Кэйа старательно изображал заинтересованный вид, слушая напутствия Джинн. Тонна формальностей, слов о том, какие они сильные и опытные, и что обязательно справятся с любыми трудностями, а по факту лишь праздная болтовня, которую девушка обязана произнести. Может кого-то это и приободряет, заряжает энтузиазмом, но этим кем-то точно был не Кэйа.

   В висках рыцаря противно пульсировало после вчерашнего вечера — он выпил лишнего, хотя и не собирался, но внезапное появление Дилюка поспособствовало этому. То ли от радости последних мгновений, проведённых с виноделом, то ли от грусти, вызванной той же причиной, но он заказал ещё одну бутылку. Хотелось насладиться каждым моментом того вечера, отложить его в памяти, и Кэйа определённо это сделает.

   Ровно так же, как он запомнил всё то время, которое провёл с Дилюком до момента их ссоры. Вернее, его предательства. Вспоминать об этом было так больно и в то же время накатывала приятная ностальгия о былых днях. Иной раз ему казалось, что однажды он просто не выдержит одновременно таких противоречивых чувств и сойдёт с ума.

   Кэйа задумчиво крутил монетку между пальцами, продолжая показывать «максимальную» заинтересованность речью магистра. Наверное, это совсем неуважительно по отношению к ней, но ему не хотелось уделять внимание своим товарищам. Лишь только поскорее отправиться в дорогу.

   Но если быть честным, то рыцарю ещё как хотелось покрепче обнять Джинн, Лизу, Эмбер, Люмин, Дилюка (а его особенно), Кли… Да даже вечно воздыхающую Донну и не просыхающего Нимрода, но, конечно, он этого не сделает, ведь знает: в таком случае Мондштадт он не покинет, просто не сможет.

   Кэйа понимал, что ещё не раз будет винить себя за молчаливый уход, без пафосного и напускного прощания, как сделал бы в любой другой ситуации. Но пусть лучше все запомнят его самоуверенным, эпатажным и сильным, чем увидят настоящие чувства рыцаря, после которых в головах близких людей будет жалость, в лучшем случае, а по существу, скорее всего, ещё и ненависть, как было с Мастером Дилюком.

   Кавалерист, право слово, поначалу действительно собирался придумать себе оправдание и избежать этой экспедиции, но потом вновь вспомнил к чьей земле принадлежит, и какова его роль в этом древнем заговоре. Кэйа давно пытался себя убедить, когда-то даже искал способы спасти свой народ и не предавать ставший родным Мондштадт. Но сколько бы он ни врал самому себе, в конце концов всё сводилось к одному: он не сможет угнаться за двумя зайцами, и однажды придётся сделать нелёгкий выбор.

   Кажется, время пришло.

   Кэйа даже смеялся: какое трагичное и одновременно ироничное окончание пути его ждёт. За всё рано или поздно приходится платить свою цену, и хорошо, когда в качестве валюты принята Мора. Рыцарь бы отдал её всю, да вот только у его проклятия иная разменная монета. Когда он ступит на земли Каэнри’аха проклятый глаз постепенно обретёт силу, поглощая разум рыцаря до тех пор, пока он не превратится в безобразного монстра, ведомого лишь чёрной ненавистью.

   Кэйа никогда не станет одним из детей ветра и свободы, как бы ни пытался, сколько бы масок ни примерял и сколько бы раз ни врал себе, пытаясь убедить в обратном. Он здесь чужой, и теперь настал тот час, когда рыцарю придётся вернуться на своё настоящее место. Там не будет радостных улыбок жителей, адресованных ему; не будет вечных новобранцев, которых Кэйа должен обучать прописным истинам; не будет весёлой Эмбер, озорной Кли, серьёзной Джинн, холодного Дилюка, разговорчивого Чарльза… никого из тех, кем так дорожит кавалерист. И, наверное, это будет правильным решением — уйти из их жизни, уберечь от очередного предательства и лжи.

   Хотя, по правде говоря, от собственного вранья он никого не смог спасти. Более того — разрушил самую дорогую в своей жизни связь, и даже это не остановило Кэйю. Рыцарь продолжил переплетать свою сущность с вязкими нитями лжи, после которых на душе оставался чёрный след, и вывести его теперь он вряд ли сможет.

   Кэйа действительно сожалел обо всех совершенных ошибках, и, честно, очень хотел бы исправить их все, да вот только понимал, что тот же Дилюк — именно перед ним загладить вину рыцарь хотел сильнее всего — больше никогда не впустит его в своё сердце. Он бы мог в одночасье перестать лгать, да вот только и сам уже не знает, в какой из сотен сплетённых чёрных паутин затерялось его маленькое, но настоящее «я». Можно было бы попытаться отыскать его, но уже совсем скоро от этого «я» не останется и малейшего следа…

   Многие, вероятно, будут скучать по тому Кэйе, образ которого рыцарь сам же и создал. В то время, когда Дилюк покинул орден, рыцарь, чтобы избежать жалости со стороны людей, был вынужден надевать на себя десятки масок, которые с течением времени просто вросли в его кожу, создав образ уверенного и харизматичного мужчины. Кэйа видел восхищённые взгляды новобранцев, уважение в глазах опытных воинов, слышал томные женские вздохи, направленные в его сторону, и, чёрт возьми, ему нравился такой Кэйа. Какое-то время он даже был уверен, что в действительности является этим человеком, но это было до тех пор, пока в Мондштадт не вернулся Дилюк после долгого отсутствия.

   В тот день кавалерист очень остро ощутил, как его твёрдый, старательно собранный образ разлетелся на сотни острых осколков, бередивших, как ему казалось, затянувшиеся раны. Те три года, в которые он шёл рука об руку с очередной ложью, показались ничем по сравнению с одним единственным взглядом алых глаз, где читалось откровенное презрение и отвращение.

   Кэйе в очередной раз стало мерзко от самого себя.

✧✧✧

   Отряд рыцарей Ордо Фавониус прибыл в центральный город Сумеру — место сбора воинов со всех семи стран. Именно здесь находились самые качественные и современные устройства телепортации. Чтобы добраться до Каэнри’аха своим ходом потребовался бы не один месяц опасного пути, который бы вряд ли все смогли пережить. Сам материк омывали неспокойные воды, в которых едва ли не каждый день бушевала сильная буря, оттого Архонт Сумеру позволил воспользоваться своими телепортами — угроза была слишком серьёзной, медлить было нельзя.

   Милая на вид девушка, встретив рыцарей, пригласила их к столу, дабы произнести очередную «крайне важную» речь. Она также сказала, что воины из Натлана и Снежной уже отправились на проклятый материк. Каждый регион получил свою область уничтожения монстров, и Мондштадту достался юго-запад.

   От последних слов девушки Кэйю прошибло холодным потом — именно в этом направлении находилась его родная деревня. Рыцарь невольно попытался вспомнить лицо отца, достать из закромов памяти образ матери, но единственным, что всплывало в его голове был взгляд холодных синих глаз, преисполненный одновременно надеждой и ненавистью.

   У Кэйи резко пропал аппетит.

   Он едва сдержал порыв встать из-за богато заставленного стола и уйти в выделенные им казармы. Нет, он не может позволить эмоциям взять верх над собой, иначе какой из него рыцарь. Кэйа шумно выдохнул, но в общей суете этого никто не мог заметить. Он окинул взглядом своих товарищей и грустно усмехнулся: они все, без исключения, только притворялись отважными и смелыми, а на самом деле им самим не было никакого дела до воодушевляющих слов той девушки, и в душе все они испытывали схожую тяжесть. В день перед экспедицией каждый из них прощался со своими близкими и родными людьми, в последний раз они обнимали детей, родителей, говорили им ободряющие слова, но сами понимали: мало кто вернётся домой. И Джинн это тоже понимала, оттого в тот вечер позвала Кэйю в свой кабинет, дабы что-то сказать, но он не пришёл. Не отозвался на её зов и перед самим отъездом, но, кажется, магистр поняла его и не будет держать обиды. Кэйа очень надеялся на это.

   Ночь у рыцаря выдалась, к его удивлению, весьма спокойной. Кавалериста совсем не мучали привычные кошмары, а, скорее, напротив, снилось что-то очень доброе и тёплое, но что именно он так и не вспомнил. Будто бы его сознание, понимая, что это последняя ночь в роли рыцаря Ордо Фавониус, решило позволить насладиться ею, а не просыпаться в холодном поту.

   Всё та же милая девушка, произнеся очередные напутствия, предупредила воинов о побочных эффектах телепорта: возможна тошнота и головокружение. На той стороне их уже ждали некоторые люди из Сумеру, в частности это были кузнецы, повара и целители.

   В телепорт помещалось пять человек, а временной интервал составлял несколько минут. Так, одна пятёрка за другой, все люди из Мондштадта были перемещены на другую сторону. Последним шёл Кэйа. Рыцарь бросил короткий взгляд на какого-то юнца, активирующего телепорт и прикрыл глаза. Он ощутил, как стало вибрировать его тело. Поначалу было даже приятно, но с каждой секундой вибрация становилась всё сильнее, и на миг ему показалось, словно бы тело расщепило на тысячи крохотных частей, а затем их также быстро собрали вновь и дрожь резко пошла на спад. Девушка была права: Кэйю тошнило.

   Ощутив под ногами твёрдую землю, рыцарь опёрся рукой о какой-то деревянный столб и слегка затуманенным взглядом осмотрел местность. Кровавое небо, затянутое тяжёлыми свинцовыми тучами, сквозь которые не сможет пробиться ни единый луч света (а достигает ли вообще этих земель свет?); сухая земля, разбитая на сотни тысяч трещин, в которых вряд ли когда-нибудь сможет зародиться жизнь; бордовый туман, что тяжёлой дымкой стелется вдоль всей видимой земли — Каэнри’ах остался точно таким же, каким его помнил Кэйа. Проклятый глаз болезненно кольнул, и рыцарь понял: началось. Он не знает, сколько времени сможет сохранять свой рассудок, но понимает, что надолго оставаться со своими людьми чревато серьёзными последствиями.

   В десяти метрах от ног Кэйи располагался лагерь, а позади бушевал океан. Они были далеко от берега, но даже так кавалерист отчётливо слышал, как сильные волны разбиваются об отвесные скалы. Рельеф здесь был непростым: берега скрывали непроходимые крутые холмы, опоясывая собой весь материк, а вертикальные воздушные стены не позволяли пробраться наверх никому, кто бы шёл изнутри. Таким его сделали Архонты, в попытках удержать проклятых монстров, но, похоже, этого оказалось мало.

   В лагере Кэйю, как главного, ожидал стратег из Натлана, дабы ввести его в курс дела. Он также заметил несколько палаток с эмблемой Снежной, и сразу понял: распределение отрядов было чистой формальностью, на деле же силы рассредотачивают главнокомандующие, дабы избежать лишних жертв из-за того, что где-то не хватило воинов. Разумное решение, даже слегка улыбнуло кавалериста.

   Он подозвал нескольких ответственных людей, дабы те тоже послушали слова стратега. На вопросительный взгляд последнего Кэйа пожал плечами: а вдруг с ним что-нибудь случится, а этим двоим он доверяет, как себе. Конечно, это была очередная ложь. Не «вдруг», а определённо точно, да и не сказать, что рыцарь доверял тем воинам. Они точно будут польщены, быть может, даже загордятся, но Кэйа вряд ли об этом узнает. Ему просто было нужно оставить после себя кого-то, кто смог бы сориентировать людей.

✧✧✧

Первая же битва с одержимыми проклятием людьми, ставшими безобразными чудовищами, прошла в день прибытия на материк. Кэйа перенёс её проще, чем ожидал, но проклятый глаз то и дело давал о себе знать, болезненно покалывая. Рыцарь смотрел в чёрные глаза этим существам и с ужасом понимал, что его ждёт та же участь.

   День за днём они сражались, пронзая сердца монстров насквозь. Их одежда, оружие, лица… всё было заляпано багрово-чёрной кровью, которую не удавалось смыть той водой, что текла в ручье неподалёку. Промозглый воздух прочно застыл в их лагере, постоянно напоминая воинам о сущности этого места. Дышать было тяжело.

   Несколько товарищей пало в бою, и каждый вечер их оплакивали у костра, но в глубине души каждый понимал: после следующей битвы начать выражать скорбь могут по нему. И от этого больно сдавливало сердце.

   В очередной такой вечер Кэйа ощутил сильную боль в правом глазу, словно кто-то не пожалел силы и ударил молнией прямо в центр. Стиснув зубы, рыцарь стерпел боль и не подал виду, но в голове осознал: время пришло. Кэйа ободряющей улыбкой провожал каждого товарища, уходящего спать в палатку, но на деле ему очень хотелось кричать. Рыцарь дождался, пока все заснут и, окинув грустным взглядом лагерь, твёрдо зашагал к выходу.

— Сэр Кэйа, куда вы идёте? — патруль, что стоял возле деревянного набивного забора, смерил кавалериста подозрительным взглядом.

— Что-то заснуть не получается. Обойду вокруг лагеря и вернусь, — Кэйа применил всё обольщение, на которое только был способен, дабы убедить рыцарей, и, похоже, это сработало.

— Будьте осторожны.

— Разумеется, — хмыкнул мужчина, засунув руки в карманы и неспешно скрылся в густом бордовом тумане, который укрывал собой материк каждую ночь.

   Кэйа несколько раз оборачивался, печально смотря в том направлении, где должен был располагаться их лагерь. Он совсем не хотел уходить и бросать свою жизнь Мондштадтского кавалериста без лошадей, но иначе поступить не мог. Проклятый глаз всё чаще давал о себе знать и тёмные мысли то и дело закрадывались в его голову, перекрывая собой все остальные. Сегодня это случилось прямо посреди битвы, и он едва ли не ранил своего товарища. Так дальше продолжаться не может. Кэйа стал слишком опасен для окружающих.

   Дойдя до края высокого холма, перед которым вертикальным потоком бил сильный ветер, рыцарь остановился и, тяжело вздохнув, в последний раз обернулся назад. Где-то там мирно спят его товарищи, которые, несомненно, будут искать его, а потом, когда поймут, что он потерян, скорбеть. Кэйа хотел, чтобы о нём вспоминали с теплотой в сердце, чтобы никто и никогда не узнал, что творилось у него в душе на самом деле. Он вдруг усмехнулся: один человек точно будет это знать.

   Дилюк… Рыцарь по-прежнему считал его самым родным человеком, и хотя между ними больше не было прежней дружеской связи, его чувства оставались неизменными. Кэйа столько раз пытался наладить с ним контакт, но и сам понимал, что это бесполезно. По правде говоря, мужчина и сам не знал, зачем каждый раз приходит в таверну, когда вместо Чарльза стоит Дилюк. Не знал и то, зачем всегда пытается вытянуть из него хотя бы фразу. Даже классическое: «мы закрываемся. Уходи», он считал маленькой победой, которая по итогу ни к чему не приведёт. Главное, что в такие моменты ему было хорошо, и Кэйа может бесконечно много раз вспоминать их в попытках согреть своё ледяное сердце.

   Дилюк не сможет его простить, подарить ещё один шанс, позволить вновь быть рядом, и кавалерист понимал это. Сердцу было больно, но он ведь сам во всём виноват, да?

   Кэйа раскрыл свой потрёпанный планер и шагнул вниз. Вертикальные потоки больно ударялись о тело и стремительно опускали рыцаря вниз. Лететь вперёд с таким ветром невозможно, но, впрочем, у него в этом не было никакой нужды.

   Перед Кэйей предстало огромное безжизненное поле, простирающееся на множество километров вперёд. Сюда не опускался даже туман, окутав плотной дымкой пространство сверху, отчего тёмных небесных туч совсем не было видно и создавалось тяжёлое ощущение сдавленности, будто бы эта густая пелена вот-вот свалится на Кэйю.

   В ночной тишине шаги рыцаря громким эхом катились вдоль поля, изредка спотыкаясь о валяющиеся трупы монстров. В нос ударил противный запах горелой плоти и палёной шерсти. Кэйа задышал тяжелее обычного: воздух был заряжен и накалён. Спёкшаяся кровь на ранах, и не понятно его или какого монстра, неприятно тянулась при каждом новом шаге, но он всё равно продолжал идти. Куда именно Кэйа и сам не знал, но понимал — как можно дальше и быстрее, пока его не хватились в лагере. Патруль точно заподозрит, если уже это не сделал, неладное и отправится искать незадачливого капитана. Но к тому времени он будет уже далеко.

   Кэйа не мог допустить жертв от своей собственной руки; он бы не простил себе этого. Впрочем, рыцарь и так за многие вещи не может себя простить, и они острыми зубами пожирают его сердце уже много лет. Порой ему казалось, что нельзя так жить: днём прикрываться харизматичной маской, а по ночам, когда никто не видит, стиснув зубы терпеть накатывающую боль своих ошибок, видеть жуткие кошмары, вспоминать презрительный взгляд Дилюка, считать себя едва ли не предателем всего мира… Хотя, почему «едва ли», если он, действительно, предал оба мира, в которых жил.

   Первым из них был, пожалуй, самый счастливый за всю его жизнь. Мир, в котором Дилюк называл его братом и сражался бок о бок с ним, доверяя свою спину. Кэйа никогда не забудет, как они вместе тренировались, оттачивали боевые навыки; как первый раз стащили вино из погреба Мастера Крепуса; как, когда Кэйа только-только оказался в семье Рагнвиндров, он увлёкся кристальной бабочкой и побежал за ней в чащу, а потом потерялся, но Дилюк нашёл его, и тогда впервые протянул ему руку, устанавливая, как тогда казалось, нерушимую связь; не забудет и то, как, будучи подростками, Кэйа впервые обратил внимание на красоту и благородство Дилюка, и как в его сердце возникли такие неправильные и бессмысленные чувства. Даже воспоминания об этих днях приятным теплом согревали сердце, но… Раз за разом, когда в голове рыцаря всплывали эти моменты, за ними неизменно приходил день смерти Мастера Крепуса и их единственная серьёзная битва с Дилюком.

   Кэйа даже горько усмехнулся от мысли, что винодел, скорее всего, будет рад избавиться от него, и совсем не станет скорбеть, когда в город вернутся те немногие, которым посчастливится выжить и принесут весть о смерти капитана кавалерии.

   Но, наверное, это будет справедливо. Сам ведь предал всё то, чем так дорожил. И теперь его жизнь закончится так же никчёмно, как и он сам. Просто мелкий лжец, причиняющий всем, кого любит, боль.

   А второй мир был гораздо мрачнее. Даже намёка на проблески света, как и на самом материке Каэнри’ах, не было от слова совсем. Только обрывки воспоминаний о своих родителях, пронзительный, такой ледяной взгляд отца, и миссия, данная маленькому мальчику, едва ли осознающему всю её важность. «Ты — наша последняя надежда», — только и помнил он эти слова, эхом отдающиеся в голове.

   Кэйа давно искал в себе ответ на вопрос: если бы между Мондштадтом и Каэнри’ахом разразилась война, чью сторону он бы принял? Печально улыбнувшись, рыцарь пнул какой-то мелкий камешек, попавшийся на пути. Ответ был до невозможности очевиден, но Кэйе так не хотелось признавать его. Ещё с того момента, как он стал искать способы не предавать город свободы вновь и спасти свой народ, он знал ответ, оттого ощущал ещё больше отвращения и ненависти к себе.

   Эгоист. Ренегат. Лжец. Слабак.

   Ступив на земли Каэнри’аха, Кэйа предал свой дом. Он не должен был возвращаться, пока не найдёт способа снять вековое проклятие, но он вернулся. И не с пустыми руками, а с облачёнными в доспехи и остро заточенным клинком, против своих же людей. Пусть они и выглядели безобразно, и человеком это создание назвать никак нельзя было, но в потемневших от ненависти глазах каждого проклятого Кэйа видел себя. Однажды и он станет одним из них, а до тех пор, пока может сохранять рассудок, он пронзит своим мечом сердце каждого и избавит от вечной муки.

   Это не то спасение, которое должна была принести последняя надежда его народа, но Кэйа не может вновь причинить боль дорогим людям. Им стоило послать кого-то другого, более надёжного и верного… Но не его. Пусть лучше он бы никогда не познакомился с Дилюком, Джинн, Эмбер, ребятами из Ордена, пусть лучше бы стал одержим проклятием, и однажды пал от руки отважных рыцарей, чем стать таким жалким и ничтожным человеком.

— Я прошу прощения, мой народ… — едва слышно прошептал Кэйа, устремив взгляд на багровую пелену и, стянув свою повязку, отбросил её куда-то в сторону. Больше она ему ни к чему.

✧✧✧

Кэйа не знал, сколько времени прошло с момента его ухода из лагеря. Пару раз он натыкался на рыцарей, но, благо, они были далеко впереди и не могли его увидеть. Дни, как и ночи, смешались в один единый поток. Ему трудно было сказать, какое сейчас время суток — каждый раз, поднимая глаза к небу он видел неизменный багровый туман, сквозь который временами капали чёрные капли дождя.

   Его кожа, как и одежда, были запачканы чужой, несмываемой местной водой, кровью. Собой она образовала противную корку, иной раз лишающую свободного движения. Поначалу Кэйа раздражался и отдирал её, но сейчас даже привык к этому лёгкому дискомфорту и совсем не обращал внимания.

— Прости меня, друг, — вытащив клинок из груди высокого монстра, прошептал Кэйа.

   Он чувствовал, как его разумом постепенно овладевает проклятие, но пока ещё был в силах сопротивляться этому. Рыцарь оставлял после себя горы трупов из своих же людей, и с каждым убийством его ненависть к самому себе росла всё больше и больше. Чувство вины пожирало изнутри, казалось, что ещё немного, и его сердце разорвётся от боли.

   Проклятые люди, видя глаз Кэйи, не атаковали его, принимая за своего. И пусть их рассудком владеет ненависть, стадный инстинкт делал своё дело. Окончательно пожранные страшным проклятием люди, подобны митачурлам, защищающим хиличурлов, оберегали ещё не поглощённых тьмой людей. Правда, по-своему.

   Поначалу все пытаются сопротивляться проклятию, но у всех исход один, и местные «митачурлы» прекрасно осведомлены об этом. Они запирают людей в клетках, а потом, спустя время, выпускают уже равных себе монстров, сбиваясь в большие группы. Кэйа несколько раз встречал бедолаг, угодивших в клетку, и это, пожалуй, было самым сложным испытанием. Они выглядели точно так же, как и он: всего с небольшим участком тела, осквернённым проклятием, но их разум уже был потерян. Рыцарю пришлось сделать своё дело, в очередной раз пачкая руки в крови.

   Он доходил и до своей деревни, в которой родился. Даже нашёл отчий дом, который, казалось, развалится от малейшего ветерка. Поселение было пустым, и лишь пронзающий душу рёв на горизонте напоминал, что кое-кто здесь, всё-таки, обитает. Полностью поглощённые проклятием люди, поначалу стремглав мчавшиеся к возможному врагу, но, завидев багровый глаз, только попытались усадить Кэйю в клетку.

   И у них бы получилось, если бы он сразу заметил именной брелок, болтавшийся на поясе двух проклятых. Кэйа бы даже не обратил внимание на него, если бы не всплывшее в памяти воспоминание о таком же брякающем брелке на поясе своих родителей. У него тоже такой был, пылился в какой-то старой шкатулке на складе, и до сих пор он даже не вспоминал о нём.

   Страшная догадка пронзила разум рыцаря. Он с ужасом опустился перед ещё тёплым телом монстра и потянулся к брелку. Выгравированная ровным почерком надпись совсем затёрлась, испачкалась в многочисленных слоях грязи, пыли и крови, но даже так он без труда смог разглядеть её.

  «Альберих»