Господин охватывает тончайшую талию, вторую руку, сплетённую с чужой, вытягивает и кружит под незнакомые ноты европейской музыки. Но Тэхён не слышит потока из нежного и торжественного, не видит музыкантов с белой кожей и пшеничными волосами, так не похожих ни на кого здесь. Тэхён не может насладиться удушающе-церемонной атмосферой, тем, как центр наполняют пары, он цепляет взглядом Чонгука и разодетую в модные вульгарные шелка омегу, с которой он танцует. Вот если бы Тэхён был хрупким юношей из высшего общества... Ему бы так подошла эта роль! А он опять с подносом. Как приклеился! Кожа у Тэхёна мягкая нежная, он умеет ухаживать за собой, запах благородный и лёгкий, ничем не хуже пахучей смеси ведомой господином омеги. Пытаясь отвлечься, Тэхён кусает изнутри щёку: обида грызёт и зависть выбирается из черноты. Чонгук вернулся утром, а Тэхён не видел его ни секундочки, всё бегал, искал, выглядывал, а к вечеру поместье набилось людьми.

      Мелодия нагнетает к концу, пары встают в позы, и тишина наконец оглушает, а Тэхён встречается с направленным на него обожанием и ухмылкой, предназначенной ему одному – никто другой не должен увидеть. Чонгук оставляет омегу, та хмурит носик, Тэхён движется к столам, где оставляет опустевшую ношу.

      По разным углам привязанные нитью зрачков. Шаг ближе, кивок головы, дверная арка и глубь коридоров – туда, где никого нет. Тэхён попадает в капкан, кровь хлыщет из сердца, рёбра раздроблены, а первый поцелуй сладок и красен. С Чонгуком жарко, желанно, долгожданно. Как в первый раз.

      – Я думал о тебе слишком часто, – признаётся, пальцем оглаживая скулу. – Не верится, – с треснувшим на два куска хладнокровием звучит, отражая бурю внутри.

      – Я думаю о вас всегда, – Тэхён смотрит честно-честно и прикусывает палец, едва ли юркнувший к языку.

      В гостевой темно. Время позднее. Музыка льётся еле слышимо. Ощущение тайны мешается с опасностью быть пойманными и возбуждает сильнее. Стук крови, горячее дыхание господина, сладкое влажное соприкосновение мягких губ, то ловящих друг друга, то отпускающих, сужаются до единственно слышимых звуков. Тэхён понимает, что слишком сильно и отчаянно вжимается в твёрдую грудь, когда Чонгук отстраняется и его лицо ловится в фокус.

      – Тот мужчина не достоин тебя, Тэхён, – вплетает руку в волосы, пропуская пряди сквозь пальцы, оттягивает до тех пор, пока лента не спадает с кончика хвоста.

      – Я не был с ним.

      – Позволишь мне прикоснуться? – потянув носом возле шеи, где должна красоваться метка, Чонгук удовлетворенно выдыхает, вытаскивает края белой рубахи Тэхёна, расстёгивает одну за другой нижние пуговицы почти до середины, гладит костяшками живот, побуждая напрячь мышцы и вызывая мурашки. Напирая и оставляя поцелуи на щеках, теснит назад.

      Слабый заторможенный кивок – всё, на что способен Тэхён, упираясь лопатками и затылком в стену. Чонгук опускается на колени, задирает рубаху и просит держать. Волнующее предвкушение колет и чешется под кожей. Тонкие иглы врезаются, когда Чонгук покрывает поцелуями мягкий живот, лижет пупок, спускаясь ниже и всасывая кожу, вжимается носом в пах, горячо выдыхая. Удовольствие растекается мучительной патокой. Чувствуя себя беспомощным перед любимым человеком, неспособным вести игру и выстроить стену, Тэхён прижимает кулаки с тканью к груди и судорожно дышит. Штаны с лёгкостью спускаются к лодыжкам, холод задевает возбуждение, заставляя поджиматься и недовольно промычать. Горячим языком Чонгук обжигает влажностью вставший член и одним слитным движением погружает в рот. Тэхён охает, пытаясь устоять на ногах. Жарко, скользко, мокро. Он опускает взгляд вниз, пылает ещё ярче и не сдерживает довольной улыбки. Затылок немеет. Тэхён мокнет сзади. По бёдрам стекают густые дорожки. Выпуская член изо рта и побуждая развести и так разъехавшиеся ноги, Чонгук слизывает смазку, лаская яички, целует головку, водя кругами кончиком языка, проходится по стволу и снова заглатывает, погружая два пальца внутрь и оглаживая гладкие стеночки. Этого так много, что в глазах темнеет. Изливаясь, Тэхён не сдерживается, выпуская и ломкий голос, и рубашку, сгибается, хватаясь за плечи господина, который, удерживая за бёдра, сглатывает. Впервые столь яркий стыд ощущается алым на щеках, но оцепенение и слабость не позволяют ни слова вымолвить. Чонгук ухмыляется, бесстыдно слизывая последнюю белёсую каплю, и приподнимается, натягивая обратно штаны, словно не он доставлял удовольствие прямо на полу, обхватывает поперёк талии, под коленями и поднимает. Тэхён прячет лицо в изгибе шеи, закрывая глаза. Как же стыдно и... до поджимающихся пальцев ног возбуждающе. Чонгук усаживается в глубокое кресло, прижимает Тэхёна и поглаживает по спине, не требуя ласк в ответ, хотя его желание ощутимо. Приятная нега и эйфория усыпляют. Тэхён долго воздерживался, вот и разморило быстро. Он дремлет немного, в пограничном состоянии возвращая холодный рассудок. Как лучше поступить? Понежиться или сбежать, оставив шлейф недосказанности?

      Размышления прерывают вдруг дёрнувшаяся ручка двери, хихиканье и полоска света.

      – Ах простите-простите, господин Чон, мы вас искали, – звенит женский тонкий голос.

      – А вы, оказывается, заняты столь милым созданием, – басит мужской, – право неловко.

      Любой провалился бы на месте. Тэхён же понимает, что это шанс, и, будто в поисках защиты, закрывая лицо ладонями, жмется к груди, являя пришедшим спину. Он тут же чувствует усилившуюся хватку на талии и слышит, как с невозмутимой сухостью отвечает Чонгук. Его ситуация совсем не задевает. Неужели дело привычное? Тэхён сжимает зубы, в голове рождается желание укусить, выплеснуть всколыхнувшееся раздражение. Быть одним из многих, быть привычным развлечением... Чонгук с мягкостью поглаживает макушку, перебирает волосы, успокаивает. Выслушивая долгий нудный монолог, он порой хмыкает и фальшиво усмехается, не торопясь спровадить гостей. Наслаждается, демонстрирует – мелькает вдруг. Да господин чуть ли щекой не трётся. Тёмное удовлетворение расползается внутри, топит глубже, обволакивает. Тэхён сдерживает в себе визг. Неужели?..

***

      В глубине сада расположена заросшая плющом беседка из белого дерева. Строгие и чёткие контуры обвиты плавными зелёными линиями – мягкость природы и строгость человеческого труда. Тэхён не бывал в этой части раньше, для долгих прогулок не было времени. Он задерживает взгляд на мужчине внутри беседки, умиротворённом и безразличном. Он кажется чужим и далёким, идеальным и недосягаемым.

      – Господин, – Тэхён склоняет голову. Он не кинулся в объятия по первому зову и опоздал, чтобы Чонгук успел понервничать и потерять надежду.

      – Тэхён, – с нотками облегчения. – Я рад, что ты пришел.

      Вчера они расстались, когда незваные гости ушли. Тэхён выдавил слезу и сбежал для пущего эффекта. Теперь Чонгук станет внимательнее к нему, привяжется, и узел не развязать. Проклятье семьи Чон быть одержимыми омегами семьи Ким. Уверовать в это проще, когда глаза в глаза сталкиваешься с расширенными зрачками, сложнее наедине с собой.

      – Прошу простить меня, господин, я вёл себя неподобающе вашему слуге, – Тэхён опускает спину ниже.

      – Подойди, сядь рядом.

      После завтрака Чона-старшего уставший и угрюмый Хосок забрал Тэхёна с кухни, наказав другим доделать работу.

      – Господин Чонгук просил тебя. Он ещё не ел с утра и сейчас ждёт в саду. Пойдёшь?

      – Пойду.

      – Не пойму я тебя. Чего ты им крутишь?

      Пожав плечами, Тэхён оставил дворецкого позади, умылся, привёл в порядок волосы, снял фартук, помазал губы бальзамом, довольный, что Чонгук позвал так скоро.

      Тэхён не торопится, мнётся, идёт медленно и опускается на лавку.

      – Я не трону, если не позволишь снова, – обещает Чонгук.

      – С вами я совсем забылся, кто я, – совсем не врёт. Пожелай Чонгук что угодно, отринув мораль, Тэхён не в том положении, чтобы отказать, даже будучи замужним.

      – Мне сложно понять тебя, но я пытаюсь и хочу загладить вину. Я привык к другой жизни, привык к не обременяющим связям и обоюдному удовольствию на пару ночей.

      – Так я на пару ночей? – Тэхён поворачивается, натыкаясь на искреннюю улыбку, и теряется в ней. Сердце сбивается с ритма. Так бы и обнять господина, затискать, но ещё слишком рано, слишком опрометчиво и глупо. Они оба в подвешенном состоянии.

      – Думаю, ты нечто иное, – Чонгук опускает взгляд на губы, что поджимает Тэхён, и наклоняется, замирая в мгновении от столкновения.

      Но стоит Чонгуку поддаться вперёд, Тэхён отворачивается. Заминка тянется вечность. Вдали слышится лай, а совсем близко пение птиц. Чонгук отстраняется.

      – Недоступный, – вздыхает он и подтягивает к краю бокал с чёрным напитком внутри. – Попробуй, он ещё не остыл.

      – Что это? – с любопытством Тэхён делает первый быстрый глоток, давится и чуть ли не выплёвывает горькое содержимое целиком, всплёскивая руками и глядя на господина как на предателя. – Гадость!

      Чонгук хохочет и утирает белой салфеткой застывшему в негодовании Тэхёну рот и подбородок.

      – Попробуй мой, он вкуснее и слаще.

      Тэхён приподнимает бровь.

      – Я вам не верю. Горько-сладкий? – он вкладывает во взгляд всю скопившуюся подозрительность, и господин смеётся опять. Тэхён рискует стать зависимым.

      – Ну же, – подталкивает второй бокал, наполовину пустой.

      – Цвет другой, разве это то же самое? И вообще, что это?

      – Кофе. Мой смешан со сливками.

      Принюхиваясь, Тэхён кривится, отнекивается, но в конце концов ведётся на уговоры и на этот раз отпивает аккуратно. В восторге не остаётся: та же гадость, только разбавленная молочной и сахарной мягкостью.

      – Ерунда ваш кофе, меня даже в школе такой дрянью не поили.

      – Ты ходил в школу? – Чонгук совсем не случайно касается выбившейся пряди волос и, тут же переключаясь, суёт маленькую тарелочку с белым треугольником. – Чизкейк.

      – Вам правда интересно? – Тэхён гнёт бровь, принимая и вилку. – Тогда я расскажу, взамен вы тоже расскажете что-нибудь о себе.

      Чонгук соглашается. И раз уж воспоминания помогут сблизиться, Тэхён готов помучиться.

      Он ходил в школу тайком от родителей, притворяясь другим человеком – альфой из соседнего района, где дома сохранили традиционный вид, а крестьяне могли позволить детям обучение. Тот альфа был младше, а ещё имел привычку задирать слабых вместе с группой других ребят. Тэхёна не трогали благодаря уговору: альфа прогуливает, омега за него учится. Спустя четыре года обман раскрылся одним из самых унизительных эпизодов: запоздалая течка, прибившая к парте температурой, голодные глаза, осуждающие и брезгливые, попытка пометить... Тэхён был в бреду пару дней, а как очнулся, отец выпорол. Соседи высмеивали украдкой, бывшие одноклассники обходили стороной, тот альфа хотел побить, даже подкараулил на улице, а как увидел, носом повёл: «И правда омега...» – и краснея предложил защищать от таких, как он, в обмен на обещание гулять и целоваться. Тэхён держал лицо, стараясь заглушить рвущийся наружу хохот. Годы прошли, а подход альфы торговаться остался прежним.

      Снова уделяя слишком много внимания волосам, по прихоти распущенным, Чонгук слушает внимательно, не перебивает, иногда задаёт аккуратные вопросы о мелочах, получая в ответ неопределённое и неподробное. Тэхён не готов делиться всем, не готов отдать всего себя без уверенности, что примут и обратно не отдадут.

      – Мой отец тоже порол меня однажды, – в конце концов начинает Чонгук, и Тэхён впитывает каждое слово, чёрной тушью вырисовывая по белому полотну и заполняя пустое неизведанное в этом мужчине.

      Они заканчивают, расстаются со странной тяжестью в душе и комом в горле. В обед и на ужин посылают друг другу глубокие взгляды: Тэхён быстрые влюблённые, Чонгук долгие поглощающие.

      К ночи воодушевленный Тэхён навещает мать, не потому что соскучился или решил испортить настроение, а потому что нужно было отдать одну вещицу, явно предназначенную не ему. «Так будет правильнее», – уверяет Тэхён, протягивая брошь, что прожигает тяжестью ладонь и падает на другую. Сначала мать молчит, не понимая, вздыхает, мол, и что ты мне подсунул? Она его не ждала с тех пор, как был проведен свадебный обряд, с тех пор, как пошли слухи о связи с младшим господином. Оба знали: Тэхён затаил обиду, а мать не хотела его видеть, сгорая от гнева и стыда.

      – Это он тебе дал? – она находит на обратной стороне гравировку.

      Тэхён кивает, и в ту же секунду феникс взлетает, ударяясь о стену и стукаясь об пол.

      – Проваливай, – с надрывом.

      Непролитые годами копившиеся слёзы скатываются крупными сорванными гроздьями. Тэхён утирается, разворачиваясь, и, не успев выбежать, тормозит, слыша:

      – Живи ты как хочешь.

      За дверью стоит бабушка, не скрывает, что снова подслушивает, угрюмо провожает и не прощается с внуком. А у Тэхёна ломает рёбра. Всё временно. Станет лучше. Тэхён не слабый, а мать отходчивая. Ей нужна была встряска, не чтобы забыть о трагедии, а чтобы принять, перестать бояться и двигаться вперёд.

      На следующий день Тэхён ловит в окно сгорбленный женский силуэт с серебряной заколкой, так не подходящей простому платью, и почти бросается на улицу, но замечает скорбь и не решается. В тот же момент Хосок объявляет, что господин Чон-старший просит ттоккук , сонпхён и соджу. Одна из служанок восклицает:

      – Чусок у нас разве что ли?

      – Поминки, – мрачно хмыкает кухарка.

      А на рассвете от слуги к слуге разнеслась новость о том, что старший господин почил.