х х х

XXVI.

Мир круглый, и то, что кажется нам концом, может оказаться началом.

— Айви Прист

Все ещё Пекин

Пекинцы не привыкли сталкиваться с такими перепадами температур. Сначала было привычно жарко, как для жухлого сентября, затем полили дожди, а теперь ночь решила взметнуть осевшую воду, замешанную на пыли, куда-то под небеса. Серый шум непогоды. Сюин вслушивается в него, лишь бы не слышать себя, но постоянный гул мыслей, который только-только её покинул, вернулся. Любовь кажется Сюин чем-то вроде неуправляемого бульдозера, который несётся на тебя, чтобы раздавить в мясо, и если ты не умрешь на месте, он будет давить до тех пор, пока это наконец-то не свершится. Так это ощущается от Ченга. Любовь кажется Сюин бомбой с табло обратного отсчёта, которую ей вручили в руки и сказали держать крепко. Если отпустить — точно взорвется, если нет — взорвется, когда секунды закончатся. Итог один и тот же — нечто необъятное, неопознанное, от того страшное и неизбежное. Так это ощущается от Минцзинь. Сюин не хочется умирать. Сюин не хочется выбирать. Между бульдозером и бомбой.

Наверное, в этом и была проблема. Источник всех бед.

Если бы кто-то сейчас был в состоянии посмотреть на часы — время оказалось бы поздним. Два часа после полуночи. Голова слишком тяжелая, словно оторванная от тела, которое Сюин почти не чувствует. Это пока что. Мозг пытается выплыть со дна алкогольного моря, чтобы хоть немного продышаться. Ему нужна вода. Внутрь и снаружи. Пить, пока принимаешь душ — было бы идеально, но чаще всего люди не догадываются соединить эти два действия. Женщины выбирают сначала ополоснуться, а потом начать пить. Мужчины же редко когда ползут в душ, разве что для того, чтобы выдуть ту самую воду из-под крана. Возможно, это сексизм. Почти наверняка. Потому что Сюин выбирает воду внутрь. Она жаждет её так сильно, что не заморачивается ничем — вылезает из постели, чувствуя себя липкой, набитой камнями, закрученной в спираль и смазанной маслом. Волосы мешаются, спутанные и растрёпанные, она пытается собрать их в хвост или пучок, движения вялые, на автомате. Резинки всё равно нет. Сюин плетётся по квартире наощупь. Она ей мало знакома, так что ноги чуть было не повели её по привычному маршруту, но об этом можно забыть на ближайший месяц. Хенг выделил им квартиру недалеко от студии. Дома каждого из сотрудников облепливали журналисты, словно жирные мухи на клейких лентах, не говоря о возможной прослушке. Слухи продолжали наводнять сеть, им не было конца, все жаждали подтверждений или опровержений. Первого — больше. Слухи касались каждого, не стоит думать, что главной звездой по грязи был Сяо Чжань. Его «неудачный инцидент в банях» нервно курил в сторонке по сравнению со слухами о том же Хенге, просто лицо последнего не светилось на каждой автобусной остановке, стаканчике кофе и пачке лапши. Согласно им Хенг, например, любил трахать Сюин, бить своих подчиненных плёткой, слыл истеричкой и сидел на таблетках. Прочтя об этом в первый раз, она долго смеялась. Описывали всё это так ярко, словно стояли в том самом кабинете. Люди озабоченные, сомнений нет, ведь в топ-10 всегда фигурировал какой-нибудь секс. Потом Хенг оказался внебрачным ребенком кого-то из политверхушки, Сюин уже не вчитывалась. Что-то про оргии, что-то про кокаин, что-то про филиппинскую и малазийские мафии, продажа органов и детская проституция. Они специально не запрещали людям фантазировать, даже поощряли некоторых. Чем больше и абсурдней поток говна, тем глубже прячется в нём истина, и теряется история Чжань-Чжаня. Святое правило работника пера. Сюин дёргает на себя дверцу низенького холодильника. Ноги сразу же ощущают прохладу, Сюин размеренно выдыхает, наклоняясь плавно, как можно медленней. Похмельный пилатес во всей красе. Голова кружится, а это только середина пути. Она нащупывает жестянку содовой, что-то лимонное и газированное. Пусть так, главное, что вода и она холодная. Когда Сюин пьет, стараясь не быть жадной, чтобы не икать, пара капель стекают от уголка рта к шее, еще одна падает на грудь. Сюин вздрагивает, покрываясь мелкими мурашками. Она выдыхает снова, затем силится сдержать отрыжку. Хмурится и наконец-то осознает, опуская взгляд, что она абсолютно голая. Потребность восстановить память очевидна, но мозг отказывается. Мало кто понимает, но даже если бы он правда хотел окунуть Сюин в подробности прошлого вечера, он бы не смог. Разве что слепок чего-то мутного, всего несколько ярких кадров, общая канва происходящего, и то не сейчас, а хотя бы во время душа. Люди не забывают то, что с ними случилось на утро после пьянки. Когда черта алкоголя превышает личную красную линию, мозг перестает тратить энергию на то, чтобы формировать воспоминания. Их невозможно достать, потому что их просто нет. Всё кажется кинолентой, из которой вырезали связующие кадры. Сюин аккуратно ставит пустую жестянку на столик. Ладонь холодная, когда она касается ею бедра, ведет выше, собирая испарину, пытаясь прийти в чувство равновесия. Куда там, ещё немного и её настигнет шторм. Нужен душ. Сюин не хочет возвращаться в спальню, она не хочет знать то, что кажется сейчас очевидным.

В ванной она лично развешивала полотенца, так что есть во что замотаться.

Сюин продолжает в ступоре стоять на кухне, когда слышит:

— Держи. Хочешь первой в душ?

Она оборачивается. Ченг подпирает дверной проем боком, протягивая ей тонкий халат. Не её, этот — Минцзинь. Сюин берёт его, Алистер сразу же подходит к холодильнику, который она забыла закрыть. На Ченге только трусы, он наклоняется, чтобы взять жестянку газировки и себе. Захлопывает дверцу. На кухне становится куда темнее, только фонари со двора добираются рассеянным, серым светом до этих пяти квадратных метров. Алистер делает пару шагов к окну, пьет газировку быстро, всего три глотка — и пусто. Сюин заторможенно кутается в халат. Пахнет табачным дымом и чем-то сладким. Именно в этом халате Минцзинь любит выходить курить по ночам. Мозг наконец-то решает поделиться кадром. Сюин помнит, что они пили нечто, что называлось «Бомбейский сапфир», это был джин, блёкло-лазурного цвета, разлитый по стаканчикам. Один из подарков Хенга для Минцзинь, которая зачем-то решила прихватить его при вынужденном переезде. Потом… потом Алистер учил их пить нечто, что назвал «тайгером». Это оказалось водкой. Они мешали её с той самой газировкой. С чего всё началось? Почему они решили пить? Откуда взялась водка, кто-то заказал доставку или они бегали в магазин? И как никто из них не блевал?

Сюин облизывает пересохшие губы. Алистер продолжает стоять к ней спиной, словно завис где-то в своём мире, рассматривая темень во дворе. Сюин не знает, стоит ли подойти ближе, или молча уйти в душ. Она вдруг четко понимает, а не вспоминает, что у них нет оправдания. Да, алкоголь, но они не играли на раздевание. Да, алкоголь, но никто не пытался это остановить, а значит — не хотел. Да, алкоголь. Но теперь пришло время трезветь. И что тут можно сказать?

Алистер поворачивается к ней, затем как-то странно смотрит, и решает всё испортить:

— Мне кажется… или вчера я впервые увидел как ты на самом деле кончаешь?

Сюин смотрит на него так, как тот и заслуживает — как на идиота. Пока она терзается то ли муками совести, то ли просто дуростью, этот кретин в трусах явно помнит больше и волнует его вовсе не то, что они сделали нечто… нечто хрен пойми какое. Ей хочется съязвить что-то про исполнение мечты любого мужика с членом вместо мозгов, но не удается. На всю квартиру разносится мучительный стон, затем шаги. Сюин складывает руки на груди и готовится к тому, что сейчас к ним вывалится похмельная Минцзинь (а это ещё то зрелище), но вместо этого шаги начинают затихать, зато скрипит дверь туалета. А затем раздаётся то, что никогда и ни с чем не спутать. Минцзинь блюет. Остаётся надеется, что не мимо унитаза. Сюин кивает на столешницу, где сиротливо притулился к стене чайник.

— Завари нам крепкий зелёный чай. И разогрей суп. Тот с мясом, перцем и красным маслом.

Она разворачивается, чтобы идти в туалет, помогать Минзцинь не заблевать себя, всё вокруг и выжить в неравной схватке с интоксикацией. А затем почему-то добавляет, но не оборачивается:

— Не расстраивайся, с тобой я тоже иногда получала оргазм, просто не так ярко. Тебе есть чему поучиться.

Она слышит, что Алистер хрипло посмеивается, щелкая по чайнику. Почему-то ей тоже становится смешно, но она только улыбается, качнув головой, а затем открывает дверь туалета. Минцзинь сипло тянет «я в аду, а ты моя императрица?», на что Сюин только скептически вскидывает бровь и называет её «моя бедная девочка».

х х х

Физиологические реакции штука самостоятельная. Её не интересует ни мораль, ни этика, ни желания. Вот бы об этом все знали. Сяо Чжань понимал, почему большинство комментариев на этом порноресурсе утверждают, что он (а это ведь именно он на экране) получает нереальное удовольствие от такой ебли. Для самого Чжаня происходящее было ровно тем, что он и сказал: левый чувак, похожий на него, в любительской порнухе, снятой с одного ракурса, где люди в масках изредка попадают в кадр выше шеи, зато он сам («это я, я осознаю это, но не чувствую этого») распластан там словно жертвенный агнец. У него стоит, он кончает, через время у него снова стоит и он снова кончает, куда более скудно. Окружающим нравятся звуки, которые он издаёт. Единственной зацепкой, тонкой нитью, за которую стоило бы потянуть, был голос. С его дебильным «солнышко» и увещиваниями, что Чжань — красивая, «жадная на хуи», покладистая тварь. Чжань смотрит на это и задаётся справедливым вопросом — почему парень на видео не пробовал отбиться? Кусаться? Делать хоть что-то? Но да, если промотать на двенадцать минут назад, можно узреть, как в его рот вкладывают таблеточку крупным планом. А до этого? Алкоголь, да? Алкоголь. Но кто же знал. В себе и других Сяо Чжань больше всего не переваривал слепую наивность. Наверное вот поэтому. Как там Ван Ибо сказал? Он не в курсе, что это делает с ним прямо сейчас и как ещё повлияет на его жизнь. Сяо Чжань не хотел бы в этом разбираться. Он был почти что уверен, что всё пережил и забвение — благо. Он ставит видео на паузу. Ван Ибо давно отлепился от его спины и сидит под стенкой, заткнув наушниками уши и закрыв глаза. Не по просьбе. Для Ван Ибо это видео было куда более личным, чем для самого Чжаня. Первые три минуты, тот, откровенно говоря, размышлял только о своих щеках. На видео он был круглолицым, как свежий юэбин с утиным желтком. Наивный пряничек. Хоть казалось бы, к этому моменту в жизни уже можно было бы понять кристально чисто, каков мир. Чжань смотрит на иероглифы комментариев поверх своего голого тела. Ему связали руки за спиной каким-то черным жгутом. Он этого не помнит. «Сяо-гэ мог бы сделать карьеру в порно!». Сяо Чжань морщится, комментарий проплывает, добавляется новый. Что-то про его задницу и про то, как он похорошел сейчас. Спасибо, наверное. Чжань не понимает, почему не чувствует ровным счётом ничего. Вернее, да, он ощущает досаду, что всё это никак не помогает, что Ван Ибо сейчас пытается найти способ дистанцироваться через треки какого-то рэпа, они тратят ночь не на сон, а на странный психологический эксперимент, и всё это не приближает их к цели, а только… быть может, отдаляет друг от друга? Сяо Чжань слишком сложный. Замороченный. У него похеренное прошлое, откровенно долбанутое настоящее, и точно нет адекватного будущего. Теперь ещё и черным по белому — он грязный. Вот, что можно было бы почувствовать во всей полноте омерзения, но и этого не происходит. А ведь Ван Ибо может прийти именно к этому. Он видел, хоть и только начало. Но уже там, Чжань не бился и не кусался, он подмахивал и стонал, а ныть и хныкать начал потом, видимо, когда действие вещества то ли пошло не по той дороге, то ли просто начало заканчиваться и на него накатила волна боли. Обычно к такому готовятся. Чжань всерьёз думает именно об этом. На видео ему кроме таблеточки давали что-то вдохнуть, кажется, благодаря этому мышцы так расслабились, что никто не ощущал особого сопротивления и его не порвали. Но… другие ведь аспекты? Или им так повезло? Чжань чуть проматывает видео вперед, не включая его. Кадр застывает на его лице. Он зажмурился, губы плотно сжаты в одну линию, теперь он в не менее унизительной миссионерской позе. Раскрытый настолько, насколько вообще возможно, и в этом ему помогают. Благородные какие. Может, это как раз тот период, когда он мало ел, ненавидя своё отражение процентов на семьдесят? Наверное, да. Сяо Чжань вдруг понимает, что не помнит многого не просто про этот вечер. А про целый кусок своей жизни. Он знает, что ему было сложно и странно, что происходили какие-то тяжелые события, помимо очевидных. Конкретики во всём этом нет. Где же эта точка между до и после?

Вот он, на видео. А вот он сейчас. Два абсолютно разных человека. Мозг что-то начинает понимать и ему это не нравится. Чжань внезапно чувствует себя дезориентированным. Блуждает по комнате взглядом, рассеянно закрывая ноутбук. В голове все бьётся набатом это «солнышко». Голос у мужика был сиплый, низкий, с характерной прокуренной хрипотцой. Чжань помнит, что тот был лысым, это, наверное, всё. Или? Чжань закрывает глаза, затем давит ближе к переносице пальцами, низко наклонив голову. Ему нельзя упускать даже призрачный шанс на то, чтобы вспомнить. Процесс похож на попытку выловить мелкий осколок скорлупы из белка, не задев при этом желток. «Солнышко». Запах прогретого дерева, влажно и горячо, трудно дышать. Он часто думал, что ему трудно дышать. «Ты же спрашивал нас, разве не этого ты хотел?». Спрашивал, о чем он их спрашивал, спросить, узнать, знать, понять… «Вот так, лучше не дёргайся». Они сидели до этого, до того, как пошли, они сидели все вместе, их было четыре, пять… пять, господин политик ушел, осталось снова четыре, всего четыре… пить, петь, петь, пить. «Что мужчины находят в таком сексе?» Это его голос. Наивный, странный голос, вялый голос, тихий голос. Они пошли, коридор, полумрак, его ведёт, стена, он держится за стену, за плечо, снова стена. Он хочет лечь. «Так вот зачем ты пришёл к нам, да?». Нет, что-то не так, не важно, надо назад, что-то не то, не там, где… «Солнышко». Пальцы трогают, пальцы мнут, пальцы-как-металлические-штыки, пальцы везде, пальцы трут, руки не слушаются, вялый, вяло, слабость, слабо, больше пара, вдохнуть, тяжело, нет… «Не против, если я буду называть тебя солнышко? Ты такое солнышко. Ох, мы уже тут пьяны, пока вас ждали! Чжань? Как «открытый взгляд»? Взгляд и правда у тебя красивый, солнышко». Вернуться, не важно, назад, пиво, водка, водка, руки, кольца, массивные кольца, перелистнуть, назад, перемотать… «У меня корпорация на семь сотен подчиненных, Вэнь, мне надо расслабляться чаще, не осуждай. Солнышко ведь не осуждает, да?». Рассыпаться, рассыпаться на части, не двигаться, сзади, тяжелое, сильное, сзади, нет, уйти, не надо, слабость, слабо, вяло, хватит, пожалуйста, назад, перемотать, не туда, вернись, назад, не важно, важно — в начале, назад… «Простите за опоздание, это всё пекинский траффик, жуть, да и только. Господа, давно хотел вас познакомить, будущее средств массовой информации, находка и главное сокровище Ли Хенга, еле его отобрал на вечер, господин Сяо Чжань — совсем скоро увидите его на всех экранах нашей великой республики, а не только на некоторых. Вижу зависть в глазах, Цишань, но не твоего поля ягодка». Здесь, здесь, остановись, всмотрись, здесь, не уходи, уйти, удержать, стоять, быть…

«Это… а господин Че… Нет, да перестань… Солнышко! Я же тебе говорю, все экраны с которых ты будешь смотреть, да я их все выкуплю. Мой… Мой канал! Ты будешь на первом… Нет, а что значит… не, это никого не интересует, дорогой секретарь Вэнь… MCGAtv! Эм-Си-Джи-А-ти-ви! Да я что угодно поставить могу, если там вздёрнут красный флаг, да, солнышко? Вздёрнешь его для нас? Зачем тебе тот скучный, дебильный канал, будущее за нашим, ты же понимаешь! Что Ли тебе предложил? Шикарный отсос? Почему эта сука вечно забирает всё самое лакомое!».

— Блядство.

Сяо Чжань не хочет вспоминать дальше. Это лезет в его голову без спросу, прорывается сквозь заслон, обволакивает слизкими шупальцами и всё, чего он хочет сейчас — отмыться. Он не даёт себе осознать ничего более, мычит очередное «блядь» сквозь зубы, не считывая мир вокруг. Ему не нужно больше. Он понял главное. Ему не надо дальше. Ибо оказывается рядом, словно и не откатывался никуда, наушники валяются где-то по постели, он спрашивает «чем тебе помочь?» и «что мне сделать?». Сяо Чжань хочет пошутить про лоботомию, но знает, что его юмор сейчас не оценят. Он выдыхает: «Я знаю». А затем говорит только «душ». Ибо смотрит, потом кивает, говорит, чтобы тот шёл вперед и он закинет ему полотенце, когда попросят.

Чжань фокусируется на нём в полутьме и шепчет:

— Если ты не пойдешь со мной сейчас, то я решу, что ты не захочешь идти со мной и дальше. А если это так, то…

— Придурок.

Ван Ибо не говорит это, скорее рычит, встаёт с постели первым и идет к ванной, чтобы открутить кран и добавить «я люблю холоднее, тебе сойдет?». Сяо Чжань кивает, хоть его не видят. Сойдёт. Что угодно сойдёт. Лишь бы не уходил.

Чжань фокусируется на окружающей реальности, чтобы не упасть обратно. Память — опасный омут, от которого держаться бы подальше, но в то же время этот омут и есть основа того, кто ты. Вот же срань. Ибо стоит под струями душа, лейка вмонтированна в белый кафель и снять её невозможно. Чжань не любит такой вид ванных комнат. Это напоминает квартирки в старых постройках, одинаковые общаги, дешёвые дома и общие душевые общественных бассейнов. Всё это напоминает о бедности. В которой нет ничего благородного. Он не любил принимать тут душ, но принципиально не затевал ремонт, как только появились деньги. Он знал, что незачем — добьется своего и переедет. Так и случилось. Только вот он снова тут. Ибо жестом зовёт к себе ближе, мол, вода уже не ледяная, но и не горячая. В самый раз. Чжань медленно кивает и подходит, вода стекает в узкий металлический сток, унитаз придётся потом вытирать от брызг, как и зеркало. Ибо говорит ему что-то, но он не слышит, Чжань обнимает его и впервые осознает их разницу в росте. Нет, он прекрасно знает, что выше, но раньше не обращал на это особого внимания, не считая того далекого размышления о том, почему звукорежиссеру удобно падать перед ним на колени. Небо, а ведь с этого всё и началось, да? Ибо гладит его по спине, говорит что-то ещё, Чжань пытается зацепиться за смысл этих слов, но его снова утягивает вниз, куда-то туда, как воду в сток. Он ведёт приоткрытыми губами по шее Ибо, собирая привкус чего-то едва солёного. Закрывает глаза. Его обнимают крепко, словно понимая, что Чжань куда-то ускользает. Он наконец-то слышит:

— Скажи мне что-нибудь… как ты? Или ладно, если хочешь молчать…

— Я точно знаю одного уебка с видео. Но я не хочу об этом думать. Я скажу, когда выйдем.

Ван Ибо согласно мычит. Касается губами его щеки и больше ничего не делает. Это трудно назвать мытьем, вода просто стекает по ним, обрушивается стеной, когда Чжань тянется и откручивает кран побольше. Это то, что ему сейчас нужно. И пусть вместе с водой утекает вся грязь, которая ему не принадлежит. Он чуть отстраняется от Ван Ибо, чтобы поддеть пальцами голову быка на шее, затем тянется ближе, касаясь губ и шепча в них «спасибо». Этого слова слишком мало и звучит оно почти что неслышно из-за шума воды. Ибо ничего не говорит, только целует в ответ.

С ватмана на Ван Ибо продолжают смотреть лица. Честно говоря, в первые дни ночевать здесь было неловко, ему казалось, что эти люди следят за ним. Потом стало как-то привычно. Он скользит взглядом с одного на другого, затем все-таки поворачивается на табурете так, чтобы наблюдать за Чжанем. Он сказал, что объяснится, когда они выйдут из душа, но в итоге на них напал жор. «На голодный желудок вредно думать». Ибо был согласен. В холодильнике нашелся запас овощей, остатки риса и даже телятина. Правда, постная. Чжань решился сварганить из этого что-то вкуснее, чем всё это по отдельности. В итоге в глубокой сковородке тушилось всё вместе, Чжань помешивал это нечто лопаточкой и решился говорить раньше, чем хоть что-то упало в его желудок:

— Если ты найдешь этого человека в списке обвиняемых, я очень удивлюсь, но не потому что Кэцян такой благородный. А потому что этот человек уже мёртв.

Ибо хмурится, подтягивает по столу смартфон и открывает файл от Исюаня. Некогда безликие имена из списка обрели краткую биографию и фотографии. Чжань продолжает, добавляя в сковородку больше соевого соуса:

— Я не очень могу доверять своей памяти касательно имен, но побайди… бывший директор MCGA-tv, наши прямые конкуренты… Он должен быть лысым и рослым, такой… скорее всего зовут Цишань…

— Гу Цишань. Погиб в автокатастрофе на шоссе по пути в Сиань… год назад.

Сяо Чжань тянет неопределенное «м-м», отходит к холодильнику, смотрит в его освещённое нутро, так ничего и не берёт, захлопывая дверцу. Ибо пытается вчитаться в сухие строки википедии, но искать в этом зацепки — смешно. Чжань спрашивает на тон ниже и тише:

— Но в списке всё равно четверо? Среди них есть кто-то с фамилией Че?

Ибо возвращается к списку. Да, четверо.

— Есть Че Шучжи. Глава цензор-группы всего СМИ. Ещё есть Тянь Синго — владелец SI-corporation, они занимаются разработкой искусственного интеллекта. Бо Ган. Вице-президент биофармакологической компании Lunshi Biosciences. Четвертый. Цао Ганчуань. Предприниматель, основатель FaoTi group, что-то про социальные сети. Что всё это может значить?

Сяо Чжань молчит. Рис с телятиной шипят в масле, Чжань бросает к ним овощи: морковь, зеленый лук, капусту, кукурузу. Тянется за палочками, чтобы попробовать часть. Жуя, он размышляет, пока Ибо хмурится над своим экраном смартфона:

— Вэнь Кэцян видит политическое будущее Китая в особенном свете. Специфическом. Не без помощи искусственного интеллекта, например, в суде. В паре городов его уже ввели на место судьи, чтобы процесс был максимально беспристрастным, а значит и близким к справедливости. Плюс все эти программы слежки, био-считывание, мы уже особо не задумываемся… например, кофе в автоматах мы уже давно оплачиваем по лицу и так далее… Эти… люди разделяли его планы, не знаю, как уж сейчас, раз они в списке. Может, перестали? Но господин Че…я смутно помню, он должен быть…самым низким среди них. И раз их четверо, а Гу Цишань погиб, то кто-то там вместо него… А значит это только то… что мы не должны во все это лезть.

Ван Ибо поднимает глаза от телефона и смотрит в спину Сяо Чжаня. Объективно, тот вроде как прав, но слышать это от него почему-то странно. Ибо откладывает телефон, поворачиваясь уже всем телом к Чжаню. Смотрит, пока тот перекладывает их очень поздний ужин или очень ранний завтрак на тарелки. Затем уточняет:

— Ты пойдешь на поводу у Вэнь Кэцяна, если тот собрался судить не только виновных, но и тех, кто его не устраивает… под шумок?

Сяо Чжань поворачивается к нему только тогда, когда убеждается, что в тарелке Ибо мяса побольше. Он ставит их на круглый стол, потеснив вазу, кладёт рядом палочки. Возвращается к холодильнику, теперь уже с целью, вытаскивает пакет сока. Что-то про личи и манго. Ищет пластмассовые стаканы, которые им, в числе прочего, прислала Минцзинь. Один красный, другой зеленый, стандартные конусы имени Ikea. Чжань льет сок, старается говорить спокойно, взвешенно:

— Это политика. Грязная политика перемен. Если Вэнь Кэцян хочет воспользоваться — пожалуйста. Моя роль маленькая, я в принципе не хочу быть в зале суда, и мне этот шанс дали. Не присутствовать. Посидеть тихо. Возможно, я даже… я… м-м. Я имею в виду, что если… ты сейчас не так поймешь…

Струя сока льется мимо стакана, когда Ибо говорит «посмотри на меня». Чжань сначала тянется за рулоном бумажного полотенца, отрывает и вытирает столешницу, кидает скомканный кусок в раковину. Оборачивается и смотрит. Ван Ибо вскидывает голову и звучит тихо, но не от того, что не уверен, а скорее от того, что сдерживается:

— Чжань. Я первый в ряду тех, кто говорит тебе, что всё это…весь этот театр херни во имя будущего Китая — не твой. Я днями и ночами думаю, как предложить тебе сбежать так, чтобы ты меня не послал, и в какой-то момент был готов усыпить тебя хлороформом и сунуть в доки на пути в Канаду. Я серьёзно. Мне это уже скоро сниться начнет. Может, это вообще смысл моего рождения на этот свет — спасти тебя нахрен от всего вот этого. Я не Хенг и никто из твоих подчиненных. Я не вижу тебя этим… святым полудурком, который рвётся вперёд и бесконечно жертвует собой, рупором, мать его, свободного Китая. Я не хочу разбивать твою веру, и в чем-то ты бываешь прав, как и я, согласись… но всё это — полная хрень. От начала и до конца. Меняется, всё меняется, я не отрицаю, но ничто никогда не идёт по нотам, какие бы гении их ни сочиняли. Прекрати думать, что я буду осуждать, потому что нет. Плохой парень тут я, окей? Cool guy, вот всё вот это дерьмо. Если ты говоришь, что хочешь посидеть тихо и не вникать, так тому и быть. Главное, что ты чётко осознаешь, что ты хочешь именно это. Меня радует, что хотя бы один ублюдок в списке совпадает с реальностью, этого мало, конечно, но уже хоть что-то. Может и остальные два тоже… а один… хрен знает, может, он болеет за Милуоки в NBA. За такое и прибить не грех…

Сяо Чжань снова в ступоре. Скоро это может стать привычкой. Он садится напротив, пока Ибо продолжает буравить его взглядом. Чжань берёт палочки, мешает ими рис, затем усмехается и поднимает взгляд, чуть прищурившись:

— Милуоки в NBA?

Ван Ибо пожимает плечами и тоже берётся за палочки, бросая взгляд на забытые стаканы с соком. Сам потом возьмет, только попробует чуть-чуть, желудок уже сводит.

Ибо деловито цепляет палочками телятину и сует её в рот, отвечая:

— Я не болею ни за кого в китайской лиге, всё проплачено, я знаю наверняка. А NBA, ну кто, как не Лейкерс или Буллс.

Сяо Чжань кивает пару раз, повторя «Лейкерс или Буллс» вслух, а затем добавляет:

— Я купил тебе мотоцикл. На день рождения. А надо было баскетбольное кольцо?

Ван Ибо откладывает палочки и смотрит на Чжаня слишком тяжелым взглядом. Тому уже всё нипочём, он пережил самое ужасное, что могло только быть, так что сейчас вряд ли новость про мотоцикл могла бросить на их отношения хоть какую-то тень. Всё познается в сравнении. Чжань выдерживает этот взгляд, прожевывает рис со овощами во рту, добавляет:

— Ядовито-зелёный кавасаки, хоть думал, что надо красный, но зеленый ты любишь больше. Ничего в них не понимаю, но сдал твои любимые фоточки мотоциклов консультанту. Решили, что тебе подойдёт. Какой-то там ниндзя.

Ван Ибо продолжает молчать, но явно не злится. Его нога принимается дёргаться, отбивает ровный ритм. Чжань усмехается, цепляя ещё мясо, и добавляет его в тарелку Ибо.

Тот ворчит на это и наконец-то говорит:

— Гэ, ты все ещё пытаешься строить из себя папочку, да?

— Как будто бы ты против.

Ван Ибо выдерживает паузу, за которую успевает закинуть в рот порцию риса. Он наблюдает за Чжанем, который ест так тщательно и чинно, будто бы не сидит в одних трусах и его футболке. Умилительно. А ведь только час назад казалось, что мир рушился. Ван Ибо ляпает:

— Эрекционное.

Бровь Сяо Чжаня вскидывается, он как раз выбирал кусочек мяса поменьше из своей тарелки.

Ибо продолжает:

— Хочу попробовать эрекционное кольцо. И прокатить тебя на кавасаки.

Сяо Чжань тянет задумчивое «м-м», затем выдает, усмехнувшись нагло:

— Одновременно?

Ван Ибо улыбается и пихает его под столом ногой. Чжань говорит «ладно». И на кольцо, и на байк. Только сначала надо поспать. И взять с Ван Ибо клятву, что он правда больше никуда не будет лезть. Последнее, быть может, стоит соединить с кольцом. Все ещё эрекционным.

Как знать, каким будет следующее.

Очередной рассвет, который они могут встретить, но игнорируют, принимая его, как данность. Пекин не обижается. Пекин давно с этим смирился.

х х х

Это должно было быть гостевой комнатой. Светлая, достаточно просторная, чтобы вместить двуспальную кровать и комод. Быть может, письменный стол как раз у окна? Сейчас тут ничего нет. Только недавно положили паркет светлого дерева. Стены вокруг — коробка темно-серой штукатурки. Хенг опускается на пол, ближе к окну. Садится по-турецки, решая оценить вид на рассвет отсюда. Хобби у него такое — вычислять, из какой комнаты их квартиры вид на рассвет лучше. Не каждый может похвастаться такой блажью в жизни. Небо светлеет, кажется грязным предметным стеклом, через которое преломляются лучи. Скоро добавляется цвет — нечто лиловое, ближе к шкурке сливы, еще не достигшей зрелости. Голос Фэя прорезается сквозь мысли, деликатно, но при этом твёрдо. Обозначая присутствие риторическим «не помешаю?». Хенг оборачивается. Фэй уже делает пару шагов внутрь, не прикрывая за собой дверь. В его руке кружка, чёрная и округлая, в ней, судя по запаху, плещется кофе.

Хенг лениво прищуривается, протягивая руку:

— Мне ведь запрещено пить кофе, разве нет?

Хань Фэй утвердительно кивает, садясь рядом. Кружку он отдает, и на вкус Хенга, только Фэй может достичь идеального сочетания тростникового сахара и мятной карамели сиропа в горьком пойле из самых охерительных (если верить этикетке) зёрен арабики. Да, он из тех извергов, который обожает портить истинный вкус кофе, он в курсе. Фэй садится по-турецки, так, словно собрался медитировать. Его прямую спину вряд ли может переломить хоть что-то, Хенг думает, что к той в детстве привязывали палки. Сам он неустанно работает над осанкой, вечно желая скрючиться в любой удобный момент. Хенг протягивает Фэю кружку, чтобы тот попробовал кофе. Он не отказывается, пьет медленно, кивает чему-то, может, осознанию, что это непомерное количество сахара — именно то, что нужно Хенгу после очередной бессонной ночи. Тот решает вытянуть одну ногу. Фэй говорит шепотом, словно они не дома, а в театре или кино, смотрят представление за окнами:

— Это последняя комната, с которой ты всё ещё не определился?

Хенг шепчет «вроде как», снова пьёт. К лиловому цвету добавилась синь, словно от изрядно разбавленных чернил. Фэй молчит, его ладонь находит чужое колено, привычно поглаживает, задирая ткань халата. Сам он в домашних брюках. В них есть карманы, Хенг любит оставлять в них конфеты и требовать потом их с Фэя. Шалость, которая ему очень нравится. Хенг ставит кружку на паркет рядом, садится ближе к Фэю, так, чтобы устроить голову на его плече. Говорит ещё тише:

— Вообще… эта комната… м-м… была бы отличной для ребёнка, наверное…

Фэй целует его в волосы, Хенг обнимает его за руку, чтобы устроиться ещё теснее. По правде сказать, ему страшно. Так, как никогда ещё в жизни не было. Он добавляет совсем тихо «как ты понял?», и Хань Фэю не нужно пояснять, о чём он. Между лиловым и синим, находится место чему-то малиновому, словно кто-то размазал по небу ягодный джем. Фэй трётся носом о волосы Хенга, целует снова, и говорит тоже куда-то туда:

— Я же говорил, что у меня было время подумать. Основательно подумать. Для тебя ребёнок от Мэй казался концом света. И ты всегда… считал, что если бы ты был женщиной, у нас всё было бы проще. Я никогда о таком не думал, пока ты не сказал. И нет, не было бы проще ничего, но… это другое. Это ты всегда считал себя… дефектным. По молодости орал об этом на каждом шагу, но… сам знаешь. Ты был убеждён, что мне нужен ребёнок, когда я просто считал это данностью, чем-то важным в уравнении, но не более… Я видел, как ты смотришь на другие пары. И не просто в живую. Достаточно посмотреть твои подписки на youtube и youku. Ты всегда хотел детей больше, чем я. И осознанней, чем я. Посмотри на этот дом… он для семьи, семьи больше, чем два. Не знаю, почему ты считал, что мы не заслуживаем такого… у нас для этого всё есть. Даже если здесь всё пойдёт не так, как нам хотелось бы… есть Япония. Если совсем не по плану, есть ещё места в мире, где будет легче построить свой. Свой мир.

Хенг повторяет одними губами «свой мир», пока небо насыщает цветом лиловые, синие и ярко-пурпурные полосы. Совсем скоро небо станет красным. А затем — магия начнёт сходить на нет, являя Пекину привычное и высокое, голубое небо. Хенг прикрывает глаза и получает ещё один поцелуй куда-то в макушку. Есть множество вопросов, которые надо бы задать, но ответы на них не играют роли. Есть множество дел, которые ещё нужно сделать, но самое главное уже пройдено. Есть столько вещей, которые ещё ждут в будущем. И оно как никогда кажется страшным, потому что становится безмерным. Рамки раздвигаются всё дальше и дальше, и единственным ограничением может быть только собственная смелость. А вот её в Хенге, на самом-то деле, слишком много.

Как и наглости. Наглости не просто мечтать, но и воплощать мечты в жизнь.

«Доброе утро с Сяо Чжанем» не в эфире уже вторую неделю. Если включить телевизор, можно увидеть запись кулинарной программы за прошлый год, где Сяо Чжань старательно пытается совладать с жаркой баклажанов, которые ненавидит. «Три земные свежести» получаются вкусными со слов гостей программы, но Чжань так и не решается съесть хотя бы кусочек, принимая похвалу и отнекиваясь от дегустации. Рейтинг поддерживается высоким и будет таким все месяцы, пока идут суды. Сяо Чжань на записях будет всё таким же ярким и улыбчивым, как и всегда, но никто не будет знать, где он на самом деле и что делает.

Его социальные сети будут обновляться только сводками с судебных разбирательств и рекламой.

И как ни странно, фанатов от этого будет становиться всё больше.

Он выйдет в эфир в конце февраля в новой программе вечернего шоу под руководством Пак Сюин. Сяо Чжань будет говорить о музыке, кино и театре с гостями, не вникая ни в какую политику. Говорят, его звукорежиссёр создал собственную студию и по слухам, только по слухам, Сяо Чжань запишет новый альбом к середине мая с его подачи. Он будет называться «Пыльное солнце Пекина». Но это, конечно, только слухи. И ничего более.

Конец?