Сколько он себя помнил, Уилл ненавидел тишину.

В ней одинокому маскоту слышалось все самое плохое и страшное, отчего когда-либо он пытался убежать. Насмешки толпы, личные угрозы, глумливый шепот, скрип механизмов и треск электричества. Он категорически отказывался находиться один на один со своими мыслями, что настигали его, как только все звуки смолкали. Ночи в парке переносились легко, ибо там всегда было шумно, тот же гул машин не затихал круглые сутки.

Поэтому свой страх он осознал во время путешествия с другом в лесную глушь, где без ветра было до ужаса тихо. Тогда его накрыло особенно сильно: колотило так, что зуб на зуб не попадал от обуявшего испуга, а в голове плотным обжигающим комком ворочались ядовитые мысли и несуществующие голоса. Однако, как только в спальный мешок заползло ворчливое тело друга, обхватывающее его застывшее в кататоническом ступоре тело, все прекратилось так же быстро, как и началось. Слыша рядом спокойное дыхание, ощущая живое тепло и биение чужого сердца, мутант успокоился и уснул.

Рипто давно стал его спасательным сигналом в беспросветной тьме. Рядом с ним все наполнялось светом и звуками: шагами, шорохом ткани, дыханием, пульсирующие энергией и голосом. Боже, как Уилл любил его голос. Он боготворил его, как и его обладателя. Чикс бессовестно пользовался желанием своего вечного спутника поговорить, обсудить или что-нибудь рассказать. Тот с годами научился чувствовать, когда стоит разбавить нагнетающуюся атмосферу нелепой или не очень историей, а когда просто посидеть рядом. Про пение и говорить не стоило, Чикс был готов душу продать за одну только возможность слушать своего мужа вечность.

Мужа. Кто бы знал, как он был счастлив, когда на его палец одели вручную отлитое и мудрено заколдованное кольцо, впервые назвав «дорогим супругом».

Совместная жизнь была полна взлетов и падений, однако главным их испытанием стали дети. Смешные малыши наполнили пространство между ними, даря еще больше приятного фонового шума из смеха, детской возни и бесконечных догонялок. В «живом» доме редко бывало тихо, ведь их неугомонный выводок был под стать им: энергичным и любопытным.

Годы шли и в большом доме постепенно стихали голоса. Дети росли и отправлялись познавать мир, а они вновь остались вдвоем, неуютно ежась от непривычной пустоты. Но даже в скрипе ручки и шелесте страниц, в теплом шепоте и медленном дыхании они находили успокоение. Ведь они были вдвоем.

День за днем и вот уже пролетело более двухсот лет совместной жизни. Уилл твердо верил, что им отведено еще много времени, ведь он сам лишь слегка изменился, визуально постарев лет на двадцать: выцвели и поредели листья, залегли морщинки в уголках глаз и губ, небольшие пятнышки расходились по коже словно веснушки, которые проявились на его лице от работы в саду на солнце. Но он все еще свеж и подвижен… В отличие от своего мужа.

Ношение внутри себя темной твари в течение первой сотни лет жизни сыграло свою не последнюю роль. После 400 лет старость стремительно овладевала динозавром. Уиллу казалось, что муж выцветает и истончается с каждым новым днем. Былая грация и быстрота плавно перетекали в медлительность и слабость. Гордо развернутые плечи постепенно горбились, будто их тянуло к земле. Яркая гладкая кожа местами сморщивалась и иссушилась, теряя былой цвет и эластичность. Великолепный рог был давно спилен до самого минимума, ибо с каждым годом носить его становилось все тяжелее. Рипто к своим четырёмстам пятидесяти походил на достаточно пожилого ящера и лишь ярко горящие магией глаза выдавали в нем былую силу, которую тот держал внутри, чтобы в любой момент обрушить ее на обидчика.

Уилл отчетливо помнил тот момент, когда осознал, как разительно постарел дорогой муж в отличие от него. Тогда они оба споткнулись о складку ковра, и если Чикс легко устоял даже с его врожденной неуклюжестью, то вот колени супруга подогнулись и тот весьма болезненно осел на месте. И сам подняться он больше не смог. У него больше не было сил на это.

С того момента в руках Рипто посох закономерно превратился в трость, с которой тот не расставался.

Уилл долго гнал от себя подбирающийся страх, по ночам сжимая спящего мужа в отчаянном объятье. Он цеплялся за колдуна как только мог, ведь одна лишь мысль о предстоящей разлуке, которая была неминуема, вгоняла мутанта в бездну безысходности. Рипто видел его метания, не единожды начинал опасную тему, но каждый раз слышал мольбы и ощущал на сухой коже слезы. Не в его власти было тягаться со временем, медленно утекающим сквозь пальцы. Еще на этапе составления брачных клятв, он знал, что будет вынужден уйти раньше. Это было условие, поставленное даже не Ладасин, а самой Смертью, которая и так отсрочила ему уход на максимальный срок. Именно поэтому «пока Смерть не разлучит нас» вероломно заменяла финальную строчку в брачном обете, каждый раз когда он пытался обойти навязанные обстоятельства. И до того как годы стали настигать его, он тянул время изо всех сил. Он пытался и боролся до последнего, но когда счет пошел на годы, то смирился он гораздо быстрее Уилла, которые не видел жизни без него.

Уилл плакал, кричал, умолял любимого сделать хоть что-нибудь, лишь бы он не умирал. Однако вновь и вновь его голос тонул в теплом мареве ласкового шепота динозавра, просящего прощения и благодарившего за самый счастливые годы. Чикс-Рефорт отчаянно не желал мириться с обстоятельствами, с безумной яростью и обидой смотря в уставшие рептильи глаза и жестко попрекая мужа за попытку оправдаться. Рипто на это только грустно улыбался, хотя слышать едкие слова от самого любимого существа было больно. Лишь понимание того, что мутант просто напуган и растерян не давали ящеру сорваться и нагрубить в ответ.

На четыреста пятьдесят шестом году жизни Рипто не стало. Он умер, как герой, которым никогда не являлся, но был им по жизни. Как смелое существо, всю жизнь считавшее себя трусом. Как верный муж и отец, вставший на защиту семьи в самый опасный момент. Ушел спокойно и в окружении семьи.

Уилл долго не мог скинуть с себя кокон из траура. Ему казалось, что мир разрушился, а в груди поселилась черная дыра, сосущая из него жизнь. Стало темно и тихо. Гребаная тишина снедала его разум, медленно сводя с ума. В ней ему мерещился любимый голос, из раза в раз повторяющий давно произнесенные слова любви. Это была настоящая мука.

Он слонялся по их дому, касаясь вещей и картин, вспоминая столько светлых моментов вместе и с трудом отмахиваясь от скребущего чувства одиночества, но делал это неумело и спотыкался от любого весомого напоминания о супруге. Больше всего его убивало то, что он последние два года только и делал, что срывался на старого мужа. Говорил ему то, о чем сейчас жалел и мечтал никогда не произносить. Вел себя как последняя истеричка, словно ему снова сорок лет, когда они еще учились жить как пара и скандалы были постоянными спутниками. Ему было страшно, а спокойствие мужа его злило. Вот и вышло, как вышло.

Вина и боль омывали фрукточеловека постоянно. Дети боялись оставить любимого отца одного, переживая что тот что-нибудь сделает, и они потеряют еще и его. Чикс-Рефотр знал, что детям и так не просто, что они тоже скорбят и оплакивают потерю, но в первые месяцы после похорон ему казалось, что никто его не понимает. Что никто даже не представляет, насколько сильно он нуждался в муже. Что умерла лучшая его половина, державшая его на плаву и дававшая свет. В глубине души вновь образовался беспросветный вакуум, в котором было до ужаса темно и холодно.

Долго так длиться не могло и в один день, когда он все же остался без присмотра кого-то из детей, мутант зашел в кабинет супруга. Там все было на тех местах, на которых оставил любимый. Раскрытые книги, плохо свернутые свитки, пустая чашка, разбросанные пишущие принадлежности. Все было ровно таким же, как и год назад, правда картину портил сантиметровый слой пыли и расцветший мох внутри чашки. В кабинет никто не заходил, потому что было больно смотреть на пустое кресло, в котором больше никто никогда не будет сидеть. Да и сам дом никого не пускал, рьяно защищая последнее место, где был его хозяин и создатель. Но Уилла он пустил.

Фрукточеловек и сам не знал зачем пришел в это место, ведь оно было сосредоточением самых светлых и теплых воспоминаний, помимо спальни и гостиной. Шагая по грязному ковру, он без труда добрался до «гостевого» кресла и устало упал на него, поднимая в воздух пыль. Без разожжённого камина в комнате стояла прохлада, а зашторенные окна не пропускали дневного света, однако Уиллу было все равно. Ведь к горлу подступал горький ком слез. Дышать становилось тяжело, от пыли или от эмоций сказать было сложно, но это не мешало мутанту закусывать до крови губы только бы не разреветься в голос.

Тьма комнаты словно сгущалась и едкий белый шум усиливался, перерастая в потусторонний шепот тысячи голосов. Руки с силой сжали уши, пытаясь заглушить их, но становилось только хуже. Голоса перебивали друг друга, но отчетливо твердили что он заслужил подобное, что ему не дано быть счастливым, что это его проклятье. И смех. Противный гадкий смех, резонировал от всех поверхностей, ударяя точно в цель и заставляя фрукточеловека сжаться в кресле, остервенело цепляясь пальцами за гудящую голову.

Внезапно тьму развеял свет, а вместе с этим исчезли и голоса. Изумленно Уилл открыл зажмуренные от боли глаза и медленно огляделся. Шторы были широко раскрыты, впуская мягкое летнее солнце, сквозь раскрытые настежь окна в комнату задувал свежий ветер, развевающий занавески и тюль при каждом порыве. Ткань перекрывала обзор на преобразившийся кабинет, но сквозь полупрозрачный тюль, в ярком свете дня он увидел то, от чего не мог вздохнуть.

Его муж, горячо любимый супруг снова потерялся в мыслях, смотря куда-то вдаль. Его любимое кресло было повернуто к окну, из которого был отличный вид на сад и часть спуска с холма. Ящер часто так делал, когда не получалось сформулировать мысль, от чего он отвлекался на красивые виды. Он выглядел ровно таким же, каким его повстречал когда-то Чикс: молодым, полным сил, до одури любимым и желанным.

А Уилл прирос к своему месту, не в сила сдвинуться, только шевелить ртом в попытке позвать и обратить на себя внимание. Горло рвал отчаянный крик, полный мольбы и желаний. Трясущиеся руки до треска сжали обивку подлокотников, боясь развеять прекрасный мираж, что нарисовало ему воображение. Однако с губ все равно слетело любимое имя.

И его услышали.

Ящер повернул голову и, завидев его, ярко улыбнулся. Так, как не улыбался никому и никогда. Только ему.

— Эй, Уилл, — коротко поприветствовал его любимый образ.

Мутант резко подался навстречу, протягивая руки чтобы схватить, прижать и не отпускать. Заветное имя вновь сорвалось с губ, в хрупкой надежде успеть схватить ускользающий образ или заставить его застыть на месте. Но стоило только моргнуть и наваждение исчезло, оставляя после себя зияющую дыру в груди и пустое кресло, давно покрытое пылью. А его самого застыть на полпути к столу, с вскинутой рукой, хватающей воздух и беснующийся тюль.

Пусто. Никого.

Он один в освещенной комнате.

Дом извиняюще ухнул, ощущая удушающее облако печальных эмоций от своего второго хозяина. А Уилл на дрожащих ногах все же дошел до места, где ему привиделся желанный образ. Руки касались обивки, ища хоть намек, хоть каплю тепла, что согревала его. Но ничего не было. Холодно.

Из глаз уже давно свободно текли слезы, скатываясь по щекам и падая на пол, но что-то не давало упасть на колени и завыть от раздирающего отчаянья. Взгляд упал на стол. Единственная вещь, которая зацепила его сразу же была неизвестная ему пластинка, лежащая прямо под бумагами. Вытащив ее и достав пластинку, мутант увидел аккуратно приклеенную полоску бумаги с надписью «Послушай меня». Проигрыватель привычно стоял возле стены, покрытый паутиной и забытый своими владельцами.

Уилл помнил, как любил включать музыку муж. Как утягивал его в танец и как аккомпанировал своим голосом, только ради него.

Пластинка привычно опустилась в крепление, раскручиваясь и начиная свой бег. Игла плавно встала на нужную дорожку и динамик ожил. Чикс ничего не ждал от находки, просто надеясь развеять давящую тишину, что была густой словно камень и холодной словно лед. Неизвестная композиция, которая заиграла с силой и мощью, буквально ошарашила и прошила приятными мурашками. Он услышал голос любимого.

Эти композиции я сочинил для тебя. Чтобы облегчить твою боль и еще раз попросить прощения.

Я знаю, что ты напуган и утопаешь в горе. Кажется, что жить невозможно, но тебе придется. Ради наших детей. Ты им еще нужен. Не убивайся сильно, прошу.

Пожалуйста, помни одно: не важно что со мной случиться, я никогда не буду далеко, сердце мое. Знай, что я любил и буду любить тебя всегда. И дождусь на другой стороне, сколько бы времени ни потребовалось.

Как только послание закончилось и этот же голос затянул одну из десятка песен, ноги фрукточеловека все же подогнулись, и он осел там, где стоял — рядом с проигрывателем. Сердце, до этого момента застывшее кровоточащей льдиной, жарко застучало, будто только сейчас принялось разгонять кровь по организму. Он плакал, но не так горько и виновато, как до этого.

Стало чуть легче, чуть светлее, чуть теплее. И голос мужа все звучал и звучал, наполняя пространство собой и баюкая нервный разум Уилла. Песни гнали прочь гнетущую тишину, позволяя впервые за много месяцев окунуться в приятный ворох воспоминаний без жгучего стыда и давящей вины. Прикрыв глаза, мутанту казалось, что супруг сидит рядом, осторожно касаясь его руки и продолжая петь. Хотя на самом деле он прислонился головой к столу, на котором продолжал скрипеть иглой проигрыватель.

Больше не было страшно и одиноко. В темной и одинокой душе поселилась крошечная надежда, которая день за днем, год за годом, пела одну и ту же песню, спасая от безумия и давая сил жить дальше. Сияя словно самая яркая звезда на темном полотне космоса. Сияя для него и ради него.

Пластинка воспроизводилась каждый день, позволяя Уиллу спать по ночам.

И она сломалась только тогда, когда его не стало.

As the stars start to align

I hope you take it as a sign

That you'll be okay

Everything will be okay...