той же улыбкой, явно умиляясь:

— Прости, гэ, просто ты когда ешь… особенно когда вот так ешь, очень похож на кролика.

Чжань прищуривается и жует лишь усиленнее, из-за чего Ван Ибо улыбается всё шире и продолжает:

— Ну, ты не только жуешь, как кролик, если что.

— М-м. Кто-то роет себе яму, Ван Ибо. А что я ещё, как кролик? Давай, говори, если начал.

— Сяо-гэ очень мило двигает носом, как кролик, когда чем-то озадачен. Или когда пытается скрыть, что раздражён.

— Да что ты?

— Ещё Сяо-гэ местами пушистый, как самый лучший кролик из всех лучших кроликов…

— Ван Ибо…

— И ещё Сяо-гэ хоть и жалуется на возраст, но как и кролики, очень живенько трах…

— Ван Ибо, ешь, пока не остыло. Что ты за человек вообще?

Ван Ибо поджимает губы, но это не помогает скрыть довольную лыбу и кивает пару раз, берясь за блин. Чжань, пережив легкий приступ смущения, которое пришлось накрыть наигранным раздражением, снова смотрит на экран. В его углу прямоугольник чего-то темного. Голос всё ещё едва слышен, и Чжань напрягается, когда улавливает:

— … комментариев ни от представителей канала, ни от агенства и продюссерского центра ещё не поступало. Полиция начала расследование по установлению лиц на видео, чтобы призвать к ответственности. Уже было установлено место произошедшего — Hot Springs Club, сеть бань и саун в Пекине, которая всегда дорожила своей исключительной репутацией и элитными гостями…

Телефон в сумке Ибо начинает звонить. Чжань заторможено переводит на неё взгляд. Ибо, который был увлечен едой, и явно не прислушивался к телику за своей спиной, расстегивает сумку. Звонит Хенг. Чжань чувствует, как к горлу подкатывает ком и его начинает тошнить, но лишь сглатывает медово-терпкую от соуса слюну. Он берёт телефон из пальцев Ибо, который замечает, как Чжань побледнел. Тот не смотрит на него, он снова видит экран и принимает вызов.

— Чжань… надо будет уехать, я тебе рекомендую, если что, я знаю варианты. Мы поменяли нарратив, это всё, что успели. Эта гнида…м-м. Она договорилась, что инфа о тебе сливается, если он не выходит на связь в определенное время, но мы успели только перекупить ботоферму, добавить свою и твоих фанатов, а также влиятельных лиц. Они скоро выступят с заявлениями. Наверное вокруг дома сейчас толпа, тебе лучше…

— Я не дома, Хенг. Я… М-м. Как вы поменяли нарратив?

— Ты с Ибо? Скажи, что ты хотя бы с Ибо.

— Да, с Ибо. Какой нарратив, Хенг? Как вы поменяли?

Ван Ибо смотрит внимательно. Заметив, что Чжань пялится за его спину — оборачивается и смотрит на экран. Сейчас на нём одна из последних фотографий Сяо Чжаня, когда папарацци поймали его на выходе из дома вместе с Ибо. Затем фотография с аэропорта, выход из машины на работу под студией, что-то с пробежки за прошлую осень, теперь просто официальное фото из студии. На нём Чжань сидит за столом, улыбаясь открыто и спокойно, руки сцеплены в замок перед собой, костюм цвета графита и белая рубашка. Хенг вздыхает в трубку и говорит на тон ниже:

— Всё подавалось, как будто бы ты занимаешься таким регулярно. Шлюха и наркоман. Мы поменяли нарратив на жертву. Ты… там полностью видео, они показывали только куски начала, но нам пришлось в тень слить всё, чтобы было… ясно. Я знаю, что ты практически ничего не помнишь и пусть так будет, потому что это, ну, работа для психотерапевта, да? Может, как раз надо будет этим заняться, уйти в подполье, всё уляжется и вернёмся с новыми силами и в новом формате, если только захочешь… если не захочешь, то конечно, это твоё право, ты и так уже так много сделал…

— Нет, я никуда не уеду. Я останусь в Пекине.

Хенг молчит. Диктор на экране продолжает мусолить детали. Предположения о мужчинах вокруг, предположение о роли Сяо Чжаня, цитаты пользователей сети и уже первое официальное заявление — коллега Сяо Чжаня, ведущий популярного шоу о холостяках, любящий хайп, уже высказался, что всё это — ряд нарушений прав, судить ещё рано, и «Сяо Чжань никогда не позволил бы себе такое, вы видите его состояние на этом видео, всем известно, как часто молодые люди в самом начале своей карьеры могут попасть к недобросовестным директорам, чья власть над ними…». Чжань чувствует, что ему трудно дышать, и дело не в духоте. Ибо резко встаёт со своего места. Кажется, он что-то кому-то говорил. У входа в кофейню появляется девушка, она пытается безуспешно отключить телевизор, махая пультом. Чжань моргает. Голос Хенга в трубке говорит, что ему нельзя домой, и если он хочет официальное заявление, надо ждать утра. Ван Ибо выдергивает все провода из телевизора. Экран гаснет. Сяо Чжань тянется к стакану с американо, пальцы скользят по мокрому стеклу, пока он делает глоток. Стакан падает. Осколки, кофе, лёд.

— Чжань-Чжань… всё будет в порядке. Мы ещё используем это, ладно? Ты же знаешь. Мы были готовы.

Чжань никогда не хотел ни вспоминать тех людей, ни знать, что произошло на самом деле, и уж тем более разбираться с этим. Скрыть глубоко в памяти, зарыть в сырую землю как можно глубже, никогда не думать, никогда не прокручивать в голове, просто не знать, что это случилось и случилось с ним. Кажется, это было большой ошибкой. Сейчас он хочет узнать каждую мразь, начиная с Мо Яня и заканчивая лысым уродом в маске. Его он помнит чётче остальных.

Потому что только он говорил с ним в процессе.

Хенг просит быть на связи и сбросить геолокацию. Их с Ибо заберут «в спокойное место», пока Хенг и команда «расчистят и подготовят поле для действий». Сяо Чжань согласно мычит, а затем слышит аккуратное и болезненно-искреннее:

— Я… на самом деле я горд, что ты решил… не прятаться. А дать бой. Прости, что не уберёг тебя тогда. Мы справимся, ты не один, понял? Ты не один против всего этого. Найдём каждого, каждого засудим. Пройдемся по всей цепочке. Сейчас за тобой так много людей и так много тех, кто в верхах, помни это.

Чжань чуть усмехается и прикрывает глаза, говоря Хенгу, что всё в порядке. После душной волны гнева вместе со страхом, к нему неожиданно пришло спокойствие. Наконец-то случилось.

Наконец-то можно говорить. Сяо Чжань сбрасывает вызов. Ибо уже рядом, готов потянуть его за руку, но вместо этого Чжань останавливает его. Держит за кисть, но продолжает сидеть, смотря снизу вверх. К столику идет мелкий пацан, с веником и совком, собирать осколки. Ибо хочет сказать, что лучше уйти, но Чжань успевает раньше. Совершенно не к месту, совершенно не в тот момент, говорит так, словно вот это — куда важнее того титанического сдвига, что случился в жизни. Он говорит:

— Ты же знаешь, что я люблю тебя, да? Я люблю тебя. Можешь не отвечать. Садись. Надо доесть. Я попью у тебя, раз мой… разбился. За нами сейчас придут и выведут. Потом… поговорим, ладно? Садись обратно. Всё в порядке, Ибо. Всё в порядке. Будь рядом и всё будет в порядке и дальше.

Ешь, а то остынет.

х х х

Есть моменты в жизни, когда любовь находит своё выражение в непроизнесённых словах.

Хань Фэй заходит в квартиру, ставит пакеты с корейской едой на вынос у пуфика, снимает обувь. Квартира отвечает ему тишиной и отсутствием движения. Оказывается, за эти дни Фэй привык, что его встречают на пороге. К хорошему вообще легко привыкаешь, это истина, главный фокус — привыкание происходит незаметно. Хань Фэй скидывает пиджак с плеч, перекидывает его через руку, снова подхватывает пакеты и идёт в сторону кухни. Свет везде приглушён, кондиционеры работают с тихим шелестом, погрузив все комнаты в приятную прохладу. Если быть в такой долго — станет зябко. Ощутимый контраст с нагретым за день Пекином.

В их доме есть множество удобных поверхностей для работы. Начиная с кабинетов, которые они соединили прямым коридором, заканчивая столиком в спальне, или просто, лёжа на диване. Хенг выбирает самое неудобное — сидеть на барном стуле, упираясь локтями в кухонный островок, мотыляя ногой. Он в домашней футболке самого Фэя, в его же спортивных брюках, штанины которых Хенг закатал чуть ли не до коленей. Волосы растрёпаны, Хенг сгорбился над экраном ноутбука, где беззвучно всплывают уведомления за уведомлениями, кликает по вкладкам, переходя из одного в другое. Фэй подходит ближе и сгружает пакеты на столешницу, бросая пиджак на свободный стул. Хенг поднимает на него взгляд и устало хрипит «привет, милый». Хань Фэй может сказать: «Ты всё равно мог попросить меня, и Мо Яня убрали бы грамотно и почти безболезненно». Хань Фэй может сказать: «Зачем ты поставил на Мэй, в таком крупном деле у неё не так много связей и опыта, и да, оно сработало, но у неё не хватило ума просчитать все риски, понять, что такой, как Мо Янь, не мог не подстраховаться». Вместо этого Хань Фэй даже не спрашивает, ел ли Хенг, ответ очевиден. Он выгружает из пакета другие, поменьше и бумажные, затем достаёт картонные и пластмассовые контейнеры с кимчи, пулькоги и токпокки. Все умеренно острое, но всё-таки острое. Фэй знает, почему Хенг не пришёл к нему. Даже если Председатель не намекнул, что какими бы ни были жизненные передряги Хенга в ближайшие месяцы, после успеха Хань Фэя на поприще японо-китайских отношений, его трогать нельзя, Хенг понимал это и сам. Сейчас к Хань Фэю приковано слишком много глаз, и практически все из них хотят, чтобы Фэй слился себе по-хорошему. Или по-плохому. Под него роют, пытаются подставить в мелком и крупном, жаждут схватить за руку, его люди уже сбиваются с ног вместе с той частью служб, которая оплачивается из благосклонного кармана. В стратегической перспективе тот факт, что теперь Китай и Япония ведут такой важный и щепетильный бизнес, как добыча нефти и газа, ведёт к неизбежному курсу восстановления и налаживания отношений. Китай больше не может с той силой и страстью использовать исторический нарратив, воспитывая в народе его национальную идею, указывая на врага и позволяя сливать туда свою агрессию. А теперь, скорее всего, придётся искать какие-то точки соприкосновения и смотреть исключительно в «мирное будущее». Какая досада.

Хань Фэй снимает пластмассовые крышки с порций говядины в грушевом маринаде вместе с рисом. Он не оборачивается на Хенга, поясняя выбор ужина:

— Рядом открылся ресторанчик, буквально за квартал. Попросил ребят остановиться. Вспомнилось, как мы летали в Пусан.

Хенг усмехается, отвлекаясь от ноутбука и обессилено смотрит в спину Хань Фэя. В белой рубашке возиться с кимчи — надо иметь смелость и определённый уровень самообладания. Хенг стекает с барного стула, заставляет себя размять шею. Что-то мешается, он вспоминает — очки для чтения в волосах. Стягивает их, морщась, ведь прядь волос всё-таки зажалась шарниром у дужки. Выдирается парочка волосков, Хенг смотрит на это, и молча откладывает очки на стол. Проходит к Фэю, принимаясь помогать раскладывать еду — они оба не любят есть из коробочек и контейнеров, если есть возможность переложить в тарелки и «есть нормально», даже если это значит, что придётся мыть посуду.

— Да, я помню. Ты ездил, чтобы быть почетным гостем на открытии Пусанского международного финансового центра.

Хань Фэй усмехается, задумчиво добавляя:

— Или я подмазался быть почетным гостем на открытии Пусанского международного финансового центра, чтобы выбить себе три дня в Пусане с тобой.

Хенг многозначительно говорит «о», карикатурно округлив рот, и с усмешкой смотрит на Фэя снизу вверх. Тот наклоняется к нему, чтобы поцеловать у виска. Хенг прижимается к нему всем телом, ведёт ладонями от поясницы к лопаткам, словно пытаясь удержаться. Уткнулся носом в рубашку, вдыхая глубже. Фэй оставляет свои попытки разложить поровну рисовые клёцки, и обнимает в ответ. Надо поговорить, но сначала — поесть. Узнать, что именно Хенг пообещал Мэй в ответ на услугу, иначе быть не могло, и у Хань Фэя есть некоторые догадки. Выслушать, что Хенг хочет делать дальше и уже настойчиво предложить свою помощь. Если будет прямой отказ — смириться, но обозначить, что Фэй думает и о чем хочет предостеречь. Хенг что-то бурчит и Фэй просит его повторить, все ещё находясь где-то в своих мыслях. Он совершенно точно не ожидает услышать то, что слышит, а потому замирает. Хенг смотрит всё также снизу вверх, чуть отстранившись, но всего на пару сантиметров, чтобы лучше видеть. Он повторяет в третий раз:

— Если я вдруг умру раньше тебя, как ты меня похоронишь? — напоминает шепотом, продолжая смотреть в глаза, — Ты же знаешь, больше некому. У мамы запрет на въезд в Китай, прах ей никто не выдаст тоже, а больше никого нет. Есть какая-то доверенность или придется остаться на попечении у государства? Как-то грустно. Никогда не думал о таком.

Хань Фэй напоминает себе, что Хенг в стрессе, недавно был свидетелем трупа и все эти вопросы связаны только с этим, а не… с чем-то другим. Он заставляет себя чуть улыбнуться и аккуратно гладит Хенга по щеке, затем привычно убирает прядь волос за ухо. Те в непривычном беспорядке, сам Хенг уставший настолько, что кажется успел похудеть. Мечта откормить его до округлых размеров всё никак не свершится. Фэй не избегает необычайно серьезного и внимательного взгляда. Затем говорит, спокойно и тихо, будто бы делясь чем-то сокровенным, ведь когда-то мысли о смерти занимали его довольно часто, правда, совсем в другом ключе:

— Если ты вдруг умрешь раньше меня… то всё равно всегда будешь со мной. Потому что я сделаю из твоего праха сапфир. Ты не против стать драгоценностью у моего сердца, если вдруг что?

Хенг несмело улыбается, затем кивает, опускает взгляд и снова прижимается к Фэю как можно ближе, словно желая вплавиться собой, чтобы никогда не разнять. Хань Фэй гладит по спине, целует в волосы, поглаживает по затылку и говорит, что всё будет хорошо. Он проследит. Когда Фэй понимает, что Хенг шмыгает носом, он ничего не предпринимает, продолжая обнимать. Они стоят так, пока плечи Хенга не перестают трястись. Он затихает, отлипает от Фэя, не хочет поднимать голову, но тот заставляет его — целует под покрасневшими глазами с одной и с другой стороны, затем кратко касается губ. Тянется за салфеткой и вытирает у Хенга под носом, заставляя того улыбнуться в попытке отмахнуться.

— Ты еще палец наслюняв и щеки мне вытри…

— Если бы были грязными, то конечно. Полегче?

Хенг кивает, стягивает резинку с кисти и собирает волосы в хвост. Идёт к раковине, чтобы плеснуть в лицо холодной водой, не вытирает ни его, ни руки, и с новыми силами принимается перетряхивать еду в тарелки. Он не знает, что именно его так довело, а может, дело ещё в том, что не сказано.

Хань Фэй открывает холодильник, чтобы лично наполнить Хенгу бокал вином.

Сеть продолжает гудеть, сообщения, где кто-то вновь пытается продвинуть тему с «Сяо Чжань — шлюха», «Сяо Чжань заслужил свое место через постель» и «Сяо Чжань употреблял» — удаляются спустя три секунды после публикации. Экран ноутбука, который только погас, снова озаряется светом — на почту Ли Хенга пришло письмо от секретариата Председателя управления культуры и массмедия. Тот, как оказывается, весьма доволен таким жестом, хоть и поражён степенью риска, наблюдая, как скандал такого масштаба значительно уводит фокус внимания платежеспособных масс среднего класса с очередного заседания КПК. Выдержки из речи главы народной республики лишь поощряются и восхваляются, негативных независимых реакций, а, что ещё хуже, — анализа, ничтожно мало. Все заняты совершенно другими вопросами, таких немало.

«Этот прецедент откроет двери многим дискуссиям, вы проделали большую работу, вода камень точит. Действуйте без резких движений».

Имя «Сяо Чжань» оказывается первым во всех чартах социальных сетей Китая, поисковых систем, азиатского сегмента твиттера, количество влогов на Youku и YouTube превышает все былые успехи. Слухи плодятся, множатся и не думают затихать.

В пустом лофте Сяо Чжаня снова начинает капать кран.