Время бежит сломя голову. Федор гоняет мысли туда-сюда. Душевные терзания стали неотъемлемой частью его дня, самым важным делом в его расписании. Причина была все та же, причина донимала его ежедневно. Федор пришел к выводу, что без его внимания Дазай просто скончается в этой небольшой комнатушке, которую они делили на троих. Этого он допустить не мог, потому что запах падали его не привлекал. К тому же, в ноябре месяце их настиг холод, который просачивался через оконные рамы. Подыши на них, и они вывалятся, поэтому приходилось залеплять все щели скотчем, который, к слову, почти не спасал. Батареи тоже дали отворот-поворот и отказывались греть. Поэтому труп Дазая разлагался бы медленней, противнее, застекляневшие глаза явно бы заглядывали Федору в душу, ровно как и живые поступали с ним каждый день.

Допустим, Федор все-таки смирился и принял свою мысль о том, что его привлекает Дазай. Но раздражал он его далеко не меньше. Сложные загадки были интересны, их хотелось решать, им хотелось уделять внимание. Дазай являлся этой самой загадкой, но к нему было не подступиться, потому что он всегда начинал первый. Он знал, куда бить, потому что уже прорвался сквозь скорлупу Федора, увидел в нем то, что сам Достоевский в себе не заметил.

 Федор старался всем своим видом не показывать, что его сильно задели те слова Дазая, но его реакция выдала его с головой, когда он несколько дней не откликался на окружающий мир. Достоевский хотел нанести ответный удар, желательно побольнее. Ему нужно было сравнять счет, вернуть их на один уровень и продолжить негласно созданную игру, которую они придумали, потому что было скучно жить в обществе людей, которые их не понимали.

За эти пару месяцев их взаимодействие не изменилось ни капли: Федор работал за своим ноутбуком, Дазай пытался привлечь внимание. Но если оппонент тебе ничего нового не говорит, то и зацепиться не за что? Поэтому козыри в рукаве Дазая кончились, зато вместо этого у Федора появилось первое оружие – игнорирование, в котором он был абсолютным мастером. Это игнорирование отличалось от прошлого тем, что оно было намеренным и показушным. Ради того, чтобы побесить Дазая, он даже начал общаться со своими соседями, чего не делал никогда в жизни. Но, все-таки, несколько раз им удалось сцепиться, потому что НУ КАК можно сдерживаться, когда вот она, самая интересная загадка за всю твою жизнь, рядом с тобой в паре метров? Вот и Федор с Дазаем не знали как.

— Чем ты там все-таки занимаешься за этим ноутбуком? Неужели пытаешься нарыть на меня хоть какую-то информацию? Облегчу твои старания, у тебя это-

— Не расслышал о чем ты говорил, засмотрелся на твои голые фото, которые я нашел на просторах интернета. Мда, совсем не впечатляет. Твои ноги такие костлявые, что я удивлен как ты еще ходишь, еще и сердце сквозь грудную клетку просвечивает кажется. О размере члена я вообще молчу, а на него была последняя надежда.

— Ты, вероятно, смотришь мои детские фото, может, взглянешь как у меня там сейчас? Проведешь сравнительный анализ.

Взгляд Дазая в этот момент не сулил ничего хорошего. Мягкая улыбка, расслабленное лицо, но испепеляющие глаза. Казалось бы, разговор двух пятилеток, но что-то явно его задело.

— А ты чего злишься, Осаму? Комплексуешь? Размер не имеет значения, расслабься.

Когда Дазай после этого напомнил Федору о его грехах, он сразу смекнул, что «Осаму» для японца болезненно и называть его так более не стоит. Такой дурацкий разговор дважды уколол Дазая, что Достоевский впервые за долгое время вновь подловил себя на скуке.

Было еще несколько незначительных стычек, из которых их разнимал Николай, потому что у него начинала болеть голова от нелепости этих двоих. Казалось бы, умнейшие люди, так почему он слышит двух дворовых хулиганов сцепившихся за место в песочнице? Будь у Федора волосы длиннее плеч, заплетенные в косичку, Дазай бы обязательно за нее подергал.

***

Когда Дазай вернулся с учебы, Федор мирно посапывал на своей кровати под двумя одеялами, свернувшись калачиком при включенном обогревателе, который неожиданно материализовался в их комнате. Он не был удивлен тем, что Федор мерзляк, так как его тело представляло из себя совсем не эстетичную кожу да кости. Осаму больше поразил тот факт, что Федор спит, ведь еще ни разу у него не получалось застать соседа в бессознательном состоянии. Обычно он не спал всю ночь, за исключением пары-тройки часов и все занимался какими-то делами за ноутбуком, но сейчас на такое зрелище было грех не засмотреться.

Когда в комнату мимолетно забежал Николай, то он любезно объяснил причину такого поведения Федора: раз в несколько недель организм Достоевского настолько истощался, что его вырубало на целый день, и никакие энергетики не помогали. Видимо, организм делал так для того, чтобы Федор мог отоспаться за предыдущие бессонные дни.

Федор был удивительным человеком с удивительными особенностями. Все нормальные люди, смотрев на это, считали его странным в самом плохом смысле этого слова. Дазая это поражало в самое сердце. Он уважал Федора, испытывал к нему интерес, как к собранному только с одной стороны кубику-рубику. Была в нем какая-то темнота, заставляющая цеплять. Та же, которая откликалась в самом Дазае. Он словно смотрелся в зеркало: вроде бы такой же, но другой. Дазаю хотелось вскрыть Федора, но быть вскрытым желание отсутствовало.

Он дает перерыв своему мозгу, переставая анализировать и занимается ничегонеделанием. Вскоре возвращается Николай и они вместе болтают о самых различных вещах и впервые не о Федоре. Их болтовню прерывает Сигма, осторожно заглядывающий в комнату. Дазай может даже предположить почему, но не говорит об этом вслух.

— Не помешал?

— Что такое, солнце? Уже успел соскучиться по мне? — по-доброму усмехаясь спрашивает Николай.

— Коль, ну что за ерунда, я всегда по тебе скучаю. — улыбнулся ему Сигма. — У нас в комнате очень холодно, не думаю, что смогу заснуть сегодня из-за этого. Можно мне сегодня переночевать здесь? — голос Сигмы отчаянный, просящий.

Вряд ли он боится своего парня, размышлял Дазай, скорее всего он такой из-за Федора. Но что Федор мог сделать, чтобы Сигма так боялся?

— Конечно!!! — с радостью завопил Николай. — Дазай, надеюсь ты не будешь против? Я поделюсь своей кроватью с Сигмой, не переживай, никакого дискомфорта мы не принесем!

— Я совсем не против. К тому же, я буду рад, что Сигме не придется мерзнуть сегодня.

— Вот и я так считаю. — ответил Николай. — К тому же, у нас всех сегодня все равно будет бессонная ночь.

И был в этих словах какой-то секрет, о котором знали все, кроме Дазая.

***

Федор проснулся в 11 вечера. К этому времени в их комнате объявились Гончаров и Пушкин, расставили кучу алкоголя на столе и заняли свободные оставшиеся места. Федор знал по какому поводу они сегодня собрались и решил не портить интригу, притворяясь спящим до полуночи. Николай опять навел суету и подготовил сюрприз на его день рождения, хотя Федору это было ни к чему. Он не считал необходимостью, обязанностью праздновать свой день рождения, но если его друг настаивал на этом и сильно желал, то Федору оставалось только сдаться.

Он вслушивался в тихие разговоры Пушкина, приторные вздохи Гончарова и определенно чувствовал на себе чей-то взгляд. Сигма кокетливо хихикал, Николай тараторил и чем ближе стрелка часов приближалась к заветному времени, тем тише становилось в комнате. Наконец, когда болтовня окончательно сошла на нет, прозвенел чей-то будильник, и это означало, что момент икс пришел.

— Федяяя. — прошептал Николай. — Пора вставать, тебе, наконец-то, 22.

И Федор открывает глаза, где его ждет шикарная картофельная запеканка. Да, не торт, потому что он живет в общежитии и не готовит; да, немного остывшая, но по-любому не менее вкусная. Он краем глаза замечает нарезку из сыра и колбасы, что для него диковинка (ведь его рацион составляют энергетики и то, что нужно только разогреть в микроволновке не дороже 50 рублей), на краю стола мелькают сушеные кальмары и вяленая рыба к пиву, а еще небольшое шоколадное пирожное с зажженной свечкой в форме цифры 22.

— С днем рождения тебя. — запевают все присутствующие. — С днем рождения тебя. С днем рождения, с днем рождения, с днем рождения тебя!

А потом они хлопают, и Николай заставляет Федора задуть свечи и обязательно загадать желание. Достоевский цыкает, но задувает без промедления.

— Федя всегда знает, что ему нужно. — говорит веселый Николай.

Они чокаются кружками, внутри которых у каждого намешан свой алкоголь. Своя романтика общежития, когда у вас нет денег на специальные фужеры. Дазая это больше не смущает. Его немного смущает лишь то, что он узнал о дне рождения Федора за час до него и то, потому что догадался сам. Они все-таки типа враги? Но хотелось же подготовить что-то стоящее, например, почву для очередной перепалки или туз, завалявшийся в рукаве, чтобы позлить его слегка и держать в тонусе?

Николай начинает тихо наигрывать мелодию на гитаре, стараясь не мешать соседям. Вахтерша сегодня слишком ленива, чтобы подниматься на этажи и проверять дисциплину, поэтому конфликтов не предвиделось. Песня на английском и Дазай кажется слышал ее где-то.

— Happy death day, happy happy worst day...

Осаму никогда не видел, чтобы кто-то с таким драйвом и полушепотом исполнял рок на английском-корейском языке. Николай не выглядел полиглотом, да и специальность в университете у него была другая — преподавание в начальных классах.

Взглянув на лицо Федора, незнакомый человек бы сказал, что он не удовлетворен происходящим и незаинтересован в представлении, но Николай, неотрывно смотрящий на Достоевского, ответил бы, что эти суки глубоко ошибаются. Федор наслаждался, на его лице можно было различить небольшую улыбку и умиротворенность, которая была нужна ему в последнее время.

И тут Дазая как будто прихлопывают по голове чем-то тяжелым. Он понимает, что не хочет сам разгадывать Федора, а желает, чтобы тот сам поделился с ним всем. Потому что давить на него неприятно и не только из-за нежелания Федора, но и из-за понимания того, что так он все равно не добьется желаемого. Основываясь на своих догадках, Дазаю все равно не понять и не узнать Федора, полная картина мира Достоевского в его голове не сложится. Ему хотелось сблизиться, а не оттолкнуть человека, который мог бы понять его лучше всех в мире. Никакой романтики, никакой любви, это что-то более духовное, находящееся за рамками мироздания. То, что только у них в голове. То, что будут понимать только они. Не сговариваясь, не переглядываясь. Дазай не мог утверждать, что Федор сможет испытывать что-то подобное, но интуиция подсказывала ему, что Федор не просто так иногда срывается на него, не просто так выплескивает свой негатив. Потому что Дазай видел, как Федор относится к тем, кто по-настоящему его раздражает. Хороший пример этому — Иван Гончаров, на которого Федор смотрит, как на таракана. Относится он к нему также и готов в любой момент его раздавить. На Дазая он и близко так не смотрел, а относился показушно безразлично. Поэтому Осаму решил менять тактику.

Звучат последние аккорды, Николай затихает.

— Ты запомнил, что это моя любимая песня.

— Федь, да я учил текст месяц ради тебя! Этот корейский хрен поймешь!

— У тебя получилось довольно хорошо. Николаш, это лучший день рождения.

— Ты так говоришь каждый год, чтобы порадовать меня! — возмущается Николай.

— Я не вижу в этом ничего плохого, в общем-то.

Николай рычит. Потом делает вдох-выдох, достает мобильник и выбирает песню. Отдает его Сигме, встает, подает Федору руку.

— Пока я тебя не прибил, поднимайся и танцуй со мной.

Дазай помнит, что Федор не любит, когда ему указывают, и внимательно наблюдает. Федор покорно подает руку в ответ Николаю.

Сигма включает выбранную песню, и Николай переплетает их с Федором пальцы, слегка обхватывает за талию и неспеша ведет. Из динамика доносится "моя милая пустота", Федор неслышно шевелит губами, подпевая. Никто на них не смотрит, словно так и должно быть, словно никто сейчас не вальсирует в этой общажной комнате. Дазай беспомощно глядит на Сигму, который лишь тихонько усмехается ему и шепчет на ухо:

— Это их традиция, которая завелась на первом курсе. Мы уже не обращаем на них внимания, они тоже не придают этому особое значение. Просто каждый думает о своем. Коля как-то признался, что в этот момент всегда прокручивает в голове воспоминания о его самых счастливых днях, проведенных с Федором.

— И ты не ревнуешь? — удивляется Дазай.

— А зачем мне это делать? Коля любит меня, я уверен в нем и в своих чувствах.

Дазай не может не смотреть на Федора, покачивающегося в стороны, описывающего воображаемый круг. Это совсем несвойственное положение для Достоевского, даже немного чопорное, но было в этом что-то завораживающее. Он бросает взгляд на Гончарова, который делает вид, что не смотрит на Федора, и не понимает, как Сигма может не ревновать. Раздражение появляется за долю секунды и Дазай понимает, что еще одна выходка со стороны Ивана и беды не избежать. Вспыльчивость не была его чертой характера, но из-за одного человека многое начало меняться.

Песня заканчивается, Николай разжимает свою хватку, и Федор грациозно возвращается на кровать. По ним нельзя было сказать, что они чувствуют, но каждый пребывал в своих мыслях. После танца было решено выпить и наконец-то подарить подарки. Пушкин и Сигма подарили скромную сумму денег в конверте, Николай запарился и вручил новые наушники (он хотел создать альбом с их фотографиями и краткой записью самых ценных воспоминаний, но вовремя вспомнил, что Федор бы не оценил такой жест сентиментальности), Гончаров же поднес вычурный конверт, разрисованный сердечками. Никто из присутствующих даже не хотел знать содержимое, но Федор холодно поблагодарил Ивана и отложил подарок в сторону, даже не собираясь заглядывать внутрь. Дазай, очевидно, не подготовил ничего, так как был ошарашен праздником сильнее, чем Федор. Но самое главное внимание, поэтому, когда Николай начинает играть песни по желанию, Дазай выводит именинника покурить.

В такое время в коридоре на этаже никого нет, поэтому парни спокойно усаживаются на свободный подоконник друг напротив друга и прикуривают сигарету. Федор молча курит, смотрит в окно и ожидает, что Дазай ему скажет. Но тот не торопится, давая Достоевскому некоторое время на отдых от лишнего шума. Дазай вдыхает сигаретный дым и гипнотизирует соседа взглядом, рассматривая его лицо, стараясь уловить малейшие признаки тревоги, заинтересованности или ненависти, но перед ним толстая стена безразличия. Наконец, сигарета заканчивается и Дазай начинает разговор:

— С днем рождения.

В ответ ему поступает лишь кивок. Они сидят так еще какое-то время, пока, видимо, Федору не надоедает и он не достает подаренные наушники с целью опробовать. Протягивает один Дазаю и включает собственный плейлист. Дазай принимает наушник, сохраняя тишину. Данный жест доброй воли можно было считать за негласное перемирие между ними.

— Знаешь, я вижу тебя насквозь. Может я пока и не понял, что конкретно ты из себя представляешь, но чувствую, что ты темнишь и кривишь душой. Не знаю, зачем тебе эти уловки, но я разгадаю их рано или поздно.

— В этом мы с тобой похожи. — отвечает Дазай с теплой улыбкой. Слышит в ответ презрительный смешок Федора.

— Почему ты так яростно отвергаешь религию?

Федор задает простой вопрос, вернее сказать ожидаемый из-за причины их вражды, но Дазай на секунду теряется и это не остается незамеченным. Однако, он быстро приходит в себя.

— Неприятные ассоциации. Знаешь, мне было бы все равно, если бы ты верил в Бога, но твое лицемерие просто не позволило мне оставаться в стороне. Я не сразу разгадал тебя, но такой вывод сделал, основываясь на своей интуиции. Как видишь, она не подвела.

— Здорово ты перевел тему, я почти и не заметил, как ты вновь начал меня закапывать. Больше со мной такого не пройдет. Не хочешь — не говори. Без разницы.

Федор решил закончить диалог. Он отвернулся в окно, словно пытаясь что-то в нем рассмотреть. Улица всегда его успокаивала, умиротворяла, помогала не отвлекаться на забавный акцент Дазая.

— Федор. — позвал его сосед.

Дазай явно знал, куда бить. Достоевский опешил. Что значит Федор? А как же Федор Достоевский, уважительное обращение и все такое? Они даже поржали с Николаем над этим в первый день и решили ничего ему не рассказывать, так как..?

— Я знал с самого начала. Думаешь, я совсем глупый и не знал куда еду? — шокированный Федор так и не пришел в себя. — Ну так что, разрешишь мне так тебя называть?

— Только если я буду звать тебя Осаму. — ответил Федор и заметил как Дазая передернуло от его имени.

Он нахмурился, что-то обдумал в голове и просиял.

— Не думаю, что могу тебе это позволить. Как насчет перемирия взамен? Я не буду прилипалой, отныне не буду копать под тебя, но буду звать тебя по имени. Понимаю, с моей стороны великодушно предлагать тебе такое, но давай будем считать это подарком на день рождения.

Данное предложение было определенно выгодным, но был один нюанс. Нюанс в том, что Дазай выигрывал от этого вдвойне. С другой стороны, для Достоевского это был шанс отыграться и перевести их отношения не в такие враждебные. Последнее он пока что не был готов принять и озвучить в своей голове. Ради последних крупиц своей гордости он немного помялся, сделал вид что усиленно размышлял, хмурился и много поглядывал на Дазая.

— По рукам.

На холодном подоконнике они просидели до самого утра, не вынимая наушников, не пророня ни слова.