— Ты не понимаешь, — бычок отправляется в полёт по дуговой траектории, и оба смотрят на его падение, пока, наконец, тот не оказывается на асфальте. Куросаки ведёт пальцем по ржавым перилам и тихо произносит: — Он просто мой начальник, а я его подчинённый, не больше. Между нами почти ничего нет. Ну, как «почти»… — Ичиго неловко смеётся и пинает носком ботинка перила. И наконец сдаётся: — Ладно. Или есть. Я не знаю. Ну, я его... Или он меня... Ну, мы целуемся иногда, знаешь. — Он улыбается, поскольку Ренджи знает. — Но это просто так. Без обязательств.
— То, что вы пьёте вместе и в дёсны лобызаетесь, я усвоил еще когда ПСЖ и Челси играли, — кивает Ренджи, и Ичиго чувствует, как начинают гореть кончики ушей. — Ну сколько можно дыры друг в друге прожигать, сидя в офисе? Окружающим неловко.
— Это буллинг, — Куросаки качает головой, страдальчески вздыхая и отлипая от перил. На что Ренджи только закатывает глаза и толкает дверь вперёд, пропуская его первым. — И похер мне на окружающих.
Абараи смотрит на него долго, но как-то так устало, что Ичиго кладёт ему руку на плечо, и теперь Ренджи улыбается и кивает, уже легче.
Но пока они молча идут по пустым коридорам, Куросаки всё равно слышит весь набор стандартных увещеваний и ругательств у себя в голове — что уже никого не парит с кем ты спишь, офицер. Что, ну, попалась тебе пара скотских преподов в школе, но они в канаве сдохнут, а жизнь идёт. Что сколько можно себя мучить, Ичиго.
Но только когда перед их глазами оказывается знакомые стеклянные двери отдела по борьбе с наркотиками, Абараи наконец произносит:
— Это правда, Куросаки, — он застывает в проёме, глядя ему прямо в глаза, и серьёзно говорит: — Разберись давай, чего ты от него хочешь и надо ли оно тебе? — и замолкает. А потом тихо добавляет: — И что ты от себя хочешь, главное. Только без пары бутылок.
Он смотрит снова — долго, серьезно, так, что Ичиго даже сводит брови вместе, но возразить не пытается. Понимает, что Абараи прав. Да и что он может сказать?
Что не надо? Что вообще, блядь, не планировал и не хотел? А потом так захотел, что и вслух сказать стыдно?
Что он уже ждет экстренных выездов, когда капитан орет ему садиться с ним в машину и не отсвечивать? Что, выходя от Гриммджо, он идет домой пешком, стараясь успокоиться? Что у него в голове все плывет, когда капитан предлагает ему закурить?
И где-то глубоко в грудной клетке ему хорошо, тепло, мягко.
И всё это настолько пугает Ичиго, что он готов бежать от самого себя, отмалчиваться в ответ на все расспросы, до бесконечности настаивать на том, что ничего не происходит . Готов продолжать врать себе, что нормально — выстанывать имя Гриммджо в душе, обхватив рукой свой стояк и привалившись спиной к обшарпанной стене под горячими струями.
А потом чувствовать поднимающуюся панику и выворачивать кран с холодной водой. И стоять под ледяными струями так долго, пока в голове не прояснится. Пока он сам себя не убедит, что это нормально, если никто не узнает.
А потом приползать на «футбол вечером» и вместо всего этого жевать чипсы с крабом, выслушивая уже привычное, тянущее за что-то живое в грудной клетке бурчание про то химикаты, и изо всех сил стараться смотреть на Реал Мадрид, а не на такого, блядь, красивого капитана рядом с ним.
Всё это было нормальным.
Нормальным было, выпивая пару бутылок пива, снова оказываться у Гриммджо на коленях, зарываться руками в волосы, цепляться так, будто приковали наручниками. И целовать. Целовать снова.
Сползать вниз на ковёр. Задирать Джагерджаку футболку, жадно утыкаться раскрытыми губами в живот — в самый центр чёрного, манящего круга. Вести языком, как он видел только в самом грязном порно, и чувствовать, как вздрагивает капитан. Тянет его обратно к себе. Сбито выдыхает, лижет в самое горло. А потом с усилием отдирает Куросаки от себя, всматриваясь в его лицо широкими, потемневшими глазами.
Ищет там что-то.
И Ичиго понимает, что он творит. И одёргивается.
И рассказывает себе, что это тоже нормально. Что, ну, бывает такое между двумя мужиками.
***
— Ичиго. Ну если хочешь ты капитана, то будет тебе капитан. — Ренджи понимающе приподнимает брови и качает головой: — Ты что, совсем не видишь, как он на тебя смотрит? Как чуть что, то сразу ты на другой этаж за копиями скачешь? Он о тебе думает, Куросаки.
— Абараи, блядь. — Ичиго кривится, отмахивается от него рукой. А сам со стыдом думает о том, что скажут сёстры и отец, когда он с треском вывалится из шкафа с Гриммджо ебанным Джагерджаком в обнимку. — Он мудак просто. Он это так демонстрирует.
— Я к тому, что я за тебя всегда рад буду, — Ренджи широко и заразительно улыбается, опуская широкую ладонь на плечо Куросаки. — И всегда за тебя кому хочешь лицо начищу. И супчики буду на дом приносить, когда от чувств чахнуть будешь.
— Абараи, блядь, — теперь Ичиго смеется и закатывает глаза, когда друг со знающим видом поднимает палец вверх:
— И всё же подумай на досуге о том, что ты делаешь, Куросаки, — Абараи нехотя падает в рабочее кресло и крутится, чтобы в конце концов опустить ладони на стол и подмигнуть: — А я всегда на подхвате.
Он откидывается на спинку и со вздохом берёт в руки папку с каким-то делом, полностью переключая внимание на ряд ровных строчек.
И Куросаки улыбается. Потому что Ренджи говорит об этом вот так легко и беззаботно, потому что принимает его — со всеми его недомолвками,загонами и упрямыми взглядами.
Потирая шею, Ичиго лениво отходит от его стола, предвкушая очередную стопку скучных отчетов, и вскидывает руку на приветствие Иккаку, только что вернувшегося с задержания — с обработанной распухшей губой и недовольным выражением лица. Тот поднимает стаканчик кофе и почесывает лоб.
— Йо, Куросаки, как собрание? — мужчина убирает со стола невидимую соринку и ставит картонный стаканчик с тихим стуком. Где-то позади него маячит неугомонный Юмичика, и Ичиго почти отвлекается на его рассказ о том, как Иккаку «начистили его сверкающую лысину», но голос Мадараме возвращает его к сути разговора: — Говорят, был разнос?
Ичиго даже не успевает ответить
— Кур-р-росаки, мать твою, ко мне в кабинет! — голос Джагерджака, кажется, слышен даже на нижних этажах. И Куросаки вздрагивает, стоит стеклянной двери кабинета Гриммджо удариться о стену с жалобным звоном, и даже не оборачивается. Только обреченно вздыхает, глядя на несостоявшийся перекус, и вяло мямлет:
— Вспомнишь солнце — вот и лучик.
— Че там вякнул? Я сказал: жопу поднял и пошёл ко мне в кабинет. — Гриммджо, кажется, рычит. Кто-то уже успел Джагерджака вывести из себя. А значит, что либо его отчитают по первое число, либо погонят за кофе, и они с капитаном будут до полуночи развозить новый закидон от начальства.
Ни дня спокойствия в этом блядском цирке , думает Ичиго, шагая к стеклянным стенам кабинета Гриммджо. И ловит на себе несколько взглядов: сочувствующий — от Рангику, которая засыпает за стопкой отчетов, ободряющий — от Мадараме, который салютует ему стаканчиком из-под кофе, и подначивающий — от Ренджи. Который сидит на своём кресле и погано улыбается.
— Хоть слово скажешь — придушу! — шипит Ичиго, проходя мимо него, на что получает: «А ты сначала выберись оттуда». И нервно посмеивается. Абараи прав. Если генералу в очередной раз стукнуло в голову разобрать дела пятилетней давности, то им будет не выбраться из кабинета капитана до самой ночи.
***
Капитан сидит, откинувшись в кресле за широким столом, на котором возвышаются угрожающие кипы отчётов и два пафосных монитора, на которые точно ушла половина месячного бюджета, и задумчиво крутит ручку.
— Куросаки. Дело о контейнерах, которые без оформления пропали. Куда оттуда скрепки делись?
— Что делись? — Ичиго, кажется, даже склоняется чуть ниже к столу. Это у него уши от прошлой перестрелки не отошли? Или Джагерджак действительно сейчас у него про скрепки спросил? Ичиго моргает несколько раз.
Капитан поднимает на него серьёзный взгляд.
— Скрепки.
— Канцелярские? — Ичиго кажется, что Гриммджо действительно издевается над ним, но Джагерджак непривычно собран.
— Да.
— Которыми бумажки вместе скрепляют?
— Куросаки, тебя головой при задержании приложили? — наконец взрывается Гриммджо, заставляя Ичиго вздрогнуть. А потом откидывается обратно в кресло. — Ты же знаешь, как скрепки выглядят?
— Ну, круглые такие?
— Нет, блядь, квадратные!
— Капитан, какого хера вообще происходит?
— Солнце, бля. — Капитан вздыхает. Кладёт руки на стол и смотрит на Ичиго так, словно тот прошелся по нужным уликам или снова сделал ошибку в подсчетах. — Ну вот что ты? Как будто в первый раз про них слышишь?
— Да у нас в каждом деле этих скрепок туча! — возмущается Куросаки и чувствует, как ему становится обидно. Из-за такой херни капитан взъелся на него по первое число.
— Пойдём-ка выйдем, Куросаки. На крышу. — Гриммджо устало прикрывает глаза. — Покурим, и я тебе объясню кое-что.
— Да что ты мне собрался с этими скрепками объяснять? — Упрямо вскидывая голову, резко отвечает Ичиго. — Там все документы на месте. И ты ж сам сказал, что оно уже три года в архивах пылится. Чего ты взъелся-то?
И в лице Гриммджо что-то неуловимо меняется. Ичиго знает это взгляд — как иногда, почти урывками, капитан смотрит на него и только на него. Внимательно, сосредоточенно и почти, блядь, нежно.
Куросаки кивает капитану — или себе, он не понимает. Он только понимает, насколько сильно сейчас проебался. И что капитан будет полоскать ему мозг про какую-то уставную дичь, а ему хочется целоваться. Как на диване в гостинной. И чтобы Джагерджак гладил его по спине. И чтобы сам, наконец, притянул его к себе на колени.
Но только сейчас они на смене. И он с пятницы пива не трогал.
Ичиго думает, что нет, он просто нахер убьёт Ренджи за все эти разговоры про лобызания среди бела дня.
И он плетется вслед за широкой спиной капитана, выходя с ним вместе из отдела под взгляды и перешептывания друзей. Он пытается заставить смотреть себя куда угодно, но его взгляд упорно цепляется за крепкую задницу в форменных штанах, и Ичиго сглатывает.
Все эти скрепки, весь этот день, все эти прошлые несколько месяцев уже измотали его до самых костей. И сил сдерживаться, не накалять ситуацию и не делать глупостей, все дальше и дальше загоняя себя в угол под горящим, пронзительно-синим взглядом капитана, нет совсем.
***
Они вываливаются на пустую крышу, как тогда после их знаменитой драки в первый день, и Ичиго вдыхает полной грудью раскаленный летний воздух. Яркое солнце слепит.
Гриммджо устало облокачивается на ограждения и достаёт пачку сигарет, тут же протягивая её Куросаки, чиркает зажигалкой. И не смотрит на него.
И Ичиго почти по-детски обидно, что на него не смотрят. Он тоже закуривает.
— Так о чем ты хотел поговорить?
— Дай докурить, солнце. — Гриммджо смотрит куда-то в расстилающийся под ними город.
— Капитан, заебал. — Честно говорит Ичиго, чувствуя глухое раздражение от такого знакомого, приевшегося прозвища. И сам не до конца понимает, о чем он. — Сил уже никаких нет. Что ты ко мне с этими скрепками приебался?
— Это я к тебе приебался?
Ичиго отворачивается. И чувствует, как краснеют кончики ушей. От того, что да, он действительно приебался — полез в старые нераскрытые после того трупа в порту. Ходил за капитаном хвостиком до самой машины, пока Джагерджак не вздохнул и полуофициально разрешил ему посмотреть одним глазом. Напросился к нему домой. Забрался на колени.
— Куросаки. — Деловой голос Гриммджо выдернул его обратно на поверхность. — Я знаю, что тебе делать больше нехуй и ты в этих старых делах копаешься. К которым у тебя доступа нет. Которые ты с собой по всему городу таскаешь под мою ответственность. Ты знаешь, кто это дело вел?
— Ну, Нойтора.
— А кто у него начальник отдела?
Ичиго вздыхает. Он абсолютно не понимает, почему его капитан так дергается от этого холеного мужика в своём вечном светлом пальто.
— Айзен. Он еще сейчас вроде в администрацию метит. Вечные слушания какие-то.
Гриммджо выдыхает дым, облокачиваясь на перила.
— Ичиго. Я же тебе говорил, что всем будет гораздо лучше, если никто не узнает, что ты это дело видел? Я уже не говорю про то, что ты на него чуть ли не страницы загибал. — Гриммджо скашивает на него красноречивый взгляд, но быстро возвращается к разглядыванию чего-то внизу. — Тут даже архивные дела у некоторых людей под учетом.
— Блять, капитан. Как ты задрал меня своими тайнами и конспирациями. У одних доступ есть, а другим шиш. В офисе нельзя. По городу с собой нельзя. Скрепки доставать нельзя. На листочки дышать нельзя. А вот у тебя дома можно. Слушай, не хотел бы давать мне эти дела — не давал бы. И к себе работать бы не звал. А раз дал, так хули молчишь?
— Это я, блять, молчу? — Гриммджо тушит сигарету о ржавые перила, облизывая губы. А потом поворачивается. — Куросаки, посмотри на меня. Это я молчу?!
Ичиго чувствует, как вдоль позвоночника его продирает холодной волной. И понимает, что не может поднять на капитана свой взгляд. Только вцепляется в ограждения и хмуро бурчит себе под нос:
— Ну извини за скрепки, капитан. Правда. — Он со вздохом суёт руки в карманы, задевая кобуру. — Я понял. Я новые вставлю — там обычные были, никто не заметит.
Гриммджо снова смотрит на него, но уже по-другому. Не как тогда, в кабинете — неверяще. Будто слова Ичиго прошлись по чему-то очень глубоко внутри.
— Господи, забудь уже ты про эти ебучие скрепки, Куросаки, — Джагерджак со вздохом проводит по лицу рукой, и Ичиго становится стыдно за свою жалкую попытку свести разговор только к работе. — Я со скрепками сам разберусь. Я сейчас не об этом спрашиваю.
— Да а о чем тогда?! — Куросаки резко разворачивается, чтобы плечом к плечу столкнуться с капитаном и отойти на шаг назад. — Чего тебе от меня надо?!
— Солнце, бля, — знакомо произносит Джагерджак, и Ичиго вскидывает подбородок. Гриммджо только качает головой. — Правду мне от тебя надо. Понимаешь?
Они замолкают. И у Ичиго в голове начинают ворочаться тяжелые, каменные жернова, со скрипом выталкивая все то, что он пытался задавить и выкинуть в сторону, на поверхность.
Капитан не дурак. Капитан не слепой. Капитан все знает. И капитан — хитрая сволочь. Он смотрит на него так, словно снова чего-то ждёт.
Но что он может сделать? Сказать Гриммджо, что он его хочет?
И понимает, что всё. Что сейчас надо. Что надо как-то с этим жить, что-то делать, иначе они с Джагерджаком разосрутся так, что никакие сэндвичи, кофе и ночные выезды не помогут ему собрать осколки.
Ох блядь.
— Я… — Ичиго запинается — о себя, о собственные мысли, собственные страхи. И цепляется взглядом за пронзительные голубые глаза своего капитана. — Я тебя хочу. Очень.
— Ох блядь. — Джагерджак тяжело выдыхает и зажмуривается. И Куросаки кажется, что всё. Пиздец. Что зря он это сказал, что сейчас капитан раскроет глаза и посмотрит на него с насмешкой, и весь футбол, и диван, и поцелуи, всё окажется чем-то несерьёзным, что Ичиго надумал у себя в голове, и он так грандиозно проебётся. И вообще это его начальник, господи, о чем Куросаки только думает. Он же сейчас останется с разбитым носом, с разбитым, блядь, сердцем.
Но вопреки всему, Гриммджо смотрит на него спокойно, с облегчением. И улыбается какой-то шальной, легкой улыбкой, которую так непривычно, но так хорошо видеть вместо заточенного оскала или сведенных в напряжении бровей.
— Солнце. Я тебя целовать хочу, — Гриммджо делает шаг вперёд и обессиленно выдыхает ему почти в самые губы: — Я не могу уже. Ты уверен, что хочешь?
— Конечно. Да. — Ичиго проговаривает слова медленно, отвечая и себе, и Гриммджо. Сознание где-то подвисает, не успевая за реальностью.
Здесь и сейчас. При свете бела дня. На работе. В форме. Гриммджо.
Капитан. Капитан его хочет.