В большом доме Дон Ёна Тэхён побывал всего один раз.

      Под утро насилу вырвавшись из сонных объятий господина, насладившись последними ленивыми поцелуями и чуть не оставшись до следующего дня, Тэхён выскользнул из спальной, отказался от завтрака, что предложил Хосок, и, переодевшись в любезно принесённую форму, отправился к конюху.

      Как отчаянно заходилось сердце, провожая спрятанный под одеялом милый силуэт. Как ярко вспыхивали воспоминания. И свежий холодный воздух не приводил в чувства. Спрятавшись за ветвистым деревом, Тэхён привалился к стволу, переводя дыхания и румянясь щеками. Вернуться бы, да нельзя. Не время. Теперь не время, когда Тэхён убедился в том, что небезразличен. Закусывая щёку изнутри, он положил руку на живот, сжав ткань, и оторвался в одном резком порыве, не оборачиваясь и не останавливаясь. Мысли сладкие перебивали холодный расчёт.

      Дорожка в поселение была знакома и ненавистна. Меж понатыканных домишек выделялся один – почти новый, чистенький, с желтой крышей. На пороге снова в ханбоке, как примерный муж, стоял Дон Ён. Он хмурил брови, потому как непорядок: он сам обязан забрать Тэхёна в час петуха. Забрать и в дом привести, раздеть, волосы расчесать да искупать.

      Улыбка тронула губы омеги. Выставляя скреплённые руки вперёд, он поклонился и лёгким шагом вошёл внутрь, где на низком столике из светлого дерева стояли чарки с рисовым вином. Тэхён взял предназначенную ему, вернулся к порогу и, глядя прямо на «мужа», вылил прозрачную жидкость во двор.

      – Брачной ночи не будет, – заявил, задирая подбородок. – И жить я с тобой не буду. Не на что тебе рассчитывать.

       – Не по правилам, – сквозь зубы прозвучало.

      – Не моя забота.

      – А что твоя? Младший господин? Я все понял, как увидел тебя с ним, как ты смотрел. И уходил ты довольный. Что, понравилось в его постели?

      Тэхён ничего не ответил и уходя не попрощался. Они с Дон Ёном незнакомцы, и ближе не станут: спорить с ним, оправдываться – нет смысла.

      В домике прислуги поначалу все смеялись, мол, почему жена от мужа сбежала, али выгнали? Тэхён не стал поправлять, что он тоже муж, да и о том, что свадебный обряд до конца не доведён, не сказал. От грязных языков будет и жизни не видать, но это и возможность для Тэхёна. Возможность отречься от построенной участи.

      – Такому мужику отказывать, ох, – вздыхали в общей комнате.

      Дворовые слуги частенько вечером собирались вместе, сгребая остатки вкусностей с хозяйского стола, расслаблялись перед ночью и ранним подъёмом. Целыми годами жили по кругу и утешение находили в творящейся вокруг драме. Так получилось, что центром её стал Тэхён. Обсудили, осудили – и времени о себе думать и унывать не осталось, а день полнее и радостнее от того, что они, слава богу, нормальные люди.

      – И не живут вместе, разве ж можно так?

      – Ни себе ни людям. Дунá наша так влюблена была. Вся бледная ходит к нему, с детьми помогает.

      – И никуда ей не деться. Бедная девка.

      На секунду все умолкли, а потом тихо прозвучала новая сплетня:

      – А я видела, как Тэхён из спальни господина выходил.

      – Конечно, выходил, по праву же.

      – Да нет, не в тот день и вообще вечером. Я полы на лестнице мыла, беру ведро, гляжу дверь отворилась, а там этот бесстыдник.

      – От мужа своего бегает в господские объятья. Ох и бедный господин наш, попал в лисицыны сети.

      – Диковинки захотел, вот и попал.

      – Все альфы ненасытные, вон и старший Чон каков был, уж жена его натерпелась...

            Тихонько проскользнув с кухни в комнату, Тэхён со спокойным бьющимся сердцем улёгся спать.

      В имении ни от кого не скрыться – стены с ушами и глазами. И Тэхён попался. Бесстыдник. О если б он был бесстыдным... Для господина он не бесстыден – а непреступен. Омега не свободен и от мужа не гуляет. Двулично, быть может, но пускай и Чонгук потомится.

      Тэхён взаправду ходил к нему вечером разок другой, чтобы в близости отказать. Взять-то его взяли по праву первой ночи, понравилось, еще захотели, но так просто Тэхён больше не дался. Господин мог что угодно шептать на ухо: язык на многое способен, а поверить и стать лишь любовником на ночь Тэхён не готов.

      – Вот ты каков, – ухмыльнулся Чонгук, нежно-нежно погладил загривок и, чуть ли не укладывая подбородок на плечо, глубоко вдохнул – это было всем, что позволил Тэхён на третью встречу. А на четвертую не пришёл.

      Хосок, у которого своих хлопот хватало, исправно долго ходил за ним, но перестал однажды, сказав: «Хозяин понял тебя». То и нужно было. Яркий неприкрытый взгляд в спину чувствовал Тэхён всякий раз, стоило коротко пересечься с Чонгуком. Безумие на дне зрачков оставляло ожоги – приходилось прятаться по углам, скрываться и украдкой наблюдать.

      Никогда не вмешивающийся и не интересующийся Хосок позволил себе спросить, все ли в порядке и чего Тэхён добивался, а потом признался, что половину из приносимых яств всегда присылал Чонгук. Довольный открытием и тем, как славно все обернулось, Тэхён уминал орехи и сухофрукты, не подозревая о скором испытании сердца.

      Младший господин уезжал из поместья, и несмотря на игру «оттолкни, чтобы притянуть», Тэхён в сумасшествии бежал прощаться с ним. Издалека украдкой. Глаза в глаза. Расстояние сковало лодыжки цепью и растянулось в километры.

***

      Тэхён Чонгука чувствует, будто тот рядом, будто хвостом следует, а оглянешься – нет никого. И губка не мылится, и посуда из рук скользит, и трётся наскоро, без запала, без отдушины, поэтому Тэхён и заканчивает быстро, неудовлетворённый вовсе.

      – Свободен, так на-ка отнеси, – и суют поднос.

      В первичной растерянности Тэхён подхватывает. Ему не боязно, в отличие от других служанок: он многое терпел и многое видел, пока вот с таким же подносом носился меж столиков, вечно забитых омерзительными людьми. В конце концов был отец – и страшнее не было никого.

      В комнате Чона-старшего темно. Окна зашторены, и кажется, здесь обитает не человек вовсе, а монстр, не выносящий солнечного света. Он изменился: похудел и потускнел. Болезнь брала своё, врачи все чаще захаживали, всё меньше девушки жаловались, что их щипают и лапают.

      Тэхён стоит сложив руки за спиной. Выйти не позволено.

      – Красивый такой, – повторяет старший господин как в прошлый раз. – Ты ведь её сын? – и гадать не нужно, о ком речь. Тэхён на это кивает. – И моим мог бы быть, – ни тени смеха и долгая пауза. – Я много зла совершил и не каюсь. Такова наша сущность – рука об руку страсть с одержимостью. Я готов был обручиться с ней, но вольную никогда бы не дал. И теперь, зная, что она на моих землях, я наконец обрёл покой.

      Не смея шевельнуться, Тэхён глядит в пол. Ответить нечего, да и не требуется. Старику не долго осталось – проносится мысль, и Тэхён содрогается от неясного ощущения, опять думает об отце и о том, как тот часто выгонял их с матерью на улицу в жару, в холод и в ночь. Они всегда возвращались. А отец надеялся, что нет. Тэхён тоже. Он мечтал вырваться и злился на мать. Она говорила, что такая у них судьба и ничего не изменить. Чушь. Из двух зол стоило выбрать меньшее.

      Старший господин всем корпусом поворачивается к шкафчику, плотно прилегающему к кровати. Ноги неестественно неподвижны, а большая ладонь перебирает вещи в полке, лезет вглубь и что-то, сжимая и пряча.

      – Подойди ко мне, нагнись.

      Из покоев Тэхён выходит с тяжёлой головой и с прицепленной к рубахе брошью – феникс из золота с длинным скрученным хвостом.

      Хрупкая женщина с потухшим блеском и мукой на лице, сложенной в морщины на лбу и меж бровей, никак не представляется рядом с мужчиной, что был ей одержим. Рождённая омегой в неволе она получила возможность. Старший Чон – плохой человек, но чем он хуже другого?

      Тэхёну бы выбраться на свет, вдохнуть полной грудью, забыть слова отца о никчёмности, о грязи и мерзости, забыть его лицо и боль от хлёсткого прута. Тэхён смог полюбить себя сильнее вколачиваемой с пелёнок ненависти, а значит получится и выбраться. С помощью Чонгука. Боже, как замечательно было найти его. Пусть пользуется Тэхёном, пусть будет одержим. Если навсегда, Тэхён совсем не против.

      Прилив воодушевления подталкивает в спину, и Тэхён справляется с работой быстро, надеясь, что запала хватит на всю разлуку. Но у тропы, ведущей к домику прислуги, вырастает из тени женщина. Её зарёванное лицо кажется знакомым. Во всяком случае Тэхён собирается пройти мимо, но его хватают за плечо цепкие длинные пальцы-жгуты.

      – Ким Тэхён. Пришла посмотреть тебе в глаза.

      – Я вас не знаю, – Тэхён одергивает руку.

      – Другая омега за мужем твоим ходит, – женщина преграждает путь, – не стыдно тебе?

      Так это та самая, которую служанки жалеют. Дунá. Частенько её имя срывалось с уст главной кухарки, тоже пытавшейся Тэхёна пристыдить.

      – На вашей совести, – цедит и пытается обойти, но только он подрывается вправо, Дунá за ним.

      – Я с ним рядом была, я с ним жену хоронила, сестру мою, я детей выхаживала, а ты появился и отнял все, – последние слова шепчет и замирает.

      Тэхён ныряет в другую сторону, сходя с тропинки и погружая подошву в мокрую стриженную траву, и поворачивает к купальне. Напоследок он слышит:

      – Нет в тебе ничего от неё, нет! Уж я поглядела. А я кровь родная. Исчезни!.. Провались!

      «Сучье отродье, и ты и мать твоя».

      «Лучше б девка родилась али сын нормальный».

      «Мусор».

      Грязно, грязно, грязно.

      Деревянная бочка наполнена прохладной водой, нет терпения подогреть, и Тэхён погружается с головой. Уши закладывает пробками. И голос стихает. Выныривая, Тэхён мёрзнет. Зубы мелко постукивают. Он моется наскоро, представляя себя пустым сосудом из-под вина с разводами красного свадебного цвета.

      Чёрт с ней, с Дуной. Обиды её – не проблема Тэхёна, а вот Дон Ён... Беспокойство одолевает не разросшимся древом, чьи ветви в конце концов задушат.