Когда-то в голове печально известного маскота звучали глумливые голоса. Они смеялись над ним, говорили гадости и твердили что он не достоин жизни. Прорывали тишину его вакуума одиночества, в котором места живому существу не было. Эхом разносились по скудному дому давно или недавно услышанные оскорбления, несправедливые обвинения и уничижительное признание о своем появлении от того, кого он когда-то считал семьей.

— Ты всего лишь mein ошибка. Досадный факт. Mein неудача. Живое напоминание о работа жизни. И больше ничего.

Именно после этих слов, он сломался и все полетело в бездну. Эти слова были сказаны строгим слегка пьяным голосом, который часто вырывался на передний план и вбивал в мутанта желание пустить себе пулю в лоб. Но проклятая генетика не позволяла ему умереть от подобного, как и сам владелец голоса, которого развлекали его страдания.

Глушить надоедливый шепот помогали таблетки в убойных количествах, но после передозировки, проклятое тело в принудительном порядке вывело все токсины из организма в виде тринадцатичасового обнимания унитаза с последующей лихорадкой. Фрукточеловек больше не злоупотреблял так сильно, снизив дозировку и частично заменив их алкоголем. Пил он много и постоянно, не заботясь ни о здоровье, ни о завтрашнем рабочем утре. Пасадена не единожды ловила его в пьяном состоянии во время смены, хотя никто кроме нее не замечал этого. Вообще девушка раздражала маскота неимоверно, но она была единственной кто не хотел превратить его жизнь в каждодневный ад. Мутант подпустил ее ближе, пользуясь ее комплексом спасателя в своих интересах, постепенно оттаивая. Однако принял ее только после того, когда именно О’Поссум вернула ему тело, после трехмесячного заключения в банку в виде живого пюре. Голоса смеялись и твердили, что она предаст, что сделает ему больно, что она такая же как все, но он все равно дал ей шанс и обрел в ней союзника.

Тьма сгущалась в голове маскота, мрачные и кровожадные мысли все чаще кружили к его голове. Нарастающее безумие требовало выхода. Мутант марал руки в крови и находил в этом избавление от бессонницы, правда долго это не продлилось и его стали подозревать в странных смертях, похожих на первый взгляд на несчастный случай на работе. Отмазаться удалось с трудом, но люди, некогда смело смеющихся над ним, стали его бояться и сторониться. Зона отчуждения радовала и успокаивала расшатанный рассудок, да только голоса от этого говорили все отчётливей:

Ошибка! Монстр! Тварь! Отброс! Психопат! Маньяк! Убийца!

Маскот тонул. Захлебывался в собственном отчаянье и боли, не зная как спастись от гнетущих мыслей и желания убить себя. Он существовал по инерции, цепляясь хоть за что-то, за самый мизерный шанс оставить разум на плаву и не отдаться кровавому безумию.

Однажды, когда он ждал этого меньше всего, мрак прорезал голос. Рокочущий бархатный голос. Который смеялся не над ним, а вместе с ним.

— Два сапога — пара! О, я уже предвкушаю наше совместное проживание!

С этих слов жизнь Уильяма Вумпа Чикс сделала резкий разворот. Если раньше она была убогой, однообразной и полной лишений, то теперь она стала яркой и светлой. Именно владелец этого на первый взгляд грозного голоса, вторгся в его душу и своим присутствием стал разгонять надоедливый рой клевещущих захватчиков.

Рипто стал его другом. Самым верным, самым дорогим и самым нужным. Он был таким же как и сам Вилли. Потерянным. Они нашли друг в друге недостающие детали для их истерзанных душ. Вдвоем им удалось пройти через множество испытаний, главным из которых была борьба за их счастье.

Вилли любил слушать своего друга. У него была хорошо поставлена речь, темп мог в один момент поменяться от разгоряченно кричащего до обворожительно рычащего, а если тот был увлечен, то можно было отчетливо распознать его эмоции. Но больше всего согревала Чикса песня, исполненная в качестве подарка на их первый новый год. Именно тогда он понял, что бесповоротно и окончательно влюбился в этот голос, а после до него дошло что и самого обладателя он любит не меньше.

В последствии мутант не единожды просил Рипто спеть, запоминая каждую ноту и строчку песен, которые для него исполнял ящер. Все чаще это были знакомые ему песенки и мотивы, но иногда это было что-то древнее, неизвестное, но не передаваемо прекрасное. А главное оно дарило успокоение.

Особое место в его сердце так же занимали прекрасные стоны, требовательные выкрики и иступленный шепот его имени. Вилли бережно хранил в памяти все интонации и звуки, которые только могли быть изданы любимым, смущая того до безумия.

— Да что такого в моем голосе? — однажды спросил отчаянно краснеющий Рипто, после весьма эмоциональной и бурной ночи полной секса и любви.

Вилли все еще слышал эти прекрасные стоны и крики, от чего влюбленно улыбался, смотря на лежащего рядом ящера.

— Потому что твой голос меня спас и я его безумно люблю, — просто и не принужденно отозвался он, целуя горло, из которого раздавалась мерное урчание, не менее обожаемое мутантом.