Всю жизнь Федор считал, что он поступает правильно и никогда не ошибается. Когда ему в лоб сказали о том, что он неправ, пришлось задуматься. Задуматься надолго, на целую неделю. Федор игнорировал абсолютно всех, кто был рядом с ним. Он выглядел словно медитирующий монах, сидя на своей кровати большую часть времени в одной позе. Порой он засыпал ненадолго в сидячем положении, а просыпался через несколько часов, накрытый одеялом и глубоко надеялся, что это Николай по доброте душевной заскочил ненадолго к себе в комнату и позаботился о нем. Но Гоголь, как ни странно, зависал в соседней комнате, потому что соседи Сигмы все еще не приехали.

В основном он втыкал в одну точку, делал все действия на автомате, отточенными движениями, выглядя как живая кукла, марионетка: пустой холодный взгляд, тело словно на шарнирах. Федор прокручивал одну и ту же фразу в свой голове. Как он может усомниться в Боге? Как он может быть наравне с атеистами, если их душа нечиста, в отличие от него, кто верит и исповедуется? Если в Библии народ во имя Бога сжигал города, развязывал войны, то чем неправ он, наказывая грешников?

Прорефлексировав целую неделю, Федор не мог себе позволить провести так и воскресенье, храм ему было необходимо посетить, поэтому, немного оклемавшись, он отправился на воскресную службу. И все было бы прекрасно, если бы не разговор двух женщин, разговор которых ему не посчастливилось услышать.

— Я читала Библию на днях, как ты меня и просила. — сказала одна из них.

— Ох, дорогая, я так рада! Надеюсь, теперь ты поймешь, почему вера важна и Господь — единственный, ради кого мы должны жить. — ответила вторая женщина, всем видом кричащая о том, что она православная.

— Погоди-погоди. Я не понимаю некоторые моменты. Почему Бог создал людей грешными и судит их за это? Почему он не наказывал людей за их половые связи с родственниками, поощряя это? Почему он говорил людям убивать своих детей, чтобы доказать свою верность ему? Почему он считал грешными тех, кто не верил ему и не служил ему? Разве он не должен любить своих созданий? Почему он властный и эгоистичный? Ответь мне, я не понимаю. Я пыталась оправдать его поступки, но все больше мне казалось, что это бессмысленно.

Вторая женщина пораженно молчала. Очевидно, ей было нечего сказать.

— Милая… Но пути Господни неисповедимы. — неуверенно прошептала она, вряд ли все еще веря своим словам.

Дальше Федор не слушал. Он понимал, что являлся той самой второй женщиной и за свою недолгую жизнь слепо жил в вере. Они ни разу не усомнился и был горд этим, но размышляя сейчас, понял, как ошибался. Таким идиотом Федор чувствовал себя впервые. Если бы за 20 лет он хоть раз задумался о таких вещах, то не опростоволосился так просто перед Дазаем. Теперь оставалось лишь переосмыслить свое существование.

В сомнениях и терзаниях прошла еще неделя. Федор начал иногда откликаться на внешний мир, но Дазай, что странно, больше не лип к нему, как было в первые дни их знакомства. Федор больше всего ненавидел, когда его жалели, поэтому скептично отнесся к ситуации. Он извлекал из этого пользу: спокойно делал свои дела в ноутбуке, молился и поддерживал физические потребности. Он все еще насиловал свой мозг сомнениями о своей вере, переставая думать об этом лишь во сне. Он уже и забыл, какого это, когда ужасно сильно болит голова, когда болят пальцы, потому что они были изгрызены до сдернутой кожи, когда из-за этого тяжело даже застегнуть пуговицу на одежде. Николай старался интересоваться самочувствием Федора, когда увидел, что он вернулся в реальность, но вскоре понял, что это бессмысленно. Он часто приносил их с Сигмой кулинарные шедевры, напоминал ходить в душ и спать, но сводил их взаимодействие к минимуму, зная, что Федор слишком ценит личное пространство. Ему нельзя было указывать и упрекать в действиях, потому что в такие моменты в Федоре просыпался дьявол, готовый уничтожить оппонента. Федора можно было мягко подталкивать к чему-либо, но только если он хотел или был к этому безразличен.

Для Николая схема заботы была привычной, поэтому Дазай удивлялся, как у него так выходит.

— Все дело в том, что когда ты ему сказал поесть, то сказал «тебе нужно поесть». Но Феде не нужно, пока он сам не захочет, а ты сам видишь в какой он прострации. Я же сказал ему «попробуй наш очередной кулинарный шедевр». Я предлагал ему, он мог отказаться, а в твоей фразе у него не было права выбора. Сечешь? С Федей нужно осторожно и мягко.

— А по-моему он изнеженная истеричка. — хмыкнул скривившись Дазай.

— Вот поэтому ты ему и не нравишься. Мы тоже не сразу подружились. Собачились конкретно, но потом я понял, что Федя не трогает, пока ты сам не нападаешь. Но меня бесило его безразличие! Поэтому я начал сам приставать к нему с предложением сблизиться. И он сдался!

— Разве можно назвать дружбой ваши отношения? Вы же почти не общаетесь, а он чаще всего тебя игнорирует. — удивился Дазай.

— Дружба — это когда ты сможешь прийти к нему с любой проблемой в любой момент, и он выслушает, даст совет и встанет на твою сторону. А еще ты просто не замечаешь его реакцию на мои слова.

Дазай немного подвис после этих слов, потому что, как он думал, смог изучить Федора с головы до ног. Вероятно, отношения с другими людьми у Федора были особенными, отличающимися. В таком случае, переменная в уравнении под названием "разгадать Федора" заменяется на другую. Предстояло узнать какую.

Дазаем больше не руководило любопытство. Это был личный интерес.

***

В субботу Дазай возвращается из универа в общежитие и первое, что попадается ему на глаза, это Сигма, сидящий на коленях у Николая. Они мило щебетали о чем-то, шушукаясь и хихикая, Дазай же пытался прислушаться, но мало что уловил.

Сигма первым заметил соседа и стушевался, опустив плечи. Николай начал искать причину поведения своего парня, бросив взгляд на входную дверь.

— Добрый день. Простите, если помешал. — Натянул приторную улыбку Дазай.

Николай и Сигма поздоровались в ответ, наблюдая, как Осаму вешает куртку в шкаф.

Дазай прошел к своей кровати и не ожидал увидеть еще и Федора, выглядящего вполне живо. Видимо, долгие размышления покинули его голову. Дазай смотрел на него, как на диковинное животное, пока он не пояснил:

— Мне слишком плевать на то, что они вытворяют. Им негде таким заниматься, а я уже привык. — буднично сказал Федор. — А вот ты совершенно новая составляющая их жизни. — Он злостно усмехнулся и вернулся к работе за ноутбуком.

— Не говори о нас так, будто нас нет! — вспылил Николай, прижимая Сигму ближе к себе. — Соседи все-таки заехали, вот и пыкаемся-мыкаемся.

— Не сказать, что я привык к чужому публичному проявлению чувств, но я не против, поэтому расслабьтесь. — улыбнулся Дазай.

Сигма едва заметно кивнул, смущаясь, Николай же одобрительно вскрикнул.

— Ну, раз мы собрались таким дружным кругом, предлагаю устроить вечер Вальки Стрыкало!

Николай с воодушевлением взялся за гитару, протестов не последовало. Сигма очень любил слушать, как играет Николай, Федор был слишком занят своими таинственными делами за ноутбуком, Дазаю же было интересно понаблюдать за происходящим. Поэтому, настроив на слух гитару и проведя пару раз по струнам, Николай начал наигрывать довольно грустную мелодию на первый взгляд.

— Сережа… сбрил брови сыну. — прикрыл глаза от драматизма Гоголь. — Зачем? Не объяснив причину.

Сигма начал тихо подпевать, покачиваясь в такт музыке. Они пели вместе до конца, а после громко засмеялись. Дазай же не понял ничего. Ни смысла песни, ни текста, потому что он показался ему чересчур странным. Он ошалело смотрел на пару, пытаясь добиться объяснений, но они засмеялись еще громче.

— О чем была эта песня? — решается спросить Дазай.

— По-моему, слова были довольно понятны, разве нет? — с хитринкой в голосе спросил Николай.

— Может быть, хочешь переслушать еще раз? — подхватил Сигма.

И Дазай понял, что если услышит это еще раз, то его мозги просто-напросто всякипят.

— Нет! Я, пожалуй, узнаю в интернете.

Проиграв еще несколько песен Стрыкало, Сигма попросил Николая сыграть его любимые песни. Это были старые композиции, которые Дазай ни разу не слышал в кругу молодежи: Николай пел про Сочи, про ходьбу босиком по дороге, про север и много другой музыки, которую запомнить не удалось. Они засиделись настолько, что уже стемнело, а пальцы Гоголя напоминали багровый закат. Поэтому Сигма насильно отобрал у своего парня гитару, и он отправился с Федором на перекур.

Федор наконец-то выполз из своего ноутбука (никто не знал, сколько он за ним просидел), предварительно заблокировав экран, потянулся так, что кости в спине захрустели на всю комнату и душераздирающе зевнул. Николай цапнул его за ладонь и поторопил. Видимо, с затеянным концертом он совсем забыл о своих зависимостях.

Парни скрылись за дверью, и Дазай с любопытством развернулся к Сигме. Он в ответ смотрел на Дазая непонимающим взглядом.

— Что такое? –все-таки не выдержал игру в гляделки Сигма.

— Милый. — Хихикнул Дазай. — Вы с Николаем замечательная пара.

— Спасибо. — зарделся Сигма.

— Но я заметил, что вы с Федором Достоевским не ладите. Ты весь вечер разговаривал только с Николаем Гоголем и со мной. Он на тебя давит?

— Ох, не знаю как ты заметил, но мы действительно даже не друзья. Просто мне с ним… некомфортно. И он не общается со мной лишний раз. Как-то так вышло, но никому это не мешает. — неловко засмеялся Сигма, потирая шею. При разговоре с Дазаем он не выглядел запуганным и напряженным, как в присутствии Федора.

Осаму сразу отмел вариант с тем, что Сигма ему не доверяет. За три недели проживания в мед. общежитии он отлично сдружился со многими обитателями, и Сигма не был исключением. Пока Федор находился в своем воображаемом вакууме, Дазай в основном болтал только с Сигмой, который изредка заскакивал в их комнату. Все оставшееся время он проводил либо в универе, либо в одиночестве в комнате, не считая Федора за живой объект. Поэтому, вывод напрашивался сам: Сигма что-то не договаривает.

— Ого, даже интересно! Учитывая, что твой парень и Федор Достоевский лучшие друзья. А что тебя в нем отталкивает? Какой он?

— Мммм… Надо подумать. Ты задаешь такие странные вопросы, я могу и подумать, что он тебе нравится. — хихикнул Сигма. Дазай вернул неоднозначную улыбку в ответ. — Он довольно холоден и отстранен, но если ты ему не нравишься, то берегись. Он может многое обернуть против тебя. К людям он не тянется, люди к нему тоже, но если кому-то он станет интересен, то ненадолго. Не хочу показаться грубым, но из-за характера Федора никто не может его терпеть. Он упрямый, закрытый, злопамятный, но главная проблема в его отношении к религии. Для него это очень острая тема, он презирает атеистов, но и к верующим не то чтобы хорошо относится… На 1 курсе он спросил мое отношение к религии и делал так со всеми, кто начинал диалог. После 2 курса он перестал поддерживать диалог с каждым новым знакомым. Не знаю что произошло, мы стараемся лишний раз не общаться.

— Ну, со мной он как-то заговорил.

— Но не сразу же, ведь так?

— Ты прав.

— Видимо, какой-то твой поступок он оценил. Но потом ты опять сделал что-то не так, и меня даже пугает что. Такое затяжное состояние у Федора впервые.

— А по каким причинам оно обычно бывало?

— Не знаю, об этом даже не всегда знал Коля, что уж говорить обо мне.

Сигма поправил лезущие в глаза волосы, собрал в пучок. Дазай наблюдал за его движениями, не отрываясь. Он знал, что Сигме есть что еще сказать.

— Я тут кое-что понял. — вновь заговорил он.

— И что же? — предвкушая ответ, спросил Дазай.

— Вы похожи друг на друга. Точные копии, я бы сказал. Ты такой же упрямый, наблюдательный, но в тебе нет негатива. Ты улыбаешься людям, всегда вежлив. Федор не Бог, и он не лучше других людей, но он превосходит почти всех нас. Кроме тебя. Я думаю, если он опять захочет кого-то задирать, то ты сможешь его остановить.

— Мне приятно, что ты так думаешь, но я бы хотел пойти с Федором Достоевским на контакт, а не выступать против него.

— Ох, ты очень добрый. — усмехнулся Сигма. — Всю неделю мы с тобой так много общались, я обычно столько только с Колей болтаю. Не против стать друзьями?

— Почту за честь. — ярко улыбнулся Дазай.

Сигма захлопал в ладони. Они продолжили болтать о всяких пустяках, пока не вернулись Николай и Федор.

В течение беседы Сигма успел сделать Дазаю столько комплиментов, сколько не слышал за всю свою жизнь. Он определенно знал, как расположить к себе человека и оказался довольно внимателен. Перед Осаму сложился целиковый образ этого парня: аристократичность, не только во внешности, но и в повадках; наличие критического мышления; наивность и добродушность; преданность и скромность.

Дазая не радовало, что его тоже анализировали, и это был не Федор. Сигма делал это неосознанно, но в голове прозвенел тревожный звоночек о том, что стоит относиться к нему внимательней.

***

Николай забрался на подоконник с ногами, пододвигаясь в угол, освобождая место для Федора. Достоевский открыл окно и присел сам. Он зажег сигарету и сделал затяжку. Делал он это молча и медленно, все еще витая в своих мыслях, но уже не так отстраненно, как несколько дней назад.

Николай любил болтать с Федором во время перекура, но сегодня явно был не тот день. Он переживал за своего друга, переживал за его терки с Дазаем, но не имел права показывать это и пытаться помочь, потому что Федор был горделивой сукой и разбирался со всем сам. Поэтому, как только Федор затушил окурок и выбросил его в окно, Николай потащил его в магазин.

— Что, прямо так? — спросил Федор, показывая на свою заляпанную белую футболку и вытянутые в коленях штаны.

— А что, стесняешься людей? — не удержался от подкола Николай.

— Николаш, ты прогноз погоды смотрел? Мы замерзнем.

— Да быстро мы до Магнита добежим, не ссы.

Не заходя в комнату, они вышли из общаги и почти бегом направились в магазин. На улице и вправду стоял небольшой холод, но если Федор от этого хуже мыслит, то Николаю только лучше, потому что он собирался узнать всю правду. А Федор просто не выносил холод в силу своего слабого организма. Он мог начать кашлять только из-за небольшого скачка температур и слечь с оттитом только из-за того, что один раз не надел шапку в холодную погоду, наивно полагая, что не замерзнет.

Пока они ходили и рассматривали полки с продуктами, Николай активно наседал Достоевскому на уши, пока он не сдался и не рассказал об их последнем диалоге, упуская последние сказанные Дазаем слова. Эта фраза даже не прокручивалась в его голове, потому что ранила, словно раскаленные шипы. Федор медленно лишался смысла жизни.

— Оу, я понимаю почему ты так отреагировал. Любой бы так отреагировал на то, что было с ним всю его жизнь и являлось единственным правильным решением. Но я не думаю, что ты должен обижаться на нашего маленького иностранца. Он пытается тебя понять.

— Это вмешательство в чужую личную жизнь.

— Как будто ты таким не занимался. Вы слишком похожи, Федя. Хотя и отличий у вас тоже много. Это так странно, словно вы сочетаетесь и не сочетаетесь одновременно.

Федор многозначительно молчал разглядывая упаковку кофе 3 в 1.

— Ты сам-то что о нем думаешь? — спросил Николай.

— Думаю, что он уебок ссаный. Если я приду к коменде с еще какой-нибудь жалобой, я уверен более чем на 100%, что меня вышвырнут отсюда к чертям. Поэтому, как ты смотришь на то, чтобы нанять киллера? — Федор смотрел на карамельный и кофе и кофе с шоколадом, пытаясь выбрать что-то одно.

— Когда-то и ты про меня такое говорил, а потом мы чуть не переспали. — заметил Николай. — Так что, давай колись, тебе нравится играть в кошки-мышки и Дазай Осаму очень горяч.

— Да. — ответил Федор, все-таки отрывая оба пакетика. — Что?